Я бы всё тебе отдал, но у меня нет ничего

Остановка в Байкальске была совсем короткой, но Федя всё равно выскакивает покурить, не смотря на возмущение проводницы о том, что в случае чего поезд уедет без него. Он на это только пожимает плечами и выскакивает на перрон без куртки, захватив только пачку сигарет. Пять минут. Вокзал Байкальска выглядел бедно, не сиял иллюминацией, от чего, если приглядеться, можно было разглядеть россыпь звёзд на небе. Жаль, что Андрей не видит — он, почему-то, отказался выйти на перекур, хотя сам по себе курил в два раза чаще Феди. Позвать бы уже не успел. Холод неприятно обдавал голую кожу — ночи в конце августа были особо прохладными, но Логвинову не хотелось шуршать курткой, нарушая такую обволакивающую тишину, царившую в вагоне. Только Андрей на соседней полке иногда ворочился и шипел, тыкаясь в какой-то оффлайн шутер для мобилки. Это, наверное, успокаивало ещё больше. Сон не шёл, поэтому он всю ночь просто лежал, наблюдая промозглую темноту за окном и наслаждаясь такими редко выдающимися минутами покоя. Он выцепил книгу в магазинчике на вокзале, но и к ней прикасаться сейчас не хотелось, потому что тогда придётся включить лампу, а свет сейчас был слишком «громким». Он выкидывает окурок в ближайшую урну, когда проводница всё-таки зовёт его, готовясь собирать лестницу. Никотин идеально завершает картину этой ночи — кажется, большего, чем просто покурить и вот так просто валяться в тишине, для счастья было ненужно. Поезд трогается сразу, как Федя выходит из тамбура в вагон. Удивительно, как хорошо они попали в этой поездке — никто не храпел за стенкой, не бухал, дети не орали. И среди этой железнодорожной идиллии Андрей, наклонившийся к дороге порошка, раскатанной на обратной стороне телефона, был последним, что он хотел бы увидеть, возвращаясь в купе. Федорович подрывается, вздрагивая, и таращит на Федю испуганные глаза. Логвинов, окинувший его таким же шокированным взглядом, как можно скорее закрывает двери. — Блять, я уж испугался, что это проводница, — выдыхает Андрей, принимая более спокойный вид, а в Феде от этого спокойствия всё в момент вскипает неконтролируемой яростью. То есть, это, блять, сейчас было единственным, что его взволновало? — Т-ты, блять, совсем ебнулся? — всё ещё ошарашено произносит Фёдор, скорее утверждая, чем задавая вопрос. — Ты где это взял? — Ну только не начинай, — Андрей закатывает глаза, уже предвкушая новую череду выебки мозгов. Каждый раз он старался употреблять не при Фёдоре, потому что выносить его нотации по поводу наркотиков на трезвую было слишком невыносимо. — Я задал вопрос. — С Владивостока осталось. Руки сжимаются в кулаки — Андрея очень хочется ударить. Лицом приложить к столу, прямо к своему же смартфону, размазать оставшийся порошок по столу, по его наглому ебальнику, но он держится. Послезавтра же концерт. Как же эта звёздочка выйдет на сцену с гематомами. Драгоценное спокойствие как рукой смело. — Ты хоть понимаешь, чем это могло обернуться? — шепотом шипит Федя. Он не знает, как реагировать. Андрей, конечно, иногда поражал своей безответственностью и умением обесценивать все переживания, но это было каким-то новым уровнем. Он никогда не катался с веществами по городам, максимум что-то аптечное, за что не прилетит, и то редко. — Не обернулось же, — с тем же равнодушием отвечает Андрей, — Фёдор, ну не душни. — Блять, Андрей, — Федя пытается подобрать слова, чтобы донести до друга серьёзность ситуации. В голове крутится миллион вариантов как сказать Андрею о том, что он мог подставить всю команду своей наркоманией, что он ебнулся в конец, что он эгоист, который думает только о себе и что он, вообще-то, обещал завязывать, но пока видно лишь обратный результат. — Нас спокойно могли повязать на вокзале. И ты бы никакими бабками не отмазался, а заодно бы и меня с Бесединым в это втянул. — Сука, да ты опять раздуваешь проблему, когда ничего не произошло, — Андрей хмурится обиженно, а Федя отмечает, что в смотрящих из-под чёлки глазах не скользит ни капли осознанности. — Успокойся. Слова дали обратный эффект. Это добивает. Федя срывается — хватает Андрей за челюсть, подымая голову и заставляя смотреть на себя. Федорович, кажется, даже пытается вырваться из рук, но оказывает недостаточно сопротивления. Логвинов смотрит на него чуть ли не с ненавистью, с такой яростью, на которую только был способен. — Ты — одна моя большая проблема, — произносит слова сквозь стиснутые до боли зубы, а потом грубым жестом отпускает Андрея, вкладывая в это всё своё отвращение. Этого мало, несомненно мало, но всё ещё лучше, чем ничего, чем опять замять всё в себе. Он слишком много терпит, слишком много держит в себе, не высказывает, а стоило бы. Пусть узнает всё, что Федя о нём думает, только не сейчас, нет, когда будет чист и восприимчив. — Конченый, — фыркает в ответ Федорович, пока Федя укладывается на своё место. Отворачивается к стене, потому что Андрея даже видеть не хочет. Слышать. Знать. Он пытается понять, как он не углядел — понимал, что в этом нет его вины, но блядский Андрей всё больше напоминал маленького ребёнка, абсолютно не понимающего, что делает не так, и не отдающего себе отчёта в своих действиях. И за этим ребёнком надо следить, чтоб потом не прилетело всем. Андрей какое-то время пялится на его спину, пару раз негромко зовёт «Федь…», но не дождавшись ответа, машет на Логвинова рукой и возвращается к шутеру. *** — Что у вас опять случилось? — резонно спросил Беседин, когда на остановке в Новосибирске он всё-таки встретился с Федей и Андреем. Напряжение между парнями было заметно за километр, особенно по фирменной недовольной мине первого и надменным видом второго. Ответа на его вопрос не последовало и это лишь подтвердило опасения. Влад тяжело вздохнул, мысленно ругаясь, что их и на денёк нельзя оставить — пересрутся. Так уж получилось, что в этот раз ему выпало место в соседнем вагоне. Андрея пришлось поселить с Федей просто потому что оставлять его ехать одного будет ещё опаснее, чем вместе с Логвиновым, который моментами был готов свернуть ему шею. — Я пойду один прогуляюсь, — сообщает Федя, делая последнюю затяжку. Курить хотелось очень сильно, особенно пока рядом стоял он. Логвинов соврёт, если скажет, что ему плевать. Он всё ещё злится, возможно, даже сильнее, чем вчера, когда застал Андрея с порошком. Он направился в сторону вокзала и сразу же услышал, как за спиной посыпались вопросы от Влада, адресованные уже конкретно Андрею. Потом шаги за спиной, и вот, Федорович уже догнал его. — Федь, — начинает он, но Логвинов тут же останавливается, резко поворачиваясь к Андрею. — Блять, ты можешь хотя бы на час меня оставить? — цедит он сквозь зубы, вовсе не стараясь скрыть своей агрессии. Федя смотрит прямо в разноцветные глаза — на этот раз трезвые и ясные. — Я не хочу тебя видеть. Дай мне отдохнуть от твоего общества. — Приедем с тура — наотдыхаешься, — отнёкивается Андрей, а Федя закатывает глаза, продолжив направляться к вокзалу. — Жду не дождусь, — фыркает Логвинов. Закончат тур и кинет Андрея в бан для профилактики до начала следующего. В планах было перейти на другую сторону, в город, посмотреть Новосиб, побыть наедине со своими мыслями, и Андрей в эти планы не вписывался вовсе. Иногда ему казалось, что Андрей не вписывался в его жизнь вовсе. Ходячий сгусток проблем и стресса. В последнее время такие мысли посещали слишком часто. — Фёдор, послушай, прошу, — продолжает Андрей, показывая, что оставлять Федю он не собирается. Неужто чувство вины проснулось? Даже интересно было, что же скажет Андрей, какие оправдания выдумает на этот раз. — Я слушаю. — Ну прости, — после нескольких секунд ощутимого молчания выдаёт Андрей, так и не найдя ответа получше. Слова звучат абсолютно искренне — он вообще извинялся редко, через силу, но сейчас в Феде это никак не отзывается. Было бы глупо сейчас по щелчку пальца прощать ему всё. Какой смысл в его извинениях, если они почти никогда не подкрепляются действиями. Он чувствует, как вопросы, не заданные вчера по причине оценки состояния Андрея как непригодного, снова всплывают в голове. — Объясни мне одну вещь, — Логвинов, не заходя в помещение, хватает Федоровича за рукав ветровки и оттаскивает от деверей в сторону. Почти шипит ему в лицо, — Нахуя? Зачем? Тебе перед концертами долбёжки мало? — он подходит ближе, сокращая расстояние между ними до минимума. Говорит негромко, зная, что крик всегда пролетает мимо Андрея. Шёпот иногда застревает в голове и заставляет задуматься о сказанных вещах. — Я не вывожу это всё, — признаётся Андрей, наклоняясь к лицу Феди. Непозволительно близко. — Я устал. Не хочу больше концертов этих. Это всё давит. Организм отказывает, своих сил не хватает. Я банально отдохнуть не могу, заснуть, просто не получается по-другому расслабиться. Он злился на Федю не меньше. Раздражало непонимание, потому что Андрей правда не вывозил — постоянно уговаривал себя не закончить всё прямо здесь, в этом отельном номере, в туалете поезда или гримёрке, цепляется за жизнь как может, хотя так не хочется. Из-за постоянного напряжения он уставал от туровой жизни сильнее обычного. А Федя словно отказывался его понимать и, как ему казалось, только и делал, что выставлял Андрея виновным во всех бедах мира. — Андрей, ты мог нас подставить, — продолжать гнуть своё Федя. Жалобный взгляд не работал на него — он тоже уставал, на него это всё давило не меньше, хотя бы потому, что он переживал это всё на трезвую, брал втрое больше ответственности. Логвинов кивнул в сторону входа, — Знаешь, почему я не пошёл дальше на вокзал? Я тебе, блять, не доверяю. Вдруг ты ещё что с собой протащить собрался. — У меня ничего с собой, — Андрей на секунды поднимает руки вверх. Вот сейчас было по-настоящему обидно. — Тебе верить — себе дороже, — он наконец-то отшатывается, увеличивая дистанцию между ними. И так проходящие мимо косились, смотря на их разборки. Лишние внимание им сейчас точно не было нужно. — Мне уже совсем проёбываться нельзя или что? Тут вскипать начинал уже и сам Андрей. Каждую его ошибку, каждое неправильное действие преподносили как конец света и это дизморалило ещё сильнее. Он же старался настолько, насколько мог. Видимо того, что было в его силах, для Феди было слишком мало. — Ты опять пытаешься снять с себя ответственность, — выдыхает Федя, понимая, что все его объяснения сейчас будут бесполезны. Андрей не хочет его слушать. В некоторых разговорах его не спасала даже трезвость. Снова хотелось курить, хотя, казалось бы, он только выкинул окурок. Смотрит какое-то время на асфальт, размышляя, стоит сейчас это вкидывать или нет, и всё-таки поднимает глаза. — И ты обещал бросить, Андрей. Впервые за диалог Федя отвечает без упрёков. Злость, раздражение, неприязнь — всё это резко сменилось на простое, но такое сильное разочарование. Андрей застопорился. Не знал, что ему отвечать. Фраза бьет под дых. Обещал, но не смог. В момент его накрывает волной осознание, что он вновь не сдержал слово. В мыслях — пустота, а в душе лишь тихо скребущее чувство вины. Мерзкое. Фёдор несколько секунд смотрит на него выжидающе, но увидев растерянность на лице Андрей, тяжело вздыхает. Каждый раз надеялся, что Федорович образумится. Каждый раз корил себя за то, что снова поверил его словам. Так наивно. — Это последний раз, — виновато шепчет Андрей, не найдя ничего более подходящего. Сам не понял, куда испарились все те злые слова, которые крутились на языке. Он невесомо касается пальцев Феди и цепляет, не отпуская. Подходит ближе, не обнимает — скорее просто прижимается ненавязчиво, положив голову на плечо. Чувствует, как осознание своей ошибки всё-таки растекается внутри. До этого момента казалось, что Федя действительно преувеличивает, обвиняет без весомых на то причин, но сейчас. — Когда ты уже повзрослеешь? — больше риторически спрашивает Федя. Сколько раз Андрей говорил, что это последний? Сколько раз Логвинов снова заставал Андрея объёбанным по самое не хочу после всех слов и обещаний? Сколько ещё шансов он должен дать Федоровичу, чтобы понять, что нельзя верить ни единому его слову. Мысленно Фёдор корит себя за то, что не может перестать вставать на эти грабли. Бьётся, а всё равно прощает. Прикипел. Привязался и терять не хочет, хочет помочь. Пока не получается. Непривычная для Андрея робкость в движениях всё-таки говорила о том, что сожалеет он искренне и побаивается, что Логвинов его оттолкнёт. Такой он тактильный. И неисправимый. Бесит, что всё так. Бесит, что он никак не может повлиять на Андрея. Федя не хочет, но приобнимает его в ответ. Андрей на это только зажмуривается, давя лбом чужое плечо. Федя мягко вытягивает ладонь из чужого захвата, переплетая их руки. Вздыхает слишком тяжело, но Андрею от этого становится легче. Простил.