Имаго

Я был готов принять весь мир, но меня никто не понял. И я научился ненавидеть.

У Антона зияет дыра в голове. Мысли ворохом то влетают, то вылетают, кидая парня в бессознательное состояние, доведенное до автоматизма. Уже выученным текстом обучает математике старшие классы, отвечает на вопросы, дает домашнее задание и собирается пойти на обед. Больничный просто так ему никто бы не дал. Быть подавленным не равно быть больным и заражать всех вокруг, поэтому Шастун по привычке матерится на будильник утром и готовит поесть. Теперь один. Он не видел Арсения утром – кажется, тот все еще спал, или очень тонко притворялся. Антон не старался быть тихим, впервые наплевав на это единогласное правило в их небольшой дружной семье. Правда, в дружных семьях любящие мужья женам не изменяют, но сейчас про это было тошно думать. Увидеть Попова утром было бы равносильно его смерти – у парня из рук все валится, он ужасно психует и хочет отоспаться. После вчерашней истерики удалось выцепить всего пару часов сна, а непроверенные тетради так и остались лежать в рюкзаке. Утром он привычно скажет классу, что их много, а он один, и вообще всем двойки выставит, если те еще раз упрекнут его в непроверенных работах. Утром он привычно будет вести себя, как самый крутой препод школы, уже зная, что никогда, как раньше, больше не будет. За обедом они с Позовым впервые молчат. Антон тупит взглядом в недосоленные макароны, нервно вертя вилку в руках. Слышит отборный мат от какого-то ученика из толпы, мысленно соглашаясь со сказанным. Недосказанность и неловкость буквально ощущалась в воздухе, не сильно давила, но очень напрягала. Как комар, пищащий где-то в другом конце комнаты – вроде и не рядом, но проснуться с покусанным ебалом не хочется. – Прикинь, сегодня лабораторку делали по разложению перекиси водорода, один уникум насыпал всю банку оксида марганца в перекись. Техничка мне пизды даст за загаженные парты и полы, – начал Дима свой привычный учительский диалог, медленно попивая холодный кофе из пакетика и морщась. В их школе, где они работали, не знали, что такое адекватное приготовление пищи и напитков. – Заставит вылизать полы до блеска? – ухмыльнулся Антон, отправляя в рот порцию макарон. Дрянь несъедобная, поэтому парень проклинает директора школы за ее любовь к дорогим машинам и сборам на шторы. Но в большей степени его это, к удивлению, не так волнует. Сырые и пресные макароны были самым вкуснейшим блюдом среди всего дерьма в жизни. – Эти ваши гейские шуточки мне не понять, – произнес Позов и осекся на выдохе. Возможно, не стоило этого говорить, ведь Антон весь напрягся и молча уткнулся глазами в тарелку. От Шастуна так и несло обидой и злостью, отчего даже Дима немного испугался, – Слушайте, Антон Андреевич, приходите-ка ко мне в кабинет после уроков. Перетрем немного, – и, уже тише, чтобы слышал только Антон, добавил, – Как ты вообще? – Лучше всех, – отрезал Шастун, оставляя на столе еду, к которой так и не притронулся. Если выбирать между тем, чтобы есть эту еду, или не есть вообще, то Антон бы загнулся от голода, – Так уж и быть, приду, Дмитрий Темурович. Он выходит из столовой и словно выдыхает. Антон хочет выглядеть перед другом так, будто ему абсолютно плевать на недавнюю измену любимого человека, даже если вчера вечером он сидел на Диминой кухне и выворачивался наизнанку от того, насколько было больно. Так, минутная слабость. Но прийти после седьмого урока на третий этаж в кабинет химии Шастун считает, чуть ли, не долгом.

***

Арсений пусто смотрит на потолок, глянцево поблескивающий в свете солнца. Даже потолок блестел, сиял и завораживал, нежели мужчина. Сейчас он больше походил на что-то давно опустошенное, лишенное жизни. Оболочку. Попов не спал, когда слышал неосторожные движения на кухне, мат в голос и раздражение в высказываниях Антона. Не собирался выходить, ждал, когда он уйдет, хлопнув входной дверью, постепенно успокаиваясь. С Шастуном в одной квартире стало напряжно, но и Арсений понимал, что это место – их общее обиталище. А еще, что он виноват во всем, что сейчас испытывает Антон. Вчерашний разговор в машине был лишним. Ужасающе лишним, катастрофически неприемлемым. Арсений перегнул палку, наговорил столько гадости, что сам себя бы не простил. О прощении измены он даже и не думал – по Шастуну было видно абсолютно все и даже больше. Попов даже задумался, а смог бы сам простить Антона, если бы тот ему изменил. Думать об этом было странно, некомфортно и Арсений начинал чувствовать отвращение к самому себе. У них действительно все было хорошо, жизнь, хоть и не была наполнена каждодневным сексом, развлечений в барах и других замашках, но плохой ее назвать мужчина не мог. Хотя бы потому, что в ней присутствовал и так яркий Антон. Постепенно, мысли перетекали к тому злополучному дню, который Арсений хотел бы навсегда забыть, вырезать из собственной головы и никогда не повторять. Если бы его спросили о самой главной совершенной ошибке в жизни – он бы не задумываясь ответил про то событие. Как сейчас в голове проносятся бессмысленные, глупые разговоры с той девушкой, имя который Попов даже не удосужился запомнить. Журналистка была настолько стереотипной, будто сошла с тех самых фильмов в реальную жизнь. Отвечать на ее вопросы, слушать странные и нелогичные рассуждения было тошно. Еще хуже в голове сидела утренняя ссора с Антоном. Они тогда поссорились из-за какого-то пустяка – Арсений вспылил, что не может нормально проводить время с парнем, пока тот корячится над тетрадями до самой ночи. Антон, больше от усталости, бросил в след, что ебаться с контрольными и то лучше, чем с ним. Вроде и живут столько лет вместе, должны были выучить характер друг друга, сглаживать углы в ссоре и находить понимание, но избытки работы, стресса и усталости давали свои плоды. Попов действительно злился на эти слова, раздражался, когда приходилось засыпать одному, пока Антон на кухне работал, а Шастун в свою очередь не понимал иногда таких резких выпадов от Арсения. Все, что он делает по ночам, от чего устает и просто не успевает провести время с Поповым, развеяться и отдохнуть – его работа. Неблагодарная местами, вынужденная, но работа. Антон всегда выкладывается на полную в любом деле, но Арсений это будто не замечает, когда вновь видит на кухонном столе пачку зеленых тетрадок. Арсений помнит женский голос, с таким энтузиазмом рассказывающий и новом айфоне, о новой сумке, которую прикупил ей муж, о своей ярко красной машине и любви к высокой скорости. Противно, неинтересно, ведь Антон дома может рассказать историю о его ученике с таким артистизмом, что на всю квартиру будет слышен громкий смех. А еще парень красиво улыбается, забавно размахивает руками, когда ругается на директора школы, и смотрит с такой нежностью своими зелеными глазами, словно Арсений для него создал весь мир вокруг. А потом в голове смешалась полнейшая каша – встреча в гримерке, обида на Антона, съедающие мысли на протяжение всего дня, смазанный поцелуй, совсем не наполненный хоть каким-то отголоском чувств, а дальше Арсений даже вспоминать не хочет. Девушка красивая, стройная, но Попову блевать хочется от осознания – он изменил Шастун не потому, что хотел изменить, а потому, что злился. Глупо, как маленький ребенок, злился и хотел отомстить за собственную обиду. Тридцатилетний мужчина, состоящий в отношениях более пяти лет. Арсений чуть ли волосы на себе не рвет, отдергивает руки от телефона, чтобы случайно не позвонить Антону, выразить всю свою любовь и до бесконечности просить прощения. Мужчина задыхается от моментально проявившейся гаммы чувств – до этого внутри будто льдом все заросло, а теперь резко оттаяло, принося физическую боль. То ли от воспоминаний, то ли от осознанности своих действий. Хочется все бросить, забыть, прийти к Антону и обнять так крепко, чтобы тот никуда больше не сбегал. И Арсений знает, что сделать это сейчас невозможно. Точно так же, как полететь на Марс без скафандра, так же, как и сменить власть в России. Антон близко, не в нескольких тысячах километрах, до него, буквально, рукой можно достать, но Арсений отдергивает и не может пошевелиться. Шастун теперь вровень с экспонатом в музее – смотреть можно, а трогать категорически запрещается. Спрашивать у кого-то совета – тошно. Придется объясняться, получать море упреков и чувствовать себя виноватым в еще большем количестве. Арсений осознает вину, какое бы самомнение у него не было. Мужчина срывается, отпрашивается на работе, лихорадочно ищет ключи от машины, и понимает, что Антон ему нужен, как глоток воздуха. Попов старается забыть вчерашний взгляд, наполненный ненавистью, хочет поговорить действительно нормально, как взрослые люди, обосновать свою позицию и просить неустанно прощения. Буквально молить.

***

В кабинете химии пусто. Для Антона это место особенное, какое-то живое. Всегда пахнущее какой-то бурдой, что неприятно щиплет нос, но Дима уже настолько привык, что на свежем воздухе чувствует себя нехорошо. Шастун открывает окна настежь, ожидая друга из лаборантской. Расставляет школьные парты ровнее, задумчиво ходит меж рядов и не знает, куда себя деть. Впервые неловко, словно они и не знакомы. Ветер приятно обдувает класс, шелестит плакатами на стенах с таблицей Менделеева, и наконец наполняет помещение приятным дыханию кислородом. Дима выходит из лаборантской в белом халате, слишком похожим на врача из поликлиники. Антон даже усмехается, ведь Позов сейчас очень напоминал психиатра из больницы, в которой он проходил медосмотр. – Чем так воняет? – Дима морщится, на ходу заполняет журнал своим неразборчивым почерком. Антон краем глаза замечает кучу двоек и троек у своего десятого класса, зная, как те не любят урок химии, но обожают Позова. На оценки, правда, эта любовь никак не влияет. – Это кислород, – Шастун пожимает плечами, слегка улыбаясь. Даже пугается сначала от улыбки, не подозревая, что люди после предательства любимого человека способны улыбаться и быть чему-то рады. – Рассказывай, что у вас было, – Позов захлопывает журнал, снимая очки, и смотрит прямо в лицо Антону, снизу вверх. Так пронзительно, что Антон теряется, даже пугается, тяжело вздыхает и боится посмотреть еще раз. У них было много чего вчера, парень бы предпочел оставить это наедине с собой, но понимал, что Дима только ему поможет, а не сделает хуже, – Антон. Что он вытворил? – Я не хочу пока говорить, – парень садится на парту, свешивая длинные ноги. По правде, хотелось сказать очень много, полностью излить душу, но какой-то блок перекрывал этот поток слов. Антон закусывает губу, чтобы не сказать чего-то лишнего, слыша нервный вздох от друга. – Ты пришел сюда, значит хочешь, – Дима сел на противоположную парту, внимательно следя за нервными движениями Шастуна, пальцы которого теребят рубашку за рукава, а ноги отстукивают малоизвестный ритм. У Антона со вчерашнего дня синяки под глазами, кожа бледнее обычного, действия отрывистые, словно FPS пропадают, – Я твой друг. Ни мамка, ни папка, ты можешь не закрываться и не врать. Можешь матом покрыть этого Попова, рассказать, как ты его в унитазе топишь. Что он сказал, Антош? – Мы были на эмоциях, злились, ты же понимаешь, – Шастун замялся, стушевался, опустив взгляд на пол. Признавать то, что вчера произошло, было сложно, как физически, так и морально. – Что он сказал? – Сказал, что ему понравилось. Стало тихо так, будто в соседнем кабинете на пятиклашек не кричал новый географ. Брови Позова поползли вверх настолько, насколько позволяли человеческие способности удивляться. Антон сжал до побелевших костяшек край парты, выдыхая, чуть ли не касаясь подбородком груди. Он не знал, как отреагирует Дима, даже не знал, как сам отреагирует на эту холодящую кожу правду. Шастун начинал злиться, раздражаться от происходящего, от ветра в классе, от собственной руки на парте, от Арсения в особенности. Дима пробуждал в нем, сам того не зная, те эмоции, которые он и должен был испытывать в ссоре с Поповым. – Блядь. Лучше и не скажешь. – Мы со вчерашнего дня не разговариваем, – продолжил Антон, чуть не закрыв себе рот рукой. Открыться было сложно, у него впервые была такая жизненная ситуация, поэтому он только учился говорить о прелестях жития, – И спал я в гостиной. Он мне еще спокойной ночи сказал. Знал, сука такая, что я не сплю. Под конец парень срывается. Злость настолько захлестывает, что у Шастуна в голове перещелкивает в мгновение. Теперь хочется ломать столы, бить посуду и ругать Арсения самыми отборными словами в его запасе. А еще хочется видеть голубые глаза, чувствовать его рядом, но злиться, мстить и крушить. – Вы расстаетесь? – Димин вопрос вводит в ступор. По телу пробежались мурашки, откуда-то внутри появляется дрожь. Антон впервые чувствует что-то подобное – такие слова он не слышал ни разу от Арсения, от друзей. Мысли о том, чтобы расстаться, жить отдельно, больше не быть чем-то единым, пугали, парализовали конечности, вызывали натуральный страх. Живот скручивало, руки холодели, а дыхание учащалось с каждой секундой. Шастун чувствует настоящую панику во всей своей красе. Обнимает себя руками, пытается успокоиться, дышать глубже, ощущает тепло рядом и руки, прижимающие к себе. Антону так страшно, некомфортно только от этой мысли. Он не слышит успокаивающих слов, гула машин за окном и вибрирующего телефона, пребывая скорее не в реальном мире, а во вселенной страха и паники. – Я не знаю, – на выдохе тихо отвечает парень, дышит глубоко, будто кислорода не хватает. Хватает его судорожно, зная, что не отберут, – Мы… Мы так нормально и не поговорили. Как сцепились в машине, так и молчим. – Биба и Боба, блядь, – произносит Дима, скорее для себя, обнимая все еще трясущегося друга. Все уважение к Арсению пропало – он теперь пустое место, дыра, неизвестность. Диме хочется его ненавидеть, но он не может, хотя старается. Антон может его ненавидеть, но не старается. Потому что, исключая измену, Арсений действительно заслуживает уважения. Телефон вибрирует в кармане, отвлекая от напряженного разговора так, что хочется кинуть об стенку и забыть о его существовании хотя бы на эти несколько минут. Шастун отстраняется от Димы, дрожащими руками выуживает телефон из кармана джинсов. – Вспомнишь говно, вот и оно, – Позов в высказываниях не сдерживается, по полной начиная презирать Арсения. Потому что не делают так нормальные люди. Антон отвечать не торопится, то тянется провести дрожащими пальцами, то уберет их, нервно прокручивая кольцо на мизинце. Он злится, нервничает и не понимает, как ему будет лучше поступить. Хочет с Поповым поговорить, но чувствует, что не сдержится и вмажет мужчине по лицу и сломает что-то в машине. Желание поговорить все же сильнее. – Я около школы, – из динамика слышится уставший голос Арсения. Антон молчит, не приветствует, не шутит и точно не смеется, как было раньше. Молчит, закусывая губы, лишь бы не вырвались откуда-то изнутри маты и оскорбления. Он больше не отрицал происходящего, изнутри шла натуральная, неподдельная ярость на измену Арсения и их отношения, – Выйдешь? Попов спрашивает с такой надеждой, страхом и отчаянием в голосе, что парень в миг теряется, перестает испытывать хоть что-то, отдаленно напоминающее ненависть. Наваждение спадает, но после остается неприятный скребущий осадок. – Выйду. Хотел сказать: «Конечно нет» или «Иди нахуй», но получилось в итоге только согласиться. Странное явление, когда твой язык говорит за тебя. Антон сразу сбрасывает, боится еще раз услышать его голос, говорящий привычные вещи, которые теперь вызывают не спокойствие, а тревожность. За будущее, за Арсения, даже за любовницу. Дима вздыхает, который раз за разговор, но осудить Шастуна не может – им действительно нужно поговорить. Чем раньше, тем лучше. Но Арсений теперь раздражал сильно. – Дим, – начал неуверенно Антон, запихивая телефон обратно в карман. Поворачивается к другу, нервно поправляет спавшие на глаза волосы и долго смотрит. Буквально в душу заглядывает своим грустным, уставшим взглядом. Ищет поддержку, заботу, и Позов не может его оттолкнуть, не может ему ее не дать. Он не знает, насколько больно было думать об Арсении, слышать его после всего, что тот сделал. Но по Антону чувствовал, проникался, – Стоит с ним поговорить? – Ты в праве сам решить. Дима не отталкивает. Дима подталкивает двух столбов к единому взрослому разговору, прекрасно зная, что оба пойдут на многое ради друг друга. Антон понятливо кивает, забирает вещи и летит к выходу, останавливаясь перед дверью. Тянется к ручке, уже хотя уходить и бежать по лестницам на первый этаж, но не может дальше сдвинуться с места. – Звони, если все станет хуже, – договаривает Позов, направляясь в лаборантскую, окончательно завершая их разговор, – Я всегда могу тебе помочь. – Спасибо, – голос у Антона тихий, неуверенный, как был в самом начале его карьеры учителя в новой школе. Он вырос, набрался опыта, но внутри все еще был сломанным, неокрепшим и ранимым, как в универе. Шастун был повзрослевшим ребенком и, возможно, это и было его большой проблемой.

***

Молчание, постепенно, начало изнурять. Уже хотелось открыть окно от душноты, что витала в салоне машины. Антон бы так и сделал, но руки словно стали ватными, тело беспорядочно тряслось и не слушалось. Волнение угнетало. – Куда ты едешь? – тихо спросил Шастун, осматривая непривычный вид за окном, оценивая, какие шансы у него попасть домой именно этим маршрутом. – Мы, – слишком резко, возможно, слегка грубо бросил Арсений, буквально задыхаясь от напряжения в воздухе, – Я забронировал столик в ресторане, хотел с тобой посидеть. Не против? – Хватит делать вид, будто ничего и не было, – выдыхает Антон, переводя взгляд на собственные руки. Он не смотрит Арсению в глаза уже целый день. – Ты не ответил на вопрос, – будто и не замечая слов парня, вновь спросил Попов, сильнее сжимая руль двумя руками. Остановившись на светофоре, он позволил себе оглядеть Антона, хотя бы мельком, но так и не увидел лица из-за опущенной головы. Действительно, экспонат. – Делай, что хочешь. Снова молчание, но у Шастуна больше нет желания заводить диалог. Арсений раздражал, злил своей напущенной грубостью, коей не было до этого ни разу. Будто в их ситуации изменил Антон, но никак не Попов. Антону хотелось ударить, что-то разбить, но утихомирить пылающее пламя внутри, напрочь состоящее из гнева и отторжения. Арсений паркуется мягко, как и обычно, отчего-то в сердце колит сильнее. Привычка к жизни с мужчиной вынуждала болезненно переживать возможное расставание. С другой стороны, Шастун по истине злился на него, готов был оскорблять и избивать, лишь бы больше ничего не чувствовать. Молчат до прихода официанта, и то, сказав только свой заказ, а затем вновь уткнувшись пустыми взглядами деревянный столик. Арсений не так представлял себе собственное поведение, да и реакцию Антона. Что-то рухнуло, убежало из-под носа, и мужчина остался с разбитыми надеждами, в компании молчаливого парня, борющегося со своими чувствами и разумом. – Как на работе? – голос Арсения выдавал волнение, скомканную неловкость, будто они находились на первом свидании. Абсурдности ситуации добавляли косые взгляды с других столов, но сейчас они отходили на другой план. – Нормально, – сухо отвечает Антон, не поднимая взгляда на мужчину. Смотрит на деревяшку, покрытую лаком, словно на самую интересную вещь в мире. Видит, как чужая рука приближается к его лицу, но назад не дергается, будто ожидая какого-то чуда. Арсений мягко приподнимает его подбородок, чтобы видеть лицо парня. – Если ты хочешь поговорить, то давай начнем. У Шастуна будто все заготовленные мысли из головы пропадают, когда он встречается с уставшим взглядом Арсения. До сих пор мужчина вызывал только своим присутствием бурю эмоций, не поддающихся объяснению. У Антона внутри что-то перегорает, дымится и искрится. Что-то важное, большое и горячо любимое. – Почему? – Антон, пересиливая себя, все же опускает взгляд, отрываясь с корнем от голубых глаз напротив, обрамленных усталостью, – Просто, за что? Что я не так сделал? Арсений чувствует, как внутри все сжимается от осознания, что во всем произошедшем Шастун ищет вину в себе. Антон – второстепенный герой этого события, никак не влиявший на его ход. Измена не могла появиться просто так после многих лет совместной жизни, но полностью перекладывать вину на Антона мужчина себе позволить не мог. – Измена, – на этом слове Антона дергает, как от удара током, – Это следствие. Что стало причиной, Арс? – Я не могу сказать, – у Попова в голове пустеющая глушь. У Антона, напротив, яркие вспышки, болезненные ощущения и безысходность. – Ты сам не знаешь, почему изменил, ты серьезно? – Блядь, да, – хотелось все сказать, что тогда у себя в голове надумал Арсений, сидя в прихожей их квартиры, но отчего-то эти слова так и не были произнесены. У Шастуна внутри что-то ломается, комкается, как тонкий бумажный лист, и летит в урну. Сжав губы в тонкую полоску, он смотрит на Арсения, как на что-то маленькое, не стоящее. Ломает изнутри до боли, скручивает органы на живую. От этого чувства нет анестезии. – Пиздишь. – Антон, – Арсений глубоко вдыхает, откидываясь на диванчике назад. Он старался не смотреть вперед, на парня, старался вообще не замечать происходящего вокруг, если бы не официант, подоспевший с заказанным. К еде парень даже не притронулся, сверля взглядом Арсения, будто с желанием испепелить, – Ладно. Я уже второй месяц чувствую себя не так, как раньше. Ну вот нет больше какой-то искры, все стало обычным, слишком привычным и надоедливым. Перед тем событием, – Попов специально старается не называть ту случайную связь изменой, – Мы с тобой немного посрались. Я очень жалею, что сразу не поговорил с тобой, когда заметил изменения в нашей жизни. Я идиот. И я не знаю, сможешь ли ты меня простить. – Ты потрахался с какой-то телкой, потому что обиделся на меня? – по Антону видно, насколько тот разочарован. Уголки губ поплыли вниз, брови сходились к переносице, а глаза заставляя утопать в обиде и злости. Он ожидал не такого ответа. Ожидал чего угодно, но только не этого, – А когда понял, что наши отношения пришли в тупик, не поговорил, не предложил походить к психологу, а просто оставил? Я тебе, сука, телепат? У Шастуна щеки покраснели от злости, глаза из нежно зеленого цвета перешли в болотный, так и сверлящий в Арсении дыру. Сверлить там, отнюдь, было нечего – он опустошен. – Это моя ошибка. Полностью и безоговорочно. – Ненавижу тебя, – Попов на секунду перестает дышать, видя удаляющийся силуэт Антона и нетронутый кофе с чизкейком. Он бы так и сидел с открытым ртом, округлившимся глазами, если бы не был не тупым. Кидая несколько купюр на столик, Арсений буквально бежит до выхода, надеясь, что не упустит парня в таком состоянии еще раз. Прокручивает в голове эти режущие душу слова, понимая, что Антон прав. Как мужчина и сказал, полностью и безоговорочно прав. – Я у этого актеришки брала интервью, – произнесла девушка, сидящая за противоположным столом, обращаясь к мужчине напротив, – Не знала, что у него есть такая истеричка. У нас так не будет, да, Сереж? – Конечно, – немного неуверенно ответил Матвиенко, провожая глазами высокого кудрявого парня, что так и не останавливался под натиском криков темноволосого мужчины, – А как актера звать, не помнишь?

***

Квартира Арсения встречает витающим в воздухе напряжением и холодом, таким непривычным для мужчины. Попов видит чужую куртку, кроссовки и сумку с зелеными тетрадями, знает, что Антон дома. Тот уехал на машине, оставив Арсения на улице без транспорта и с садившимся телефоном. Благо, рядом было метро. Арсений не злится на подобного рода обиду, совсем не хочет высказывать Антону, что бы с ним было, будь он без денег и телефона. Знает, что сам виноват, сам неправ. Стоя в темной прихожей и прислушиваясь к звукам из гостиной, Арсений аккуратно раздевается, будто боясь, что засекут и выкинут вон из квартиры. Возможно, так и есть, но проверять Попов особо не хотел. Жутко хотелось кофе, спать, обнять Антона, да и в принципе Антона, но из всех желаний в голове пришлось выбрать только одно. Кофемашина с ее механическими звуками раздражала не хуже накалившейся ситуации в их отношениях. Попов слышал за тонкой стеной полную тишину, хотя был уверен, что Шастун не спит – тетради сами себя не проверят. Раньше Арсений с этого бесился, буквально забирая парня из работы, целуя и смеша глупой, но заботой. Антон всегда сдавался, целовал в ответ и то грело сердце, топя застывшие за день глыбы льда. Раньше. Шастуна не хватало, начиналась ломка, будто от наркотика. Арсений слишком сильно привязан, слишком сильно любил, а может и любит. Мужчина до сих пор не может определиться с этим чувством, будто оно не изученное, впервые появившееся на планете. Оповестившая об окончании приготовления кофе тишина напугала ни чуть не хуже, чем прозвучавший на улице гром. Поднеся ко рту нагревшийся стаканчик, Попов поморщился от сладости на губах и молочной пенки. Сам того не осознавая, Арсений приготовил свой ненавистный латте, который так обожал Антон. В коридоре мужчина остановился, увидев свет из гостиной с мертвой тишиной. Попов бы сказал, что сделал это автоматически, по привычке, но тогда бы соврал. Хотелось увидеть парня, даже если этот самый кофе в стаканчике выльют ему на голову. Отворив белую дверь так тихо, как можно было сделать это во время грозы на улице, Арсений увидел чужую спину с черной футболкой и наушники в ушах. Антон не слышал ничего, кроме музыки, медленно вчитываясь в логарифмическое уравнение десятиклассников. Тонкие пальцы нервно прокручивали ручку с красной пастой и Попов невольно загляделся, застыв на месте. Шастун погружен, впервые за несколько дней расслаблен от занятости любимым делом. Арсений завидует сам себе, что не ценил этого раньше. Медленно подходит к темному столу, все еще не попадая в поле зрения Антона, ставит стаканчик на стол, пододвигая ближе к парню и видит испуганное дерганье и пристальный взгляд на себе. Хочется что-то сказать, пожелать спокойной ночи, обнять, прижав к себе и зарыться руками в мягкие волосы, но взгляд, пронизанный таким отвращением и злостью, полностью обездвиживает. – Люблю тебя, – вырывается на выдохе, и Арсений спешит ретироваться, больше не заглядывая в зеленые глаза. Сбегает, как маленький, аккуратно прикрывая за собой дверь и облокачиваясь на нее, съезжая по стеночке на пол. Слышит громкое дыхание за дверью, всхлипы, как что-то с грохотом падает на пол, потом еще раз и еще. Слышит, как Антон стучит по столу от бессилия, плачет и сметает со стола тетради и ручки. Самому хочется сделать также, но Арсений сдерживается, встает и в полудреме бредет до кухни, доставая бутылку коньяка. Система не выдерживает, дает сбой, ломается, крошится на фрагменты, атомы и приносит боль, боль и еще раз боль. Он не знает, какая это рюмка, не помнит, сколько было алкоголя в бутылке до ее открытия, смотрит на узор на обоях, утопая только сильнее. Попов слышит, как открывается дверь в гостиной, слышит мягкие шаги, приближающиеся к нему, видит фигуру парня, проезжаясь неясным взглядом и отмечая, что он похудел за эти несколько дней. – Я хочу съехать, – Арсений впервые рад, что напился, теперь не отдавая отчет чужим словам. В обычном состоянии он бы не выдержал, стоял на коленях и умолял, словно от этого зависит его жизнь. Но она действительно зависела от Антона, как бы мужчина не отрицал. – А сможешь? – Попов сам копал себе могилу, сам залезал в нее и просил засыпать сверху землей. – Надеюсь. Антон садится на пол, больно ударяясь затылком о стену, но боль сейчас больше отрезвляла. Он сам не знает, сможет ли взять, бросить эту квартиру, Арсения, уехать и начать свой новый путь. Шастун болезненно ощущает, что ему одному это не по силам. Для него это слишком, край, а дальше только пустота. – Если бы все было наоборот, – тихо проговорил парень, смотря на прогоревшего, будто не живого Арсения, – Ты бы меня простил? – Никогда в жизни, – Попов и сам знает исход этой истории. Будто видит сценарий, как открытую книгу, читает страницу за страницей и знает абсолютно все. Они оба пытаются исправить то, что исправить уже невозможно. Их конец давно написан, их судьба разложена по полочкам, а отсрочка не даст им никакого результата. Апогей. Шастун вытирает соленые дорожки на щеках, встает с холодного пола и бредет в их спальню. Не в гостиную. Антон списал бы это на привычку, будто делал на автомате, но тогда бы соврал. Он торговался с самим собой, пытаясь найти самое идеальное решение из всех самых уебищных.

Торг – это попытка заключить сделку с самим собой, другими людьми или высшими силами с целью отложить то, что неизбежно. Энергия человека на этой стадии направлена на поиск несуществующего решения неизбежной ситуации. Довольно часто люди становятся «послушными» в надежде, что они будут жить дольше, будучи хорошими.