Flatline

      Гониль:       Звон от пощёчины стихает, и вязкая тишина наполняет комнату. Липнет к стенам, тянется противной сеткой из угла в угол и сильнее всего сочится от вас самих. Гониль отводит взгляд от тебя, смотрит на мебель и пол, отмаргивается — явно такого поворота не ожидал, — но… ничего не делает? Не встряхивает плечами, не сжимает ладони в кулаки, кажется, даже не дышит, давая боли и жару от удара растечься не только по лицу, но и по всему телу.       Единственное, что он правда делает — поднимает на тебя взгляд. Ты никогда раньше не видела, чтобы он смотрел на кого-то так: прожигающе, испепеляюще, отравляюще и обиженно. Он почти никогда не злится и не бесится, но сейчас в его взгляде плещется целый океан токсичного яда — такого же вязкого и липкого, как тишина между вами. Этот яд остаётся внутри него, потому в нём постепенно тонет и меркнет всё то тёплое и искреннее, что было в его взгляде на тебя раньше; снаружи — только прищур и поджатые губы.       Между вами оглушающе тихо даже тогда, когда он расправляет плечи и вытягивается, как струна на одной из гитар в их группе. Круглая оправа очков должна была смягчать и преломлять холод, льющийся на тебя из его глаз, но этого не происходит. Тишина кончается на коротком фырчании Гониля — и шорохе развевающейся за его спиной рубашки, когда он уходит прочь.       Чонсу:       Ахает и прикладывает ладонь к щеке, чтобы растереть место удара, смотрит на тебя, и в его взгляде перемешивается вообще всё, что может перемешаться — он растерян, предан, расстроен, разочарован, уколот, обижен, сбит с толку… Но факт остаётся фактом, как и неприятная боль остаётся болью.       — Значит, вот, чего я заслужил, да? — голос Чонсу всё ещё громкий, но под конец предложения он постепенно стихает. В нём не то чтобы был запал на ругань и скандал, но сейчас он затухает целиком, одинаково иссякая и в негативных, и в позитивных эмоциях — его плечи опускаются, губы поджимаются, а голова едва не роняется вниз. Он думал о том, чтобы свести всё к компромиссу, он искал вариант выхода из ссоры, хотел идти на уступки, но под всем этим поставили жирный росчерк — ему по лицу. Между прочим, с той стороны, с которой его обычно начинали целовать в щёки — он запомнил и всегда знал, откуда начинать подставляться.       — Окей, я... я понял тебя. Спасибо — что показала мне это сейчас, а не ещё позже.       Он кивает, потом встряхивает головой, потом зачёсывает волосы назад — всё так хаотично и спутанно, совсем не похоже на его аккуратные плавные движения — и шаткой, неровной походкой, перебирая ладонями в воздухе и дёргаясь на каждом шагу, уходит. Знает, что его ботинки стоят в прихожей, а куртка висит на крючке, но всё равно вслушивается в то, пойдут за ним или нет.       Джисок:       До него боль от твоего хлёсткого удара доходит не так быстро, как могла бы — он выкрикивает тебе ещё пару слов из тех, которые успел собрать воедино, и только потом, будто находясь в режиме замедленной съёмки, понимает, что ты только что его ударила. Ты, его малышка, его принцесса, его любимая девушка, на которую он сам руку никогда не поднимал. Джисоку не становится до ужаса обидно или хоть сколько-то неприятно — он, скорее, понимает головой и проигрывает у себя в голове картинку, чем чувствует эмоциями и сердцем то, что ему нужно сделать в ответ. Сейчас ему не до чувств — те, взбаламученные, скачут из одной крайности в другую и обретают всё новые и новые оттенки, — потому их Джисок задвигает подальше. Его ударили, и он считает должным ударить в ответ.       Потому он совершенно не жалеет ни силы, ни размаха, ни угла попадания, когда, ухватив за руку, разворачивает тебя боком и, прижав к себе, бьёт по заднице. Шлепок звенит в ушах гораздо сильнее, чем твой удар по его лицу, и ты, едва не взвизгнув, отскакиваешь от Джисока, толкая его в бок и ухватываясь за больное место.       — Ты охренел?! — у тебя всё внутри вздрагивает и переворачивается, пока по телу растекается щиплющая боль. Ты растираешь пострадавшую задницу, а Джисок, стоя в стороне от тебя и даже не думая приближаться, стряхивает с ладони неприятный жгучий зуд.       — А ты не охренела?!       Сынмин:       Его кожа легко румянится на морозе и быстро загорает на солнце — ты знаешь об этом и всегда обращаешь внимание, умиляясь, поэтому сейчас совсем не удивляешься, когда красный след от твоей ладони появляется на щеке Сынмина слишком скоро. Ты даже можешь рассмотреть расплывчатые очертания своих пальцев на его скуле, пока он, проглатывая боль, собирается с мыслями и ищет, что сказать тебе — внутри засвербело желание обидеть в ответ.       — Не самый взрослый поступок, Т/и, — по интонации голоса легко угадывается сквозящее между слов разочарование, оно же вспыхивает огоньком в смотрящих прямо на тебя глазах. Это не то, о чём Сынмин хотел бы сказать прямо, но то, о чём промолчать не сможет — у вас нет выбора, кроме как быть честными друг с другом, если уж из вас обоих полезло то, что раньше пряталось глубоко внутри.       Он берёт паузу в диалоге на то, чтобы растереть щёку, заставляя её покраснеть ещё сильнее.       — На этом всё? Или ещё как-нибудь стукнешь? — ты почти что впервые слышишь его голос таким колючим. — Мы же в детском саду, и проблемы решаются ударом лопатки по голове, да?       Сынмин знает, что провоцирует тебя и что, возможно, указывает на то, в чём ты была не права перед ним, слишком грубо, но он считает это действенным — как если бы он тряхнул тебя за грудки, чтобы привести в чувство. Но он делает это словами и складывает руки на груди в ожидании твоего ответа.       Хёнджун:       Твоя рука удачно замирает в воздухе — Хёнджун, не медля ни единым мгновением, хватает тебя за неё, рывком дёргает, чтобы сбить с равновесия, и вжимает тебя животом в ближайшую поверхность. У него на это уходит едва ли больше секунды, и делает он это настолько на автомате, что сам не особенно понимает, как события повернулись в эту сторону. Ты решила сделать больно ему — и он не особенно заботится о том, делает ли больно тебе, когда сильнее вдваливает тебя всем телом во что-либо твёрдое.       Хёнджун выкручивает твоё запястье, в которое впивается ледяной ладонью — у него всегда, когда он нервничает, стынут руки, и ты, зная об этом, раньше всегда грела его ладони в своих, — и если ты взбрыкнёшь в его хватке, то больно дёрнешь руку, да и следы от его ногтей, прижатых к твоей коже, наверняка останутся намного глубже. Второй ледяной ладонью цепко ухватывает тебя под подбородок и поднимает твою голову к себе, чтобы прошипеть на ухо:       — Подраться решила? — он дёргается первым, прибивает тебя к твёрдому и крутит перехваченное запястье так, чтобы ты как минимум айкнула и поняла, что когда больно — это очень неприятно, особенно если больно делает дорогой тебе человек. — Тут преимущество явно не на твоей стороне.       Отпускает тебя так же быстро, как и схватил, ещё раз пихнув и зыркнув так, как будто хотел вспышкой взгляда сжечь дотла, прежде чем открыть скрипящую балконную дверь.       — Остынешь и включишь голову — договорим. Я курить.       Джуён:       Это было ожидаемо — Джуён не раз ловил тебя за бесконтрольно взметающиеся руки, когда ты нервничала или психовала, не раз устраивал твои ладони на своих щеках и призывал успокоиться, подышать глубоко и отпустить ситуацию, чтобы не изводить себя и не тратить силы на бесню. Сейчас же, когда ты снова была на эмоциях, он мог, но банально не успел что-либо предпринять, чтобы никому из вас не стало больно и обидно. Он бережёт тебя настолько, что считает это своим промахом, а не твоим, и ему проще признать, что он виноват, даже если где-то внутри него и гордость, и здравый смысл говорят об обратном.       Джуён не сразу возвращается в реальность — он прокручивает в голове последние события, чтобы понять, в какой момент всё раскрутилось настолько, что ты подняла на него руку. Но это не то, чем сейчас нужно заниматься, и он сам это понимает — вместо того, чтобы закапываться в рефлексию, он тянет к тебе раскрытые ладони и просит вложить твои в его. А когда всё-таки касается твоих запястий, то поднимает их к лицу, чтобы своими руками прижать твои к щекам, одна из которых горит после удара.       — Всё в норме, Т/и, — Джуён успокаивает тебя, даже если не знает, надо ли сейчас это делать. У него понурый вид и виноватый взгляд побитой псины, но это не специально — само получилось, точно так же, как у тебя вышло его ударить. По крайней мере, он надеется, что это правда было случайно.