Румыния, 1916 год.
– Подъем, пташка, – потряс меня за плечо Фосс. В этот раз у него получилось как-то бережнее, чем в нашу первую встречу. Посиделки в гостиной, похоже, пришлись мужчине по вкусу. Причем непременно в моей компании. Уже третий вечер подряд мы проводили вот так. В этот раз он даже разошелся и принес нам того, что я называла чаем. На самом деле это были заваренные травы из необъятных запасов доамны Магды, которые в хозяйство привнесла я. До меня Фосс, похоже, пил, в основном, пиво. И, похоже, чай, плед и темнота настолько разморили меня, проведшую на промерзшем втором этаже весь день, что я опять уснула. Как в первый вечер. В тот раз Фосс меня будить не стал вовсе и я проснулась ранним утром от холода. В этот раз в комнате было все так же темно, как когда я засыпала. Я осоловело смотрела на желтые точки, глаза Фосса, замершие надо мной. – Воскресенье, – бросил он, – собирайся. Ах да. Служба. Ноги были как ватные и я с трудом встала, чуть не упав обратно в кресло. Чуть – потому что Фосс меня подхватил и поставил обратно на ноги. Во рту был мерзкий привкус, какой бывает только от сна в неподходящее время и перезаваренной мяты, слишком долго простоявшей в чашке. Дойдя до дверей бывшей людской я поняла, что мне напоминает мое состояние. Похмелье. Причем довольно жесткое. За все годы жизни в этом мире я выпила в сумме хорошо, если две бутылки вина и стакан алкоголя покрепче. Александр Георгиевич строго следил за тем, чтобы алкоголь попадал в меня только в самых крайних случаях и очень ограниченных количествах: маг должен быть трезвым всегда. Так что последнее похмелье у меня было больше четырех лет назад. Немудрено забыть, как это. Но даже если бы Фосс от щедрот налил всю кружку коньяком, такого эффекта я бы не получила, не считая того, что просто не стала бы это пить. Но травы он, наверное, смешал как-то не так или залил неправильно. Другого объяснения у меня не было. Воскресное платье мне тоже давалось в этот раз с трудом: из-за того, что я чувствовала себя в принципе отвратительно пуговицы выскальзывали из-под пальцев, а мне то и дело приходилось останавливаться, чтобы отдохнуть. Выпитая вода тоже облегчения не принесла. Только немного прочистила голову. Достаточно, чтобы задуматься: а нельзя ли мне остаться сегодня и вовсе дома? Следом подтянулась еще одна: он ведь иногда уходил куда-то на всю ночь или даже на пару дней и его не смущало то, что я остаюсь тут одна. Тогда почему вдруг он решил, что опаснее для его приватности отпустить меня к себе, пока он сидит в гостиной? В конце концов он мог просто запереть меня в хозяйственной части дома до утра. В общем, что-то не сходилось в этих его словах и я никак не могла понять, зачем вместо настоящего звена показывать мне фальшивое. Ну не может же это быть подкатом! С его отношением к моему положению относительно него он в принципе не нуждается в таких хитрых планах. Как и с его манерами неандертальца. Значит, что-то другое. Но что? Надев теплое пальто и перчатки, я тяжело вздохнула. Надо было торопиться потому что и правда можно так опоздать. И так провозилась вечность. Вот бы он меня оставил дома! Так не хотелось из довольно плохо протапливаемого, но все-таки дома выходить на мороз. Зимней одежды у меня с собой по сути не было: Александр Георгиевич заявлял окончание внедрения предположительно до ноября. Если же понадобилось бы его продолжить, то зимний гардероб мне бы прислали. Теперь же декабрь перевалил через середину, и я в румынской глуши в осеннем пальто собираюсь куда-то ехать. Хорошо хоть доамна Магда еще осенью согласилась сшить мне теплую юбку и отдала мне ее в прошлое воскресенье. А то было бы совсем туго. Я вышла из дома тяжело опираясь на трость. Фосс уже стоял у повозки и гладил по шее Цезаря. Встретил он меня долгим взглядом, после которого заключил: – Положи тебя сейчас в гроб, пташка, и от покойницы не отличить. – Мне остаться дома? – тут же спросила я, надеясь, что в голосе не слишком слышно, что это желаемое развитие событий. – Вот еще что. Полезай и поедем. Подавив разочарованный вздох, я пошла к повозке. Хорошо хоть меня не мутило, а то бы поездка стала бы не просто мучением, а настоящей пыткой. В церкви было людно, но шум стих, когда зашел Фосс. Как обычно, он прошел вперед, а я, на правах слуги, осталась стоять ближе к входу. Началась служба, которая для меня тянулась почти бесконечно, поэтому когда в мою ладонь легла чья-то чужая и, обхватив мои пальцы потянула ко входу, я даже обрадовалась, хотя даже не видела, кто меня уводит – настолько плотной была толпа. На морозном воздухе в утренних сумерках мне стало легче и я остановилась, опершись на трость, чтобы отдышаться. Передо мной стояла Милана, внучка доамны Магды. – Доамна Штокингер, – затараторилаа она, – Беда! Да така, что бабушка велела всеми силами с вами поговорить немедля. С трудом дождалась, пока домнуле Фосс вас из виду точно потеряет, но беда, такая беда! Все даже согласились поплотнее вас от него загородить, чтобы я вас вывела. Звучит серьезно, учитывая их отношение к Фоссу. Это я мысленно посылала его к черту, разыгрывая Дживса, а они, похоже, перед ним стелились не хуже, чем я в первые месяцы перед Александром Георгиевичем. Если не лучше. – Что за беда? – Пойдемте скорее! Надо, чтобы вы все посмотрели, пока все не закончилось и домнуле не заметил, что вас нет, – и, схватив меня за руку, потащила меня по вниз по улице, к дому Рицы. Внутри я никогда не была. Из всех домов в деревне я была только у себя да у доамны Магды. Та была вдовой, которая когда-то вышла замуж в эту деревню и до сих пор считалась чужачкой, а потому питала ко мне вполне понятную симпатию. Другие держались вежливо, но обособленно. Тут смешалось все: и то, что я образованная городская девица, и то, что я “немка”, и то, что тени у меня нет. В деревне, кроме меня, искаженным был только кузнец, но тому дружбу со мной водить не пристало уже по чисто межполовым соображениям. Как и мне с ним. Чтобы не сочли, что тут разврат мы разводим. – Вы же ведьма, да, доамна Штокингер? – уточнила вдруг Милана, остановившись у дверей дома. – Кто ж еще? – развела я руками. Действительно. Носферату в такую глушь не залезали: им питаться некем, по сути. А ликантропы… Женщин среди них так мало, что можно считать, что нет вовсе. Оставались маги. – Слава тебе Господи, – она перекрестилась и, пропустив меня вперед дома, зашла сама. Внутри было темно и пахло полынью. Тут было душно почти как в церкви, но при этом пусто. Только в глубине комнаты с печью сидела огромная кукла. Приглядевшись, я поняла, что это девушка. Узнать в ней старшую сестру Рицы, которая ко мне не ходила, потому как была “уже невеста” – в смысле вошла в тот возраст, когда девицы тут уже собирались замуж и выглядывали себе жениха – я смогла не сразу. И потому что почти не знала ее, и потому что изменилась она до неузнаваемости: волосы не чесаны и не убраны, вместо одежды – одна рубаха. Сама девушка была бледной и осунувшийся. Мне даже показалась, что исхудала. – И давно она такая? – спросила я тихо, боясь потревожить девушку, которая смотрела вперед себя пустым взглядом. Милана так же тихо ответила: – Это за четыре дня с ней такое приключилось. – А вра… лекарь какой ее смотрел? – Да откуда им тут быть, доамна Штокингер? Была бабка в соседней деревне, но аккурат в начале недели померла. – Как некстати, – посетовала я. Звучало это цинично, но до меня неожиданно дошло, что если я помогу этой девушке, то рискую получить репутацию новой “бабки”. Вот Фосс-то обрадуется! Так и слышу его “дорогуша, а ты никак себе работенку нашла в обход меня?” ну или как-нибудь так. Я кивнула на девушку, – Ссорилась она с кем? – Нет, что вы! – Может, ходила куда или когда не надо? Я говорила и, вместе с тем, подошла к девушке, зажигая цветок света и вешая его рядом с собой. Посчитала пульс. Прикинула нет ли жара. Проверила горло. Нет-нет, конечно, это не то, чем болела я, когда приехала к Фоссу.: слишком уж долго. Двух курсов меда, которые я проползла с ловкостью бегемота, было откровенно недостаточно, чтобы понять насчет состояния девушки, кроме того, что такая потеря массы, которая очевидно наблюдалась, за такой короткий срок выходила за всякие понимания нормы – Да куда ей? Она-то замуж готовилась, все торопилась успеть дошить положенное, глаз не поднимала. Замуж? Абстрактно или прицельно? В обоих случаях были свои варианты уже исключительно магического свойства. Почему я вообще решила, что на магию надо проверять в последнюю очередь? Тут магия такой же нормальный вариант, как и все остальное. А жертва, как сошла со страниц, тру-крайма: "когда она входила, все как будто бы озаряло солнце". Даже если у нее была темная тайна, то я ее не узнаю: либо она принадлежит одной жертве, которая не в себе, либо ее будут беречь от огласки, чтобы избежать позора. Так что анамнез тут собирать как ветеринару. – За кого, кстати? – обернулась я, – И где счастливый жених? – Да вы его не знаете! Он из другой деревни. Начал сюда захаживать, когда… когда вы уже к домнуле уехали, а потом его в солдаты забрали, но родители их все одно успели сговориться. И она все равно ждет-пожидает. Мертвый жених? Я поежилась. “Похмелье” как рукой сняло. Одно дело слушать истории про это на парах в универе или читать в книгах, а другое дело – столкнуться лично. Меня-то, конечно, учили немного владеть моей магией, но только в рамках необходимого для дел Александра Георгиевича. Надо ему было, чтобы я служанкой нанялась: меня научили волосы укладывать и в готовке магию применять. Надо было отправить слушать – подучили этому. Системного обучения у меня не было: носферату только обещал меня отправить на Бестужевские курсы для магис, но так и не отправил. Теперь мне предстояло выяснить, подходят ли методы из быличек моего мира для этого. И на всякий случай захватить топор. Признаваться, однако, внучке доамны Магды, что я не очень-то уверена в своих силах, я не стала. Все равно у них нет никого лучше, а в таких случаях неумелый маг лучше, чем никакого. – Мне надо будет отпроситься у домнуле Фосса, – наконец, заключила я, – без того, чтобы заночевать здесь ничего не выйдет. – А, может, вы как-нибудь сейчас?.. – Все беру на себя. И вот еще что… Если начнет ругаться сейчас, то молчи и подтверждай, что я скажу, а скажу я, что мне стало плохо и я сама попросила дать мне водички. И ты повела меня этой водой поить. Во всем виновата я. Поняла? Девушка кивнула. И мы вышли. Чтобы понять, что мы опоздали. Люди выходили из церкви, а посреди этого потока мрачной скалой возывышался Фосс. Он стоял сложив руки на груди и, хоть его глаза были скрыты стеклами очков и тенью шляпы, но я ощущала, что ничего хорошего я бы в его взгляде не увидела. Я остановилась за три шага от него и заговорила по-немецки: – У нас проблемы, герр Фосс. – Это у тебя проблемы, дорогуша. Дьявол. Его голос, когда он говорил по-румынски был и вполовину не так хорош, как когда он заговорил на немецком. А я была всегда слаба на фактурные мужские голоса. Как некстати. – Боюсь, что все-таки, у нас, – собравшись с мыслями, сказала я, – В деревню повадился ходить… эээ… мертвец. Не знаю, как они здесь называются. – И какое нам с тобой до этого дела? Ходит и ходит. Заест кого-то и успокоится. – А если нет? Они могут семьями и деревнями людей забирать, – и, нахмурившись, добавила, – Вы же сами говорили, что заботитесь о своем имуществе и что мы все – именно им и являемся, Он выругался под нос, но конкретных слов я не разобрала. Достав сигарету, Фосс закурил. Какое-то время стояла тишина. За него люди ушли с улицы и теперь мы с искаженным немного напоминали ковбоев из вестерна, которые собирались стреляться. Вестерна в декорациях “Ведьмака”. – И что мы можем сделать в этой ситуации? Если он ходит, то тело хрен знает где, а без тела делать нечего. – Ну я все еще магиса, если вы забыли, – и для весомости своих слов кивнула на церковь, добавляя, – одна из поставленных Богом утешать род человеческий, как и другие искаженные. – Дерзишь, – криво ухмыльнулся он, но раздражения в его словах я не заметила. – Позвольте мне остаться здесь до завтра, – сменила тон я, – Если для этого требуется встать перед вами на колени, я встану. – Лучше бы ты встала на колени передо мной для чего другого, – проворчал он, подойдя ко мне. – Не понимаю, о чем вы, – сказала я, на самом деле понимая и оттого невольно краснея. Такая ремарка должна была вызвать у меня омерзение, как и всякий подобный намек со стороны не подходящего мне мужчины, но вместо этого я смутилась, как будто сама мысль была неплохой, но не своевременной. – Ай не слушаешь ты отца Марка: он сегодня говорил про то, что врушки, вроде тебя, попадают прямиком в Ад. – Так я могу остаться? – Ты – оставайся, но не думай, что я буду в этом участвовать. Потом, чтоб рассказала, что к чему. Ты хоть знаешь, как с этим всем, – он обвел рукой деревню, но подразумевал мертвеца, – быть? Твой кровосос тебе учителя нанял или ты собираешься эту тварь тупо сжечь нахрен? – У меня есть представление о том, что я могу сделать, – честно сказала я Фоссу, – Александр Георгиевич пренебрег моей полноценной подготовкой, но в своем мире я получила некоторое образование. Возможно, оно будет уместно. Он неожиданно положил мне руку на плечо: – Я хочу, чтобы ты не подставлялась. Удасться грохнуть тварь – хорошо. Но если в итоге она ушатает тебя, никому в этой деревне не поздоровиться. Усекла? Опять шантаж, но комментировать я это не стала. Только кивнула. Фосс пошел к воротам деревни, а я, развернувшись на каблуках – к дому несостоявшейся невесты. До заката времени было не так уж много для тех дел, которые требовалось сделать. Первым делом, осмотрев девушку внимательнее и убедившись, что это, скорее всего, не медицинская проблема, я пошла поговорила с отцом Марком, как лучше быть. Он хоть и не был из магов, но о приемах, которые доступны людям, имел глубокое представление. Кроме того, у него были свои методы, основанные на его посвящении. Да и о таких вещах в деревне лучше бы ему знать. Вместе мы пошли к Михаю. Проблема была вроде бы местечковая, но с другой если и правда покойник пойдет по другим домам, но это станет проблемой не одной семьи. И это не считая менее рациональных причин помощи попавшей в беду девушке. Главный вопрос был в том, что лучше: оставить ночевать девушку в церкви, чтобы до нее нельзя было добраться или построить крепость внутри дома. Первый вариант был простым. Второй давал больше простора для действий, хотя и ненамного. Сразу было очевидно, что мой пирокинез опасен: загориться одна крыша – за ней последуют все. Следовало избрать другие, более тонкие методы. – Интересный у нее, конечно, был жених, если встал да пошел, – заметила я, выйдя с отцом Марком из дома Михая. Отец Марк кивнул. Он хмурился. Ему эта ситуация, надо думать, тоже поперек горла была. Весь этот неупокой был делом довольно редким и с каждым десятилетием все больше сходил на нет так что его даже исследовать толком не вышло. Обычно просто фиксировали либо последствия, либо факт прихода, если удавалось прижать сразу. Методы были известны для этого, а вот причины назывались разные. Опасность состояла в том, что нежить медленно пожирала все поселение и борьба с ней была, вообще говоря, делом некромантов. Но потом, похоже, отъевшись, перерождалась уже в проблему демонологов, становясь чем-то другим. Например, русалкой. И с этого момента начиналась совсем другая история. К счастью, люди, ставшие обедом неупокоя, сами неупокоем становились редко и зомби-апокалипсиса не случалось. По уму да в мирное время, жертву действительно бы спрятали в церкви да послали кого резвого в город за некромантом. Но сейчас сюда бы вряд ли бы кто поехал: часть магов ушли воевать, часть – нужны были в городе и до маленькой деревушки дело никому особо не было. Поэтому я ее и выбрала для своего убежища. Теперь же мне это выходило боком. – Пойду соберу вам ножей и иголок, – сказал, наконец, отец Марк, – А вы идите домой к несчастной и подготовьте все. Будем вдвоем в доме ее охранять, а там, может, отвадим хотя бы. На этот раз кивнула я. И мы разошлись. Отвадить – это был хороший вариант. От голода, лишенная доступа к дозволенной жертве, нежить постепенно цепенела, а потом и вовсе умирала окончательно, если ее не забивали деревенские мужики раньше. Об этом я думала, чертя по памяти защитные знаки, которые видела в книгах у Александра Георгиевича, развешивала полынь и раскладывала на подоконниках ножи, которые принес отец Марк. Тому предстояло всю ночь молиться у постели несчастной, пока я буду нести свой дозор, сидя у дверей с горстью винограда в кармане. Ночь пришла быстро. Близился Йоль и самые темные ночи, которые сопровождали самые короткие дни. После заката деревня не то, чтобы вымирала, но людей на улицах становилось очень мало и шли они все строго по делам, которые не успели сделать днем. Но сегодня деревня и вовсе вымерла. как будто. Даже света из окон не было почти видно. Мне и вовсе казалось, что свет горит только у нас: отцу Марку нужен был свет, чтобы читать псалтырь. Мне начинало становиться скучно. Время шло, занять себя было нечем. Только смотреть в окно на улицу, ожидая, пока в него поскребется мертвец. Если поскребется. Конечно, он должен прийти. Надо же доесть девушку, чтобы переключиться на ее семью. Но ведь его могло что-то и задержать там, где он днем лежит. Я глянула на часы. Приближалась полночь. Только полночь, а я уже устала, как собака! Ожидание выматывало. Наконец, когда время перевалило за час ночи и мы с отцом Марком начали откровенно клевать носом послышался тихий стук. Девушка встрепенулась и на ее лице расцвела улыбка. – Держите-ка ее крепче, отче, – прошептала я и встала. За окном стоял мужчина на мой взгляд лет сорока, невысокий – чуть выше меня, похоже. Чернявый. Черты лица у него были красивые. По крайней мере в тусклом свете ущербной луны. А еще от него, даже сквозь окно, тянуло холодом. Теперь я поняла, о чем писали в книгах, что мертвеца ни за что магу не спутать с живым, потому что они холодные. Проверив, что отец Марк удерживает порывающуся выйти девушку, я накинула ее тулуп и платок и вышла. В сенях я потопталась немного, унимая сердцебиение. Это была моя первая встреча не с высокой и чистой магической наукой, флер которой носило даже обучение магис-горничных, а с дикой и мрачной ее стороной. О ней я только слышала. Выйдя, я прикрыла за собой дверь, положив за спиной нож, и села на ступеньки. Вскоре из-за угла дома вышел мертвец. Теперь настал ход изюма. Я неторопилово делала вид, что выуживаю его из-под платка и отправляла себе его в рот, делая вид, что смакую, а на самом деле оттягивая момент встречи со следующей изюминой. – Что это ты делаешь? – спросил мертвец. Голос у него тоже был красивый, но какой-то слишком чистый. Гладкий. Без фактуры. – Вшей ем, – ответила я. Внутри меня сплелись азарт и страх. – Да где ж… – И тут же рассмеялся, – На это ты меня не возьмешь. Я не деревенский дурень, который на это купится! – Ну так купился же почти, – сказала я, ссыпая остатки изюма в карман тулупа и опираясь руками у себя за спиной. Ладонь коснулась рукоятки ножа. – Пусти невестушку мою ко мне по-хорошему и уйдешь целой, ведьма. – Уходи и дорогу сюда забудь и упокоишься с миром свой срок. Все шло не так, но попросить тайм-аут и придумать другой план у меня возможности не было. Теперь надо было дождаться рассвета. Протянуть до него время. Сколько это? Часов семь? Боги гнева и несчастий! Надо придумать что-то еще. Но что? – Чтобы угрожать, надо что-то иметь за плечами, а ты даже одежду с чужого плеча носишь. Ни кола, ни двора. Ничего нет, а тягаться со мной решила. – А у тебя-то что есть, чтобы со мной спорить? Может быть, жизнь? Я знала, еще из своего мира, что все эти твари любят искать слабину. Упрекать. Упреки ведут к сомнениям, а сомнения к ослаблению воли и, как следствие, поражению. Поэтому, как никогда раньше, следовало оставаться безучастной к упрекам и издевкам. – Жизнь – временна, а глупость женская – неизменна. Спокойно. Спокойно. – Я так вижу ты многих женщин успел познать? – Нимало, – не без гордости сообщил мертвец, – а сколько еще познаю. – Поразительно. А я-то думала, что умный мужчина выбирает себе славную жену и любит ее до гробовой доски. Но ты видать не из таких. Он издал какой-то звук, отдаленно напоминавший рык и кинулся на меня. Я успела схватить нож и откатиться с крыльца прямо в сугроб. Прости-прощай, воскресное платье… Мертвец попытался открыть дверь, но у него ничего не вышло: ручку мы еще днем облили соленой водой и до рассвета нежить к ней притронуться не могла. Мне же его попытки дали времени достаточно, чтобы я встала и, схватив его за шиворот потащила прочь от двери. Завязалась борьба и я в первый раз порадовалась, что оставила очки в доме – так бы он их наверняка сломал. Кое-как я его вытолкнула за плетень. – Как нитка от катушки отрезается, так тобой дорога к этому дому забывается. Уходи прочь, на запад, к восходящему солнцу, к впалой горе, к высокой яме, туда, где деревья растут без корней, дождь идет без воды и дети рождаются без матерей. Да будет так, – быстро произнесла я, придуманный прямо на ходу текст, и воткнула нож до самой земли перед калиткой снаружи, после захлопнув ее. Мертвец вдруг остолбенел и пошел прочь. Я села в снег, дрожа. На пороге дома вырос отец Марк. – Он ушел? – спросил священник, идя ко мне. – Еще как. Теперь бы девушку еще в себя привести, – я попыталась встать, но в итоге осталась сидеть. Чудом мне удалось уберечь лицо от кулаков мертвеца, но вот запястье левой руки ныло так, что я побаивалась перелома. – Это подождет до завтра. Идите-ка спать. Я посторожу до рассвета. Спала я плохо. От полыни болела голова, было холодно и постоянно снилась тяжелая вязкая муть, в которой снова и снова появлялся мертвец. А еще давил, ставший вдруг неудобным корсет. В этом мире я так погано спала до этого дня раза четыре: в ночь прибытия, после Вены и в первый раз в доме Фосса. Теперь еще прибавилась эта ночь. Проснулась я в итоге рано. Еще даже не рассвело. Сменив отца Марка, который пошел к себе, я дождалась рассвета. После него я сходила за матерью девушки и рассказала про ночь, сказав, что на этом поручаю их заботам отца Марка – он без сомнения знал, что делать в таких ситуациях. Мне, по крайней мере, так казалось. Когда я шла к церкви, чтобы попрощаться с отцом Марком – мне следовало уходить: терпение не было сильной стороной Фосса – меня нагнала процессия пришлых. Цыгане. Они вели под уздцы лошадь, которая тащила за собой повозку. В повозке стоял открытый гроб. Скользнув по нему взглядом, я остолбенела и, плюнув на все приличия побежала к церкви. В гробу лежал вчерашний мертвец.Чехия, 1923 год.
– Наконец-то я узнал, что произошло! Но ты так быстро проскочила некоторые детали, что я прямо вижу, как тебе не хочется, чтобы я их комментировал, – хмыкнул Карл. Я все-таки слезла с подоконника и прошлась по комнате, чувствуя как взгляд ликантропа неотрывно следит за каждым моим движением: – Но ты, конечно, молчать не станешь? – скосила на него взгляд я. – Неа. С чего бы мне? – Ну давай, великий инквизитор, допрашивай, – сказала, садясь все-таки у туалетного столика. Карл так выразительно на меня посмотрел и я запоздало прикусила язык. – Если дама просит… – сказал он, медленно вставая и я стала дышать глубоко и медленно, чтобы не поддаться на его известный порыв. Но вместо ожидаемых действий, он налил мне еще чая и отнес ее мне. Ложечка со звоном ударилась о блюдце от его немного резкого движения, – Итак, ты все-таки с этим мертвецом подралась, если так можно сказать, хотя я просил тебя не лезть на рожон. Ты поэтому ничего не сказала ни про руку, ни про саму стычку? – Нам, если помнишь, было вообще не особо до этой истории тогда. Когда я приехала днем, мне надо было быстро сменить одежду и взять кое-какие инструменты. И хоть чем-то перекусить! Я так торопилась, что уже после поняла, что дверь в комнату открыта была все время, пока я переодевалась. Впрочем, этот мир не настолько пророс в меня, чтобы я ощущала себя голой, оставаясь раздетой до накорсетника. – Зато на меня это произвело потрясающие впечатление, – Карл вернулся к конторке, – И даже не думай, что я отвернулся! – У меня голова была занята более важными вещами. А наша следующая встреча впечатлила уже меня, и мы говорили о другом уже. И как-то вся эта история сошла на нет. Так что я никогда не задумывалась о том, отвернулся ты или нет тогда, – я уперлась носками в пол, чтобы не болтать ногами в воздухе, – А тебе действительно интересно слушать про то, как я с мертвецом дела решала? – Конечно. Я ведь еще несколько месяцев думал, что ты пай-девочка… – Я наклонила голову, приподняв брови, выражая этим весь мой скептицизм, и он поднял руки, – Слушай! Я же не жалуюсь, но одно дело, что мы там между собой вытворяем, а другое дело с мертвецом туда-сюда. Я вообще не думал, что ты с кем-то сцепиться можешь. Думал, что ты руками на него как-нибудь помашешь и он сбежит. – Я буквально тебе заехала в челюсть. – Не в челюсть, а в висок, – поправил меня он с непонятным мне удовольствием, – говорю же, я не жалуюсь. – Только не говори, что решил, что я так флиртую. Повисла неловкая тишина тишина. Часы в доме начали отбивать положенное время. Наконец, Карл кашлянул: – Так или иначе, – перевел он тему, – Даже твой рассказ про Вену на меня не произвел такого впечатления, как весна и лето следующего года. До них я думал, искренне думал, что ты мягче, чем ведешь себя. Да, я идеализировал тебя, воображал мирную, как бы ты сказала, мещанскую жизнь с женушкой. Почти… – он тяжело вздохнул, – почти как у отца. Даже иногда заходил в своих мыслях так далеко, что представлял, как мы с тобой к ним приезжаем. Ты бы им понравилась, моим родителям. Строгая, миловидная, крепко держащая мужа за ошейник. Они бы, пожалуй, даже меня бы назад приняли, решив, что порочность моего вида будет смягчена твоей видимой добродетельностью. Ты бы им понравилась, – повторил он еще раз тише. Я не знала, что сказать. Я оказалась посреди топкого болота разговора, где в любом случае я увязну в не симпатичных мне темах. Оставалось только покачать головой и кивнуть в сторону стола: – Подай мне сигареты. Портсигар взмыл в воздух и резковато врезался в мою руку, которую я ему подставила. Я знала, что он не со зла так неаккуратно мне его передал: нежностью его телекинез, развитый в годы гнева, не отличался никогда. Поэтому только кивнула и зажгла очередную сигарету. – Буду считать, что мы квиты: я игнорировала то, что тебе, кроме как ликантропом, быть не кем, а ты – историю с Урицким и то, что вокруг нее было. – Есть разница, вороненок. Ты просто мерила меркой своего мира, где никого, кроме людей ты не знала, а я пропустил мимо ушей то, что выбивалось из моих представлений о тебе, чтобы не рушить в своей голове приятную картину. Это же, знаешь ли, так приятно, думать, что встретил женщину, которая средоточие всех добродетелей и что она снизошла до тебя. Но для этого надо закрыть глаза на то, что она тебя на самом деле стоит. Я покачала головой: – Потенциал у меня был к тому, чтобы уподобиться тебе. Но раскрыл его ты. Мне, знаешь ли, все эти годы кажется, что ты довел до совершенства ту заточку, которую мне готовил Троякий. – Глупости не говори. Ничего он тебе не готовил. Ты три года прожила в мире и знала его крупицу, которую он счел полезной для твоей службы ему. И проодолжил бы в таком духе и дальше. Тебе просто дьявольски повезло, что ты попала ко мне, а я люблю поболтать о былом и разных местах, где я успел побывать в свое время. Это были хорошие воспоминания. О том, как я лежала у него на плече, а он рассказывал о том, где бывал и что там делал. Он был, на самом-то деле, хорошим рассказчиком, а я всегда любила Сабатини и Стивенсона. И все же он не был прав полностью. – Мне не повезло. Это было результатом моих действий. В полной мере последствием их. Я не была заброшена случайно в эту деревню. Из всех объявлений я выбрала то, которое давала самая глухая деревня. И этого бы мне не пришлось делать, сдержи я свою руку в Вене. Все, что следовало за убийством – не череда нелепых случайностей, которые привели меня к тебе, а следствие наших действий. Единственное, что было там непредсказуемо – это мальчик, упавший в могилу. Едь я одна, мы бы разминулись и все тут. – Думаешь, я бы тебя не присмотрел в таком случае? – сощурился он. – Уверена. Да и, знаешь ли, я бы уже была в деревне к тому моменту, когда ты проезжал. Мы бы увидели друг друга только в декабре и то – не факт. Я могла бы уйти в себя и не пойти в церковь. – Жалеешь? – Я уже сказала: делай, что должно и будь, что будет, – и, помолчав, добавила, понимая, что не договариваю, – нет, я ни о чем не жалею. Даже о первом убийстве. Снова наступила тишина. Я оперлась головой о спинку стула: – Если мы так проложим, то сегодня мы не закончим никак. – Мы не обязаны закончить говорить обо всем сегодня. Знаю-знаю, дежурство. Но ты можешь прийти после него, отоспаться и мы продолжим. Посмотри только какую я отличную кровать для тебя выбрал. Все, как ты любишь: в меру жесткая, – он встал и пару раз надавил на матрас, чтобы показать его жесткость, – невысокая. Одеяло самое теплое, чтобы ты не мерзла. – Карл, – не выдержала я, – ты не находишь, это странным? – Что? – Что ты буквально обставил мне комнату. Я бы поняла, если бы мы готовились к тому, чтобы съехаться или я обещала приехать в гости: тогда бы твои действия выглядели бы избыточными и слишком обязывающими, но разумными, а так… – Ну давай, скажи это, – зло бросил он, выпрямившись. – Ты ведешь себя как помешанный, – спокойно сказала я, – В опубликованных криминальных прецедентов моего мира находки вроде этой комнаты находили нередко похищенные девушки. Хотя ты, конечно, более… внимателен к моим потребностям и не жалеешь на них средств. Он оперся на изножье постели и какое-то время молчал, глядя на меня, а потом развел руками, сгорбившись и как будто бы обмякнув: – Я обрек тебя на два года жизни в холодном доме, где тебе приходилось в одиночку вести хозяйство. С твоими-то нежными ручками и подвижными нервами. Я привлек тебя к участию в моем деле, зная, что ты не откажешь мне: ведь ты была так сострадательна, а моя история не могла не вызвать у тебя сопереживания. И это при том, что ты до определенной степени брезглива и стараешься держаться как можно дальше от мертвых тел. Ты очевидно питала страсть к утонченности и шику, но я не сделал ничего, чтобы подсластить чем-то таким нахождение рядом со мной, хотя мои финансы это более, чем позволяли! – он раздраженно тихо взрыкнул – Вернувшись в мир я решил, что ты должна получить от меня компенсацию за это: ведь деньги, которые я тебе подложил я скорее мнил обеспечением на пару лет, подъемными. Я должен обеспечить тебе то, что ты должна была получать от меня тогда как своего фактического мужа. И я должен быть готов предоставить это едва ты появишься. Поэтому я раз за разом воссоздаю, – он развел руками, – вот это все. И поэтому, останешься ты или нет со мной, я хочу осыпать тебя подарками за все то время, пока я тебя мучал, – он прислонился к изножью и, не давая вставить мне и слова, заговорил о другом, как будто забыв прошлую печальную тональность, – но ты опять увиливаешь! Мне вот было бы интересно послушать о том, почему ты решила, что то, что я с тобой время провожу – это не проявление интереса и почему, – он перешел на немецкий, – ты раньше ни слова не сказала о том, что тебе нравится, когда я говорю так? – Потому что, – я теперь смотрела на него через зеркало, – мы и так на него перешли, а я тогда была откровенно плоха, в том, чтобы говорить на такие темы? Сама я язык не сменила, говоря по-прежнему на чешском. – А сейчас, значит, хороша? Черт бы его побрал. Я не знала, как это работало, но у него как будто бы менялись интонации и даже немного тембр и держать себя в руках, потеряв привычку к сопротивлению ему, было чертовски сложно. – В моем возрасте уже неприлично краснеть, произнося слово “член” или молчать о своих желаниях. Но это не означает, что мы отложим разговор до завтра и пойдем проверять, действительно ли этот матрас так уж хорош, как ты говоришь. Почему ты меня отпустил тогда? Тебе же не нравилась идея, что я лезу в пекло. – Вороненок, я видел тебя за те месяцы в печали, в гневе, но чаще всего в бесстрастности. И когда ты ворвалась на кухню вся напружиненная, с горящими глазами, похожая на ураган и от этого помолодевшая до совсем девчонки, я понял, что настоящая ты – вот она. Полная энергии и энтузиазма. И подрезать тебе крылья мне не захотелось безо всякого расчета. А потом ты сказала, что ты будешь делать и мне оставалось только освободить тебе дорогу: не в моих правилах мешать своей женщине идти на добрую охоту. А ты шла, без сомнения, именно на нее. И была в этом прекрасна. Расскажи, как все прошло. Теперь он звучал так, что я поверила, что ему интересно. Это подкупало. – Ну для начала мы с отцом Марком долго спорили предводителем цыган…