❖❖❖❖❖
Краем глаза он заметил какое-то движение, но не обернулся, когда капитан Прайс уселся на соседний барный стул. Джон провёл уже несколько часов в компании скотча. Он не знал, сколько там находился капитан, почти наверняка наблюдая за ним с другой стороны бара, прежде чем набраться смелости и подойти. Прайс вздохнул и сделал большой глоток пива, почти сразу слизывая оставшуюся на усах пенку. Он посмотрел на Джона, после чего поднёс свою полупустую кружку к нему, опёршись локтем о стол. Наконец Джон обернулся, моргая. — За Шотландию, — сказал Прайс, тепло глядя на него. — Давай. Потому что без неё у нас бы не было этого глупого сукиного сына, то и дело спасающего нас от катастрофы. Соуп усмехнулся, поднял свой стакан и кивнул. — Шотландия навсегда, детка, — и они оба запрокинули головы, допивая алкоголь. Соуп скривился от обжигающего ощущения в горле. Прайс снова вздохнул, сжимая теперь уже пустую кружку в руках. — Хочешь поговорить об этом? — медленно спросил он, ёрзая на стуле. — О чём? — ответил Джонни, притворяясь, что не понимает о чём речь. — Сам знаешь, — Прайс огляделся и придвинулся ближе. — Ты и Гоуст. Что бы там ни происходило между вами двумя. — Между нами ничего не происходит, капитан. — Ну-ну… Мы оба знаем, что это брехня. — Ты вроде как говорил, что не хочешь ничего знать. — Мне уже передумать нельзя? Джон пожал плечами, желая, чтобы капитан замял тему. Он просто хотел побыть один. До следующего задания осталось менее суток и, после произошедшего ранее, он пытался морально подготовиться к тому, что будет находиться с Гоустом в закрытом пространстве. — Что мне сказать? Думаю, ударить его полотенцем по заднице было не так жестоко, как то, что он буквально впечатал меня в машину после расставания в несколько недель. Когда у меня и так были сломаны рёбра из-за, ну, знаешь, пулевого в упор. — Ты прав. Прав, — Прайс поднял руки в знак поражения и опустил, потирая большим пальцем край кружки. — И я признаю, что это было даже смешно. Хотя глупо и самоубийственно. Немного жаль, что Гас не видел. Он бы не дал Гоусту об этом забыть. Как и Роуч. Джон хихикнул. Роуч и Гоуст знали друг друга столько же, столько и Прайса, их связывало здоровое взаимоуважение. Гас был весельчаком и не раз смешил Джона до колик в животе. — Если тебе станет легче, то я устроил ему взбучку. Ну, почти. Не знаю, был ли от этого хоть какой-то толк, с ним нихрена не знаешь наверняка, — Прайс тревожно потёр усы и бороду рукой. — Вы с ним через многое прошли, МакТавиш. — Побывали в парочке передряг, — осознанно преуменьшил Джон. — То ли ещё будет. Я знаю, что ты зол на него. И не виню тебя. Но вечно игнорировать его не получится. Я не просто так назначил вас возглавлять атаку с «1-4-1», и вы нужны нам вместе. Ты должен согласиться, что… Он стал твоим лучшим другом, — Прайс говорил таким тоном, словно хотел, чтобы Соуп оспорил его заявление. — Знаешь, я тоже так думал. Недолго. Было время, когда он и правда вёл себя так, будто ему не плевать, — проворчал Соуп. — Думаешь, сейчас ему плевать? — Думаю, он сам не знает, чего хочет, — Прайс на это хмыкнул. — Не могу не согласиться. У тебя, Соуп, есть дурная привычка провоцировать его. Больше остальных. — Я не специально. Ну, в большинстве случаев. — Тебе жить надоело, солдат. — Просто пытаюсь поступать правильно. — И что ты считаешь правильным? Довести себя до смерти? — Ещё раз? — подошедший бармен прервал их тихий напряжённый разговор, указав на пустые стаканы. Прайс кивнул, указывая на стакан Джона. — Мне то же самое. Разговор на мгновение затих и Джон огляделся, рассматривая блестящие бутылки спиртного, беспорядочно расставленные на полках за барной стойкой. — Я не виноват в том случае с Грейвзом. — Не в начале, нет. Никто из нас этого не ожидал, — бармен поставил перед ними два стакана и Прайс поморщил нос, перекатывая жидкость на языке и проглатывая её. — Фу, на вкус как дерьмо. Что это за хрень? — Все мы ошибаемся, сэр, — пошутил он, делая глоток из своего стакана. — Похоже на собачью мочу. Джон вздрогнул, и в сознании всплыло воспоминание о Лас-Альмас.❖❖❖❖❖
Соуп проник в очередное здание — неизвестно какое по счёту за эту тёмную и дождливую ночь. Он старался избежать лишнего шума, отчаянно пробираясь к месту укрытия Гоуста. На этот раз он оказался в выстроенном из камня и кирпича заведении, брошенного в панике из-за переворота Грейвза и его «Теней». В углу стоял музыкальный автомат, проигрывая последнюю выбранную песню, зловеще растворяющуюся в тишине. — Элти, — тихо пробормотал он. — Я в баре. — Любишь текилу? — с любопытством спросил Гоуст. — Не. На вкус как собачья моча. — Поверю на слово, — осторожно ответил лейтенант. Джон подавил смешок и нырнул под окно, по стеклу которого стекали дорожки дождя. Снаружи прошла группа «Теней». Их и Соупа разделяли жалкие сантиметры стены. — Есть тактическое применение собачьей мочи? — Охота на волков, — сказал Гоуст так, словно это самый очевидный вариант. — Они ведутся на её запах. Джон представил по-зимнему утеплённого Гоуста с пушистыми перчатками и всем остальным. Тёмная одежда ярко выделяется на фоне белого снега. Он бесшумно крадётся по лесу с охотничьим ружьём наперевес. — Охотишься тоже в маске? — Естественно. Только в камуфляжной, — Соуп закатил глаза. — Готов поспорить, что спишь ты тоже в ней, — сказал он и мысленной образ Гоуста — растянувшегося лицом вниз на чересчур маленькой для него койке в одном лишь белье и маске — предстал перед его внутренним взором. — Разумеется, — и сменил тему, задумчиво выдохнув следующие слова: — Убил бы за виски. — В смысле скотч? — поправил его Джон. — Я пью бурбон. — Какой славный парень, — промурчал Джон, растягивая последнее слово. На другом конце рации послышался шорох. — Люблю Кентуки, — выпалил он. У Джона дёрнулся глаз. — Да ты совсем поехавший, элти. — Это точно, — согласился он. Джон продолжал пробираться через переулки и здания, собирая всё, что могло пригодиться. — Элти, — в сотый за ночь позвал он, желая услышать очередную похвалу от Гоуста. — Сделал мину. Собираюсь жёстко поиграть с «Тенями». — Мне нравится, как это звучит, — охрипшим голосом ответил Гоуст. — Знал, что оценишь. — Две золотые рыбки в банке… — внезапно начал Гоуст, закончив предложение вопросительной интонацией. Джон нахмурил брови. — Продолжай? — Одна поворачивается к другой и спрашивает: «Ты знаешь, как управлять этой штукой?» — Соуп замер из-за ужасной шутки, скептически глядя на огонь, выросший прямо посреди улицы от бензина и пороха. — Немного армейского юмора, — закончил он, явно довольный собой. — Очень… немного… — выдавил Соуп, открывая для себя Гоуста с другой стороны. — Ещё? — спросил Гоуст почти что с волнением в голосе. — Прошу, нет, — взмолился Джон. — Как хочешь, — он буквально видел, как Гоуст разочарованно пожал плечами. — У меня есть одна для тебя, — быстро сказал Джон, чувствуя себя немного виноватым. — Выкладывай. — Почему клубника плакала? — Почему? — Потому что попала в пробку, — к несчастью для Джона, в текущей ситуации клубникой был он сам. Хотя он не плакал. По крайней мере, пока. — Неплохо. Мы можем заниматься этим всю ночь, — можем?.. — Этого я и боюсь.❖❖❖❖❖
— Слушай, капитан, — заговорил Джон, вырвавшись из воспоминаний. В груди горело от выпивки и чувств. — Помнишь, как нашёл нас тогда в тюрьме? Как все обрадовались? — Ну? — Беру свои слова обратно, — Прайс закатил глаза и толкнул Соупа в плечо. — Как я и говорил. Нет, изначально твоей вины не было. Но потом ты решился на самоубийственную миссию. Я бы сказал тебе то же, что и Гоуст: не уходить. Он твой командир, солдат. И ты ослушался прямого приказа. — Опять это слово. Командир. Уже тошно от него. — Но так и есть. Нравится тебе это или нет. Ты смелый, этого у тебя не отнять. Самый смелый из всех нас. И я знал это с самого начала. Одна из причин, по которой я выбрал тебя для «1-4-1-». Но ты чертовский упрямый. Слишком упрямый себе в ущерб. — Признаю, капитан. Это чуть не свело меня в могилу. — Ты просто чересчур своевольный. — Говоришь так, будто это плохо. — Нет. По крайней мере, не всегда. Оставаться верными себе — единственное, что помогает нам сохранять рассудок. А ты настырный ублюдок. Соуп ухмыльнулся, проводя пальцем по краю своего стакана. Улыбка исчезла с лица, стоило произнести следующие необдуманные слова: — Откуда у него мои жетоны? Прайс неловко заёрзал и прочистил горло. — Я отдал. После возвращения из Чикаго. Ласвэлл отправила команду на поиски т… эм, твоего тела. Нашли только жетоны. — А я-то думал, куда они делись. — Почти уверен, что он их не снимал, Соуп. Ему не плевать. — Он забавно это демонстрирует. — Ты не видел его, Джонни, — прозвище вылетело быстрее, чем Прайс сумел себя остановить, поддавшись воспоминаниям. — Всё было… не так. Гоуст в принципе не похож на дружелюбного человека. Ты и сам в курсе. Но всё стало ещё хуже. Крики… — Какие крики? — испуганно уставился на него Соуп. Прайс лишь покачал головой. Да это и не важно. Гоуст просто привязался к Джону, как к младшему брату. И любого бы задела сцена такой беспомощной смерти. Даже бывалого спецназовца, прошедшего через ад и вернувшегося обратно ради компенсационной выпивки. Он не относился к Джону так, как Джон относился к нему. Вот почему он сбежал, когда во время борьбы Джон буквально толкнулся своими бёдрами в пах Гоуста. Должно быть, он смутился. Если, конечно, Гоуст вообще знает, что такое смущение. Он не понимал, чем — по словам Прайса — спровоцировал его тогда в спортзале. Джон был уже под эндорфиновым кайфом от тренировки, когда они подошли. Гоуст выглядел чертовски соблазнительно в чёрной футболке с v-образным вырезом, обнажавшей его татуировки на руке, тогда как край маски лишь намекал на линии чернил ещё и на шее. Джон только раз видел её в подробностях, но легче от этого не стало. И эти джоггеры, плотно обтягивающие его мускулистые ноги… Когда он сказал: «Только не дай себя убить в этот раз», Джон ощутил проблеск надежды, что, быть может, всё вернётся к их странно-ебанутой «норме». Этот проблеск исчез так же быстро, как и Гоуст. Настроение Джона испортилось и он нахмурился. — О чём задумался? — Ненавижу всё это. Ненавижу, как он смотрит на меня. Как будто… Как будто я разочаровал его. Как будто я специально ранил его. Я же поступил правильно. Так, как нужно было. Может, было бы проще, если бы я и правда умер. Звучит трусливо, знаю. Но на войне нет места привязанностям. Потому что когда — именно «когда», а не «если» — это произойдёт, то уничтожит тебя, — он сделал излишне большой глоток из своего стакана. — Соуп… Не говори так, — мягко предостерёг Прайс, в голосе его звучала печаль. — Я ненавижу его, Прайс, — твёрдо произнёс Соуп и сжал свой стакан так сильно, что капитан испугался, как бы тот не треснул в его руке. — Ложь века. — Неправда. Я его охуеть как ненавижу. Его и эту грёбаную тупую маску, которую он постоянно носит. Ненавижу то, что он расхаживает всюду так, как будто считает себя лучше всех. Как будто считает себя лучше меня. Божий дар этому ёбанному миру. Бесит. Ненавижу его. Каждое произнесённое слово отдавалось болью. Но такова правда. И только так Джон мог защитить себя от будущего. Впредь он больше не проявит слабости. Не по отношению к Гоусту. Этого он не мог себе позволить. Ради собственного же блага. — Возможно, я сейчас выйду за рамки, приятель, и заранее прошу прощения. Но с того момента, как ты заложил первый кирпич на первой совместной миссии с Саймоном… — он покачал головой и наклонился ближе к Джону, глядя прямо в глаза таким напряжённым взглядом, какой Джон раньше замечал у него только на поле боя. — На этой работе все мы носим перчатки, сержант. Метафорически и буквально. Вне зависимости от того, снимешь ты их или оставишь, ты всё равно испачкаешься. С этим ничего не поделаешь. Я пытался, поверь мне. Много раз. И когда ты их снимешь, на руках останется кровь. Так уж это работает. К сожалению, на этот раз кровь оказалась твоей собственной, — он поднялся на ноги, засунул руку в карман куртки, порылся там и положил что-то на стойку перед Джоном. — Купил парочку. Ты говорил, что они тебе понравились. Прайс направился к выходу, доставая на ходу кожаный портсигар. А потом каждое мгновение, каждое искажённое ощущение и воспоминание с грохотом обрушились на него. У посттравматической амнезии не было ни шанса. Прайс не ошибся. Руки Джона были в его собственной крови. Смешанной с кровью Саймона. Джон уставился на химозно-жёлтое пирожное в пластиковой обёртке, которая рано или поздно окажется на очередной свалке на берегу океана, где останется на тысячи лет, как и каждый грамм его самоуважения, покидающий его похолодевшее от шока тело. В ушах звенело. Сердце колотилось. Мысли метались, пока он лихорадочно копался в размытых воспоминаниях. Мучительное предчувствие того, что он что-то забыл и упустил, подтвердилось. От ужаса скрутило желудок, а скотч обжёг заднюю стенку пищевода, и он отчаянно пытался не залить весь пол алкоголем и желудочным соком. Блять. Прайс знает.❖❖❖❖❖
За полночь, ссутулившись и опустив голову, Соуп возвращался в свою комнату. Он продолжил напиваться после ухода Прайса, второпях выбросив твинки в ближайшую мусорку, как будто несчастное пирожное собиралось ужалить его в любую секунду. Часть его хотела погнаться за Прайсом и вытрясти из него всё, что тот знал. Другая часть хотела заползти в нору и задохнуться от гипервентиляции. Джон не понял как оказался у двери Гоуста, с занесённым для стука кулаком. Он так и застыл, споря с самим собой. Он был пьян, слишком пьян себе же во вред. И, конечно же, слишком пьян для того, чтобы вести какой-либо содержательный разговор с Гоустом. Из-за смысла, вложенного в маленький презент Прайса, Джона шатало из стороны в сторону, и чувство это только усилилось от немалого количества спиртного. О чём Джон обязательно пожалеет наутро, проснувшись с похмельем. В итоге Джон упёрся кулаком в дверь, разделявшую их, и услышал тихий звук включённой воды в душе. Он прислонился лбом к холодной поверхности, по спине побежали мурашки. Прикрыв глаза, он несколько минут прислушивался к едва слышимым звукам падающих капель, а потом оттолкнулся, отдаляясь от Гоуста. Последние несколько месяцев он провёл с Гоустом, вырабатывая определённый паттерн поведения. То, что он смело, но болезненно воспринял как односторонний, наспех поставленный танец между ними двумя — когда они сблизились из-за травмы, как заложники со Стокгольмским синдромом — изменило функционирование и ощущение каждой клетки его тела. Сделало его таким, каким он прежде не был. Нет, не так. Они выработали полукомфортную привычку к сотрудничеству, изо всех сил поддерживая друг друга в живых. Опираясь друг на друга. Чёртовы дурацкие шутки, обмен понимающими взглядами в ключевые моменты… Но этот паттерн взаимного саморазрушения, неприязни и привязанности ни для кого из них не был устойчивым. Он стал полагаться на него и позволил своей защите ослабнуть. Однако, каким бы болезненным это ни казалось, он понимал, что это безответно. И когда появилась последняя стена Джона — запирающая его между четырьмя кропотливо выстроенными баррикадами, которые неустойчиво покачивались, пока не затвердели от плоти и крови, заключив его во тьму — он повернулся к Саймону спиной, и тело его сдавило так сильно, что кости начали царапаться друг о друга. Откалываться и гнить внутри. С каждым шагом, отдаляющим его от лейтенанта Райли, жилистые пальцы Судьбы впивались прочнее и глубже. Джон не знал, насколько нерушимым был этот паттерн. И слова Гоуста в Лас-Альмас о значении доверия, произнесённые низким и печальным голосом, теперь болезненно резонировали в голове Соупа, когда дошёл их смысл. Тогда он не знал, насколько актуальными они будут, особенно сейчас, пронзая душу и сердце Соупа тупым лезвием ножа. «Осторожнее с доверием, сержант», — предостерёг Гоуст, даже не подозревая об иронии, которая всего за несколько месяцев оказалась фатально разрушительной. — «Близкие ранят больней всего».