Статистка

Разговоры в раздевалках становятся все реже и короче, а потом и вовсе пропадают. Переодеваемся, забираем бутылки с водой и салфетницы и выходим на лед или в зал. Молча едем в автобусе, Лера тянет Макара на противоположный конец. Словно лошади с шорами смотрим только вперед, не тратя ценный ресурс на лишние эмоции. Топоры войны зарыты до того момента, пока имя одной не окажется на строчку выше другой. Лера фокусируется на команднике, Лиза — на принятии непопадания туда, я — на желании высекать на стене отметки до окончания Игр. Бесцветной тенью проскользаю мимо Макара, знакомый-незнакомый номер больше не звонит. А вот Лена звонит все чаще. Я отмокаю в ванной после вечерней тренировки, она на громкой связи вещает мне, гуляя с ребенком. Ей скучно в декрете, меня ее нудные разговоры уже не бесят. Она рассказывает мне о поликлиниках и курсах перед школой, я мычу, соглашаясь с ней во всем. Теперь я эксперт по коликам, ветрянке и покупке слюнявчиков, а она только рада снабжать меня тоннами информации. Дружить просто, когда совсем нечего делить. Старая мопсиха перехватывает меня на выходе из зала. Она сопит мне в ухо, обдавая меня тяжёлыми духами. — Алёна, укольчик сегодня вечером сделаешь? — Почему шифруемся? — пот смешивается с одуряющим запахом гвоздики и перца. Я консервируюсь в нем, и беглый взгляд на свое покрасневшее лицо напоминает мне о банке маринованных помидоров. — Мы на Играх, будут тут ещё все шушукаться, что Звонова при смерти, — преувеличивает Лидочка важность своей персоны. Дорога домой превращается в настоящее испытание. Шепот Димы с Лизой за спиной приглашает меня развесить уши, но я сопротивляюсь. Не по соображениям этичности, а потому что меня до отрыжки все достали. И все же не выдерживаю, убавляю звук в наушниках и откидываюсь назад. Послушаем, что сегодня на повестке дня. — Если страна возьмет золото, то я буду только рада, — вылавливаю кусок разговора. «Да ну?» — недоверчиво кривлю лицо я, делая вид, что печатаю смс. Лучше бы обсудили кто с кем спит. — Да ну? — в тон мне хмыкает Дима. — Для меня моя родина это не пустой звук, — Лиза отвечает нам на наше сомнение. — И моя совесть тоже. — Эх, Лизка, я твой балласт. — Ты мой партнер. Я раздраженно давлю на кнопку прибавления громкости. Вжимаю ладонями наушники в самую глубь пока звук не начинает долбить по мозгам. Дожить от Лидочки до командника, от командника до лички, от лички до билета домой. Никогда не видеть этих людей и не показывать им недоразумение, которое словно в насмешку выиграет эту Олимпиаду. Лидочка ложится на живот, стаскивает штаны и панталоны. Вы можете быть сколько угодно заслуженным тренером и хореографом, но обычной старческой задницы вам не избежать. Аристократка, сама того не желая, очень близка народу. — Что вчера случилось? — У нас короткая, у Фадеевой и Елисеева произвольная, — я провожу ногтем по дряблой коже, расчерчивая квадраты, и засаживаю иглу в верхний из них. — Вам тоже это сообщили. — Меня интересует, что за концерт ты там устроила? — Лидочка поворачивает ко мне голову. Лекарство медленно скрывается под кожей. — Так вы все и так знаете. — Надеюсь, что это было в первый и последний раз, — предостерегает меня хореограф. — А то кончишь как Колокотова, посмешищем, — она крутит пальцем у виска. — Ты как-то держи себя в руках. Иностранцы вон, по психологам все ходят. — Может быть мне нужно к нему подходить? — нерешительно добавляю я, не улавливая иронии. — Ты что, сдурела? — Лидочка дергается, и я с неудовольствием отмечаю, что останется кровоподтек, — Там тебя транквилизаторами накачают и все. Это все дурь, надо самой справляться. Есть побольше овощей, быть на свежем воздухе... — Спортом заниматься, — подсказываю я. В моем номере тихо. В полумраке виднеется скромный набор фурнитуры: шкаф, свежая и перестеленная по струнке кровать, кресло и бардак на прикроватной тумбе. Смотрю на потухший экран телефона. Тупая Лена с ее тупым мужем и отпрысками укатили в какой-то в развлекательный центр. — Дитям низя пастаяна фидеть ф четылех фтенах, — передразниваю ее, корча гримасу. Потом заболеют и будет мне их платки с зелеными соплями тыкать в камеру. Падаю в кресло, откидываюсь и барабаню пальцами по краю подлокотника. Цифры на вновь ожившем экране говорят о том, что спать еще рано. Брожу из угла в угол, заглядываю в окно. За окном бегут вниз и вверх фуникулеры, в коридоре переливаются голоса, у меня глухо. Комната отдыха на нулевом этаже, рядом со спортзалом, открыта круглые сутки. Перепрыгиваю со ступеньки на ступеньку, сжимая взятый в фойе журнал с фото Олимпийских объектов. Прикладываю пропуск, ручка поддаётся мне. Легкий стук встречает меня на входе. Ритмичные тук-тук-тук, пластмассовый шарик чеканят об ракетку. Здесь играют в соло и не ждут меня. Губы шевелятся, подсчитывая число соприкосновений двух поверхностей: оранжевой, пластмассовой и красной, деревянной. Карие глаза гипнотизируют шарик. Разворачиваюсь на каблуках, намереваясь беззвучно уползти в свой номер. — Алена, может хватит уже? — несется мне вслед. Ладонь перехватывает шарик, прерывая серию. Не смотрел, но почему-то все прекрасно видел. — Хватит что? — Хватит бегать от меня. Я облокачиваюсь на край стола. — Я не бегаю. Поверь, я даже на тренировках не фанат пробежек, — уверяю его. Маленький задравшийся кусочек кожи у ногтя никогда не был таким интересным и привлекательным. — Сыграем партейку? — он передает мне ракетку. — Я извинюсь перед ней, — фокусируюсь на шарике, летающем между ракеток, не осмеливаясь поднять взгляд. — То, что я сделала было… чересчур. — Извинись, пожалуйста, — не спорит он. — Ее я тоже не оправдываю, но ей сейчас очень тяжело. Не хочу ныть о том, какие мы бедные-несчастные, нас то включали в сборную, то нет. А, блин, — Макар приседает, чтобы подобрать улетевший шарик. — Но она прошла через мясорубку. Кто-то справляется, кого-то переклинивает. А я верю, что ты точно можешь с этим справиться. — Я тут хороший совет получила. Нужно просто мыслить позитивно и все пройдет. — Лидия Васильевна? Угадал? — уголок рта взлетает вверх. — Кто же еще. Удары продолжают гонять шарик из стороны в сторону. Журнал забыт и валяется где-то под ногами. Глянцевые картинки потом подберут и сунут в мусорку при уборке комнаты, а факты об Олимпиаде останутся нечитанными. Я полностью включаюсь в игру. Кровь разгоняется, согревая ледяные кисти и ступни. — И ты меня простишь? — в лоб. — А мне за что тебя прощать? Я знаю, что тут не весёлые старты и не «победила дружба». Плечи сводит судорогой. Я передергиваю ими, чуть-чуть отпускает. «Не верю», —шепчет Станиславский внутри меня, а я старательно заталкиваю ему кляп в рот.