Статистка

С утра у входа в дворец спорта, на льду, щедро посыпанным песком, стоит небольшая кучка девушек лет 20. Неоновые пуховики делают их похожими на стайку волнистых попугайчиков, а склоненные к телефонам головы добавляют нахохленный вид. Над их головами покачиваются шуршащие шары с поздравительными надписями, чуть дальше, рядом с сугробами, где снег почище, стоит большая корзина с белыми лилиями. Привычной пластиковой упаковки нет, тяжелый сладкий запах цветов не растворяется в морозном воздухе, оставаясь в нем словно подсолнечное масло в стакане воды. Лера проходит ко входу раньше меня, и девушки решают не упустить шанс сфоткаться с маломальской знаменитостью. — Как похудела… — одна из них с удивленным лицо обрисовывает силуэт женской фигуры, когда за Лерой затворяется дверь, — на Европе еще щекастенькая была. — Писали, что она на порошках теперь сидит. А на них, когда наступает жор, отекаешь. — Кто писал-то? — к диалогу недовольно подключается еще одна девчонка, явно неравнодушная к моей сопернице. — Да вот он, всегда инсайды сливает, — они все вместе утыкаются в один телефон. Я вежливо покашливаю, заставляя девушек оторваться от экрана. Они быстро спохватываются:. — С днем рож-де-нья! — поклонницы скандируют нестройным хором и протягивают мне тяжелую корзину. — Спасибо-спасибо, — раскланиваюсь я, перехватывая двумя руками витую деревянную ручку. На снегу остается темный пепел, осыпавшийся с тычинок. — Понравился наш подарок? «Можно было и деньгами», — почти вырывается у меня, но я вовремя прикусываю язык. В этом году только цветы, и в этом виноват то ли кризис, то ли теория заговоров, то ли некая Надежда Семенова, расписавшая под всеми постами в группе, почему она разочаровалась во мне и больше не собирается меня спонсировать. — Конечно, — я усмехаюсь своим мыслям. — Алена, только пожалуйста, хватит заводить фейки. Мы устали вас банить, — самая смелая из них, вероятно, ответственная за это мероприятие, выпаливает заранее подготовленную фразу. — Да, я… Спасибо… Тренировка… — показываю свободной рукой на дворец. Пока не начало печь щеки, влезаю по лестнице, удерживая корзину, поддеваю дверь носком и вползаю внутрь. Дверь захлопывается, оставляя недоумевающих фанатов, все еще сжимающих в руках веревочки от поздравительных шаров, одних на улице. А в столице поклонники поспокойнее, здесь люди говорят, что думают. В коридоре уже толпится народ. Кто-то расстроен от того, что начало тренировки затягивается (этот кто-то – мой партнер), кто-то едва заметно бесится из-за толкучки и репортеров (мой партнер снова в их числе), кто-то лезет ко мне со слюнявыми поцелуями (Андрея среди них, к счастью, нет). — Ну так что Алена, в какой ресторан идем? — любители поесть нахаляву не отстают от меня с расспросами. — Ни в какой, — отмахиваюсь я, — в столовой столы сдвинем и посидим. — Проходим все в зал, там свет лучше. Потом поснимаем всех фигуристов на катке, — репортеры собираются убить сразу двух зайцев: снять материал и о подготовке, и о дне рождения. — Только не как в прошлый раз. Сегодня — полчаса и хватит, завтра уже улетаем в Пекин, — Охламонов забирает у меня верхнюю одежду. В зале устроена настоящая фотозона: над потолком висят воздушные шары, в том числе и две золотые цифры: двойка и девятка, в ведрах и покоцанных вазах стоят букеты. К ним подтаскивают и новую корзину. Мне снова вручают куртку и выталкивают за дверь – по задумке меня ожидает сюрприз. — Можно было, наверно, и с болельщиками снять, — напоследок бросаю операторам. — Не волнуйтесь, уважаемая, — они не обращают никакого внимания на мои предложения, — мы профессионалы, сделаем все в лучшем виде. — А потом нарежем и после Игр фильм сбацаем, — мечтательно протягивает один из них. Разыграв удивление, восторг и немалую толику смущения мы переходим к интерактиву. — Алена, а покажите нашим болельщикам ваш паспорт. Боимся, что не поверят, что фигурка – это не только спорт маленьких девочек, — телевизионщики уже не знают, как вывернуться, чтобы развлечь искушенного зрителя. С улыбкой до ушей лезу во внутренний карман куртки и разворачиваю красную книжечку фотографией к объективу. На фото мне двадцать, сейчас я на девять лет старше, но вряд ли умнее. — Не спрашивайте фигуристку о ее возрасте, — Андрей целует меня и протягивает вытянутую коробочку, обитую алым бархатом. Я ахаю. — Наша маленькая традиция, — говорит он в камеру, еще раз нежно поцеловав меня в щеку, — каждый год на день рождения я дарю Алене украшения с ее любимым аметистом. Прекрасный минерал, — тоном профессора продолжает Андрей, — оберег всех, кто родился в январе. Оператор приближает объектив почти вплотную коробочке, затем ставит ее на подоконник и берет другой ракурс. — Ну же, наденьте, сейчас такой кадр будет, — корреспондент в восторге жестикулирует. — Пожалуй, я сам надену ей цепочку на шею, — подмигивает Андрей, — когда останемся наедине. Он аккуратно забирает коробочку и прячет руки с ней за спиной. —Алена, будем ждать фотографий с новым украшении. — Думаю, что оставим это между нами. Маленький красный гробик пуст, на его тканевом ложе нет ни тонкой серебряной цепочки, ни розоватого с фиолетовыми вкраплениями дорогого кварца. В нем нет даже дешевой пластиковой бижутерии, продающейся на рынке. Даже кольца из шоколадного яйца! Маленькие квадратные, вытянутые прямоугольные, круглые с обивкой всех цветов, но обязательно пустые – особая ежегодная форма садизма. Подарки – это очередной пиар-ход, фото для соцсетей, не больше. Столы сдвинуты, на них в лучших традициях русских застолий положена старая белая скатерть с кружевом по краю. Хотя белой ее можно назвать с большой условностью, на ней тут и там расплываются желтоватые пятна неотстиравшегося жира. Сверху на скатерти положена прозрачная клеенка. По краю – ряд плоских разномастных тарелок, под каждой из них подложена салфетка. Последний раз такой антураж я видела у бабушки на юбилее. Рядом с тарелками стаканы для сока и лишь пара рюмок, раз празднуем под надзором тренеров, то и алкоголь только для них. Рацион не поражает разнообразием: пара овощных салатов, заправленных йогуртом, отварное мясо и картофель, густо посыпанный укропом, чтобы придать ему более полезный вид. Вместо конфет и торта зерновые и протеиновые батончики. Дешево и сердито, в духе Алены Колесниковой – пусть скажут спасибо и за это. Охламонов поднимается, чтобы сказать тост. — Алена… — он едва заметно утирает набежавшую слезу, — вот и еще один годик прилетел. Ты пришла к нам девчонкой, а сейчас уже взрослая женщина. Что тебе пожелать… Здоровья в первую очередь, ты, как-никак, спортсменка, счастья в личной жизни. Чтобы вы жили дружно, — он кивает на Андрея, — чтобы радовали нас на льду подольше, чтобы… — В общем, чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось, — скороговоркой подытоживает Кирилл, партнер Колокотовой, — Ура! — Ура-а-а, — стаканы с морсом и компотом из сухофруктов сталкиваются друг с другом, издавая тонкий звенящий звук. Звук бокалов поочередно сменяется шансоном и веселыми мотивами из 80-х и 90-х. Макар и Кирилл танцуют, то прижавшись, словно влюбленная пара, то притоптывая на месте, пародируя подвыпивших тренеров. Дима вертится рядом с ними, снимая происходящее на камеру. Снова включается медляк, делая их в лучах цветомузыки особенно забавными. Кирилл — единственный, кто приоделся на наши посиделки, хоть и выглядит словно только что после проката. На нем очень похожая белая рубашка, брюки, туго облегающие подкачанные ноги. Заменить лакированные носатые ботики на коньки и можно отправлять катать танго Роксаны. Он вообще настоящий испанский мачо с бородкой, достойный партнер знойной Колокотовой. И коня на скаку остановит… Быка то есть. Макар же едва дотягивает ему до плеча, если считать с прической, то чуть повыше. Свободный серый свитер и светлые джинсы, словно датчанин из статьи «все, что нужно знать о хюгге» – уютный, приятный, простой, при этом достигнувший какой-то непонятной гармонии, от того и не вписывающийся в российские реалии. Он существовал параллельно мне столько лет. Со своими еще можешь переброситься парой слов — с Машкой, с Лизой. С чужими, которых видишь пару раз в год — пришёл, отработал и всё. Может быть, Макар бы просуществовал так еще дольше, если бы… Но пока я не хочу углубляться в анализ, мне достаточно того, что его глаза улыбаются мне, а я готова улыбаться им. — Странное решение, праздновать сегодня. Завтра вылетаем, — Лиза сидит рядом, но я не понимаю, говорит ли она со мной или сама с собой. — Когда место на подиуме зарезервировано, можно хоть перед произвольной, — я недовольно отрываюсь от Макара. — Ну да, — усмехается Лиза в тон мне. — Мы тоже не вечные, уйдем когда-нибудь, — я обнадеживаю ее. — Да не хочу я так, — Лиза морщится. — Мой отец — бывший лыжник. Не самый известный, но это и не важно. В лыжах все предельно просто: кто первый пришел, тот и выиграл, но у нас… Существуют компоненты, которыми можно, как угодно, манипулировать. Мастерство катания, представление, композиция – что это такое, если не субъективность в чистом виде? — Лиза ногтем разглаживает упаковку от батончика, начиная складывать из нее что-то, — может быть мне нужно было выбрать другой спорт, где все прозрачнее. Без грибов за выслугу лет, очередей на пьедестал, манипулирования и интриг. Я вспоминаю ее лайки. — Звучит немного двулично от человека, который высоко оценивает хейтерские комментарии про других спортсменок. — Извини, — Лиза грустно хмыкает, — обычно я умею держать себя в руках, но столько навалилось. Спина Димы, отбор на Игры, серебро Европы, которое мы сами отдали… И тут ты с золотой ложкой во рту, — она комкает фантик, превращая фигурку в бесформенный комочек, и погружается в воспоминания, — А раньше была нехватка льда, тренировки на массовых катаниях… Знаешь, когда по кругу катается куча людей, а ты с тренером и еще с разновозрастными детьми ютишься в уголке. Пытаешься что-то прыгнуть, как-то повращаться, но места для разгона нет. Я же одиночницей хотела стать, но какие в таких условиях прыжки? — Никаких, — грустно соглашаюсь я. — И я сама себя ненавижу за то, что продолжаю вариться во всей грязи. Мы с тобой просто часть системы, от этого никуда не деться. Мы замолкаем. — Остается только работать и верить, что лучшие времена еще впереди, — Лиза встает и тянет Диму за синий свитер. Коротко кивнув, он уводит ее из зала. Я хватаю чью-то оставленную рюмку, на дне которой еще плещется водка, и одним махом выливаю в себя. Лететь на Олимпиаду, понимая, что чья-то мечта рухнет, будь то Маша, Лера или Лиза. И лишь я – последний герой, ставшим победителем еще до начала игры, вечный обладатель тотема, защищающего от вылета. Я забираю себе чужую мечту, и все всё понимают. — Чё сидим грустим? — не в меру веселый Кирилл вытаскивает меня на импровизированный танцпол. — Неужели накатил перед праздником? — я принюхиваюсь словно ищейка, пытающаяся напасть на след, — И даже с именинницей не поделился, зараза! Кирилл, не отпуская мою руку, приближается к колонке и прибавляет громкость. Музыка начинает почти долбить по ушам. — Ты пил? — я пытаюсь перекричать музыку, но не выдать его секрет. Кирилл не слышит, лишь сильнее вертит меня в разные стороны. Я не выдерживаю, хватаю его за футболку и подтаскиваю к себе. Наши лбы почти соприкасаются, а рты настолько близко, что я улавливаю перегар. — Значит пил и сюда не пронес, — шиплю я. Кирилл хлопает глазами, дыша на меня словно в алкотестер. Он уже достиг кондиции и готов отпустить сальную шутку. Тут его глаза сужаются до размера щели, лицо перекашивает пьяная злость. — Тварь, — заплетающимся языком произносит он. Кирилл смотрит вдаль, уже не обращая внимания на меня. Я оборачиваюсь и вижу, что привлекло его внимание. Андрей склоняется к Маше, что-то шепчет ей, наматывая на палец прядь кудрявых густых волос. Ее широкий лоб блестит от пота, пальцы нервно вертят вилку. Маша сжимает челюсти, но не отодвигается от него. — О, бля, урод, — подвыпивший Кирилл выпускает меня из рук, заставляя почти упасть. Он направляется прямо к ним, пошатываясь в скользких кроссовках по плитке. Маша вскакивает, подлетает к нему, демонстрируя невероятную ловкость на шпильках и зажимает рот ладонью. Ее губы умоляющее движутся, без слов понятно, что она хочет от своего партнера. Кирилл пытается вырваться, а она лишь сильнее убеждает его не лезть. По лицу Маши текут ядовитые слезы, разъедая все на своем пути, оставляя после себя грязные полосы. А Андрей даже не смотрит на них, промокает губы салфеткой и откидывает ее на тарелку. — Что происходит? — Каминская стучит каблуками в наши сторону, а Лидочка выключает музыку. — Что за шум, а драки нет? — пьяненький Охламонов не понимает, что происходит, посмеиваясь над всем, как над знатной шуткой. — Да ничего, ничего, — Машка острыми когтями подхватывает с тарелки бутерброд, отправляя его в рот Кириллу. Он давится сухой булкой, и кашель немного разряжает ситуацию, — нам уже в номер нужно, и так засиделись. Каминская провожает их усталым взглядом. Я выискиваю Макара, но они с Лерой когда-то успели уйти. Все мои однокомандники разошлись, а подвыпившие тренеры снова танцуют и веселятся под свои любимые мотивы. Я беру какую-то бутылку из-под стола, засовываю ее под широкий свитер, выскальзываю за дверь. Стекло бутылки неприятно холодит кожу, но жидкость в ней меня согреет. Если я не могу найти Макара, то пусть меня отвлечет алкоголь. Я шатаюсь по полупустом корпусу, сжимая под кофтой бутылку. Лампы не горят, но в коридорах сумрак от света фонарей за окном. Звуки из столовой становятся все тише, а постукивания швабры об ведро и отпечатки шагов по мокрому полу все отчетливее. Открутив проволочку, я придерживаю деревянную пробку, чтобы избежать хлопка. Бутылка согласно выплевывает ее мне в ладонь. Я картинно подношу горлышко к губам. Сладкая шипящая жидкость льется в желудок и свербит в носу. Химозный аромат клубники дает по мозгам, но как-то совсем не по алкогольному. Подношу бутыль к окну, на темной наклейки блестит надпись «безалкогольное шампанское». Назло всем на свете делаю еще огромный глоток и еще пять минут зло икаю, рассматривая снежинки за окном. Черт, даже в свой день рождения я не могу напиться и забыться от всего этого. Хотя бы бутылкой шампанского. Выкинув недопитую жижу в мусорку, я ощупываю карманы. Если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет в круглосуточный ларек. Но и до ларька, видимо просто так не добраться. Я шлепаю по карманам, параллельно воя от несправедливости – паспорт где-то затерялся. Набираю Колокотову. Она берет трубку не сразу, отвечает неохотно и с ленцой. Мне бы ее не трогать, но сейчас меня не тревожит ее тонкая душевная организация — В вещах твоих пошарить? Слышу, как Машка со вздохом поднимается и направляется куда-то. — Нет, стоп, — торможу я ее, — смотри на тумбочке. Если его там нет, то я скорее всего в зале забыла. — Угу, — равнодушно соглашается Колокотова, шурша на заднем фоне. — Нет ничего, — моя соседка, не дождавшись ответа, отключается. Я взбегаю по ступенькам, шлепаю пропуском по валидатору и несусь к залу. В коридоре уже потушили свет, но дверь в зал приоткрыта, узкая щель светится. За дверью слышу едва заметное шевеление, достаточное чтобы понять, что есть человек. Слава богу, там моет уборщица, и мне не надо возвращаться на вахту за ключом. Делаю глубокий вдох и выдыхаю, пытаясь восстановить дыхание. То, что я вижу, намертво впечатывается в мою память. Там он и одна из местных девочек, чье имя я не знаю. Она стоит на коленях, лицо серьезное, сосредоточенное. Глаза прикрыты, веки чуть подрагивают, губы плотно сжаты, с щек еще не сошла детская припухлость. Через плечо перекинута жидкая косичка. — Давай, а теперь ты медленно поднимаешь руки.… Нет, не так, — он присаживается на корточки сзади нее и ведет кончиками морщинистых пальцев от паха, через живот, по груди. — Проводя по телу, — Повтори… Нет, не открывай глаза, не выходи из образа, — он жадно впивается взглядом в ее отражение в зеркале. — А-а-ах, — тихий крик ужаса вырывается из моего рта. Они поворачиваются на меня, девочка, очнувшись, вскакивает и проскальзывает через меня в коридор. Мои колени подгибаются, я сползаю вниз по косяку. — Аленушка, ты что ли? — в его голосе ни капли страха, — вот мы с тобой и остались одни. — Вы… — у меня перехватывает дыхание. — Я, Аленушка, Я, — он, старчески опираясь, присаживается на стул. — Как ты меня когда-то любила, за что же сейчас избегаешь. — Я никогда вас не любила, — цежу сквозь зубы я, — Вы… Я всем расскажу… — Что расскажешь, Аленушка? — его голос холодеет. — Как девчонкой влюбилась в хореографа и напридумывала себе невесть что? — Я не придумала, ничего не придумала, — хватаю с тумбы паспорт и сжимаю его в руке. — То, что я видела сейчас, еще одно доказательство… — Доказательство чего? — он обрывает меня. — Того, что хореограф безвозмездно, в свое свободное время помогает талантливым ученикам. До меня доходит, что мы с неизвестной девочкой не одни. Ученицы приходят и уходят, нескладные, с раннего детства, приученные к строгой дисциплине и полной покорности тренеру. Они молчат, боясь оказаться неблагодарными и ленивыми, рассыпаются в благодарностях своим наставникам в интервью. Делают все, что попросят, ведь только кровью, пóтом и слезами можно добиться победы. Спорту нужны жертвы, а спортсменки без тени сомнения готовы лечь на алтарь. — Не порть себе репутацию, — он дружелюбно оскаливается, — тебе еще Олимпиаду выигрывать. Я вспоминаю, что к чему, и это отражается на моем лице. Они мне никто, просто массовка из региона. Я не хочу… Я не могу в одну секунду лишиться всего, что у меня есть. Что я им предъявлю? Что. Я. Им. Предъявлю?! Воспоминания 15-летней давности? Эту девчонку за косу притащу? Хорошо, найду ее и вывалю напоказ это грязное белье. Что она скажет? Я вспоминаю себя в ее возрасте, мое «Это просто его работа»… Мы встречаемся глазами: хитрый, старый лис и маленький, дрожащий кролик, загнанный в угол. Хищникам всегда приятнее думать, что они — санитары леса, а не жестокие убийцы. — Все верно, Аленушка, — соглашается он, — всегда знал, что ты умница. Я предаю и этих безымянных девочек и тихо прикрываю за собой дверь.