Статистка

Начинается церемония вручения медалей. На сцене выставлен пьедестал, национальные флаги еще опущены, но во время исполнения гимна их поднимут. Площадь, где проходит церемония, заполнена народом, я щурюсь, чтобы увидеть хоть кого-нибудь знакомого, но все лица расплылись, словно за мутным стеклом. Gold medal and the Olympic Champions from Russia Alyona Kolesnikova and Andrey Larionov. Мы запрыгиваем на пьедестал, махая безликим зрителям. Пожилой мужчина приносит нам медали, но… почему их три? Он поднимает лицо, и я вижу, что это хореограф. Он улыбается дедовской улыбкой, надевает на себя золотой кружок, похожий на крышку от консервированного горошка. Безликие заходятся в аплодисментах, а Андрей помогает ему влезть к нам на верхнюю ступень пьедестала. Хореограф заносит ногу на ступень, ухватывается за руку Андрея и вот уже стоит между нами, рассылая воздушные поцелуи в толпу. Он прижимает нас к себе. Я просыпаюсь в липком поту. Остался последний рывок. Выкидываю упаковку в мусорку, запихивая подальше вниз, ампулу и шприц обматываю куском бумажного полотенца и кладу в ящик стола. На тренировке у Андрея разъезжаются ноги, но я слышу только «Алена, Алена, Алена» на всю арену. — Соберись, — тренеры смотрят на меня, как на нашкодившего котенка. Андрей, весь зеленый, стоит рядом, вливая в себя литры воды. Нам завтра катать произвольную. — Но это не мои косяки! — я устало облокачиваюсь, почти ложусь, на бортик. Охламонов постукивает чехлами по нему рядом со мной, заставляя подняться. — У нас прогон, что ты встала и уставилась на него? Надо было продолжать, — мой тренер осуждающе качает головой, а затем обращается ко всем. — Перерыв десять минут, затем опять прогоним произвольный танец. Алена, пошли пройдемся. В коридоре Охламонов ощупывает себя в поисках пачки сигарет. Он не знает, с чего начать, а его молчание раздражает меня еще больше. — Почему вы с ним сюсюкаетесь? Я могу принять любовь фанатов, поклонение Лидочки, но Охламонов.… Почему он так себя ведет? В его голосе уже нет той робости или заискивания, с которой он обычно общается с Андреем. Его голос мягкий, словно он говорит с неразумным ребенком. — Ты разве не видишь, что чем ближе произвольный танец, тем ему хуже, — Охламонов приобнимает меня за плечо, — Ты сильная девушка, наверно одна из самых сильных спортсменок, а для него это вся жизнь. Пан или пропал. — Я сильная, потому что мне все равно на титулы? Или, может быть, потому что я лошадка, на которой можно ездить всем,кому не лень? — огрызаюсь я. — Алена, опять перегибаешь палку, — выговаривает мне Охламонов. — Ты слишком очерняешь Андрея, словно он и не человек вовсе. — Но вы уже более 10 лет нас тренируете, неужели вы не видите? — я стискиваю зубы, пока мои челюсти не сводит. — Вижу. Я уже сам не знаю кому верить и кого защищать, — слова из него несутся быстрее, чем я успеваю их переварить. — Он грубый парень, да… Иногда слишком, но его целеустремленность, любовь к катанию перекрывают многое. Он живет спортом. А ты… Ты моя любовь и тренерская боль. Я нужен ему, а тебе нет. Все, что я пытаюсь дать тебе, ты терпишь, стиснув зубы. Я инстинктивно расслабляю челюсти. Охламонов выдыхает, впервые произнеся такую длинную речь. Он наконец находит пачку, вертит ее в руках и снова засовывает в куртку. — Ты уж…прости старого, — неловко добавляет он. Я не верю своим ушам. Святослав Юрьевич прижимает меня, и поток соленых слез смешивается с запахом сигарет. Тонкая прореха в груди растет, заставляя меня почувствовать давно забытую, почти физическую боль. Я делаю глубокий вдох через рот, но тем сильнее колет за грудиной. — Подумай над тем, что я сказал, — Охламонов направляется обратно к выходу на лед. Чистая боль без примеси зависти или злости наполняет мою душу и тело. Я уже не останавливаю слезы, стекающие по моему лицу. — Почему вы так со мной, — шепчу я, принимая, что не имею права на эти слова. Как же глупо. Все, что я загоняла подальше, маскируя насмешками, пытаясь компенсировать деньгами или просто игнорируя, всплыло на поверхность, стоило лишь задеть нужную струну. Даже Охламонов… Я не могу жаловаться, потому что я часть всего этого. Я ничем не лучше Андрея, но мне так хотелось… Хотелось верить, что мой тренер будет всегда рядом. Но и его вере в меня приходит конец. — Подождите, — я одним прыжком догоняю его и разворачиваю к себе. — Он поднимал на меня руку. Ни один раз. Олхамонов низко склоняет голову, избегая моего взгляда. Он снова начинает шарить по карманам, в поисках сигарет. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет. — В-вы знали… вы знали, — не могу поверить я. — Вы все знали! Тут меня осеняет. — А Наташа Абросимова… Мама Лизы же видела, как он ее… — Никто не пойдет против Федерации, — сдавленно отвечает Охламонов, — Его мать добилась бы того, чтобы всем перекрыли воздух. Мы делаем вид, что ничего не произошло. Я выполняю все, что от меня требуется: здесь натянуть носок, там чуть додержать позу. Сделать на завтрашний прокат макияж чуть ярче? Конечно, что угодно. Они мои тренеры, я их ученица, не больше и не меньше. Это мои проблемы, что я рассчитывала на что-то большее. Я запираюсь в своем номере с надеждой побыть со своими мыслями. За последние дни произошло слишком много всего, мне столько нужно принять и отпустить. Я набираю ванную кипятка и залезаю в нее. Опускаюсь поглубже, пока вода не доходит почти до носа, и рассматриваю свои красные торчащие коленки. В голове пусто. Я выныриваю, откидываю голову на бортик и прикрываю глаза. Зеркала запотели, воздух горячий и влажный. Я начинаю дремать. Черт, Лидочка с ее больным сердцем. Наспех вытеревшись полотенцем, отправляюсь в комнату. Я поспешно отламываю носик у ампулы, ввожу в нее шприц, а потом выгоняю из него пузырьки воздуха. Короткий, но сильный стук. Открываю дверь, обнаруживая в коридоре Андрея прямо с улицы, в теплой шапке и перчатках. Он сразу заходит в номер, закрывая за собой дверь. — Не забудь лечь сегодня рано. Никакого траханья с Макаром, никаких булок из столовой… — методично перечисляет он, не утруждая себя даже обратиться ко мне по имени. Он стоит в дверях, занимая весь проем, и отчитывает меня, как ребенка. Я в футболке, трусах и отельных тапочках. Моя голова еще мокрая, на лице еще не высох крем. Ему и в голову не приходит, что он вломился туда, где его совсем не ждут. Я чувствую, как моя кровь начинает закипать. Какого это, перевернуть чужую жизнь и знать, что тебе ничего за это не будет? Я отдала все: свое детство и юность, свое тело, свою личность, свою честь и совесть. У меня нет больше ничего кроме связки медалей и денег, которые я так желала заполучить. Нет даже личного пространства, в котором я могу прийти в себя. Ненависть просто застилает мне глаза. Сколько можно? Сколько можно?! — Зачем? Твоя мать нам уже и так победу купила. Если ты не видишь этого, то ты либо дурак, либо слепой. Но ты ни дурак, ни слепой. Ты просто гад, — я с силой выжимаю волосы прямо на пол. Крепкая мужская ладонь со всего размаха влетает мне в щеку. Я первый раз за все эти годы сказала это вслух. Эта мысль была со мной каждый день, но никогда не говорилась ему в лицо. — О, ты наверно чувствовала себя ничтожеством и хотела все бросить? — Андрей передразнивает меня. — И я тоже! Ты боялась сказать лишнее слово в интервью? И я тоже! Ты ненавидела этот спектакль на камеру? И я тоже! Только я не строил из себя жертву, — секундная вспышка проходит, возвращая на лицо привычную сосредоточенность, — Деньги не меняют того факта, что я пашу, как проклятый. Я хочу не просто быть победителем, я хочу чувствовать себя им. — Ты пытаешься свою сестру перегнать, — наугад тыкаю я, лишь бы сделать ему побольнее. Лицо Андрея вытягивается. — Это не мать… Это Лена, — я хохочу в голос. — Ты испортил людям жизнь просто потому, что вбил себе в детстве, что должен быть не хуже, чем своя сестра. Ну и бред, — я утираю слезы из глаз и не могу прийти в себя. — Ты думал, что всем есть хоть какое-то дело до спортсменки, закончившей больше десяти лет назад? Андрей молчит. — Нет, — шиплю я, — это только твое больное место. Никто. Никто и слова в твою сторону ни разу не сказал! Все только поддерживали. А знаешь, Лена тебя поддерживает и знать не знает про твои с матерью махинации. И просто будет рада тому, что ты выиграешь медаль. Потому что она хороший человек… — Лена бросила все, слабачка, — Андрей скрипит зубами, — ей все давалось легко, а она все просрала. Да какое образование, умоляю тебя! Залететь на третьем курсе, а потом закончить заочно. Это даже не вуз, а шарага какая-то. — Она выбрала другую жизнь и счастлива, не все должны класть свою жизнь на алтарь спорта. Лена победила, потому что прислушалась к себе, а не пыталась перегнать кого-то. Никакое количество тренировок, медалей и денег не сделают тебя победителем, пока внутри тебя живет маленький закомплексованный мальчик. Он дает мне выговорится, а потом спрашивает. — Ты настолько не любишь этот спорт? Даже после короткой ты ничего не почувствовала? Совсем ничего? — Нет, — мой голос хрипит, — я просто не люблю, я ненавижу. И я ненавижу тебя, Андрей, — уже тише добавляю я, — Какие бы травмы у тебя не были, насколько бы я сама ни гналась за деньгами. Ничто из этого не изменит моего отвращения к тебе. — Знаешь, что? — горько усмехаюсь я, — Тебе повезло, что я жалкая трусиха, иначе в твоей крови уже плавала солидная доза чего-то запрещенного. — Что это? — он кивает на шприц, оставшийся лежать на тумбочке. — Кардиолаксан. Не тебе, не бойся, — я закрываю лицо руками, — это лекарство для Лидочки. — Надеюсь, тебе станет легче, — я слышу негромкий щелчок, словно кто-то снял колпачок и распахиваю глаза. Крик застывает у меня где-то в горле. Андрей загоняет себе в бедро иглу шприца и прозрачный раствор исчезает под кожей. Что мне делать? Мне нужно его остановить… Мне нужно его остановить? Андрей до конца вводит дозу и откидывает шприц. На месте инъекции образуется едва заметная точка, которая исчезает, когда Андрей закрывает его тканью штанов. — Лена была хороша во всем, причем безусильно, от природы. — О нет, только не это, — я со стоном хватаюсь за голову. — Давай без душещипательных историй о том, как тебя довели до такой жизни. — Не хочешь узнать, что привело к этому знаменательному моменту? — Не хочу, — я слабо отмахиваюсь, — Но когда ты меня спрашивал? Валяй. Падаю на кровать, и, закрыв глаза, представляю как по телу Андрея уже распространяется кардиолаксан. Он бежит по нему, наполняя его кровь живительной силой. Матрас чуть проминается, голос Андрея становится ближе. — Ты права про Лену, но не то, чтобы об этом сложно было догадаться. У моей сестры было все: хорошие правильные прыжки, минимальная преротация и почти всегда вдокрут, мягкое скольжение, хорошая растяжка и сильный организм, позволяющий легко переносить нагрузки и травмы. У неё, что называется был талант. И был я, чьё терпение и труд должны были все перетереть, но так и не перетерли. — Ты что-нибудь чувствуешь? — я прерываю его. — Не знаю, — Андрей прислушивается к своему организму, — кажется, сердце стучит быстрее, но я не уверен, из-за чего это. Он продолжает: — Но дело было не только в Лене, но и в тебе самой. Чем старше я становился, тем сильнее во мне разгоралась идея — слепить из тебя идеальную спортсменку, из нас идеальную пару. Доказать, что талант — это ничто, что все-таки можно достичь высот и без него. Пусть переломав себя изнутри, пусть в другой области, но доказать, что упорная работа творит чудеса. Ты была не просто белым листом, неизвестной маленькой девочкой. Ты была уже исписанным черновиком — неудавшаяся одиночница, предпенсионного по меркам фигурки возраста. С плохими навыками катания, с отсутствием чувства позы, с жёсткими негнущимися коленями. И в то же время податливая и покорная, как пластилин. Мой вызов и шанс добиться чего-то. Я надеялся, что ты увидишь, что я делаю все только для твоего блага. Я делал все только ради нашей пары, — набрав побольше воздуха, Андрей продолжает. — И долгое время тебе удавалось меня обманывать. Я правда думал, что за твоим молчанием где-то глубоко скрывается уважение. Потому что никто тебе не скажет правду так, как это делал я, и никто бы не смог тебя заставить работать так, как это делал я. Я сделал тебя чемпионкой Европы и Мира, думал, что заслужил хотя бы чуть-чуть благодарности. Но тогда, ночью на станции, у меня начали закрадываться сомнения. Они росли все сильнее и сильнее. И теперь мы тут, партнеры по преступлению. Закончив свою исповедь, Андрей уставляется на меня. Он желает мне лучшего. Хочет меня научить быть лучшим человеком и фигуристкой. На полном серьёзе верит, что меня только так можно меня перевоспитать. Становится противно, что где-то глубоко в душе я его понимаю. Старая школа только так и работает. Оскорбления и побои, чтобы вырастить спортсмена со стальным стержнем внутри. Заряженного на результат и не отвлекающегося на ерунду. Я должна быть выше этого, но не могу. Колокотова, удар чехлами по нежной голой коже, ледяная вода за шиворотом. Дура, сука, бездарная, посредственная, немотивированная — настолько часто, что я в это поверила. Не могу и не хочу. — Что, — усмехаюсь я, — ждешь какой-нибудь душещипательной истории в ответ? — Ну может быть ты хотя бы влюбилась в меня и терпела все из-за этого, — горько улыбается Андрей. — Деньги, — я укоризненно цокаю языком. — Я просто зарабатывала деньги. — Прости, Алена. — Нет, — просто отвечаю я.