Статистка

Ночь тянется бесконечно, я даже не пытаюсь уснуть. Меня тошнит, но два пальца в рот не помогают. Ощущение облегчения не наступает. Завтра, нет, уже сегодня, мы выйдем на лед под предпоследним номером и откатаем положенную программу. Получим поздравления от тренеров, а потом разрушим их репутацию и карьеру. Лидочка написала мне, что ей привезли лекарство раньше времени, и моя помощь больше не нужна. Я начинаю готовиться задолго до выезда на стадион. Тяну время, долго накладывая тон, черчу брови словно архитектор, вбиваю помаду подушечкой пальца. Я густо подвожу глаза, вот они уже кажутся чуть менее испуганными. Шиньон в пучок, облако лака для волос. Обвожу губы, заходя за контур, алый карандаш поддрагивает, но набитая рука делает свое дело — все получается с первого раза. Кармен в зеркале уже не по-цыгански спокойна. Я глубоко вдыхаю, её грудь вздымается одновременно с моей. Воздух разряжен, как в жаркий летний день перед грозой в детстве. Небо за леском уже чернильно-синее, где-то в далеке громыхает, но у нас ещё тихо. Непонятно обрушится ли в любую секунду ливень или все обойдётся. «Туча в другую сторону ушла», — охала моя бабушка и перекрещивалась. В этот раз ничего не обойдется, бежать некуда, нужно принять надвигающийся шторм. Я хочу позвонить маме. Она несколько раз сбрасывает, прежде чем у меня получается до нее дозвониться. — Мама, — я замолкаю. — Алена, я в зале суда с тетей Любой и ее Павликом. Что-то случилось? — спохватывается она, — Ты же не любишь перед прокатом говорить. — Нет, что ты, просто сейчас захотела услышать тебя. Удачи вам. — Моя хорошая, сильная девочка, — умиляется мама. — Это тебе удачи, ни пуха, ни пера. — К черту, — я отключаюсь и сразу набираю другой номер. Лена отвечает сразу же. — Ты уже встала? — удивляется она. — Я хотела позже тебе писать. — Я не ложилась. — Это ты зря, не накручивай себя. Отнесись к прокату как к выступлению на кубке Деда Мороза только с призовыми побольше, — ее голос, размеренный и спокойный, немного приводит меня в чувство. Почему-то особенно ценно, что сейчас она не говорит, что я лучшая фигуристка на свете и не обещает золотые горы. — Я передам Андрею. Лена замолкает. — Он звонил пару дней назад, после ритм-танца, — говорит она после небольшой паузы. — Расспрашивал про тебя, про того парня. Как его, Макар? — А что ты? — Я не знаю, как в данной ситуации мне трактовать то, что я услышала. Я прикрываю глаза и прижимаюсь лбом к столу. Как же мне сейчас холодно, от мозглого воздуха гусиная кожа на моих руках ужасно чешется. — Ничего, это твоя жизнь. Он не разозлился, что удивительно, даже передал привет моей дочке. Он словно хотел помириться со мной. — Думаю, что так и было. Мы все на эмоциях стали очень сентиментальными. Я была просто поводом начать разговор, — я вру, чувствую необходимость сгладить ситуацию для Лены. Она не знает, что ждет впереди, я хочу хотя бы на немного оттянуть неизбежное. — Андрей, он… он просто сложный человек. Не все так однозначно. Я уверена, что он любит тебя… В той манере, в которой может любить твой брат. Мы обе опять замолкаем, слушая тишину в трубке. Отель потихоньку просыпается, в коридоре уже слышны голоса и шаги, хлопают двери. Мне пора идти. — И я тоже люблю тебя, — говорю Лене напоследок. Она отвечает мне взаимностью. Мои глаза щиплет, и я втягиваю носом воздух, чтобы слезы не полились ручьем. Мелкая дрожь не покидает меня, когда мы едем в автобусе. Все можно списать на волнение перед судьбоносным стартом. Охламонов поглаживает меня по руке, но я выдираю её, отворачиваясь. Я сглатываю комок в горле. Я должна злиться на него или даже радоваться, но не могу, не могу! Тоня Хардинг недоделанная… Андрей спокоен, из наушников раздаются незатейливые мотивы. Мой партнер сосредоточен и молчалив, словно ничего и не было. Нет ни единого признака того, что его мечта скоро рухнет. Лидочка хвалит его за выдержку и говорит мне брать с него пример. Сколько раз слышали знакомые мотивы Кармен? Посчитайте, умножьте раз на сто, и вы получите то, сколько ее слышала я на тренировках и соревнованиях. Каждый раз мне прекрасно удавалось катать на автомате, но сегодня я чувствую, что наконец готова быть ей. Во время проката все кажется ненастоящим, какой-то дурацкой шуткой, а раз так, то кого и чего мне бояться. Алая юбка рассекает воздух, коньки режут лед. Я подпеваю и нервный смех вырывается от этого безумства. В конце я уже не слышу музыки, только хлопки в такт Хабанере. Сколько флагов, постеров, табличек с нашими именами. «Зачем? Вы ни черта не понимаете, идиоты. Ни в фигурном катании, ни в том, что творится за кулисами. И вы будете нас защищать, говорить, что этого просто не могло быть», — мысли путаются в голове, в которой живет Кармен. Они встают, зрители встают! Роняют пледы, подложенные под пластиковые сидения, чтобы не отморозить ничего и скандируют «Молодцы». Андрей никогда не был фигуристом одной программы. Он потрясающий Ромео, Призрак и теперь Тореадор, этого у него не отнять. Редко, кто в фигурке настолько входит в образ и оставляет всего себя на льду. И сейчас после проката, он выжат полностью. Андрей стоит на коленях, целуя лед, выглядя абсолютно жалко и беспомощно, я склоняюсь над ним. Все за, что он боролся не имеет смысла. Ударяю кулаками по льду и вскакиваю. Мы катимся к калитке, Андрей почти висит на моем плече, чувствую отдачу от его глухо долбящего сердце. Я крепко сжимаю кулаки. Тренеры встречают нас втроем, Лидочка отдает Андрею его чехлы и помогает надеть олимпийку. Свои чехлы я вытягиваю у хореографа, оставляя куртку ему. Мне нестерпимо жарко, точно не до еще одного слоя одежды. В КиК с нами он не идет, но, честно говоря, мне уже наплевать. Мы сидим вчетвером, переплетя руки, ожидая пока судьи сведут дебет с кредитом. Я осознаю, что это наше последнее соревнование. За эти десять лет Андрей всеми правдами и неправдами сделал меня чемпионкой России, Европы и Мира. А теперь и Олимпийской чемпионкой, пусть и на один вечер. Двести двадцать пять по сумме двух программ. ДВЕСТИ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ. Новый мировой рекорд. Первые с отрывом в 10 баллов, победители уже сейчас, даже несмотря на то, что еще катать Диме с Лизой. Им нас не догнать. Охламонов поднимает мою руку и машет ей залу. Мы идем к диванчикам, где ожидают результатов предварительные призеры. Я поражена, увидев там Леру с Макаром. — Молодец, — Андрей жмет руку Лере. — На себе вытащила. Макар обнимает меня, едва касаясь пальцами. Мы рассаживаемся по местам, мы лидеры, посередине, справа от нас американская пара, идущая второй, слева Хомячки. Макар, не отрываясь, наблюдает за тем, что происходит на льду и ни разу не поворачивается ко мне. Лиза с Димой катают произвольный танец уже второй год — распространённая практика в Олимпийский сезон позволяет экономить силы и время и отточить прокат до идеала. Это честнее,чем катать одно и то же под разную музыку, да и программа от известного хореографа, ставшая предметом зависти Машки Колокотовой, с каждым разом открывается по-новому. В фигурном катании не так уж и много соревнований в году: два этапа Гран-при, если повезёт, то финал, затем чемпионат страны, на котором разыгрываются путёвки на чемпионаты Европы и мира. Шесть выступлений, к которым бонусом раз в два года идёт командный чемпионат мира. Так, глаз не замыливается, и их танец смотрится свежо. Лиза почти не отыгрывает лицом, но её язык тела красноречивей любой мимики. Пропуск командника пошёл им на пользу, надеюсь, она понимает, что они только от этого выиграли. Дима быстро и легко поднимает и крутит свою партнершу в поддержке. Может все обошлось, и травма оказалось не на столько серьёзной. В конце концов мы все отдали этому спорту львиную долю своего здоровья. Они застывают в финальной позе. Мои соперники сжимают друг друга в объятиях, хватая воздух ртом. Это медаль, самая справедливая и честная из тех, которые завоеваны на этих Играх. На экране показывают нас, я поднимаюсь, чтобы поапплодировать им стоя. Им отдают серебро. Позже они подходят к нам, чтобы обняться и поздравить друг друга. — Серебро, Алёна, — Лиза прижимается своей мокрой щекой. — Я не могу поверить. Нет, Лиза, это золото. Завтра вы проснётесь Олимпийскими чемпионами. Лера присоединяется к нам. Мы крепко обнимаем друг друга, мои руки ложатся на их осиные талии, кости чувствуют их выступающие ребра. Они увезут домой золото и бронзу, я — открытое допинг дело. Смогут ли они порадоваться этому? Время покажет. Мы не подруги, никогда ими не были и не будем, вряд ли они прольют литры слез. И все же я чувствую, что испытываю к ним огромное уважение и хочу хотя бы каплю взамен. — Лиза, прости, — шепчет Лера, обдавая нас тёплым дыханием. — Поздравляю с серебром. — Следующие Игры за вами, девочки, — Лиза проглатывает слезы. — Мы с Димой завершаем. Нас просят попозировать камерам. Лера порывается уйти, оставив только призёров, но мы её не пускаем. Мы словно голливудские звезды на красной дорожке, в момент, когда камеры вспыхивают перед лицами, весь мир, лежит у нас под ногами. Только когда я вижу хореографа, направляющегося с моей салфетницей в руках, я вспоминаю, кто я на самом деле. Девушки-волонтеры с подносами, на которых лежат цветы и маленькая панда — символ Игр, выстроились в ровную шеренгу. Андрей поднимает меня на руки и встает на верхнюю ступеньку пьедестала. Я не вижу лиц соперников, бронзовых призеров, расстроены ли они или довольны. Я не вижу лица Президента МОК, когда он пожимает нам руки на цветочной церемонии, не вижу китаянок в национальных костюмах. Чувствуют ли они гордость от причастия к событию мирового масштаба или замерзли от нахождения на холодной арене и хотят домой. Слезы водопадом текут из глаз, тушь разъедает мне глаза. В данную минуту мое лицо видят миллионы людей по всему миру, спустя немного это уже станет историей, строчкой в Википедии, фотографией на доске почета в «Антарктике». — Улыбнись хоть раз, — Андрей светится ярче чем вспышки камер. В конспирации нет никакого смысла, скоро все тайное станет явным, но настоящая стюардесса улыбается до конца. — Ты никогда не получишь эту медаль, — мы едем круг почета, и гул аплодисментов заглушает мои слова. Мне резко становится нехорошо. Такое ощущение, что внезапно на меня надели скафандр, и на картинке, только обретшей четкость, снова возникают помехи. Я пытаюсь вдохнуть поглубже, но кислород, словно не идет в легкие, застревая где-то в горле. Все тело становится ватным, словно маленькие иголочки втыкаются в меня со всех сторон. Я пытаюсь пошевелить пальцами, но они онемели и не слушаются меня. Ноги ватные, лёд под ними превратился в желе, на котором я не могу устоять. «Все хорошо, я в порядке. Телеканал, банк, флаг», — я пытаюсь зацепиться за знакомый ритуал. Ничего не проходит. Чем больше я пытаюсь себя успокоить, тем страшнее мне становится. Вся арена кажется простой картонной декорацией, я кошу глаза на Андрея, но не вижу его. Липкий пот обливает меня с ног до головы. Пытаюсь скосить глаза в другую сторону, но там тоже ничего нет. Я вижу только перед собой, по бокам темнота. В этот момент меня накрывает паника. Шум сломавшегося телевизора пробивается в подкорку мозга. «Я умру, я сейчас умру», — долбит в башке. Но я не хочу умирать! Не сейчас, не здесь. Букет вместе с игрушкой отлетают в сторону, я изо всех сил бью по бортику, чтобы мне открыли калитку. — Miss, you doesn’t… you can’t leave right now, — встревоженные китаянки путаются в словах. — Please, ambulance, — мое тело бьет крупная дрожь, а язык заплетается. Наконец, мне открывают. Андрей затаскивает меня, и я падаю прямо на мокрый, в следах от коньков пол, пытаясь нащупать опору. К нам несутся медики, а за ними едва поспевая Охламонов с развевающимся пропуском. Мой тренер сжимает меня в объятиях, и на весь мир у меня вырывается фраза, которую позже назовут «делом Колесниковой» — Допинг был нашим последним выходом.