Токсин в твоей крови

Сэмми Лоуренс уже долгие годы страдает недугом под названием бессонница. Каждый раз гася свет и оставаясь наедине с собой, мужчина сталкивается со своим прошлым. В голове слишком много воспоминаний, сменяющихся одно за другим, как записанная на подкорку сознания киноплёнка. Перекатывания с одного бока на другой в поисках удобной позы продолжаются до рассвета, пока беспокойный разум утопает в сожалениях и попытках найти решение для ситуаций, в которых музыкант уже никогда не окажется. После небольшого примирения между композитором и художником ситуация малость улучшается. Шесть часов сна кажутся просто роскошью по сравнению с тем, как до этого Лоуренсу приходилось где-то часа четыре прожигать взглядом стены и потолок, чтобы уснуть уже скорее от отчаяния, а потом первую половину дня выживать благодаря кофе и сигаретам, параллельно не забывая обматерить весь белый свет. Теперь ситуация чуть лучше, и даже тот новичок-скрипач, путавший ноты, может больше не уворачиваться от папки, периодически прилетающей в него со стороны невыспавшегося композитора. Всё было почти нормально до одного определённого момента. На смену переживаниям приходят влажные сны, которые становятся почти повседневностью в ночной жизни композитора. Волнующие образы подстёгивают плотское вожделение. Касания ощущаются слишком реалистично для обычного сна. От разгорячённого шёпота, тепло вливающегося в ухо, спирает дыхание. Ласковый голос пленит, каждый раз заставляя тепло разливаться по телу. По пробуждении мудака с красивым голосом винят уже не в первый раз, да и винили ещё задолго до этих моментов. Вот и сейчас чужая хватка сильных рук на собственной пряжке брюк заставляет проснуться ошеломлённым от всей этой белеберды, перемешавшейся в черепной коробке. Организм реагирует ярко, не ограничиваясь одним лишь неловким румянцем и ускоренным сердцебиением. Лоуренсу стыдно признавать что каждый раз тот готов придаться греху, полностью забивая на вдолбленную мораль и воспитание. Сэмми отвлекается от навязчивых образов в течение всего дня. Прячется от них за написанием композиции, во время репетиций, записи мелодии с подопечными, вместе с Кэмпбелл в момент её озвучки или песни. Даже периодически нервирует медицинский персонал новыми звонками. Разговоры с объектом мании лучше всего развеивают наваждение, давая понять, что музыканту светит только лампочка в кабинете. За повседневными делами всё это притупляется и забывается само собой. Лоуренс прячется и выходит неплохо, но понимает что скорее всего вновь столкнётся с неизбежным, как только уставшее тело рухнет на кровать. Мужчина не может сказать, что ему вовсе не доставляет удовольствие происходящее, но осознание реальности горько ударяет по чувствам после каждого пробуждения. В таком темпе проходит около полторы недели. Желание всё-таки наведаться в больницу постепенно растёт, но будет странно, если Сэмми заявится туда с бухты-барахты. Во время одной из репетиций, Лоуренс как бы невзначай интересуется у Сьюзи, как та навещала свою мать. Женщина малость теряется, удивлённо смотря на отстранённого композитора, которого обычно вовсе не интересовали подробности личной жизни других людей. Но Кэмпбелл не одна из тех легкомысленных особ, которые не могут сложить два плюс два, особенно учитывая, что сейчас на больничной койке находится один лишь аниматор, а жизнью родителей, мужчина, как известно в узких кругах, не интересуется. Милая дама прячет ехидную улыбку за маской благородства. — Да, мистер Лоуренс, помню, что очень часто навещала её, жутко переживала. Бегала туда чуть ли не каждый день, приносила фрукты и печенье. В общем, делала всё, чтобы она не чувствовала себя одиноко, — хоть Кэмпбелл и вкладывает в свои слова двойной посыл, но воспоминания всё равно заставляют растроганно улыбнуться. Сэмми же в этот момент, прислонившись к стене, выстраивал план действий, пытаясь примерить на себя роль человека, который потащит еду в больницу. Ну, если у него хватит смелости переступить порог отделения, а не свернуть на полпути, как в прошлый раз. Хмурая задумчивость мужчины кажется Сьюзи чем-то любопытным. Тот никак не отвечает на её слова и не интересуется, как чувствовала себя её мама. Просто застыл и смотрит в потолок, считая ворон. Ну или овечек, раз на то пошло. Женщина получает ещё одно подтверждение, мотивы расспросов сугубо личные и разглашать их не планируют. — Если вам интересно, то объятия и поцелуйчики повышают гормон счастья, человек быстрее выздоравливает, — подливает масла в огонь Кэмпбелл, не подозревая какой вихрь бабочек в желудке вызвала этой фразой у композитора. — А это к чему было, мисс Кэмпбелл? — одаряют собеседницу угрюмым взглядом, пока женщина продолжает доброжелательно улыбаться, будто ничего такого вовсе не произошло. — Просто вы всегда такой хмурый, вам было бы полезно, — Сьюзи забирает со стола листок с новым текстом, уже собираясь попрощаться с несчастным Ромео и отлучиться на перерыв. — Нам на факультете рассказывали, что одиночество и стресс отрицательно влияют на психику и организм в целом. Всем нужна хоть капелька поддержки, мистер Лоуренс, — как бы невзначай продолжает Кэмпбелл, следуя к выходу из кабинета. Её надоедливое щебетание только больше расшатывает терпение Сэмми. Тот раздражённо выдыхает, медленно, но грузно вышагивая вслед за дамой. — Без ваших советов разберусь со своей жизнью. Всего хорошего, — захлопывает мужчина дверь за собеседницей, стоило ей только переступить порог. На этот раз на то, чтобы решиться, композитору было достаточно остатка рабочего дня. Прихватив в магазине пачку апельсинового печенья с каким-то нелепым рисунком на упаковке, музыкант направился в сторону злополучного белого здания, успевая по пути выкурить очередную сигарету. Сэмми старается не думать, отбрасывает любые поступающие в голову мысли, минуя коридоры и поднимаясь на нужный этаж. Мужчина кидает быстрое небрежное приветствие той самой девушке за постом, чувствуя на себе недовольный взгляд, но продолжая идти к нужной двери. Достигнув цели, Лоуренс медлит. Сердцебиение вновь разгоняется, заставляя чаще дышать. Композитор сжимает губы, а рука так и застывает на полпути к дверной ручке. Приглушённые голоса и шаги доносятся до слуха, только подпитывая волнение. Собрав волю в кулак, мужчина прочищает горло и постучавшись, открывает дверь. В глаза ударяет яркий свет, от чего Сэмми щурится. Глаза различают два силуэта до того, как успевают привыкнуть к освещению. Но очень быстро всё встаёт на свои места. Лоуренс останавливается в проходе, разглядывая человека, которого так давно не видел. Творец удивлённо приподнимает брови. Вот такого подарка на выписку Штейн точно не ожидал, а ведь он даже Джоуи не сказал о том, что сегодня может идти домой. — Здравствуй, Сэмми, — первым нарушает тишину Генри, малость неуклюже улыбаясь. Музыкант выглядит растерянным, но оно и понятно. В последнее время всё такое неловкое и странное. — Да, тебе тоже привет, — наконец отзывается Сэмми, пряча неловкость и дольку радости за привычным угрюмым тоном. Взгляд мужчины скользит по палате, не задерживаясь на интерьере и соседе художника. Внимание привлекает сумка, лежащая на кровати и сам Штейн, в более приличной, но никак не больничной одежде. — Тебя куда-то переводят? — после недолгой паузы интересуется Лоуренс, вопросительно изгибая бровь. — Ну, можно и так сказать, — уже более расслабленно улыбается Генри. — Сегодня день выписки, собираюсь домой, — пожимает плечами аниматор, параллельно продолжая складывать вещи в сумку. И всё же, некую неловкость, возникшую в воздухе, хотелось хотя бы попытаться разогнать. Не просто же Лоуренс шёл мимо и решил заглянуть к нему? — Ты зашёл повидаться или хотел что-то конкретное обсудить? — заинтересованно поглядывают на неожиданно замявшегося грозного музыканта. Сэмми, откровенно говоря, чувствует себя не в своей тарелке. В чужой, в которой его бьют ложкой по лбу за собственный идиотизм. — Просто через телефонный звонок пачку печенья не передашь, — не думая выпаливает музыкант первое, что приходит на ум . Генри на несколько секунд прекращает свою деятельность, непонимающе заглядывая в глаза собеседника. Осознание того, что композитор сморозил что-то странное, доходит до него же самого как-то медленно. — Я, пожалуй, подожду в коридоре, — спешит замять постыдную ситуацию музыкант, активно начиная наощупь искать с боку от себя дверную ручку. Мужчина выходит за порог, закрывая дверь и раздражённо трёт переносицу, желая взвыть от такого позора. Какую, к чёрту, пачку печенья через телефонный звонок? Что за слащавые реплики? Чувство стыда постепенно разгорается в грудной клетке, пока композитор снова и снова прокручивает в голове эту дурацкую фразу. В очередной раз возникает желание затянуться, несмотря на то, что он сейчас в медицинском учреждении. Из заднего кармана выуживают потрёпанную пачку сигарет, напряжённо оглядываясь по сторонам. По любому медсестрички тоже балуются тут табаком в свободное время, ещё и не забывают перемыть кости коллегам и пациентам. Но сейчас в коридорах было тихо и безлюдно, ничего не мешает небольшой шалости. Сигарету зажимают губами, ладонь тянется к ручке окна, но её попросту там не оказывается. — Черти... — цедит сквозь зубы музыкант, вжимаясь руками в подоконник. Ещё не начавшуюся матершинную оду персоналу прерывает звук открывшейся сзади двери. Лоуренс оборачивается, наблюдая перед собой собравшегося Штейна. Малость взъерошенный вид музыканта с сигаретой в зубах, разгоняет все мысли в голове то ли из-за комичности ситуации, то ли из-за страха попасть под горячую руку. Пытаясь не упасть лицом в грязь во второй раз, музыкант деловито выпрямляется. — Чего так смотришь, овечка? Пришёл всё-таки проведать тебя и печенье принёс. Что тут такого? — слегка хмурится мужчина, забивая на затею. Лоуренс подходит ближе, шарясь в сумке. Купленную пачку протягивают художнику, пряча взгляд на ближайшей стене. — Я сделаю вид, что не видел сигареты и не слышал странного прозвища, — говорит Генри, пока Лоуренс кивает, убирая сигарету обратно. Яркую пачку крутят в руках, не в силах сдержать лёгкую улыбку. Приятное дополнение к грядущей прогулке, заставляет что-то ёкнуть в области груди. Ну вот, всё возвращается на круги своя. Уже приедающееся ворчание композитора и его странные действия сегодня не раздражают. За время пребывания в этом месте Генри успел заскучать даже по такой мелочи от прежней жизни. Вот только Штейн не ручается, что эффект продлится долго и у творца не появится желание переехать в кабинет Джоуи. — Спасибо, Сэмми, мне приятно. — Да было бы за что, — угрюмо отмахивается музыкант, пряча смущение, проскочившее в мимике. — Пойдём уже, хоть воздухом подышим, — ладонь композитора мимолётно касается плеча собеседника, задав нужное направление. Лоуренс идёт впереди, поочерёдно открывая все двери, пока они не достигают выхода. Вскоре, солнечный свет тепло касается кожи, вызывая довольную улыбку на лице аниматора. Пока художник принимает солнечные ванны, прикрыв глаза, Сэмми неосознанно засматривается на рассыпавшиеся по щекам блеклые, еле уловимые веснушки на бледной коже. Про себя подмечает несколько заживающих царапин и один оставшийся пластырь в районе виска. Кажется, тут Генри не совсем повезло и останется шрам. Взгляд скользит ниже к растянувшимся в тёплой улыбке влажным губам. Мужчина неловко сглатывает, отгоняя нахлынувшее наваждение. — Ты подозрительно счастливый, — уже вслух отмечает Сэмми, прерывая шуршание пачки, которую попытались открыть. Зелёные глаза встречаются с прохладным взглядом собеседника. — Всё время был в палате. После того того дурдома в четырёх стенах я даже с тобой рад прогуляться, — после таких слов на лице композитора читается недоумение. Сэмми в курсе что он такой себе компаньон, но разве настолько? Выражение лица приобретает ещё более сварливый характер, а голову отворачивают в другую сторону от собеседника. Художник на несколько мгновений теряется, замявшись от неловкости. Начинает быстро тараторить, пытаясь исправить ситуацию. — Нет, подожди! Просто дурацкая оговорка! В студии и там... — Ой, Штейн, прикрой-ка рот лучше, — недовольно фыркнули в сторону художника, убирая руки в карманы брюк. Аниматор опускает поникший взгляд, пока пальцы вжимаются в края упаковки, нервно потирая их. У Генри не было мотива в чём то обвинить композитора, но несколько неосторожных слов всё же сделали своё дело. Теперь оставалось попытаться убедить собеседника, что тот хотел донести совершенно иное и никоим образом не оскорбительное. — Извини. Я хотел сказать, что очень утомительно ничего не делать долгое время. Хочется поскорее вернуться к работе, — музыкант молчит, всё так же отстранённо смотря в строну сквозь предметы, будто углубляется в свои мрачные мысли. Попытки вытянуть утопающего продолжаются. — Я не имел в виду что-то плохое, просто последние наши встречи... Не заладились, — Штейн заглядывает в лицо собеседника, и всё же добивается ответного зрительного контакта, пусть и такого недоверчивого. — Я рад, что всё налаживается. Тебе ведь тоже не по душе конфликты? Мне больше нравится разговаривать с тобой, а не грызться, — с лёгкой, но тёплой улыбкой делятся своими мыслями. Какую-то часть внутреннего барьера Лоуренса, художнику всё же удаётся преодолеть. Сэмми неловко сжимает губы, после чего тихо выдыхает, понимая, что этот чудик и правда мог так сказать по собственной неуклюжести. — Да... Думаю, я того же мнения, овечка, — с совершенно спокойным лицом дразнят аниматора кличкой в отместку за ту оговорку. — Сэмми, помни, я всё ещё могу укусить тебя за нос, — дружески напоминает художник, неоднозначно улыбаясь. Генри мог поклясться что видел, как в ответ уголки губ композитора потянулись вверх, но тот продолжает строить из себя серьёзного дядьку. Мужчины наконец-то покидают территорию больницы, от чего дышится гораздо спокойнее обоим. Правда теперь нормально дышать не даёт музыкант, который всё-таки выудил ту покусанную сигарету из пачки, теперь благоухая табаком в радиусе метров двух это точно. Генри морщится, чуть отходя в сторону, но это мало помогает. Остаётся только закатить глаза и смириться со своей участью. — Меня удивляет выносливость твоих лёгких, — своеобразный комплимент воспринимается композитором как что-то чудное. Тот невесело ухмыляется в ответ. — Да ладно, нежный ты наш, это тебя не убьёт, — мужчина в очередной раз затягивается, отворачиваясь в сторону. Не пустил дым в лицо и на том спасибо. — Ты разве никогда не курил? — скорее рассуждает и отделывается от статуса активного курильщика Сэмми, чем интересуется. Первое, что всплыло в воспоминаниях Генри, это их с Джоуи попытка познать прелесть этих взрослых зависимостей в перерывах между уроками за школой. Если Дрю ещё как-то старался держать лицо, то Штейну настолько сильно выплюнуть свои лёгкие ещё никогда не хотелось. — Был момент в школе. Думал меня стошнит быстрее, чем я доберусь до входа, — усмехается Генри, делясь впечатлениями. Лоуренс тоже оценил, слабо ухмыляясь в ответ. — Как-то ребята старше посвятили во всё это. Со школы привычка и осталась, — предаётся воспоминаниям Сэмми, на этот раз ища взглядом ближайшую урну. Не будь Штейна рядом, окурок бы просто бросили на дорогу. Тем временем, композитор продолжает свою небольшую историю зависимости. — Всё слишком раздражало, мне нужно было отвлекаться. Особенно после служб в воскресенье, — как-то непроизвольно срывается последняя жалоба с уст. — Ты ходишь в церковь? — Генри приподнимает брови от удивления. Сэмми, которого он знал, совершенно не вяжется с образом добропорядочного верующего, придерживающегося большинства заповедей. На миг богатая фантазия даже подсовывает художнику директора музыкального департамента в одежде священника и Библией в руках. Но Лоуренс стремится развеять эти представления. — В детстве ходил. Ну как ходил... Выбора у меня особо не было. Такой себе экспириенс, — уклончиво отвечают на вопрос, наконец-то выбрасывая окурок в урну. — Единственное, что мне нравилось, это играть на органе или пианино во время праздников, — пожимает плечами Сэмми, надеясь, что дополнительных вопросов по этой части не последует. — Ходил, потому что не хотел расстраивать родственников? — предполагает Генри, опираясь на рассказы. В воздухе на несколько мгновений повисла тишина. Мужчина отрицательно мотает головой, желая поскорее замять неприятную тему. — Говорю же, у меня не было выбора, — проскакивают нотки раздражения в голосе. Генри улавливает изменение в мимике собеседника, затихая и анализируя колючий взгляд голубых глаз. Что-то в нём показалось до боли знакомым. — Это звучит так мутно. Мне жаль, — звучит в голосе искренняя доля сочувствия. — А ты-то тут причём? — Лоуренс хочет продолжить, но замечает печальный проблеск в зелёных глазах, который пугает, заставляя чувствовать себя слишком уязвимо. — И чего ты на меня смотришь, как на брошенного щенка? — вновь ворчит музыкант, угрюмо смотря вперёд. Есть периоды жизни, которые не хотелось выворачивать перед другими. Сэмми старательно скрывает то, что сам считает слабостью. Но по мере продвижения, всё ещё чувствует на себе взгляд. Наверное Генри надеется, что музыкант приоткроет занавес закулисья после небольшой паузы и обдумывания. — Жуй давай печенье, не забивай голову, — цепляется Лоуренс за первое, что приходит в голову. Из рук на какое-то время забирают печенье и это вводит в недоумение. Пачку в открытом виде возвращают ещё до того, как Штейн успел что-либо спросить или возмутиться. Но, вопреки ожиданиям, угощение пока остаётся нетронутым. Довольный блеск потухает в зелёных глазах, теперь выражая задумчивость. Сэмми не заостряет внимание на этом, пока не чувствует, как чужая ладонь неуверенно касается предплечья. — Если тебя это до сих пор тревожит, то мы можем поговорить, я тебя выслушаю, — осторожно начинает аниматор. — Это не так значимо. Ещё бы вспомнили что у меня в младенчестве творилось. Давай не будем омрачать день такими глупостями, — ограждают себя от любого сострадания. Миролюбивому дурачку обязательно нужно знать всё и это тоже раздражает. Композитор игнорирует скрывающийся за раздражением страх отвержения, подставы. Тянуть клешнями информацию Генри не собирается. Тот молча кивает, вновь принимая желание собеседника не оголять душевные раны. — Как хочешь. Но я помню ещё до ссоры, ты говорил, что я могу обратиться к тебе в случае чего. Справедливо, если это будет работать в обе стороны, — ответом вновь было молчание. Генри любопытно приоткрыть другую сторону жизни мужчины, но самому Сэмми, очевидно, это стоит усилий. — И мне кажется, я могу понять, с чем ты столкнулся, — продолжает Генри. Лоуренс смотрит по сторонам, теперь чувствуя некоторую неловкость перед прохожими. Только когда идущие неподалёку люди остаются где-то позади, музыкант кивает. — Я тебя услышал, Генри, — тише отвечает музыкант, а имя художника из уст мужчины звучит не так резко, как ранее. Последующие пару минут проходят в тишине, нарушаемой разве что шелестом упаковки и редкими звуками малолюдной улицы. Художник жуёт печенье, осматриваясь по сторонам и убеждаясь, что за время его отсутствия ничего не изменилось. Вскоре, изучающий взгляд вновь возвращается к композитору. Лоуренс старается скрыть некоторую подавленность за спокойствием. Генри же может отметить, Сэмми виртуозно владеет нотами, дерижёрской палочкой и инструментами, но не собственной мимикой. — Возьмёшь? — неожиданно протягивают упаковку мужчине, делясь вкусностями. Собеседник заторможенно смотрит на пачку, но Штейн терпеливо ждёт, пока тот проморгается и вернётся в реальность. Лоуренс отрицательно мотнул головой, поглядывая на дорогу. — Не могу разделить с тобой радость, у меня руки грязные, — отказывается мужчина, вспоминая сколько дверных ручек он облапал по дороге. У Штейна был свой запасной план на этот случай. Мужчина ехидно улыбается, параллельно думая, насколько странно это будет выглядеть для композитора. Ну а что, только одному Генри терпеть вредность и странную кличку? Ну и в дополнение можно переключить соображалку Сэмми на другую волну. — Не вижу проблемы, — печенье достают из упаковки и подносят почти вплотную к лицу мужчины. Лоуренс удивлённо приподнимает брови, испытывая лёгкий конфуз от подобного жеста. Тем временем, творец продолжает молча улыбаться, приоткрывая рот для наглядности. В желудке вновь начинается переполох, а волнение мурашками разбегается по телу. От понимания, что во снах он видел похожую картину, всё становится только запущенней и щёки с ушами непроизвольно покрываются лёгким румянцем. Мини-пытку решают прекратить, подхватывая небольшое печенье губами. Прожевывая угощение, Сэмми пытается не смотреть на Штейна и не подавиться от неловкости. Генри с интересом наблюдает за палитрой эмоций на лице собеседника. Если так подумать, то с Лоуренсом приятно гулять, когда тот не бурчит и не пытается свернуть тебе шею. — Ещё одну? — любопытствует Штейн, довольный своей маленькой местью. На Генри смотрят как на дурачка. С горем пополам прожевав печенье, Сэмми тихо вздыхает, решая, что с него хватит. — Нет уж, спасибо. Ешь сам. Я тебе купил вообще-то. Более каких-то неловких моментов во время прогулки не последовало. Сэмми вызвался проводить Генри до самого дома, что не смутило творца и тот согласился. Всю оставшуюся дорогу, художник расспрашивает о всех последних событиях, произошедших в стенах студии за время его отсутствия. Лоуренс был немногословен в отношении других, ибо репутацией экстраверта не славился. Но момент с потерянными ключами показался занимательным. Музыкант негодовал на новичка в своей манере, выражая недовольство активной жестикуляцией, рассказывая про похождения за бумагой в совершенно другой кабинет и обязательство по смене замка, которое Джоуи благополучно переложил на Лоуренса и Уолли. Резкие взмахи руками всё ещё в какие-то моменты заставляют зажмуриться или пошатнуться с непривычки, но Штейн делает предположение, что это одна из оставшихся привычек от дирижёрства. Прощаются мужчины уже неподалёку от дома Генри. Художник благодарит за прогулку, подчёркивая завершение их встречи. Напоследок, аниматор останавливается, поворачиваясь лицом к собеседнику. Неловкое молчание вновь окутывает их. Лоуренс ничего не может ответить на этот вопрошающий взгляд манящих глаз. На языке вертелось что-то важное, но не решалось выйти за грани, предпочитая остаться неозвученным. Всё, что получает Генри, это рукопожатие на прощание. Напоследок махнув рукой, Сэмми удаляется из поля зрения, так и оставляя собеседника без ответов на многочисленные вопросы. Возвращение Штейна в коллектив радует многих знакомых. Генри медлит с принятием решения, продолжая работать в одном кабинете с Лоуренсом. В основном это происходит из-за навалившегося объёма работы, но после такого длительного перерыва, аниматор с энтузиазмом берётся за дело, с любовью вдыхая жизнь в каждого персонажа. Одержимость своими любимчиками влечёт за собой ещё большие переработки, вследствие которых мужчина периодически засыпает за рабочим местом в уже опустевшей студии. И каждый раз, обнаруживая себя проснувшимся за столом примерно в десять часов вечера, Штейн вновь сталкивается с нежеланием идти домой. Место, которое, казалось бы, должно служить островком безопасности каждому человеку, не дарит чувства комфорта, заставляя лишь ждать начало нового дня. Такой продолжающийся цикл кажется художнику уже привычным. Он повторяет те же ошибки снова и снова, прикрывая душевное одиночество пеленой усталости, не особо акцентируя внимание на появляющейся ломоте в теле и головных болях. Но чужие ошибки замечать гораздо проще, чем свои собственные. Каждый раз перед уходом Лоуренса, Генри приходится выслушивать оду о том, как вредно столько времени просиживать пятую точку. Штейну остаётся отмахиваться от ворчливого советчика, обещая отдохнуть позже. В иной раз, когда казалось, что музыкант переходит грань борзости в вопросах здоровья аниматора, самому Лоуренсу предъявляли за запах табака в кабинете. Удивительно, но метод оказался рабочим, а пепельница со временем переместилась в коридор. Но время идёт, а прояснения ситуации так и не следует. Они ведут себя сдержаннее по отношению друг к другу, перекидываются редкими фразами за работой, даже обсуждают какую-то дурацкую комедию и прочие житейские вещи во время перерыва. Штейну сложно напомнить об обещании Сэмюэля. Малейшее уклонение от уже привычных тем вдруг заставляет Лоуренса вспомнить о важных делах или портит настроение, отбивая желание говорить дальше, что напрямую сообщают Генри, пряча хмурый взгляд и поджимая губы. Что-то явно ускользает от внимания аниматора. Помимо продолжающихся странностей в общении, было кое-что и другое. Генри не понимал, но осознанно или нет, музыкант в большинстве случаев каким-то образом оказывался рядом. Жаль, что от романтики, были только одни слова, ибо трудно описать тот взгляд, которым директор музыкального департамента прожигал любого, кто окажется рядом с ними во время перерыва или совместного похода за теми же материалами. А в некоторых случаях, Лоуренс без стеснения ворчит на присоединившегося к разговору, что вынуждает несчастного собеседника поспешно удалиться. Штейн старается не брать во внимание эти странные замашки музыканта, тыча Сэмми локтем в бок, когда тот перегибает палку в отношении кого-либо. Генри полностью осознаёт, что сам является причиной неоднозначного поведения мужчины, но тот молчит, как партизан, видимо, не понимая, что язык дан людям не только для бубнежа на коллег. В последний рабочий день перед выходными, кабинет оказывается в полном распоряжении Генри. Лоуренс собирает все композиции с самого утра, нехотя направляясь в кабинет звукозаписи, согласовывать с Джеком Фейном текста будущих песен. Очередной эпизод близится к завершению, Штейну остаётся всего несколько страниц до конечной заставки, но недосып всё же сказывается на качестве работы. Тело расслабляется, голова становится тяжёлой, а веки смыкаются. Мимолётный провал в темноту прерывается вздрагиванием, когда творец неосознанно заваливается вперёд. Ручка выскальзывает из ладони, ударяясь наконечником об бумагу и разбрызгивая моментально въедающиеся чернила. Кляксы портят раскрашенный кадр, растекаясь по лицу Алисы. Чувствуя досаду и в некотором роде вину перед мультяшным созданием, аниматор приподнимает очки, потирая сонные глаза. Ещё один лист отправляется в мусорное ведро, а Генри покидает кабинет с намерением взбодриться и найти Джоуи, с которым тот так давно не общался. — Опять пропал со всех радаров, аферист несчастный... — шепчут себе под нос недовольства в сторону директора. Поток мыслей прерывает приближающийся стук каблуков. Идущая навстречу Сьюзи приветливо улыбается, не забывая в своей элегантной манере махнуть рукой. — День добрый, мисс Кэмпбелл, — приостанавливается Штейн, тепло улыбаясь коллеге. — Вы не заходили сегодня к мистеру Дрю? Хотелось бы знать, где его сейчас искать, — интересуется Генри, надеясь, что друг по обыкновению проводит время в кабинете. Женщина задумчиво хмыкает, отрицательно мотнув головой после небольшой паузы. — Извините, точно сказать не могу. Мистер Коэн вчера упомянул, что они заключили ещё один контракт с компанией "Гент" и сегодня мистер Дрю должен явиться в их офис, — рассказывает всё, что знает, Сьюзи, пользуясь небольшим перерывом на разговор. Генри удивлённо приподнимает брови, задумчиво потирая рукой подбородок. — Странно, мне ничего не говорили, — прислоняется аниматор плечом к стене, пребывая в замешательстве. — Может вас просто не хотели нагружать? Вы недавно вернулись из больницы, плюс вновь работаете не покладая рук, — утешает Кэмпбелл, пытаясь оправдать странное поведение директора. — Не переживайте, уверена, что ничего страшного не случится. Я вот, к примеру, тоже могу не предупреждать знакомых в случае чего, потому что не хочется их нагружать, — рассуждает певица, наматывая вокруг пальца выпутавшуюся из причёски прядь каштановых волос. Мужчина благодарно улыбается, уже собираясь ответить, но нить мысли моментально обрывается. — Мисс Кэмпбелл, — беспардонно врывается в диалог укоризненный голос за спиной. Оглянувшись через плечо, художник видит недовольного музыканта, вывернувшего из-за угла. Это точно добром не кончится. Композитор продолжает наступать, оставляя Генри за спиной. Рука упирается в стену, разделяя болтавших работников. Лоуренс нагибается ближе к певице, нарушая её личное пространство. — Если у вас так много свободного времени, то почему бы вам вместо пустой болтовни не потратить его на отработку вокальной импровизации? Скэт сам себя в песню не добавит, — мужчина изогнул бровь, презрительно смотря на хмурившуюся собеседницу . — Меня просто спросили, не видела ли я мистера Дрю, — деловито скрещивает руки на груди девушка, частично привыкшая к заскокам музыканта. — Поэтому вы, как обычно, растянули свой рассказ. Все неформальные вопросы можно решить на перерыве или после работы, — выпрямляется Лоуренс, возвышаясь над женской фигурой. Сьюзи ещё с самого начала понимала, что с этим напыщенным болваном договориться не удастся. — До встречи на записи, мистер, — обиженно хмыкает Кэмпбелл, огибая странный дуэт и звонко вышагивая вперёд по коридору. Композитор оборачивается лицом к Штейну, провожая женщину строгим взглядом. Когда звук шагов приглушается, а Кэмпбелл исчезает из виду, Сэмми недовольно цыкает, так же опираясь плечом о стену. Художник поднимает голову, пытаясь уловить взгляд глаз льдинок. — Мистер Лоуренс, вы совершенно не умеете скрывать свою симпатию, — формальничает Генри, уже в лоб сообщая о своём недовольстве. Глаза музыканта возмущённо распахиваются. Тот напряжённо оглядывается по сторонам, склоняясь ближе к собеседнику — Чердак потёк, Штейн? Совсем чувство стыда отрафировалось, что ли? — обвинительно звучит шипящий полушёпот. — Сэмми, хватит. Я с тобой, как ребёнком маленьким, честное слово, — пальцы вновь устало потирают уголки глаз, весь этот переполох начинал тугим обручем давить на голову. Чужая рука смыкается на запястье, потянув в свою сторону. Генри соображает не сразу, успевая только растерянно ахнуть. — Эй, что на этот раз!? — следуют за устремившимся к кабинету собеседником. Неприятные воспоминания проносятся перед глазами, сковывая дыхание. Художник пытается вырвать руку, но того затаскивают в кабинет прежде, чем тот успевает предпринять действия посерьёзнее. Отшатнувшись в сторону, аниматор слышит щелчок закрывшейся двери. Судорожно сглатывая, Генри взглядом провожает ключ, который Лоуренс опускает в карман. В голове каруселью прокручиваются несколько вариаций дальнейших действий, пока паника продолжает неприятно колоть в груди. Но ничего не происходит. Сэмми прислоняется спиной к двери, скрещивая руки на груди. — Вот как обычно, нужно тебе засунуть свой нос, куда не просят, — удручённо звучит голос композитора, пока взгляд задерживается на столе. Штейн не понимает, почему именно сейчас Сэмми кажется ему таким далёким и незнакомым. Всё становится яснее, когда художник видит надломившийся лёд во взгляде голубых глаз. — Это... правда так очевидно выглядит? — тише звучит смягчившийся голос музыканта. Стоит ему только попытаться забыть, навязать себе мысль, что ничего не происходит, как Штейн вновь напоминает о себе, заставляя сердце чаще колотится о рёбра. Побег обречён на провал. В спокойном взгляде плещется необузданная печаль, от которой Лоуренс попросту устал. Мужчина сам не понимает своего помешательства, считая это проклятьем. Завладеть душой и телом аниматора невозможно, греховно, но и забыться не выходит. Неожиданная искренность, ошпаривает словно кипяток. Почему-то именно сейчас, спустя столько дней прокручивания этого момента в голове, слова так сложно подобрать. — Ну понимаешь, довольно сложно не заметить и меня это беспокоит, — тихо вздыхает Генри, сцепляя руки в замок. Тишина вновь наполняется липкой неловкостью, от которой хочется побыстрее отмыться. Лоуренс тихо хмыкает, отлипая от стены, и за пару неторопливых шагов, сокращает расстояние между ними. Тихое поскрипывание досок заглушает стук собственного сердца в ушах. Сэмми с недоверием заглядывает в глаза объекта симпатии, но не находит даже тени усмешки, только проблески чего-то тёплого и такого желанного. Омут зелёных глаз волнует душу, только больше затягивая угодившего в ловушку музыканта. — Была бы твоя воля, из студии бы не вылезал. Не знай забот, сиди рисуй. Раве тебе есть дело до этого? — всё так же спокойно, с нотками сомнения звучит голос Лоуренса. В подобный тон композитора, вслушиваться гораздо приятнее и Генри успевает это подметить. Спокойствие прибавляло голосу какой-то особый убаюкивающий шарм, сглаживая ситуацию. Но в отличии от собеседника, художник чувствует себя скованно от такой близости. — Для тебя найду время. Но что за привычка зажимать меня по углам? Это не я убегаю от разговора, — слабо тянутся вверх уголки губ творца. Ладонь упирается в грудь музыканта, намекая держать дистанцию. Прикосновение приятно обжигает. Руку аниматора плавным движением перехватывают, прижимая к собственной груди. Сердце резво бьётся навстречу, пока Лоуренс пытается вникнуть, зацепиться за нить осознания и уловить незримое ощущение, сжимая тёплую ладонь. Подушечки пальцев ощущают требовательный стук сердца под рубашкой, это странное осознание заставляет щёки аниматора покрыться лёгким румянцем. Неловкость подступила комом к горлу. — Сэмми, — вторгается в тишину беспокойное предупреждение. — Да, извини, — отмирает музыкант, отпуская чужую ладонь и делая шаг назад, чтобы дать собеседнику больше воздуха. Композитор задумчиво оглядывает мужчину, сталкиваясь со смятением во взгляде Штейна. — Что мы в итоге решили? — прочищает горло и выпрямляется аниматор. Лоуренс прикусывает нижнюю губу, выуживая ключи из кармана. Вновь слышится только звук прокручивания в замочной скважине вместо ответов. Взявшись за дверную ручку, мужчина медлит, как-то обречённо выдыхает, прикрыв глаза, прежде чем вновь взглянуть на Генри. — Не задерживайся сегодня на работе. Жду у себя в восемь, — назначают встречу, открывая дверь. — До встречи, — махнув рукой, Сэмми скрывается по ту сторону двери, оставляя Штейна наедине с самим собой. Понимание совершённого настигает музыканта лишь в коридоре. Бабочки ощутимо врезаются крыльями в желудок, заставляя остановиться на половине пути к кабинету звукозаписи и прикрыть лицо рукой от чувства стыда.