Статистка

Дима с Лизой прилетают спустя пару дней, народа на катке ощутимо прибавляется. Казалось бы, всего одна пара, да и дома мы привыкли кататься на заполненном льду, но это время на сборах избаловало меня. Итак, нас восемь — три пары сборной: мы с Андреем, Колокотова и Ко, новоприбывшие и одна запасная — Лера и Макар. — Нет… — Каминская, тренер Лапиной и Авдеева и по совместительству Машки с Кириллом кусает губы. — Что же ты ее почти бросаешь… — она шумно выдыхает, прикрыв глаза ладонью. — Дим, спина совсем не гнется? Пара объезжает нас, притормаживая у бортика. — Да нормально все… — неуверенно отвечает Дима. — Если нормально, так делай, — она бьет по борту, а затем трет двумя пальцами переносицу, — Нормально у него все… — Доедем как-нибудь на уколах… Они понижают голос и до меня доносятся лишь обрывки слов, по которым сложно понять их план действий. Колокотова хватает свою салфетницу и направляется к противоположной стороне катка. Она ничего не говорит тренерам, молча отъезжая от них и даже пытается нелепо шутить с Кириллом, показывая, что все в порядке. Однако ее разъяренный взгляд из-под густых бровей говорит об обратном. Может быть, она права и ее волнуют какие-то внутренние разборки, не имеющие ничего общего с Андреем, но тогда почему… «По кочану», — я обрываю себя и не даю мысли развиться. Это не мое дело. — Как-то икру сводит, — Андрей приподнимает правую ногу и потрясывает ей, пытаясь разогнать кровь, — сейчас перерыв минут на пять, потом продолжим. — Ты иди, — отъезжаю от него, — я найду, чем заняться. Я не хочу находиться рядом с трибунами, где сейчас шепчется с подопечными Каминская и вникать во все эти драмы. Я мысленно перечисляю логотипы. Флаг, спонсор, еще один, и еще один. Пусть лучше моя голова будет забита этим. У тренеров, однако, свои планы. — Алена, подъедь сюда, — они уже сидят на лавочке втроем: Лидочка с ноутбуком в обнимку, Охламонов, нахохлившийся и засунувший руки в карманы куртки, Андрей, разминающий пальцами ногу в сером носке. — Ребята, тут такие дела.… Просят мастер-класс провести, — извиняется Лидочка, — Администрация уже выделила деньги, неудобно отказываться… Раз выделены деньги тогда да, отказываться действительно неудобно. — Алена только после болезни, до Олимпиады всего ничего, — глаза Андрея превращаются в щелки, — а вы согласились на это. — Так надо… надо иммунитет укреплять, — Лидочка храбрится, — в Пекине-то о-го-го сколько народа будет. — Да отправили бы Леру Фадееву и Елисеева, все равно приехали сюда как туристы, — Охламонов протяжно выдыхает через рот, помечая что-то в своем блокноте. — Вы смотрите, эти туристы еще с нами в Пекин полетят, — насмешливо хмыкает Андрей. — Лерка-то повеселела и подсушилась, когда узнала, что спина Авдеева в любой момент может крякнуть. Лера с Макаром пулей проносятся мимо Лизы, которая провожает их мрачным взглядом. Хомячки тоже катают Мулен Руж, но не тягучее танго Роксаны, а веселенькую Lady Marmalade. — День сегодня просто хороший, солнечный, — со вздохом тяну я, мысленно соглашаясь с Андреем. Казалось, замена на Машку с Кириллом надломила их, но после слухов о травме у них словно открылось второе дыхание. Лера воспрянула, на ее осунувшемся лице все чаще сияет улыбка. В ней уже больше нет той зажатости, которую я видела на Чемпионате Европы и на закрытых прокатах. Подбородок вверх, плечи расправлены, карие глаза смотрят уверенно, даже голос изменился, стал громче и увереннее. А вот Макар остался прежним, отражающим спокойствие и невозмутимость. Лишь пару раз, бросив на него взгляд, я неприятно отмечаю вертикальные складки, которые залегли между бровей, а значит, его тоже что-то грызет. — Я хочу посмотреть, что там за лед, — говорю я без особой надежды, что меня кто-то отпустит. — Ну пусть съездит, — Андрей ощупывает больную ногу, — мне нужно сходить в медпункт. Буду на месте к трем. — Комсомольская, 14, — удивленно отвечает Охламонов. — Но, — Лидочка опять мямлит. — Это не дворец спорта… — В смысле? — не понимаю я. — Это открытый стадион. Для деток… Хоть для бабок, мне все равно. Я все дальше отъезжаю от центра города, я уже не уверена, Красноярск ли это, или мы уже выехали в область. Многоэтажки сменяются панельками, вместо крупных торговых центров все чаще мелькают палатки и вывески с надписью «Продукты». Снег на тротуарах не чищен, на дороге ситуация чуть лучше, по ней рассыпан реагент. Меня высаживают у ветхого здания школы. Оно бы ничем не отличалось от сотен таких же по всей стране, если бы не необычно высокий забор, причем не из привычных металлических прутьев, а сплошного профнастила. Еще бы железную проволоку поверху и я бы подумала, что это тюрьма. — Дальше не проеду, — водитель показывает на виднеющийся стадион, — вам туда. Я заглядываю в здание спортшколы, находящееся на территории стадиона. Первое, что бросается в глаза это полки, уставленные коньками, с нарисованными на них от руки номерами. Рядом на батарее сушится тряпка — ей протирают лезвия после проката. — Покататься пришли? — пожилая женщина, разгадывающая за столом кроссворд, не поднимает на меня голову. — Какой размер? — У меня свои. — Ну тогда идите сразу на каток, там лавочка и крючки, можете на них вещи повесить. Раздевалки нету, — она не обращает на меня никакого внимания, чему я очень рада. Катком оказывается небольшая хоккейная коробка, с одной стороны отгороженная трибунами футбольного поля, с другой сугробами. Рядом стоит пара фонарей, на столбе одного из них приделана колонка. Из нее с помехами доносится радио. В паре метров от входа стоит заметенная лавочка, а на заградительной сетке умело прикручены гибкой проволокой крючки. Они настолько маленькие и хлипкие, что вешать что-то туда я не решаюсь, и просто оставляю свою обувь под скамейкой. Дорожка к катку, резиновая и скользкая, заметена толстым слоем снега. Он утоптан и повсюду следы от лезвий. Со взходом снимаю чехлы и шагаю почти на зубцах, чтобы не поскользнуться. Доползаю до калитки и, держась за высокую железную калитку, ступаю на неровный лед. Я выдыхаю, самое сложное позади, уж кататься то я умею. Отталкиваюсь, проезжаю совсем немного, тут зацепляюсь за выемку и чуть ли не черчу носом по льду. Каток на деле оказывается куда хуже, чем я представляла, он ни разу в жизни не видел ни машины для заливки льда, ни работников с ведерками снега, чинящих им выемки во время перерыва. Он весь в глубоких трещинах, расползающихся по катку белой паутиной, сколах и снежной крошке. Куски льда откалываются, когда я отталкиваюсь чуть сильнее, о том чтобы сделать сложные шаги или твиззлы речи не идет. Поверхность похожа на стиральную доску, ребристая и неровная. — Ух-х, — я слышу за спиной детский голос и оборачиваюсь, — ну сегодня и лед в колдобинах. За мной стоит девочка лет пяти в розовом шуршащем комбинезоне. На голове шапка с завязками под подбородком, волосы убраны под нее, торчат лишь круглые румяные щеки. Из-под рукавов комбинезона свисают варежки на резинке. Девочка оглядывается, рукой показывая волну. Я молча киваю, оставляя ее без ответа, и отъезжаю дальше. — А мне мама говорила, что нужно всегда вот так отталкиваться, — она быстро семенит ногами, чтобы не отстать от меня, — левой-правой, левой-правой. — Угхм, — вот привязалась, не знаю, что ей и сказать. Я хочу покататься одна, проветрить голову, в мои планы не входило развлечение чужого ребенка. Она толкается слишком сильно, ее конек попадает в пробоину, и она падает на пятую точку. Я притормаживаю рядом. Толстый комбинезон здорово смягчает падение, девочка ничуть не расстраивается, сразу начиная рисовать пальцем на льду что-то отдаленно напоминающее цветок. — Смотри, — она показывает на рисунок. Девочка смотрит на меня большими круглыми глазами в ожидании похвалы. — Тебе нравится рисовать? — спрашиваю я, чтобы поддержать диалог. — Очень, — Даша оживляется. — В садике лучше всех рисую. Мы недавно делали снеговика, мама дала ваты и клей, и еще картон! И я сделала… Я почти не слушаю ее, заметив как к нам направляется женщина в синих болоньевых штанах и такой же куртке. У входа на каток приставлены старые советские санки: деревянное сидение, прикрытое шерстяным покрывалом, жестяные полозья, привязанная бечевка вместо ручки. На них стоит целлофановый пакет с продуктами из ближайшего супермаркета. Не трудно догадаться, что это мамочка на прогулке, а точнее мама этой девочки. — Даша, быстро вставай, — она за шкирку поднимает свою дочь и начинает ее отряхивать. Даша принимает это со спокойствием и покорностью буддистского монаха. Женщина поднимает глаза на меня и ойкает. — А мы думали, вы здесь только в три будете… Хотела Дашу спать уложить, пока свекровь сидеть будет, сбегать посмотреть на мастер-класс. Вы же Алена Колесникова, я не ошиблась? А то говорю может быть сейчас какую-то ерунду… — Не ошиблись, — я улыбаюсь, удивленная тем, что меня узнали в этом захолустье, — мы действительно будем здесь в три часа, я сама пораньше приехала посмотреть лед. — Жалко, что кататься будут только дети из «Надежды», — тянет женщина, ища глазами Дашу, укатившуюся от нас. — Оно, конечно, правильно, нужно им помогать. Но я бы свою тоже отвела, была бы возможность. — А что такое «Надежда»? — уточняю я. — Видели школу за забором высоким? Совсем рядом со стадионом? — Да, — киваю я, — я еще удивилась, такой забор странный. Не школьный. — Ну, — женщина подбирает слова, — это не обычная школа, а интернат для неблагополучных пацанов. Они там и учатся, и живут. Кто-то на постоянной основе, кто-то пока родители в запое. Потом оклемаются, забирают детей. А я всегда хотела быть фигуристкой, — моя новая знакомая переводит тему, — мы думаем нашу Дашу тоже отдать, что посоветуете? Я стараюсь незаметно осмотреть женщину. Я высокая, а она на добрых полголовы выше меня, куртка едва прикрывает широкий таз, широкие штаны плохо скрывают полные ноги. Щеки пухлые, а глаза такие же большие и круглые как и у ее дочери. Она вполне симпатичная, милая, но если Даша пойдет в нее, то в фигурном катании ей делать нечего. — Можно попробовать, позаниматься для здоровья, — я стараюсь звучать как можно мягче. — Но лучше отдайте ее на рисование. Думаю, что Даше этого бы очень хотелось. — Нет, — на красивом круглом лице появляется заметное раздражение. Видимо эта тема уже не раз всплывала дома. — Сидеть рисовать, зад отращивать — это не дело. Так спортом займется, похудеет. Может что-то путное из нее выйдет, будет путешествовать и деньги зарабатывать, еще спасибо потом скажет. Станет как вы, — на ее лице опять расплывается теплая широкая улыбка, отчего на щеках возникают маленькие ямочки. Она смотрит на меня с распахнутыми глазами, ожидая поддержки. Даша возится в снегу позади нее, пытаясь слепить снеговика из сухого, рассыпающегося снега. — И все же, подумайте над художественной школой, — по моему лицу растекается настолько сладкая улыбка, что я надеюсь, что у нее сахарный диабет. — Ну ладно, посмотрим, — женщина отвечает без энтузиазма. — Даша, пошли. Она, сгребя в охапку дочь, уходит с катка. Интересно, мамочка перед сном представляет то, как она выигрывает Олимпиаду с квадлутцем последним прыжком? Или… Нет-нет, о чем это я, она воображает, как впервые прыгает на соревнованиях прыжок, который ни разу не выходил на тренировках. Хотя все это слишком слабо, слишком приземленно… Наверно в ее фантазиях она фигуристка-одиночница, которую заставляют встать в пару с бывшим фигуристом, и после месяца подготовки они становятся шампиньонами кубка галактики. Бедная Даша, что еще сказать. Проезжаю еще кружок, осматриваю каждую трещину и ямку. Я очень давно не каталась на свежем воздухе. Не любительница выкрутасов на массовых катаниях и фоток на льду Красной Площади, но здесь, несмотря на то что можно легко убиться, мне нравится. Возможно, потому что легко убиться. В носу свербит морозный воздух, сегодня солнечно, но безветренно и снег прекратился. Я отпускаю себя, разгоняюсь и, конечно, натыкаюсь на один из незамеченных сколов. А, плевать. Здесь никого, ни тренеров, ни сраного Андрея. Даже Даша с мамой уже переоделись и ушли. Могу хоть на голову встать, мне никто ничего не скажет. «Интересно… — Я присматриваюсь к блестящей поверхности, — в середине вроде даже ровно… Смогу ли я прыгнуть хотя бы одинарный. Что там самое простое… Тулуп?» Я бью кулаками по бедрам, чтобы разогреться и выезжаю на середину. — Мадам унд месью, аля рус Альона КолесникОва, — пародирую я французского комментатора. Каток здесь, конечно, как в лучших традициях этапа в Провансе. Чуть разгоняюсь, лед угрожающе скрипит под ногами, сосредотачиваюсь, пытаясь вспомнить ощущения в теле и… торможу перед самым прыжком. Ну в жопу, еще травмироваться не хватало. Прыгну в зале для начала, голос разума одерживает победу. Я делаю книксен перед воображаемыми зрителями, перед тем как уйти с катка. Опять выползаю, держась за бортик, и пролезаю к лавочке. Стряхиваю то, что могу стряхнуть, но после переодевания вся задница все равно мокрая. В три часа на лед сгоняют толпу мальчишек, совсем мелких, лет по 10-12. Часть из них повисла на бортике, другая стоит на коньках так, что лезвия разъехались в разные стороны, ляжки плотно прижаты, а внутренняя часть ботинка почти касается льда. Кому-то не хватило в прокате хоккейных коньков, и на ногах через одного надеты женские — белые, в цветочек или в снежинках, все исчирканные, с распушенными от времени кончиками шнурков. Одному повезло больше всех, у него на ногах бесстыдно сияют золотые фигурные коньки, и он старательно пытается припорошить их снегом. Их красные от мороза лица нахмурены. — Хоккей обещали, — нестройный гул недовольных голосов словно жужжание пчелиного роя раздается по стадиону. — Ну-ка цыц, — женщина с серым лицом гаркает на них. — Им, бессовестным, чемпионов Европы привели, а они ноют. — Когда в столовку пойдем? — вопит один из мальчишек. Женщина молча показывает ему кулак. — Алена Сергеевна, Андрей Михайлович, — она представляет нас толпе. — Чемпионы Европы и мира по фигурном катанию. А это наши балбесы, вы, если, что с ними построже, — она вполголоса обращается уже к нам, обнажая лошадиные зубы. — После занятия все дружно переодеваются и идут относить коньки в прокат. Я буду ждать вас там, — она снова говорит громко. — Ох, блять, ну и кому мы мастер-класс давать будем, — Андрей, прикрыв глаза, трет пальцами переносицу, — убью Звонову. И, тем не менее, мой партнер как настоящий профессионал своего дела надевает дежурную улыбку и выезжает на середину катка. Я следую за ним. Рядом с коробкой стоит пара человек с включенными камерами телефона, самые верные болельщики, а может просто зеваки, не испугавшиеся холода. — Ну что, друзья, — он поправляет микрофон, сверкая винирами. — Разогреемся немножко. Мы учим детей правильно отталкиваться, для тех, кто стоит поувереннее, показываем фонарики. — Пятки вместе, носки врозь и о-оп, теперь все наоборот, — мы делаем упражнение, а мальчишки повторяют. Особо нерасторопный, высокий и плотный мальчик, наверно самый старший из них, ему на вид лет 12. Уже едва пробиваются редкие усики и, судя по разговорам, я узнаю что «нафиг ему не сдался девчачий спорт». Услышав это, во мне загорается неудержимое желание его побесить. Кто как не партнерши в спорте знают, что нет ничего невыносимей чем переходный возраст у парней. — Молодой человек, ау, — подзываю его я. — Второй ряд, третий слева. Он недовольно выезжает.… Нет, выходит вперед, семеня ногами по льду, словно гейша в узком кимоно. — Давайте покажу вам, — паясничаю я. Я беру его за руку, и мы чуть проезжаем вместе. На каждый мой шаг приходится пять его. Он делает пару шагов и повисает обеими руками на моей куртке, схватившись за нее, чтобы не упасть — Терпеть не могу кататься, — он шипит, но руку не отдёргивает, боясь оказаться на льду. — Взял бы и ушёл, да кто меня отпустит. Андрея облепили оставшиеся ребята, на нас вдвоем уже не обращают внимания. — Как я тебя понимаю, парень, — легко соглашаюсь я. — Хочешь свалить? Могу устроить. — Чего? — он недоверчиво глядит на меня. — Иди в здание школы, — я приветливо указываю на калитку. — Но если спросят, почему ты ушел, всем скажу, что тебя понос пробрал. — Да хоть запор, — не поведя глазом, соглашается он, направляясь к выходу со льда. Вот это настоящий мужчина, восхищаюсь я, мне бы такую уверенность в себе. — А Серега куда? А мне можно? А я тоже в туалет хочу! А я пить! — мальчишки орут, все же заметив, что одному из них удалось вырваться. Андрей закатывает глаза, неодобрительно косясь на меня. Он гаркает и на какое-то время устанавливается тишина. Он ни на секунду не забывает про то, что он хоть на своеобразной, но все же публике, и сразу же переводит это в шутку. В толпе даже раздаются редкие смешки. — Это трата времени, просто трата времени, — почти беззвучно шипит Андрей, каждый раз, как только отходит от детей, но все же проводит положенное часовое занятие от и до. — Всё, закончили. Всем спасибо, все молодцы, — он стаскивает перчатки и хлопает. Дети радостно улюлюкают от осознания своей свободы. Зрители, достав из карманов блокноты и ручки для автографов, занимают боевую стойку. Раздав всем все, что они хотели и сделав фотографии, мы переодеваемся и уже хотим идти к ожидающему нас такси, как нас окликают. — Андрей, Алена, подождите… Меня зовут Виктор Катуров, газета «Красноярский вестник», — парень с сумкой-почтальонкой наперевес лезет к нам через сугробы. — Не могли бы вы рассказать о занятии с детьми из «Надежды». — Конечно, — Андрей протягивает ему ухоженную руку для рукопожатия. — Мы всегда за развитие спорта в регионах. Ну-ка! Эй, — он свистит вслед уходящим парням. — Давайте сфотографируемся. Учительница, уже вышедшая из здания спортшколы, размахивает руками, не пуская ребят со стадиона. Мальчишки понуро склоняют головы и встают спиной к большому выцветшему плакату с эмблемой местечкового футбольного клуба: чёрно-белый мяч с пририсованной к нему рожицей и ручками в перчатках вратаря на фоне ворот. — Вы в серединку… — она указывает куда нам лучше встать. — Та-ак… А я к вам влезу. Мы надеваем счастливые улыбки, корреспондент присаживает и щелкает нас на камеру, затем отбегает и делает еще один кадр. — Как впечатления от Красноярска? — он включает диктофон, когда дети, наконец, уходят. — Прекрасный, гостеприимный город, — Андрей обводит рукой ветхий стадион, виднеющийся интернат и панельки через дорогу. — Всегда рады сюда возвращаться. — Был ли у вас уже опыт работы с такими учениками? Насколько сложно с ними работать? — Это наш первый опыт, но надеемся, что не последний. Если мы смогли хотя бы чуть-чуть развлечь ребят, добавить в их жизнь радостных моментов, то можно считать, что со своей задачей мы справились. — А как вы считаете, недавний скандал в женском одиночном… — Виктор резко переключает тему. — Мы не являемся экспертами по женской одиночке, поэтому никаких комментариев не даем, — с улыбкой пресекаю его я. Эх, Витя, Витя, ты настоящий журналист и не сдались тебе наши выкрутасы перед беспризорными пацанами. Женское одиночное — вот что растащат на заголовки и кликбейты. Растащили бы, но я такого счастья ему не доставлю. Андрей согласно кивает. Я знаю, что это одна из немногих вещей, в которых мы солидарны. — Давайте тогда блиц-опрос для наших читателей, — Витя, заметно погрустнев, решает продолжить интервью. — Собаки или кошки? — Собаки, — не думая отвечаю я, мысленно отключаясь. Остальное ляпаю на автомате и надеюсь, что это не слишком будет выбиваться из массива прошлых интервью. Такси сигналит, ожидая нас у входа на стадион. За то время пока мы тут были, трактор расчистил метровые сугробы, и теперь не нужно садиться у школы. Мы едем с Андреем в отель. Он влезает на переднее сидение к водителю, я влезаю сзади. В отражении бокового зеркала виднеется довольное лицо моего партнера. Он поворачивается, демонстрируя мне экран с нашими фото. Я поддерживаю за руку трясущегося мальчишку, возле него в это время собралась кучка других ребят. На фоне снежок, закатное солнышко, красота, да и только. — … Тут криво вышла… — он прищуривается и чуть подкручивает настройки на фото. — Ладно, так сойдет. Он листает перед мои носом оставшиеся фотографии. Телефон негромко пиликает, я на долю секунды вижу кусочек сообщения. Сестра: … даже племянницу не поздравил… Андрей отдёргивает телефон, его лицо перекашивает гримаса, а палец с ожесточением смахивает уведомление. Он разворачивается ко мне спиной, больше не показывая мне экран телефона, лишь рассуждая вслух то ли со мной, то ли сам с собой. — Думаю репостнуть ее себе, — он задумывается. — Может, пожертвуем часть денег с призовых в какой-нибудь фонд… Неплохо будет для имиджа. — Все и так знают, что ты безупречный, Андрей, — жму плечами я. — К чему еще лишние усилия с благотворительностью? Он ничего не отвечает, лишь посмеиваясь над моей глупостью.