разорванные крылья насекомых, их чудо мертво.
разрезанная на лоскуты грязная финишная лента.
асфальт с распятием лилово-розовый.
я не надеюсь ни на кого другого, я ставлю на себя.
♫ Cö shu Nie — SAKURA BURST (Code Geass: Hangyaku no Lelouch ED2)
Счастье похоже на стекло — такое же хрупкое и прозрачное, так же легко ломающееся, разбиваясь вдребезги, и одновременно прочное; только алмаз может разрезать его, и больше ни один из драгоценных металлов. Счастье — у каждого свое: семья, карьера, богатство, друзья, хобби, путешествия, все ставят во главу угла разные вещи. Чоу Чанг главным считала саморазвитие. Выпускница Рейвенкло, она всегда тянулась к знаниям, была любопытной и умной, пусть не стала гениальным изобретателем, как Луна Лавгуд (она взяла фамилию Скамандер, но имя сменила только в официальных документах, продолжая подписывать статьи и именовать свои изобретения прежним). У Чоу был другой путь — свой путь. Когда Седрик погиб, а Гарри перестал ей нравиться, Чоу решила, что ей важнее — взрослеть. Учиться, развивать себя, как мага, а мужчины — они у нее будут всегда. Чоу видела свое отражение в зеркале. Она думала, что ей все равно, пока не встретила Гина. Рюноскэ признавался, что у него было примерно так же; когда он учился в старшей школе, его первая любовь отвергла его, а спустя месяц погибла, разбившись на мотоцикле со своим парнем. Гин боялся, что это случилось из-за его дурных желаний, чтобы они расстались, но — так просто должно было случиться. Спросив, когда это произошло, и услышав ответ, Чоу похолодела — тогда же, когда погиб Седрик. Та же дата. Иногда у разных людей бывают похожие судьбы, но цикличность выпадала Чоу всегда — карты, руны, самые разные гадания, все твердили о цикличности, повторении и бабочках. Не о смерти — гадания не предсказывают смерть, так лишь говорят магглы, чтобы напугать и заинтриговать клиентов, и иногда магглы вправду могут видеть будущее по рисунку рун или Таро, но… редко. Это не мешало Чоу ощущать ауру злого рока, как если бы тень неотвратимо двигалась за плечом; особенно когда Шизука вздумала назвать себя «Ши». Отговаривать дочь Чоу не стала — не хотела давить и понимала, что выбор Шизуки важен. Возможно, это не плохой знак. Возможно, наоборот. Так или иначе, бабушка говорила Чоу, что менять имя может лишь его хозяин. Никто другой.***
Совы в их доме появлялись редко. Когда Чоу училась в Хогвартсе, у нее не было совы — она пользовалась школьными, если возникала необходимость. Ши тоже не завела сову; зачем, если она в любой момент могла прилететь домой на буревестнике? Уханье совы раздалось среди сумерек, как дурное предзнаменование. Они с Гином вместе готовили ужин, то и дело целуясь и болтая о прошедшем дне, Чоу не ожидала никаких новостей из Хогвартса — это стало бы сюрпризом. Гин от неожиданности выронил яйцо, заляпав тумбочку желтком. Чоу невербально очистила поверхность, отчего в глазах ее мужа сверкнул восторг, и подставила сове руку. Содержание письма ей абсолютно не понравилось. Чоу перечитывала и хмурилась. Гин прочитал, заглянув за ее плечо, и тоже нахмурился. — Турнир Трех Волшебников? Тот самый, где участвовал твой парень? Они не ревновали друг друга — к мертвецам не ревнуют, и, смеясь, Гин говорил: ему странно представить, что у него мог быть кто-то до Чоу. Она понимала — она тоже не могла представить, как кто-то мог быть до. Но Седрик, кем бы ни был ей — существовал, играл важную роль в ее жизни и был убит. — Не только он там участвовал, — ответила Чоу. — Чемпионов было четверо. Кроме него — Виктор Крам из Болгарии, Флер Делакур из Франции и… Гарри Поттер. Ты помнишь. — Значит, получается, магическое сообщество хочет объединяться? — Гин вновь принялся за омлет, теперь разбивая яйца в миску. — Как ООН? И начинает со школьного соревнования? — Видимо, так, — Чоу перечитала письмо. — И они приглашают меня в качестве почетного гостя. Потому, что я вместе с Седриком открывала Святочный бал и была участницей второго задания. Такие же приглашения вышлют другим партнерам чемпионов и узникам русалок. — Я не могу поехать? — спросил Гин. — Понимаю, я маггл, но… — О, конечно, ты едешь, — рассеянно ответила Чоу. — Как же иначе? Приглашение подразумевает двоих, а среди волшебников есть много магглорожденных. Думала она о другом — о Шизуке. О цикличности. О повторении. Что, если снова повторится? Что, если Турнир — это взмах крыльев бабочки? Кому тогда судьба отведет роль Седрика?***
— Я говорила, что он весь в меня, — сказала Флер, читая письмо. — А ты заладил: сын, сын, твоя копия… Билл пожал плечами. — Лучше никому из детей не становиться моей копией. И ты знаешь, что на этой неделе моя дочь — Виктуар. В шутку они делили троих детей, выбирая, кто «чьим» будет — после рождения Вик молодые мистер и миссис Уизли то спорили, кто встает укачивать малышку, то — кто играет вместе с ней в куклы или катается на велосипеде. Потом родилась Доминик, и споры преобразовались. «Это твоя дочь», — говорила Флер, когда Виктуар капризничала. «Это твоя дочь», — говорил Билл, когда Доминик хотела новое платье. Потом они начали разделять: в марте полмесяца Виктуар дочь Билла, он учит ее кататься на роликах и играет с ней в мяч, а Доминик в то же время — дочь Флер, она вместе с матерью ходит по магазинам и учится делать прически. Девочкам это нравилось. Когда родился Луи, ничего не изменилось. — Если серьезно, то я рада, — сказала Флер. — У Луи будет отличный опыт. И у нас тоже. Ты же найдешь время в своем расписании? — Если ты найдешь в своем, — поддел ее Билл. Вернувшись на работу, Флер начала быстрый подъем по карьерной лестнице. — Как-нибудь выкрою, — пообещала Флер. — Давно хотела побывать в Японии.***
Близняшки Патил были самыми непохожими близняшками на свете, несмотря на то, что не отличались друг от друга, как две капельки воды на лепестках лотоса. Их характеры, поведение, увлечения и даже факультеты Хогвартса — все кардинально различалось. Парвати считали более яркой — энергичная, веселая, непоседливая и открытая младшая мисс Патил привлекала к себе намного больше взглядов, чем сдержанная, серьезная и тихая Падма. Родители считали, что замуж первой тоже выйдет Парвати — потому что Падме замужество было не нужно. Она говорила, что ей хорошо в компании одиночества, что наедине с собой ей комфортнее всего, она занималась йогой, пела сутры, работала в Министерстве Магии Индии и путешествовала по миру, называя себя космополитом. Она коллекционировала фигурки слонов, исповедовала индуизм и потрясающе танцевала танец живота. Она была самодостаточной и не нуждалась не только в мужчине — ни в ком, кроме себя самой. Парвати ей завидовала. Парвати хотела бы так же — но не могла. Младшая мисс Патил хотела встретить мужчину, завести семью и детей, и в этом ей катастрофически не везло. Когда безразличная к браку тихоня Падма вышла замуж за своего коллегу Раджа Чоудари и у них родилась дочь Авани, Парвати не возненавидела сестру лишь потому, что та была ее близнецом — но со временем зависть поутихла. Парвати обожала Авани, которая, в отличие от Падмы, росла активной, общительной и веселой, больше похожей на тетю, чем на мать. Но все равно завидовала. Все принадлежало Падме, все подарки судьбы получала Падма, будто в прошлой жизни была какой-то святой пророчицей или мученицей, а то и нирваны достигла. Только на Святочном балу с Гарри Поттером танцевала не Падма, а Парвати, и поэтому письмо с приглашением в Махотокоро пришло ей — мелочь, но даже в таких мелочах Парвати нравилось обходить сестру. Махотокоро, Уагаду… Там должны быть интересные привлекательные мужчины.***
Виктор Крам выпустил сову в небо и смотрел, как крылатый силуэт скрывается среди сумерек. Турнир Трех Волшебников… Снова. Он не хотел участвовать в предыдущем, его заставил Каркаров; Виктору и без Турнира хватало славы, денег и поклонников. Не хотел, но не пожалел; Гермиона стала приятным исключением из всех правил, девушкой, не только очаровательной, но и умной, и пока все ученицы Хогвартса и Шармбатона бегали за молодым ловцом болгарской сборной, Виктор бегал за Гермионой, наконец обратив на себя ее внимание и добившись согласия пойти с ним на бал. Он думал, может, после окончания учебы она уедет в Болгарию — почему нет? Там у нее будет много возможностей. Волдеморт перечеркнул надвое их жизни. Не забрал, но изменил. Гермиона осталась в Британии менять вековые устои, вышла за однокурсника, с которым ругалась на Святочном балу, и родила двоих детей. Крам же не обзавелся семьей до сих пор, и, хотя раньше не стремился к этому, теперь одиночество периодически накрывало его с головой, и исправить ситуацию можно было только огневиски — или просто виски. Однажды в болгарской газете написали статью под заголовком «известный спортсмен катится на дно: что с психологическим состоянием Виктора Крама?» — и забыли. Тогда забыли, а сейчас — вспомнили. Надо же.***
В тысяча девятьсот девяносто четвертом году Гермиону Грейнджер волновал Турнир — из-за участия Гарри, из-за ссоры Гарри и Рона, из-за драконов, русалок, лабиринта, Волдеморта… и Виктора Крама. И Рона, который у нее на глазах причитал — кого бы пригласить? Гарри влюбился в Чоу и страдал из-за отказа Чоу, но Рон ни в кого не был влюблен. Он перечислял имена, а Гермиона ждала: ну же, назови мое, Рональд, ты должен понять, что девушек в Хогвартсе ровно на одну больше, чем тебе кажется. До Рона дошло поздно. Гермиона обиделась; что значит «ты же тоже девушка?» Сейчас было смешно вспоминать ту себя — до глубины души оскорбленную, явившуюся на Святочный бал блистать в паре с одним на зависть другому, вызывая ревность и впервые ощущая, как это — когда тебя ревнуют. Гермиона думала, что ей будет приятно, но Рон отреагировал не так, как ей бы хотелось, начав обвинять ее за «братание с врагом»… какая чушь. Как она не могла понять, почему Рон злится? Они оба были глупыми подростками, но их глупость не сломала их чувств, не загубила на корню: вот они, мистер и миссис Уизли (еще одни среди многих), вот их Роуз и их Хьюго. Гермиона была единственным ребенком в семье, а после замужества обрела столько родственников, что составляла их список для подарков на Рождество — список родственников, а не подарков. Дети росли, Роуз унаследовала интеллект матери и рыжие волосы отца, Хьюго был не таким рыжим, на тон темнее, ближе к каштановому, и обожал квиддич. Было очень интересно наблюдать за тем, как в их детях проявляются их черты. В тысяча девятьсот девяносто четвертом году Гермиону Грейнджер волновал Турнир. В две тысячи двадцатом — нет. Не настолько. Что может случиться? Все предусмотрели, Волдеморта больше нет, а Гарри прав — им необходимы международные связи. Рон засомневался, изучая письмо от МакГонагалл. — Хорошо, что Рози не на последнем курсе, — сказал он. — Я бы не хотел, чтобы она участвовала в этом. — Участвует Луи, — сказала Гермиона. — Возможно, Кубок выберет его. Или Джеймса. — Джеймса, — усмехнулся Рон. — Не удивлюсь, если выберет. Он вылитый Гарри. — Как раз это меня и беспокоит, — произнесла Гермиона.***
Письма из Хогвартса Роджер Дэвис не ожидал. Он закончил карьеру игрока в квиддич сразу после выпуска, устроившись в отдел Министерства Магии, и погрузился в работу с головой — был женат на работе, как шутил, когда рассказывал о себе. Школа осталась дымкой воспоминания, ушла в прошлое, школа — всего лишь этап, стартовая точка, начало отсчета. Но к нему прилетела сова, и воспоминания нахлынули в красках: победы и поражения в матчах, гостиная Рейвенкло, в которую не войти, пока не ответишь на вопрос (однажды он торчал под дверью два часа), черные волосы Чоу, развевающиеся на осеннем ветру, белокурое неземное видение, танцующее с ним на балу, свидания с девчонками у мадам Паддифут, где все создано для поцелуев… В Японии хорошо в апреле. Почему бы не прилететь туда?***
Всю жизнь находиться в тени — неприятно. Сначала это может казаться комфортным; тень защищает и дарит прохладу, тот, кто отбрасывает тень — взрослый и сильный — прикрывает и помогает, не дает оступиться, поддерживает, направляет… но потом тень начинает не освежать, а холодить, и хочется скорее выбраться из-за чужой спины, став самостоятельной личностью. Габриэль Делакур закончила Шармбатон и находилась в поисках себя. Ее привлекало все — и колдомедицина, и работа во французском Министерстве, и боевая магия; вдобавок, она могла попробовать открыть свою лавку или стать модельером. Или актрисой. Или певицей-шансонье. Непременно шансонье, а если разрабатывать модели одежды, то непременно выбирать стиль в традициях феминизма. Габриэль была убежденной феминисткой — мужчины тысячелетиями угнетали женщин, не считали их равными, не позволяли им развиваться и раскрывать способности, которые во многих случаях превосходили мужские, и это необходимо было изменить. Габриэль родилась позже магглы Клары Цеткин, не застала протесты со сжиганиями лифчиков, и расстраивалась из-за этого — в эпоху Клары Цеткин она бы вписалась идеально. В современном мире женщин уважали, не притесняли и старались соблюдать баланс равенства — иногда Габи хотелось, чтобы ее притеснили. Чтобы она могла гордо ответить, что не будет подчиняться глупым законам патриархата и привести миллиард аргументов, томящихся внутри. Никому не были нужны ее аргументы. Габриэль Делакур, как назло, не угнетали по половому признаку. Приглашение на Турнир удивило ее — зачем ей туда? Флер была участницей, а Габриэль приехала, как гостья, и все, что она делала — побыла на дне Черного Озера. Даже русалок и тритонов не видела; выпила снотворное зелье, заснула и проснулась уже в воде, на руках у Гарри Поттера, слыша крики сестры. Тогда Габриэль была совсем другой. Тогда она была впечатлительной девочкой, и целых два дня ощущала себя влюбленной в Гарри, но не дольше. Она любила длинные платья и носила длинные волосы, от природы вьющиеся и мягкие. Она любила розовые цвета, медвежат и ванильное суфле. Она выросла. Габриэль улыбнулась зеркальному отражению: стрижка-боб шла ей намного лучше длинных локонов, розовых цветов в ее гардеробе больше не существовало (может, только помада), она носила джинсы, а если нарядиться нужно было для официального мероприятия — брючные костюмы, из-за чего Аполлин спрашивала, не стала ли ее дочь любить женщин, обещая, что если стала — ничего страшного, ее поймут. Габриэль предпочитала мужчин, хотя утверждала, что она бисексуальна, чтобы выглядеть непохожей на других. Но пока что она не любила никого. А путешествовать — любила.***
Бросать свое имя в Кубок было неожиданно неловко — Джеймс Поттер никогда не испытывал неловкости, но здесь, в чужой стране и чужой школе, чувствовал себя не так уверенно. Ученики Уагаду сделали это проще — подошли к Кубку по очереди и бросили туда бумажки, так поступили многие британцы, они все собрались в Махотокоро ради этого, зачем тянуть время? Джеймс прокрался к Кубку вечером, как будто нарушал правила, бросая туда листок бумаги с аккуратно выведенным «Джеймс Сириус Поттер» — но в зале, в Холле Храбрости, он был не один. У Кубка стояла девушка. Невысокая, с очень длинными волосами — многие девушки здесь носили длинные волосы — в золотой мантии с алым поясом. Она показалась Джеймсу смутно знакомой — где-то он ее видел. Она бросила в Кубок лист бумаги. Кубок вспыхнул пламенем, принимая ее участие. Джеймс тихо охнул — он видел, как пламя вырывается из Кубка, но… зрелище завораживало его. Хрупкий золотой силуэт, тонкая белая рука, смоль волос на золоте — в сочетании с испытываемым им дежавю девушка выглядела еще очаровательнее. То ли его выдал вздох, то ли она услышала шаги — обернулась, и, увидев ее лицо не в профиль, Джеймс вспомнил, где он ее видел. — Ты дочь мисс Чоу Чанг! — выпалил он. Она смотрела молча. Джеймс почувствовал себя глупо. — То есть, я хотел сказать, мне кажется, что ты дочь Чоу Чанг, потому что ты на нее похожа… на нее в молодости. Я видел на колдографиях, мне рассказывали, и я просто… — Джеймс покраснел. Может, на нем нет Значка Всеязычия? Тогда она его не понимает, и хорошо, что не понимает. Значок на нем был. Девушка улыбнулась. — Я дочь Чоу Чанг и Рюноскэ Гина. А ты сын Гарри Поттера, верно? — Это заметно издалека, — усмехнулся Джеймс. — Невооруженным глазом. Мама утверждает, что я испортил себе зрение, чтобы добавить похожести… Я много слышал про твою маму. А про отца нет, — задумался Джеймс. — Он из Махотокоро, да? Не из Хогвартса? — Он маггл, — сказала девушка. Джеймсу стало стыдно — как не догадался, зачем полез расспрашивать про родителей, а даже если маггл — что здесь такого? Джеймс кивнул, принимая к сведению. — А тебя как зовут? — Рюноскэ Ши… Шизука, — она чуть не назвала себя только прозвищем, вовремя спохватившись: нельзя произносить это слово. Не здесь, не сейчас. — Шизука? Ши? Можно звать тебя Ши? — спросил Джеймс. Он не хотел сказать ничего обидного, но девушка вдруг сердито повысила голос: — Нельзя! Не вздумай! — Прости, — растерялся Джеймс. Почему она так завелась? Бывает, что людям не нравится их имя, Тонкс была готова убивать за это, но даже Тонкс не злилась так, как Шизука. — Не нравятся сокращения? — Не в том дело, — Ши криво улыбнулась. — Прости. Ты не виноват. Я сама однажды дала себе проклятое имя. Кстати, об имени, — она кивнула на листок в руке Джеймса. — А, да. Сложив из листка самолетик, Джеймс картинно бросил его в Кубок с расстояния, и, конечно, попал — он гордился своей меткостью. Джеймс играл на позиции охотника в сборной Гриффиндора, и немало побед факультет одержал благодаря его забитым голам. Шизуку не впечатлила меткость, и Джеймс вспомнил — в Махотокоро лучшие игроки в квиддич. — Идем отсюда, — попросила она. — Здесь есть обереги, но… мне немного не по себе. Они вышли из дворца на свежий воздух. Ветер качнул длинные пряди волос Ши, растрепал короткие вихры Джеймса. Он посмотрел на небо, ища глазами буревестников, и нашел — две огромные птицы парили над морем. — М-м… Ты с факультета Аматерасу, да? — спросил Джеймс, чтобы не молчать. — Да, — кивнула Ши. — Я — дитя Аматерасу. — Дитя? — Ученики — дети. Дети Аматерасу, дети Цукиёми, дети Сусаноо, Каннон и Инари, — объяснила Ши. — Мы находимся под их покровительством с семи лет и на всю жизнь. С тех пор, как они выбирают нас. — Выбирают вас? — Они — боги. Не думаю, что Махотокоро основали настоящие боги — скорее, их жрецы, но… Выбор делают не жрецы. — А нас по факультетам распределяет Шляпа, — рассказал Джеймс. — Говорящая. Поющая. И наши факультеты называются в честь Основателей, но мы не зовем себя детьми Гриффиндора, например. — Но Гриффиндор ведь и не бог, — резонно возразила Ши. — Нет, он воин. У него был меч… Этим мечом отец Алисы отрубил голову змее Волдеморта, — похвастался Джеймс. — А мои отец и дядя стащили этот меч из банка Гринготтс, представляешь? Верхом на драконе! Впервые за всю историю ограбили гоблинский банк! — Мама мне рассказывала, — хмыкнула Ши. — Она была на битве за Хогвартс. Она показывала мне воспоминания в Омуте Памяти. Они шли по острову, не зная, куда идут. Джеймс думал, что Шизука знает, но ей было все равно. — Это… это надгробие? — вдруг спросил Джеймс. Ши остановилась. Они дошли до мемориала Воссоединения Чести. Серый камень, слова на английском и японском, одни и те же: «мы чтим память наших товарищей, живых и мертвых», «мы молимся, чтобы наши жертвы на Иводзиме всегда помнились и никогда не повторились»… Английский текст обращен к морю, откуда высадились американские войска, японские — к острову, где защищались японцы. Каждые пять лет с тысяча девятьсот восемьдесят пятого года здесь проводились поминальные службы. У камня лежали цветы с прошлого раза — с обеих сторон. — Это не совсем надгробие… Почти. Это битва за Иводзиму, — произнесла Ши. — А… я не очень хорош в маггловской истории, — вздохнул Джеймс, прочитав английский текст. — Я тоже не очень, но это запомнила. Смутно… и все же. Иводзиму нужно было удержать любой ценой — для Японии, и взять любой ценой — для Америки. Японцы не хотели завершать войну в сорок пятом, а Иводзима служила им хорошим плацдармом… Отняв ее, американцы бы лишили Японию преимущества, поэтому японцы отчаянно бились — и, конечно, гибли. Всего погибло более двадцати тысяч человек. Генерал Курибаяши, проигравший генерал… Он писал императору, что присягает вернуть Иводзиму, даже если станет призраком, и приказывал своим войскам сражаться насмерть до последнего, не оглядываясь назад. Но также он говорил им: я все время буду впереди вас. Но его либо убили, либо он сам покончил с собой. Иводзиму захватили, — тихо и четко проговорила Шизука. Она не считала, что это было плохо — войну нужно было закончить. Но это было… жестоко. С обеих сторон — жестоко. И храбро — с обеих. — А потом? — дрогнувшим голосом спросил Джеймс. — Бомбардировка Токио. Бомбардировка Нагои. Бомбардировка Осаки… И наконец — Хиросима и Нагасаки, — гулко произнесла Ши. — Ядерная бомбардировка. — Это… — Поттер поправил очки. — Ужасно. — Японцы жестоко вели войну, — Шизука повела плечами. — И поддерживали фашизм. Тогда власти США сочли это единственно возможным выходом. Но в Хиросиме и Нагасаки погибли сотни тысяч — и не сразу. Из-за радиации многие заболели, мучительно умирая в последующие годы. Дети… взрослые… все, кто не погиб сразу, превратившись в пепел. Но только поэтому Япония капитулировала. Сейчас сложно судить. Но мне грустно представлять, как двенадцатилетняя девочка из Хиросимы складывала в больнице бумажных журавликов, чтобы ее желание исполнилось и она выздоровела. — Журавликов? — Это называется «сенбазуру». Древняя легенда. Не думаю, что это действует, потому что девочка сложила тысячу триста… Или больше. Но не меньше тысячи. Или сенбазуру не помогает против лейкемии, — ответила Ши. Между ними повисло молчание. Неуютное, холодное; Поттер старался не смотреть на камень и не думать о больной девочке. — А… когда здесь шла война… — помолчав, продолжил Джеймс. — Что делали маги в Махотокоро? — Судя по учебнику истории школы, — Ши повела плечом, — преподаватели или сражались по-маггловски, или лечили раненых, применяя магию. — А ученики? — Джеймсу пора было закрыть эту тему, но он не мог. — Что делали ученики? Ши косо глянула на него. — Молились, — сказала она, — наверное. У Джеймса по спине пробежали мурашки — атмосфера жути преследовала его с самого первого дня в Махотокоро. Школа магии была красивой, величественной, древней, их устроили на высшем уровне, вкусно кормили, старались создать уют — но ему было жутко. — Так почему ты не хочешь быть Ши? На этот раз она не приказала не звать ее так. Только горько улыбнулась. — Потому что это омофон. В нашем языке многое пишется одинаково, а трактуется по-разному. Ши — это цифра «четыре». Мне казалось это забавным — раньше. Теперь — не очень. Вечно девчонки что-то придумают, мысленно скривился Джеймс. Наверное, вычитала что-то в учебнике по Нумерологии или сама просчитала, узнала, что «четыре» для нее якобы несчастливое число, и сделала из этого трагедию. — Что не так в цифре «четыре»? — спросил он, потому что Шизука замолчала. — Это значит не только «четыре». Вверху у них над головой раздался громовой раскат. Шизука вздрогнула, но договорила: — Точно так же в японском звучит «смерть».