Pattern Breaker

      Ботинки Гоуста монотонно стучали по полотну беговой дорожки, прерывая ее жужжание каждым шагом; с интенсивностью, возможно, даже чрезмерной, впервые в жизни пытаясь снять напряжение здоровым способом. Он задыхался от нагрузки, легкие горели. Позже ему снова придется бросить курить, — он злоупотреблял в последнее время и теперь испытывал одышку.       Несколько новобранцев открыв рты, смотрели на него, пока он тренировался. Легкий блеск образовавшегося пота, теперь стекал по телу, пропитывая материал темно-серой футболки на груди и спине.Теплый материал балаклавы тоже не спасал от жары. Несмотря на свои размеры и вес, состоящий в основном из мышц, он все еще был невероятно быстрым бегуном — преимущественно из-за длинных ног и многолетних тренировок.       Гоуст протянул руку, слегка дрожащую от адреналина и эндорфинов, увеличивая скорость до 20 миль в час. Быстрейший человек в истории развивал скорость близкую к 28, и у него был небольшой челлендж, однажды неофициально побить этот рекорд. Лучшим его результатом на данный момент было 23, и это после того, как он украл упаковку стимуляторов из лазарета, где в то время находился, и ввел их прямо себе в бедро.       За это ему надрали задницу. Это того стоило.        Гоуст смог поддерживать скорость еще в течение двух минут, прежде чем почувствовал, что его ноги начинают отказывать. Раскинув руки, он крепко ухватился за поручни беговой дорожки, подтягиваясь и снимая обе ноги с полотна, прежде чем опустить их на неподвижные бортики. Его грудь вздымалась, пока он пытался отдышаться. Обернувшись, он ожег взглядом группу, глазеющую на него. Они бросились врассыпную, отворачиваясь. Он замер, слегка склонив голову, пока его сердце возвращалось к нормальному ритму. Беговая дорожка все еще шумно работала, прежде чем он резко ударил кулаком по кнопке остановки.       Будучи дикарем только с виду, тщательно смыл оставшийся на тренажере пот, прежде чем направиться обратно в свою комнату, чтобы принять душ. На улице ощутимо похолодало, и от свежего воздуха на обнаженных руках появились мурашки. Футболка неприятно липла к груди и спине, и он чувствовал, насколько промокли его волосы под балаклавой. Изрядно продрогший, он толкнул дверь в свою комнату и включил воду в душе настолько горячую, насколько это было возможно.       Контраст кипящей воды и закоченевшей плоти обжигал, но он не обращал на это внимания, наблюдая, как краснела кожа. В голове прояснилось после кардиотренировки, а чувства обострились от горячего душа — он продумывал план.       Прайс что-то знал. Алехандро что-то знал. Ни один из них не собирался говорить, поэтому об уважении к их частной жизни не могло быть и речи.        Ему придется выяснить всё самому. —        Прайс рывком распахнул дверь в временно занятый им кабинет, устраиваясь в кресле, и не обращая внимания на окружающую его обстановку. Отчасти из-за усталости, поскольку он не спал с тех пор, как они вернулись. Отчасти из-за того, что его разум переключался в пятнадцати направлениях от пятнадцати разных задач не переставая. Толстая стопка конвертов из плотной бумаги, которые он оставил на своем столе, ждала, когда он их просмотрит.       Немногое удалось выяснить. Множество обрывочных данных о перевозках наркотиков, еще больше возможных тайников с оружием. Причастность мексиканского картеля, теперь осложняющаяся тем фактом, что Валерия все еще находилась у них под стражей. Он почти ничего не знал ни о ней, ни об их отношениях с Алехандро, но лучше он вырвет каждый волосок из своей бороды по одному, чем снова будет слушать, как они спорят по-испански, подобно старым супругам.        Он понимал, что не должен был прошлой ночью отправлять на разведку Соупа и Гоуста вместе. Он наивно полагал, что возвращение этих двоих на поле боя придаст им немного здравого смысла. Это не сработало. После того, как они вернулись к самолету, Соуп пронесся по трапу в такой ярости, какой Прайс прежде у него не видел, а Гоуст выглядел пугающе удрученным под своей непроницаемой маской. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Соупа в течение всего обратного полета, который почти заставил его забеспокоиться о собственной безопасности.       Что, черт возьми, произошло между ними? И почему было похоже, будто Соуп стонал по связи, прежде чем их с Гоустом рации на пять минут замолчали, не отвечая ни на какие вызовы?       Прайс вздохнул, лениво просматривая собранную ими информацию, разбросанную перед ним. Он не мог сосредоточиться. Подпер лоб рукой, глубоко вздохнув. И замер. Аромат свежего сигаретного дыма наполнил его легкие. Дурное предчувствие прошибло его, как грузовик, его взгляд метнулся к ящику, который был заперт неделями. Теперь он был взломан. Его рот слегка приоткрылся, внутри закопошился ужас, сковывая внутренности.       - Как долго ты планировал скрывать это от меня?       - Черт! — воскликнул Прайс, дернувшись в кресле и разворачивая его. Неизвестно, как он мог не заметить высокого, устрашающего вида мужчину, расположившегося в углу.       Его не без причины называли Гоустом.       Он сидел на одном из низких архивных шкафов, стоящих в ряд у стены, одна нога свешивалась из окна, другая же опиралась на железную стенку. Тлеющая сигарета, опасно низко свисала с его губ, не скрытых сейчас балаклавой, закатанной на нос. На коленях он держал два аудиомагнитофона, третий осторожно крутил в руках. Поигрывая им. Упиваясь им.       - Саймон…       - Мне не нужны оправдания, Прайс. Как долго?       - Я не знаю. Не было причин тебе говорить. По крайней мере, пока.       - Как давно ты знаешь?       - С тех пор, как вернулся Соуп. Записи были у Алехандро.- он вздрогнул, осознав, что сболтнул лишнего, сам того не желая.       - У Алехандро, значит?       - Гоуст… — прозвучало напряженно       - Выходит, вы оба знали? И решили скрыть от меня?       - Что бы это изменило?       - Это бы все изменило! — яростно выкрикнул он, ударив кулаком в стену позади себя.       - К худшему, Гоуст. Что было бы, найдись записи только после его смерти? Что это сделало бы с тобой? Прояви немного жалости к себе, лейтенант.       - В нашей работе мы не можем позволить себе жалости, капитан.       Гоуст встал, позволив всем трем диктофонам с громким стуком упасть на пол. Он протянул руку вверх, сжимая фильтр своей сигареты между большим и указательным пальцами, и сделал последнюю затяжку — полыхнуло ярко-красным и оранжевым. Он оторвал сигарету от губ, бросив себе под ноги и, (неуважительно — проворчал Прайс про себя) затушил носком ботинка, прежде чем уйти, оставив ее дотлевать прямо рядом с магнитофонами. —       Соуп обнаружил, что в последнее время часто пьет. Даже слишком часто. Зависимость от алкоголя была нормой для его семьи. Ей же и был обусловлен выбор его будущей карьеры. Целую вечность назад, он дал себе обещание, что не пойдет по той же кривой дорожке, пример которой он видел так много раз. Прямо сейчас он нарушал это обещание, и понимал это, но решил, что разберется с последствиями позже.       Его рассудительности хватило только на то, чтобы не упиваться до беспамятства, а выпить ровно столько, сколько нужно для снятия напряжения. Сколько нужно, чтобы унять дрожь в руках, которая начиналась каждый раз, стоило ему слишком долго обходиться без алкоголя.       Он ввалился в свою комнату, не потрудившись раздеться или включить свет, падая с измученным стоном на кровать, лицом вниз. Он плохо спал, независимо от того, трезв он был или нет. Конечно, он сублимировал энергию в тренажерном зале, и это помогало игнорировать боль от старого пулевого ранения в плече, временами мучившего его.       - Никто не может заменить тебя.       Соуп вскочил с кровати, выхватывая из-под подушки маленький пистолет, который прятал там с тех пор, как вернулся из Чикаго.       - Тише… - Низкий голос заговорил снова, посылая дрожь по телу Соупа, когда он наконец сфокусировал свой взгляд на прислонившейся к стене фигуре, в дальнем углу комнаты.       Соуп фыркнул, пытаясь успокоить нервы, и опустил оружие.       - Черт возьми, Гоуст. Не делай так больше. — он вздохнул, бросая пистолет на прикроватный столик. — Что ты здесь делаешь?       - Никто не может заменить тебя. — серьезно повторил Гоуст, наблюдая за действиями Соупа. Не из страха или беспокойства. Из интереса.       - Что?       - В 141-ой. Ты просил рассказать о том, как разнес Грейвза, тому, кто заменит тебя. Но нет никого, Джонни, кто мог бы сравниться с тобой.       Соуп недоуменно смотрел на него, прежде чем его тело похолодело от осознания. Он чувствовал на себе пристальный взгляд Гоуста, когда крепко сжав руки, провел ими по груди, остановившись на лице.       - Я, блять, убью Прайса. — пробормотал Соуп, опускаясь на край кровати.       - Нет необходимости. Он не раскрывал твоей информации. Я сам сделал это. Но, в любом случае, получил больше удовольствия сделав это собственноручно.       - Тогда придется убить тебя.       - Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься. — он усмехнулся.       Соуп закатил глаза, прежде чем вздохнуть: — Говори уже что хотел, и покончим с этим, Гоуст.       - Ты говорил правду? — внезапно спросил Гоуст, скрестив руки на груди, словно защищаясь.       - Что?       - Я хочу знать, Джонни. Ты говорил правду? — надавил он.       Соуп нервно сжал край своей рубашки, теребя выбившуюся нитку: - Я понятия не имею, о чем ты говоришь.       Лжец.       - Отвечай на гребаный вопрос, сержант.       - Я был не в себе, — выпалил Соуп сквозь стиснутые зубы. - Обезвожен и истощен. Я не знаю, что я говорил.        Гребаный лжец.       - Значит, все это ложь? — Нет, не тогда. — Все это было просто… пустыми словами?       Нет, нет, это не так. Они не были пустыми. Это было самое искреннее, что он говорил, за всю жизнь.       - Какие громкие предъявы лейтенант. Надеюсь, ты подавишься ими. — едва слышно огрызнулся Соуп. Его плечи поникли, ступня нервно подергивалась. Материал джинсов наждачкой прикасался к его ногам, и он внезапно почувствовал, как каждый стежок и бирка на одежде трутся о его кожу.       - Тебе следует расширить свой словарный запас. — Гоуст оттолкнулся от стены и подошел, вставая перед Джонни.       Разница в их росте стала очевиднее, когда Джонни уставился на него сквозь ресницы, опустив подбородок. Ноги Гоуста были расставлены по ширине плеч, и его торс, прикрытый только тонкой футболкой, без амуниции, был в нескольких дюймах от лица Джонни. Он судорожно сглотнул, вцепившись пальцами в край собственной рубашки, пытаясь расслабиться, насколько был способен. Это не сработало.       - Хватит чертовых игр, Соуп. Не теперь. Что. Ты. Скрываешь?       Челюсть Соупа напряглась, когда он перевел взгляд с лица Гоуста на вырез его футболки, в уголках его глаз начали скапливаться злые слезы. Он не мог смотреть на него когда он был так близко. Ему хотелось убежать и спрятаться. От правды. От Гоуста. От того, какие последствия, черт возьми, могла иметь осведомленность Гоуста о содержании этих записей. От возбуждения во всем теле, когда он вспоминал, как вчера чувствовал губы Гоуста на своей шее. От пронизывающих голубых глаз, эффектно подчеркнутых темной краской, нанесенной вокруг них — все это было почти невозможно вынести. Особенно когда все это было сфокусировано на нем.       Да, он хотел убежать. От всего. Потому что он падал в глубокую яму, цепляясь за стены в надежде на спасение, которое никогда не найдет. И Гоуст будет тем, кто его заживо похоронит.       - Убирайся. Пожалуйста, Гоуст. Просто уйди.- прошептал он, умоляя. - Я не могу.       - Не можешь чего, Джонни? — зарычал Гоуст, сжимая руки в кулаки.       - Я не знаю! — его голос тоже сорвался на крик. - Не уверен, что хотел бы снова вспоминать об этом.        - Ты не сможешь просто делать вид, словно ничего не произошло.       Конечно, не смог бы. Даже если бы унес эту тайну с собой в могилу. Но Гоуст, в свойственной ему манере, не дал подобному произойти.       - Что, будто ты не поступил так же?       - У нас не было хоть какой-то гребаной возможности поговорить!       Они были, и он это знал.       - Прекрати. Просто иди нахуй. Я не собираюсь дальше обсуждать это с тобой. Ни сейчас, ни когда-либо еще.       - Ты, блядь, не можешь просто игнорировать последствия, Соуп.       Почему нет? Почему он не мог? Так было бы проще, верно? Продолжить сверлить Гоуста взглядом через пространство комнаты, как будто он видит его в последний раз? Наблюдать как он двигается со стремительной грацией, в столь чувственной манере, от которой у Джонни текли слюнки, каждый раз, стоило руке Гоуста зажать рот врагу сзади, прежде чем провести ножом по его шее? Соблюдать дистанцию, безнадежно смотреть издалека, держа все свои эмоции при себе?       Забыть сильную, безрассудную ревность из-за случайной близости Гоуста с кем-то другим, всего в нескольких футах от него? Желая быть тем, кого заставили бы хныкать и умолять о разрядке его прикосновения?       Притворяться, что в его жизни есть хоть что-то, чего он желал бы больше, чем услышать от Саймона слова любви?       - Господи, хреновый боже, — удрученно простонал Соуп, проводя рукой по волосам.              Они больше не были просто братьями по оружию. Вернуться к этому, больше не было возможности.       Соуп, разумеется, винил себя.       Потому что с той секунды, как он впервые увидел Гоуста собственными глазами, он тонул. Без возможности спастись. Как если бы его не раздумывая столкнули с обрыва. И он тонул… Во всем. В том, каким несуразно высоким он был, какими выразительными были его настороженные глаза, каким глубоким был его голос — опаляющий жаром внутренности каждый раз, когда он слышал его по рации у себя в ухе.       Шутках, которые он рассказывал Соупу в Лас-Алмас, которые, очевидно, были единственным известным Гоусту способом помочь ему сохранить спокойствие, несмотря на расстояние, разделявшее их. Том, как Гоуст в страхе выкрикивал его имя, когда его подстрелили.       Том, как он чувствовал, что Гоуст постоянно наблюдает за ним, непоколебимо, где бы они ни находились. Как будто он сделал своей личной миссией обеспечивать его безопасность.       Никакой надежды на то, что его чувства к Гоусту когда-либо будут исключительно платоническими, не было. Теперь он это понял. Но слишком поздно. Бессмысленно и нелепо теперь что-либо делать, кроме как попытаться оттолкнуть Гоуста так далеко и так сильно, насколько это возможно.       Он был влюблен в него с самого начала. Безнадежно. Мучительно. Не в силах избежать или как-то заглушить, Соуп был просто бесполезной размазней, когда дело касалось Саймона. Он ненавидел себя за это. И Гоуста. Боже, как же он ненавидел то, каким слабым он стал. Особенно сейчас, когда Гоуст возвышался над ним, своей тенью полностью закрывая Джонни от проникающего в комнату тусклого света. И осознавая, что Гоуст ясно и отчетливо слышал, как ему признались в любви.       -Твои волосы отросли, — внезапно сказал Гоуст, будто не сдержавшись.       Соуп вскинул напряженный взгляд на собеседника, у него заболела голова от смены темы, резко вырвавшей его из собственных мыслей — он свел брови в замешательстве.       - Что? — Если он еще раз спросит у Гоуста «что?», будет сложно бороться с желанием броситься в ближайшую реку и утопиться.       - Твой ирокез. Он отрос. Подстриги. — не просьба. Приказ.       - Это еще зачем? — недоуменно спросил он.       - Потому что он сводит меня с ума.       - Что, настолько не нравится? — вырвался невеселый смешок.       - Этого я не говорил — ответил Гоуст, уголок его глаза дернулся.       Соуп попытался осмыслить странное требование, когда его взгляд остановился на серебряном отблеске на шее Гоуста, дразняще выделяющемся на фоне темной балаклавы.       Кстати об этом.       - Верни мне мои жетоны. — твердо произнес Соуп, прикусив внутреннюю сторону щеки.       - Нет. — ответил Гоуст, его голос насмешливо дрогнул, из-за резкой смены темы.       - Почему?       - Потому что теперь они мои. Я не снимал их с тех пор, как Прайс отдал их мне. — Джонни вздрогнул, пытаясь подавить трепет, охвативший его от этих слов.       Возьми себя в руки, черт тебя дери, — мысленно крикнул он самому себе.       - Они не принадлежат ни Прайсу, ни тебе — огрызнулся он. — просто убирайся, Гоуст. Блять. Пожалуйста. Уйди. Так же, как ты сделал это в Лас-Алмас и в Чикаго. Не будет сложно и в этот раз.       Соуп знал что эти жестокие слова не справедливы, но он был в отчаянии, пытаясь заставить Гоуста уйти. Соуп потупил взгляд встретившись с потемневшими от ярости глазами Гоуста.       - Осторожнее со словами, сержант. — прорычал он.       - Нет. Ты больше не причинишь мне боли. Я не вынесу. Не снова. Просто оставь меня в покое. Прячься и дальше за своей гребаной маской, отталкивай тех, кто хочет стать тебе ближе или заботиться о тебе, как делал это всегда. Потому что с меня хватит. Если продолжу биться в эту запертую дверь, то придется опять собирать себя по кусочкам.       Он не был уверен, что все эти слова вырвались из него только из-за воздействия алкоголя. Но теперь их уже не вернуть. Конечно, позже он пожалеет о сказанном, но сейчас им двигал первобытный инстинкт «бей или беги».       - Посмотри на меня. — Гоуст резко схватил Соупа за подбородок одной рукой, его голос был хриплым и напряженным. Соуп крепко зажмурился, его голова была до боли запрокинута назад.       - Посмотри на меня, Джонни.       Беги.Беги.Беги       Нерешительно Соуп подчинился, вздрогнув от того, как горели глаза Гоуста из-за переполнявших их эмоций.       - Хочешь, чтобы я снял эту гребаную маску, Джонни? Будь по-твоему.       Он потянулся свободной рукой, сорвал с себя балаклаву и бросил ее на пол. Дыхание перехватило от ощущения, будто он видит Гоуста в первый раз.       Видит Саймона.              Видит, как эмоции искажают его лицо, не скрытое больше ничем. Как завитки его светлых волос непокорно торчали вверх, темная краска с глаз размазалась по щекам, контрастируя с бледной кожей и светлыми тенями от пробившейся к вечеру щетины, покрывавшей подбородок и верхнюю губу.        Соуп мог отчетливо видеть заживший шрам, пересекающий одну сторону его лица. Он начинался у края носа и едва касался уголка губы.        -Вот! Счастлив? Как тебе зрелище? Ты все еще думаешь что мне, черт возьми, все равно? Твое исчезновение сломало меня, Джонни. Сломало. И ты собираешься и дальше нести эту чушь, будто твоя смерть нихрена на меня не повлияла? Будто это не уничтожило меня? Я не пытаюсь преуменьшать то, через что тебе пришлось пройти, думая только о себе, но, прямо сейчас ты ведешь себя как настоящий гребаный недоумок.       Соуп оцепенел. То ли от признания, то ли от того, что увидел Гоуста без маски второй раз с тех пор, как они познакомились. Он почувствовал слезы на своих щеках только когда рука Гоуста поймала его подбородок, вынуждая посмотреть в глаза.       И сильно сжала, не давая отвести взгляд.       Гоуст тяжело выдохнул через нос, его ноздри раздувались, когда он смотрел на Соупа. Нет, не смотрел. Препарировал.       - Что мне сделать, чтобы до тебя наконец дошло, МакТавиш? — закричал он, повышая голос. Затем его взгляд скользнул вниз — будто неосознанно — прямо к дрожащим губам Соупа.       - Не надо, — беспомощно прошептал Соуп, зная, что пути назад не будет, если Гоуст поступит так как он, очевидно, хотел. Как Соуп хотел, чтобы он поступил. Соупом овладело чувство неизбежности и беспомощности, как от вида накатывающего на тебя цунами. Он смотрел, не в силах остановить его — неважно, что должен был это сделать, чтобы спасти себя. Зачарованно Соуп наблюдал, как между губ Гоуста мелькнул кончик языка, увлажняя их. Вся его борьба обернулась прахом и каждая клеточка тела кричала только об этом человеке.       Саймон, Саймон, Саймон.       Рука Гоуста все еще сжимала его подбородок, когда плечи Соупа опустились в знак безоговорочной капитуляции.       Для сопротивления больше не было сил.       Гоуст почувствовал его слабость, как зверь чует кровь. Стремительным движением сократил расстояние между ними, и грубо завладел его губами. Соуп отчаянно всхлипнул Гоусту в рот от такого натиска, его руки взметнулись вверх, путаясь в светлых волосах, пока он боролся со своими эмоциями. Пытался взять их под контроль. Гоуст толкнул Соупа назад, заставив откинуться на кровать, затем одним коленом грубо раздвинул его бедра, расположившись между ними.       Он пожирал губы Джонни словно голодающий, наконец добравшийся до желанной пищи. Соупу казалось что его тело, прижатое к крупному Гоусту, было ничтожно маленьким. Все его лицо умещалось в крупных ладонях, материал перчаток на которых обжигал сейчас кожу щек. Гоуст нависал над Джонни, удерживая свой вес на согнутой, прямо над его головой, руке. Джонни не возражал. Ему нравилось ощущать тяжесть его тела на себе. Это давало такое чувство близости, которое не могли бы дать даже самые откровенные поцелуи.       Язык мельком скользнул по губам Джонни, заставив его пальцы сжаться в неправдоподобно мягких волосах. Гоуст задохнулся от этого ощущения, прикусив зубами нижнюю губу Джонни. Помешательство, ранее испытанное Соупом в Америке, меркло по сравнению с тем, которое он чувствовал себя сейчас — пойманный в ловушку Гоустом, когда тот жадно терзал его.       Джонни вскинул ноги, обхватив ими талию Гоуста и сцепив лодыжки за спиной, с трудом контролируя их из-за громоздких ботинок. Ладони не переставая ерошили волосы Гоуста. Соуп уловил, тихие, почти незаметные стоны каждый раз доносящиеся из глубины его горла в ответ на эти касания.       Гоуст снова прошелся языком по его губам, притираясь бедрами вплотную, и Джонни почувствовал каждый дюйм его плоти. Твердой из-за него.       Соуп отвечал на поцелуи, чувствуя как соленый вкус его собственных слез и слабый привкус сигарет наполняют его рот. В отличие от самого Джонни, который сейчас был на вкус как виски, Гоуст пах мятой и свежим гелем для душа. Но, очевидно, против поцелуев он тоже не возражал, а Соуп от них, вопреки своей воле, терял рассудок.       Желая, чтобы дикий голод, с которым они набрасывались друг на друга, не утихал, но казалось, даже этого было бы недостаточно. В этот момент ничего не имело для него значения. Не существовало никого. Только они, сплетенные телами так тесно, что невозможно было их различить. Событий в Лас-Пальмас и Чикаго не происходило. Дерьмовые страницы биографии — травмирующее детство, о котором он никогда не рассказывал, и причины, приведшие его в спецназ, не имели значения. Совершенно. Все ограничения и преграды исчезали. Оставались только Джонни и Саймон, отчаянно жаждавшие насытиться вкусом друг друга. И запомнить его навсегда.       Гоуст сдавленно застонал, сжимая пальцы в волосах Соупа и оттянув его голову назад. Провел губами по обнажившемуся горлу и прикусил, заставляя Соупа заскулить от острого ощущения на беззащитной коже шеи. Зубы тут же сменились языком, кончик которого мягко зализал оставшиеся отметины в виде полумесяцев. Джонни вздрогнул от этого неожиданно ласкового прикосновения и распахнув глаза, слепо уставился в темный потолок за плечом Гоуста.       Реальность обрушилась на него внезапно и бесцеремонно, жестоким наказанием за проявленную слабость, которую он себе позволил. Неконтролируемые слезы снова потекли по щекам, затуманивая зрение. Громкий всхлип вырвался из груди Соупа, когда он глубоко вдохнул, выпутывая пальцы из волос Гоуста.       Хватит. Это добьет его. Он потеряет себя всего, до последней частички, из-за Саймона. Растворится в ничто, если не попытается хотя бы сберечь то, что еще от него осталось. Сохранить свое тело, разум и душу в целости, от ужасающего и наполненного неизвестностью будущего.       Стены, которые он возвел, чтобы защитить себя, разрушились от одного прикосновения губ Саймона, и Соуп оказался погребен под этими обломками. Задыхающийся. Обреченный.       Гоуст приподнялся над ним, отрываясь от шеи, и переместив руки по обе стороны от его головы.       - Прошу…- Соуп учащенно дышал от нехватки кислорода.        Так начиналась паническая атака — он был прекрасно знаком с этим дерьмом. Воспоминания нескольких прошедших месяцев, затопили его, утягивая все глубже на дно. Это был не первый его приступ, и наверняка не последний, но ему всегда было не по себе от потери контроля на людях. Особенно при Саймоне.       - Джонни? — окликнул Гоуст. От беспокойства в его голосе стало еще больнее. — Что с тобой?       Слова вырывались из Соупа неконтролируемо, пропитанные страданием и страхом. Кололись осколками разбитого сердца. Выплескивались слезами. Умоляя. Надеясь, в глубине души, что Гоуст их не услышит. Боясь, что послушается.       - Убирайся.