Праймс

      Мерцающая россыпь разноцветных лучей лениво скользила по лицам, плескалась в бокалах и исчезала на дне очередного шота, вплеснутого в себя Джуном.       — И скажи, что это не странно? — обратился он к Тэхену, скривившись. Внутри было столько горечи от одной только мысли, что этот день всё же пришел — отец таки явит им своего четвертого отпрыска. По-другому и быть не может — никогда раньше никакой молодой парень, студент, непонятно кто не приезжал к ним надолго жить. Ему что, апартаменты не могут снять? Одному или с друзьями? Ведь шито же всё белыми нитками. Отец даже толком не может сказать, чей сын этот Пак Чимин. Может потому, что он... его сын?       Какой он? Какой-нибудь зазнайка, уверенный, что теперь ему все должны, потому что папочка в детстве не уделял ему достаточно внимания? Если это правда, если отец захочет официально объявить своего четвертого сына, Джун уйдет. Он уже достаточно взрослый, чтобы сам, без помощи родителей создавать свое будущее, себя и просто жить. Даже если отец перестанет давать деньги, платить за учебу, выпишет его из семейного реестра. Он сможет в одиночку продолжить свой путь. Но не будет принимать участия в этой пародии на семью. Маму и братьев он любит безмерно. Но отцу всё же стоило бы свои ошибки скрывать, а не выставлять их на всеобщее обозрение.       Тэхен бросил недоуменный взгляд на старшего брата. Когда Намджун надирается, в его голове тут же начинают создаваться какие-то теории заговора.       — Ну? И тебе не кажется это странным?! — вконец разозлился Намджун, потому что очевидно же было, что его особо не слушали. — Мелкий! — рявкнул сердитый его аморфностью Джун.       — Хён, — Тэ вздохнул и глотнул из стакана своего младшего брата какой-то абсолютно термоядерной на вкус и забавной на цвет зеленой бурды. — Честно, не вижу никаких проблем. Ну, приедет какой-то сын какого-то друга отца. Чего это тебя настолько ебет?       — Не знаю я никакого такого друга! — почти что прошипел Намджун. — Отец никогда никого не приглашал к нам жить… И тут вдруг такое выдал.       Тэхен еще раз, хотя и едва слышно выдохнул — чтобы не провоцировать брата, и добавил:       — Не догоняю, нахера ты из этого делаешь трагедию?       — Вот именно, что не догоняешь! А если он — какой-то его… Ну, не знаю… — слова против воли, но с изрядной жгучей долей му́ки вылетели изо рта Намджуна сами: — Внебрачный сынуля? Начнется всё с приезда и пожить, а потом и часть наследства оттяпает!       Тэхен ощутил это — как Джинки буквально окаменел. В его глазах был целый океан растерянности, паники и даже ужаса. Никогда раньше Джун такого не говорил. Почему у него вообще возникли подобные мысли? Тэ нашел под столом ладонь Джинки и крепко ее сжал.       Они почти беспалевно рассмеялись оба.       — Где хённим? — Тэ оглянулся в поисках Сокджина. Джин не любил ночные клубы по определению — громкая музыка, крики, шум, сумбурная толпа, разбавленный алкоголь и вообще совсем не то, что ему нравится. Ему бы засесть в элитном загородном клубе или дома, или в лаборатории. А вот эта любимая младшими совершенно тупая движуха — точно не для него. Но он всё же согласился присоединиться на этот братский вечер. Ну как "братский"? Братья и Джинки. — Пусть уже успокоит этого любителя заговоров, — пробормотал Тэ.       В отличие от Намджуна, его совсем не взволновала новость о том, что кто-то там приедет к ним пожить, пока будет доучиваться текущий семестр. У них большой дом и вообще, почему он должен переживать о ком-то там еще? Здесь бы со своими проблемами разобраться.       Кстати, о проблемах. Телефон уведомил о новом сообщении. Тэхена передернуло от отвращения, но он всё же его открыл.       Скриншот из снятого когда-то втихаря секс видео. Отчетливо видно лицо Тэ, его гениталии, багровые укусы по всему телу и размазанную на животе сперму.       "Когда я доберусь до тебя, буду ебать тебя столько раз и так, как захочу, ты потом неделями с кровати не встанешь. Или отправлю это твоим родителям и каждому из братьев. Пусть заценят, какой шлюхой может быть их самый младшенький. Я благородный, я даю тебе выбор"       И следом еще одно:       "Не бойся. Я буду нежным"       Тэхен невидящим взглядом пялился в телефон, потом всё же деревянными пальцами выключил его — пока Джинки ничего не увидел, и бросил осторожный взгляд на старшего брата. Интересно, что бы Намджун сделал с Лиёном, если бы узнал, что тот творит?       Но он этого не узнает. Потому что если кто-то из родных увидит то видео, эти фотографии, Тэхен никогда не сумеет отмыться от этих помоев. И в их, и в своих глазах.       Он решит эту проблему сам. Как-то ее решит.       Тэ поднялся со своего места и слегка неровной походкой направился в сторону мигающего разноцветными лампочками указателя WC, на ходу размышляя о том, что зависнуть этим вечером в клубе было абсолютно правильным решением. Хотелось напиться и забыться. Чтобы хотя бы эту ночь ни о чем не думать.       А Джинки бросил осторожный взгляд на пребывающего в мрачных думах Намджуна.       За столом они остались только вдвоем, есть шанс немного пообщаться. А вдруг?       — Я думаю, всё не так страшно, — заметил он, сжимая и разжимая под столом повлажневшие ладони. — Это просто какой-то студент. Доучится семестр и уедет. Дом большой, ты его даже не увидишь.       Намджун перевел на него удивленный взгляд, как будто только сейчас осознал, что он за столом не один.       — А ты не думай, — посоветовал он. — Всё, что касается меня — не думай об этом.       И вернулся к своему бокалу и к своим угрюмым размышлениям. Если этот Пак Чимин — действительно сын, если четвертый брат объявится, всё изменится навсегда. Как раньше уже не будет.       Естественно, он не заметил, как при этом расстроенно дрогнули губы Джинки, как он опустил свой взгляд в бокал с абсолютно невкусным коктейлем. Конечно же, ничего не получится. Раньше не получалось, так почему сейчас должно?       Огни светомузыки весело бежали по стенам, сливаясь с бьющими по башке тяжелыми басами, и Тэхен даже остановился, залипнув на них, тем самым затруднив в коридоре снующий туда и сюда поток таких же бухих клубных завсегдатаев.       И тут же был совершенно бесцеремонно оттолкнут кем-то к стене.       — Свали, неудачник, — послышалось раздраженное.       Тэхен потер плечо, которому прилетело от столкновения со стеной, и окинул удаляющуюся спину недовольным взглядом.       Придурок.       Он всё же добрался в туалетную комнату — благо, их здесь было несколько, поэтому большого столпотворения не наблюдалось, и практически ввалился внутрь. Его член уже слегка побаливал — настолько хотелось как можно быстрее опорожнить мочевой.       Но при входе удивленно застыл — возле одного из писсуаров стоял тот мудак, который парочкой минут ранее его толкнул.       Тэхен ядовито хмыкнул и предвкушающе облизал свои губы.       — Эй, мудло.       Тот, поколебавшись, повернулся к нему — он как раз только расстегнул свою ширинку.       — Ты это мне?       — Ну ты же повернулся, — язвительно выдал. — Значит, тебе. Мудло.       У этого придурка были интересные черты лица, Тэхен невольно даже засмотрелся. Тот определенно был хорош собой. Нет, не так. Настоящий красавчик. Хоть и нахмуренный очень, брови недовольно сдвинуты, а в глазах какой-то сумбур. Ок, возможно насчет глаз он и придумал — тот тип находился на каком-то расстоянии от него. Но Тэ почему-то так показалось.       — Ну что, слабо извиниться? — его обидчик нахмурился еще сильнее, и неожиданно неуловимо чем-то напомнил Тэхену... кролика. Тэ еще раз ехидно хмыкнул. Он помедлил, после чего насмешливо промурлыкал: — Или дать тебе в табло, кролик?       "Кролик" между тем осмотрел его долгим взглядом, задержавшись на облегающей грудь вызывающей футболке с какой-то дикой надписью. Потом снова посмотрел ему в лицо.       — Не хотелось бы такую красивую мордашку разбивать, — наконец выдал, отворачиваясь, начиная делать свои дела и больше не обращая на Кима никакого внимания.       Не ожидавший такого Тэ удивленно приподнял бровь.       Хотелось двинуть кому-то, но этот тип на самом деле был уже хорошо подвыпившим. Оказался бесспорным красавчиком. И считал красавчиком его. А еще эта схожесть с милым кроликом. И проскальзывающий кёнсанский диалект. Тэгу, Пусан, Ульсан или Кёнджу. Возможно даже, что он говорил на сатури. Эта слегка резковатая интонация выдает пусанцев с головой. Приезжий, еще не успел адаптироваться.       Тэхен вздохнул. Ок, драться сегодня не будем — явно не лучший для этого вариант.       Он подошел к писсуару рядом с кроликом, так как не хотел становиться возле какого-то стрёмного нарика. Расстегнул ширинку на своих штанах, слегка стянул трусы, взял в руку член и не смог сдержать тихий удовлетворенный вздох. Наконец-то он опорожнит заполненный под завязку мочевой пузырь, который уже отчетливо начинал давить ему на мозги. В такие минуты как никогда понимаешь: радость в мелочах.       Тэ от удовольствия даже прикрыл глаза. А когда открыл их, оказалось... Оказалось, что стоящий рядом кролик гипнотизирует застывшим взглядом его пенис!       И это он еще не знал, что перед этим тот сначала завис на его лице — на прикрытых от наслаждения веках, крохотной родинке под глазом, приоткрывшихся от приятных эмоций губах.       Затем, и сам не понимая, что он творит и главное — зачем, Чонгук опустил глаза, чтобы увидеть, что у того между ног, хотя никогда ранее подобного любопытства за собой не замечал. И да, раньше в публичных туалетах он не рассматривал чужие херы!       С одной стороны ему в ухо кричал охуевший голос разума: "Какого хрена ты пялишься на чужой болт??" А с другой... А с другой он не мог отвести от него глаз. От него и от рук, которые его держали.       — Нравится? — послышалось хриплое и ироничное.       Чонгук резко поднял взгляд и в смятении уставился на своего соседа, который его таки запалил.       Этот панический испуг в глубине зрачков сделал его еще более похожим на кролика, которого застукали за кражей капусты на грядке, и Тэхен от этого сравнения едва не рассмеялся. Парень был прилично захмелевшим, и видимо, в таком состоянии плохо контролировал свои действия и неважно скрывал эмоции. Потому что кроме перепуга, смущения и растерянности, в этих расширившихся зрачках плескалось кое-что еще. И Тэхен будет сто раз дураком, если это был не откровенный интерес.       — Было бы на что смотреть, — фыркнул тот, отворачиваясь и быстро застегивая замок на своих штанах.       — Дай угадаю. Захотелось языком по нему провести? — спокойно поинтересовался Тэ, неспешно заканчивая свои дела. — Может, за щеку взять? Или чтобы тебе его в глотку до упора засунули?       Чонгук медленно и в шоке в очередной раз повернулся к нему, и даже рот приоткрыл от той нереальной ереси, что услышал.       — Ты, блять, совсем ебанутый?! Я — натурал!       — Люди, которые ТАК смотрят на чужой член, автоматически исключаются из рядов натуралов, — Тэ хмыкнул. — В ту же секунду.       Ему нравились те паника, растерянность и волнение, которые он видел в глазах этого парня.       — Ты либо гей, —  продолжил говорить он, подходя к умывальнику, чтобы вымыть руки, — либо би. Но ты, блин, сто процентов не натурал, — и неожиданно даже для себя самого предложил: — Ну так что, проверим?       Тэхен знал, чувствовал, что шансы уломать этого парня у него были. Потому что тот не дал ему в первые пять секунд за такие слова в лицо. А должен был.       На самом деле, Тэхену после всего этого дерьма с Лиёном, хотелось ощутить чистую, ничем не прикрытую и не замазанную физическую боль. Чтобы слышать хруст собственных ломающихся костей, сплевывать кровь и при этом вызывающе нагло и по-идиотски улыбаться. Может хоть эта боль перекроет то неприятное чувство, сворачивающее сейчас его кишки в крепкий и жесткий узел.       Но уже сейчас, в эту секунду, ему захотелось узнать, насколько мягкими могут быть эти красиво очерченные губы напротив него. В конце концов, братья ему когда-то впихнули очень хорошую мудрость: "Любой плохой день можно исправить сном, едой или сексом. Не помогло? Надо бухать". И был шанс остановиться на пункте "секс". С горячим, подкачанным и хмурым приезжим.       — Блять, отвали! — бросил тот, отходя к умывальнику и включая на всю мощь воду.       Тэхен проследил за нариком, который наконец-то, шатаясь, выбрался за дверь. В помещении больше никого не было. А Тэ уже завелся — в нем бушевал адреналин и желание поиграть в игру "Получи в тыкву или Засосись". Он был уверен, что третьего не дано. И если совсем начистоту, Тэхену в его растрепанном состоянии подходил любой вариант.       Он подошел к двери и закрыл ее на защелку. И отступил на шаг назад, поближе к кролику.       — Хочешь, я докажу тебе, что ты — гей? — медленно и с расстановкой проговорил он, постепенно понижая свой голос до откровенно-интимного.       Из Чонгука вырвался смешок. Ситуация из абсурдной перерастала в напрягающую. Его голова болела, выпитые шоты опьянили, но не расслабили. Не надо было идти в клуб. Напиться и забыться не получилось. Только раздражения раз в сто добавилось.       Он устал после этого бесконечно долгого и нервотрепного дня. Столица встретила Чон Чонгука духотой и ворами. Судя по всему, к этому списку теперь добавился и этот тип.       Чон еще раз посмотрел на его облегающую футболку. Он даже увидел очертание напрягшихся сосков.       И вдруг у него в голове щёлкнуло: а этот прилипала случайно не из тех, кто ходит по туалетам в ночных клубах, чтобы по быстренькому сделать в тесной кабинке минет или нагнуться?       За деньги конечно.       Этот парень был слишком красив, так что вполне возможно. Кто знает, может даже такое в столице принято, и подобные субъекты встречаются здесь на каждом шагу?       — И сколько же ты берешь за отсос? — хмыкнул он, складывая руки на груди. — Кофе и шоколадку? На большую цену ты точно не тянешь, — презрительно бросил и в очередной раз отвернулся от Тэхена со словами: — Мне это неинтересно.       Губы Тэ скривились в усмешке.       — Ну пока что отсос я тебе не предлагал. Всего лишь небольшой краш-тест. После него ты кое-что осознаешь.       — Нет.       Чонгук был уверен, что ничего он не осознает. Единственное, чего он не понимал — зачем продолжал эту тупую и совершенно бессмысленную беседу.       Он быстро вытер руки бумажным полотенцем, метко зашвырнул скомканную бумагу в урну, подошел к двери и со всей силы дернул ручку на себя. Затем, помедлив, от себя. После чего, дернув ее еще несколько раз, приложился к двери плечом.       Жаль, дверь была металлической.       Тэхен глядел на его потуги с огромным интересом. Мудила Лиён в его мыслях уже давно отошел на второй план. На первом однозначно был этот захмелевший кролик.       Помедлив буквально секунду (сейчас ему могут сломать нос), он приблизился к нему и прикоснулся к его спине ладонями. Не спеша, дразняще провел ими вниз, закончив их плавное скольжение на боках парня, и там и оставил. А тот застыл и даже дышать перестал.       Понимая, что нос ему ломать не будут, Тэхен прошептал:       — Ты еще так много о себе не знаешь.       Он немного сжал пальцами эти рельефно вылепленные бока, и Чонгук, выпутавшись из первоначального оцепенения, резко развернулся к нему лицом. Он не знал, что именно собирается делать, но едва он повернулся, как сразу же утонул в чужих больших и удивительных глазах.       И почему-то позволил этому наглецу приблизиться, плотно прижаться к нему, безропотно отдавая свои губы в пользование этим нахальным пухлым и требовательным губам.       Чонгук обессиленно прикрыл глаза, сдавленно простонав. Потом он скажет Тэхену, что вместо него представлял какую-то горячую цыпу. Но это не так. Даже за плотно прикрытыми веками, в полной темноте, перед глазами всё равно было лицо того красивого, хотя и бесконечно наглого парня.       Чонгук на полную отдавался этому неожиданному поцелую. Чужие ладони шарили по его телу, зубы покусывали, а губы засасывали, и он только гортанно постанывал в ответ, понемногу жадно и сам перехватывая инициативу. Руки чесались подхватить прижимающееся к нему тело под бедра, усадить на столешницу возле умывальника, коленом раздвинуть ноги и взять то, что ему так откровенно предлагали.       Где-то на периферии сознания, на той самой грани разумного, рационального и абсолютно неумного и необдуманного он понимал, что происходит что-то не то, но ему было слишком хорошо, чтобы даже подумать о том, чтобы всё прекратить.       Пока в дверь не забарабанили и не послышались чьи-то смешки и слова: "Трахайтесь быстрее! Мы ссать хотим!" И вот тогда Чонгука будто с ног и до головы окатило мерзкой ледяной водой. Какого хера... он вообще делает?! Сосется ночью в столичном клубном туалете с мужиком! Разозлившись, Чонгук оторвал от себя чужие руки и со всей силы оттолкнул от себя не ожидавшего такого Тэхена, который едва не упал, но успел схватиться за умывальник.       — Руки прочь! — бросил зло, судорожно вытирая губы и брезгливо сплевывая. Да что же с ним происходит?! Куда он вообще катится в своей разваливающейся жизни? — Педик!       Следующее, что произошло — это прилетевший кулак прямиком в его солнечное сплетение. Так быстро и настолько сильно, что Чон от неожиданности ухнул. А второй парень с потемневшим от ярости лицом наблюдал за тем, как Чонгук сначала согнулся пополам, затем с трудом выпрямился, бросил быстрый взгляд на себя в зеркало, чтобы навсегда запечатлеть в памяти свои горящие глаза, задравшуюся одежду, покрасневшие и припухшие от поцелуев и укусов губы, а следом пулей выскочил из туалета, распихивая собравшихся и ржущих под дверью клубных гуляк.       Тэхен после этого надрался так, что Джинки и Джуну пришлось тащить его тело в машину Сокджина на себе.       А Чонгук сбежал.       Вот что-что, а сбегать он умел. Еще начиная с тринадцати лет, когда впервые взял в руки аэрозольный баллончик с черной краской и нарисовал в подворотне на стене какую-то непонятную закорючку.       Главный туториал райтера: слышишь звук — бросай всё (но только не краски — они дорогие) и делай ноги.       Ему нравилось ощущение опасности, запрета, экстрим. Рисовать там, где разрешено, было скучно. Нет, он не рисовал там, где было можно, он создавал свои граффити в самых крутых и труднодоступных местах и только там, где нельзя.       У него было много последователей и толпа восхищенных фанатов. К самым рьяным (правда, без приставки "восхищенные") можно было отнести полицию Пусана, у которой одно имя "Праймс" вызывало жуткую чесотку и бесконечный словесный понос.       И нет, дело было не в том, что они настолько рьяно блюли чистоту городских стен. Им было на них откровенно пофиг. А вот на то, что Праймс выставлял на всеобщее обозрение их косяки — не пофиг.       Анонимные и не анонимные источники рассказывали Праймсу очень многое — о коррупции, подтасовках, запрятанных и прикрытых полицией преступлениях. И со временем каждое граффити Праймса стало нести в себе какую-то важную информацию. Которую массово разносили и расшаривали его почитатели. Достаточно было написать номер граффити, расшифровать, что там было написано или изображено, и это сметающей всё волной уходило в сеть. Интернет — великое дело. Активная небезразличная молодежь — двигатель будущего. И в какой-то момент Праймс перестал быть просто неуловимым райтером, гоняющий копов в хвост и гриву и тупо ржущего над ними. Он стал голосом, который был отчетливым, сильным, громким и бескомпромиссным.       "Мы будем забыты эпохой. И похуй". Он улыбнулся, разглядывая свежую краску на стене, и отступил на шаг назад. И вдруг осознал, что на крыше он не один.       Всего несколько человек знали, где он будет рисовать свое следующее граффити. Его последователи, такие же райтеры. Те, кто хотели быть, как он.       Предать кумира — всё еще крутой путь занять его место. По крайней мере, попытаться.       Да, Чонгук был неуловимым, пока неуловимым быть перестал. Оказалось, что это как по щелчку — сегодня ты король, а завтра — нищий. Сейчас — на вершине, ну а дальше соответственно — на самом глубоком дне.       Чонгук открыл глаза, вырываясь из липкого и холодного сна. Хороший, крепкий, спокойный сон давно превратился для него в недостижимую роскошь. Роскошь, которую ему мог дать только один человек. Самый невероятный человек во всём этом грёбанном мире. С глазами цвета насыщенного ирландского виски, с копной мягких темных волос и с цветущим розовым кустом под сердцем.       Чон нехотя поднялся с кровати, кивнув такому же сонному соседу, и пока тот, зевая, поплелся в душ, а второй по-прежнему дрых, заглянул под кровать, где хранил то, от чего срочно надо было избавиться.       Вчера он уже выбросил половину вещей — для этого пришлось выйти за пределы студгородка. Но не всё уместились в его рюкзаке, из-за чего операцию "избавление от улик" следовало разделить на две части.       Первое граффити после того, как Праймс официально умер, Чонгук нарисовал в день разрыва с Тэхеном. Он не мог по-другому, ему надо было выплеснуть всю ту боль и безысходность.       Накинув капюшон толстовки, бесцельно отправился в квартал художников. Он не планировал рисовать (в своей жизни на этом он поставил жирный крест), но столкнувшись с каким-то пацаном, увлеченно работающим там над одной из стен, одолжил у него несколько баллончиков довольно-таки отстойной краски, и нарисовал то, что первым возникло в его голове.       Чонгук в своем творчестве смотрел на мир и выражал свои чувства с помощью ассоциаций. Они сами складывались в его голове в причудливые узоры и необычные картины. Он выплескивал всё, что в нем копилось, на стены, а те благодарно и благородно принимали в себя его душу.       Шипение баллончика, когда он выпускает из себя краску — всегда было главным кайфовым звуком и кайфовым моментом для Чона. В такие мгновения он достигал нирваны, состояния абсолютного покоя и тишины, внутренней полноты и отрешенности от всего внешнего. В его голове не было мыслей, всё внимание было сосредоточено только на том, что он делал. Это абсолютная пустота и в то же время абсолютная наполненность. Не слышал и не видел вокруг себя ничего, только создавал. А если надо было убегать — безошибочно срабатывал его внутренний радар.       Но после знакомства с Тэхеном Чонгук понял, что у него теперь две страсти. И если с первой он сумел расстаться, нацепив сто замков на свой разум и свои чувства, то со второй...       Видеть его, слышать, осязать, смотреть на его улыбку, знать, что причина этой улыбки — он, Чон Чонгук, наслаждаться его тихим голосом, его поцелуями, его подколками и смехом, укусами и объятиями...       Найти самое важное в жизни, того самого человека, и сразу же его потерять — может это и есть та самая худшая адская пытка? Не ее ли черти выдумали у себя там, в преисподней — не быть с тем, кого ты всем сердцем любишь?       Без любви жить легче, когда ты ее не знаешь. Когда с ней не знаком. Но когда узнал, когда вкусил — больше невозможно.       Еда становится безвкусной, веселье — безрадостным, мысли — пустыми. И приходится только внутренней нереальной силой воли заставлять себя радоваться чему-то, что тебя не радует, стремиться к чему-то, чего ты даже не хочешь, и учиться жить без того, что для тебя — целый мир.       Каждое утро он открывает глаза и надеется, что Тэхен его возненавидел. И что его сердце не будет болеть так, как болит сердце Чонгука.       Он не хотел, чтобы тот просыпался и засыпал с мыслями о нем. Не хотел быть шрамом на его сердце. Мудака, бесчестного придурка забыть намного проще и легче.       Первое граффити Чонгука, когда он нарушил свое слово, нарушил уговор, не сумел противостоять себе, было абсолютно спонтанным.       Он быстро водил рукой, распыляя краску, пока пацан, одолживший ему баллончики, раскрыв рот, глядел на работу мастера.       Только когда Чонгук закончил, он посмотрел на то, что получилось.       Тигр и кролик как одно целое. Граффити номер 677.       Тэхен всегда чем-то неуловимо напоминал ему тигра — дерзкого, роскошного, яркого, хитрого, одновременно и мягкого, и сильного.       Что бы жизнь с ними не делала, что бы дальше не произошло — в его мире, для него Ким Тэхен и Чон Чонгук — нераздельные. Неразрывные. Даже, если не вместе.       Но в день, когда Кан Юджэ посмел нанести Тэхену настолько безобразное оскорбление, Чонгук уже делал всё осознанно.       Он не смел, не мог нарисовать Ким Тэхена дешевыми красками или чем-то хотя бы на один миллиметр или миллиграмм ниже, чем то, кем являлся и кем был для него Тэхен.       По-другому поступить он просто не мог — каким бы обещанием он бы ни был связан по рукам и ногам, но он должен был сделать это.       Так что Чонгук вытряхнул всё, что у него было — а у него было охуительное ничего (пришлось загнать плеер, ну и пофиг — он ему и так не нужен был, и еще всякое по мелочевке), и купил лучшие краски, хороший набор насадок, маску и перчатки, маркеры для эскизов, грунтовку, акриловый лак и всё остальное, что было необходимо для создания граффити.       Он стоял в стороне, скрытый толпой, и наблюдал за Тэхеном — как тот в неверии таращился на стену, сжимая в руках какие-то булочки. И даже связанный Кан Юджэ его настолько не впечатлил, как собственный огромный портрет.       Чон не знал, не понимал, осознавал ли Тэхен, что в тот момент он впервые по-настоящему ему открылся. Показал себя — таким, каким он был, и что у него было внутри.       И ощущал в то мгновение такое нереальное счастье, приоткрыв Тэхену дверь в себя.       Вроде и глупо всё это, потому что им не быть вместе. Но всё равно на душе было тепло.              Чонгук сунул в рюкзак оставшиеся баллончики с краской, мысленно в очередной раз клянясь себе больше никогда их в руки не брать. Единственное, что он не смог выбросить — это нарисованный карандашом портрет-эскиз величественного и великолепного принца Ёнсе, каждая слезинка которого была для Чонгука драгоценной, капающей на его собственное сердце, прожигая его разъедающей и шипящей кислотой.       Он как раз вышел из общаги, направляясь в свой корпус, когда ему путь преградил... отец!       — Папа?.. — Чонгук в нерешительности остановился. — Что ты здесь делаешь? Я думал, ты вернулся в Пусан.       — Я и вернулся, — тихо и едва сдерживая ярость проговорил тот, — пока не узнал из новостей этого университета о таинственно появившемся на стене рисунке.       Чонгук крепче сжал лямки рюкзака. Вот это, конечно, попадос. Кто же знал, что отец мониторит универские новости?? Никогда раньше тот особенно не интересовался его учебой и его жизнью.       — Это ведь ты, да? — отец коршуном вцепился взглядом в его глаза. Будто пытаясь выпытать оттуда всю правду, а достав ее из него, по максимуму сына наказать. — Признавайся! Я знаю, что это ты сделал!             Он уже не мог сдерживать свою злость. Схватился за висящий на плече Чона рюкзак, и со всей силы дернул его на себя. Резкими суетливыми движениями открыл его, перевернул и без сожаления вытряхнул содержимое на землю.       Удача давно была не на стороне Чонгука. Он проводил застывшим взглядом разбежавшиеся по асфальту в разные стороны разноцветные баллончики с краской.       — Ты клялся мне, — прошипел отец, — что больше никогда не возьмешь это в руки! Что никогда больше не будешь рисовать!              Он дернул сына, и тот вновь позволил ему это сделать, абсолютно не противясь. А дальше отец со всей силы ударил Чонгука по лицу.       Из Чона не вырвалось ни стона, ни звука, вообще ничего. Он будто застыл. Окаменел. И только ждал, пока тот закончит. Он же заслужил это, ведь так?       Тэхен дернулся, но Джинки продолжал удерживать старшего брата за руку.       — Не вмешивайся, — с нажимом произнес. — Это больше тебя не касается. Пусть сам разбирается во всём.       Тэхен на мгновение замер, а после с силой вырвался из захвата и подбежал к своему кролику и человеку, посмевшему публично поднять на него руку.       — Ты не мой сын! Ты — мой позор!       Так вот, значит, кто это... Тэхен во все глаза смотрел на пребывающего в крайней степени ярости господина Чона.       В момент, когда Чонгуку казалось, что хуже уже быть не может, он услышал рассерженное и запальчивое:       — У нас в кампусе запрещено рукоприкладство! Это не он — разочарование. А вы —разочарование своего сына!       Чонгук бессильно прикрыл веки. Да, удача давно не была на стороне Чон Чонгука.       — Тэхен, пошли, — дергал брата за рукав Джинки. Ему с трудом, но удалось заглянуть в глаза Тэ, которого от бушующих в нём эмоций не на шутку лихорадило. — Это чужая семья, не влезай в это. Извините нас, — обратился он к господину Чону.       — Да какая это семья! — в непонимании крикнул Тэхен.       Никто из родителей семьи Ким не поднимал руку на своих сыновей, и для Тэхена видеть это было дико. Публично сделать такое!       Он разомкнул свои губы, чтобы высказаться на полную, но тишину прорезало твердое и бескомпромиссное:       — Тэхен. Уйди.       Чонгук даже не смотрел на него, он только догадывался, что Джинки удалось забрать Тэ, и спустя какое-то мгновение они снова остались с отцом только вдвоем.       — Не возвращайся, пока я не смогу гордиться своим сыном. Я буду ждать, когда ко мне вернется мой настоящий сын. Послушный и ответственный. А не это... недоразумение.       Отец ушел, а Чонгук так и продолжил стоять на одном месте. Его вещи мусором валялись возле ног.       Он больше не мог рисовать, не мог делать то, чем горело его сердце, не мог быть с тем, кого любил.       Чонгук был в клетке.       Но всё равно он был недостаточно хорош для своего отца.       После того, как его арестовали, как выяснилось, кем он был и чем многие годы занимался, отец будто сошел с ума. Ежедневно приходил к нему в тюрьму и рассказывал, каким же Чонгук стал для него разочарованием. Плакал и кричал. Обвинял и просил. Умолял признать все обвинения, отдать доказательства против фонда, больше не позорить их с матерью, стать нормальным сыном, отказаться от личности Праймса и больше никогда не рисовать.       Ежедневно Чонгука таскали на допросы, ведь знал он очень и очень многое. Творили мелкие и не очень пакости, чтобы сделать его существование нестерпимым — вроде врубали ночью на всю громкость музыку или включали настолько яркий свет, от которого в глазах лопались капилляры. Периодически проверяли на прочность его печень и почки. Подселяли неадекватных соседей и лишали его еды и прогулок.       Чонгук никогда не был слабаком. Поэтому подобное не могло на него повлиять. Такое может сделать только крепче.       Нет, полиция не смогла сломать Чон Чонгука. Его сломал собственный отец.