Румыния, 1917 год.
– Умеешь играть? – спросил Карл, проследив мой расфокусированный взгляд до фортепиано. Мы сидели в гостиной, каждый занятый своими делами: он что-то писал в своем блокноте, сверяясь с анатомическим справочником, лежащим перед ним, а я уже час силилась понять, как решить задачку, которую задали мне мои бесы. Конечно, я могла бы просто на нее плюнуть: даже становясь на позицию ученицы, я оставалась их хозяйкой и могла отказаться без последствий. Но мне нужен был прогресс. Да и других развлечений ни в этом доме, ни в этой местности у меня все равно не было. На следующий день после визита офицеров Карл сказал, чтобы я пока отдохнула от лаборатории и мастерской. Сначала это меня обидело, но потом я усмотрела в этом возможность больше заниматься магией с бесами. Однако, вероятность того, что я теперь на крючке не давала мне покоя и я все чаще залипала, глядя в одну точку. Учебе это не помогало и пользы не приносило совершенно никакой, но сделать с собой я ничего не могла. Все чаще я думала о том, чтобы написать Александру Геогриевичу. Мысль эта заставляла цепенеть от ужаса перед последствиями моего венского провала. И в то же время мне казалось, что я к нему приду, он приобнимет меня за плечо, накрывая теплой тканью своего плаща, сшитого по моде пушкинских времен, уводя в особняк, и большевеники перестанут быть моей проблемой. Было что-то ломающие изнутри в том, что я одновременно тряслась от ужаса перед одной мыслью о встрече с ним и была готова положится на него полностью, уверенная в надежности его рук. Это только ухудшало мое ментальное состояние. – Что? – не разу поняла я, – А, да, чуть-чуть. Нас всех немного этому учили. – Ну сыграй что-нибудь. – Тебе не понравится, – сказала я, вставая. Спорить настроения не было и, скользнув взглядом по Карлу, мне стало ясно, что он удивлен, что я так легко согласилась: так выразительно изогнулась его бровь, – Да и инструмент, скорее всего, давно не настраивали… Я подошла к инструменту и, сев на вертящуюся табуретку, попыталась вспомнить, что я вообще умею играть на нем. На ум шел только “Марш Щелкунчика”, но и его я хорошо не играла даже тогда, когда у меня была постоянная практика, а уж сейчас… – И правда – чуть-чуть, – вежливо дождавшись окончания моих потуг, заключил Карл, – кого – вас, кстати? – Дома, в моем мире, я училась в музыкальной школе. Это довольно распространено среди тех, кто хочет разносторонне развить ребенка. Еще отдают на танцы, в спорт и на английский. Я побывала везде и все бросила. Но в музыкальной школе всех нас немного учили играть на пианино, вне зависимости от класса. Ну так, для общего развития и чтобы на сольфеджио мы понимали, что делать. Просто показать, что это за зверь такой, фортепиано. Я потом пыталась выучить вот это, но вышло плохо. Здесь меня тоже пытались усадить за это дело, но, как видишь, без успеха. Так-то я, можно сказать, скрипачка, – я развернулась к нему и села, по старой привычке, скрючившись буквой О. Без линейки учительниц и Александра Геогиевечиа, которые могли стукнуть ей, чтобы я выпрямилась и без рабочей необходимости держать осанку, я начала снова горбится насколько позволял корсет. – А здесь кто? Кровосос твой? – хмыкнул Карл. – Сам просишь тебя оборотнем не называть, а его еще грубее называешь, ну как так-то? Нет. Я в пансионе с год отучилась вскоре после прибытия. – Сколько ж тебе лет-то тогда? Он уже не первый раз пытался выяснить сколько мне лет, но я совершенно не хотела углубляться в эту тему и уходила от разговора. Сейчас – тоже. – По документам местным тогда было семнадцать. – А на самом деле? – А на самом деле – неважно, – отрезала я: разговоры о возрасте были для меня неприятны, напоминая о том, сколько времени я здесь провела особенно остро, – Но больше. Я и в пансион-то попала не обучения ради, а служебной необходимости для, но подучилась, в итоге, тоже кое-чему. Шоковый метод интеграции, работает отлично, – я тяжело вздохнула и расплылалась в улыбке: воспоминания, несмотря ни на что вышли приятными, – вообще было весело: обучение там плохо построено, обращались с нами немилосердно, но, если иметь хорошую репутацию и уметь прикинуться дурочкой, то многое сходило с рук. К тому же это было моим первым в жизни приключением. Мы с Александром Георгиевичем мне такую отличную историю придумали, прямо было жалко с ней расставаться. Потому что я с ней да в таком месте чувствовала себя героиней книги, не иначе. Форма, опять-таки, мне невероятно шла. Только спать было холодно: дортуар нормально не прогревался даже летом, а уж зимой и говорить нечего. Карл хмыкнул и вместо многих других вопросов, спросил: – А зачем твоему кровососу был нужен агент в пансионе? Я только хотела открыть рот, чтобы сказать, что это не наше дело, как раздался стук в дверь. Мы переглянулись и, напряженные, встали. – Что-то гости к нам зачастили, ты не находишь? – спросил Карл, вставая. Я кивнула и мы вместе пошли открывать дверь. На пороге стоял Михай, мрачный и расхристанный. Тело нашли уже когда рассвело. Подумали сначала, что куча веток из-под снега вытаяла и подошли посмотреть: может, есть что-то дельное среди них. Пока подходили, решили, что это не ветки, а кто-то одежду старую выбросил, транжира. И только подойдя вплотную стало ясно, что это Еленка: вчера ушла в Старые воды к сестре в гости и ее только завтра ждали. Дождались. Увечий у нее не было. Попервости вообще подумали, что уснула девка и теперь придется ее выхаживать – кто ж в феврале-то на опушке спит. Но быстро стало ясно, что сон этот вечный. Тело забрали в деревню. Послали в Старые воды сказать,чтоб Еленку не ждали да собирались на похороны. Стали ее раздевать, чтобы помыть и тут увидели, темные следы на шее и запястьях. Были и другие следы. Если сначала думали, что, может, насмерть замерзла или удар хватил – всякое бывает – то теперь стало ясно, что убили девку. Убивца нашли быстро. Неподалеку от того места, где нашли ее, нашелся и парень в грязной форме, с оборванными знаками различия. Понять, чей он из-за этого деревенские не смогли. Но парень был отчаянно пьян и был рядом. Картина выглядела довольно ясной. Теперь Карлу предстояло исполнить роль судьи. И палача. – Мне это все не нравится, – наконец, сказала я. Часть пути мы проделали в молчании: даже на обращенным в коня бесе мне было сложно ехать и мысли я, в основном, занимала тем, как удержаться в седле. Карл же обычно просто ехал молча. – Убийство? – повернулся он ко мне. – Убийство само собой, но в моем мире в таких случаях вызывают полицию и дальше уже с этим разбирается закон, а не помещик. – Я здесь закон или уже забыла? – С правовой точки зрения это все еще самоуправство и самосуд. – Остынь, вороненок. Подумай лучше вот о чем: я как это дельце обстряпаю хочу в город двинуть. С собой не зову: кто-то должен остаться на хозяйстве и все такое. Но, может быть, чего-то нужно, м? Я вздохнула, потирая переносицу под очками и натянула улыбку на лицо: – Привези мне, батенька, цветочек аленький. – Вороненок? – я перевела взгляд на Карла и засмеялась, настолько он был обескураженным. – Это из сказки. Вроде “Красавицы и чудовища”. Называется “Аленький цветочек”. Там все то же самое, только… – Э, нет, вороненок, так не пойдет. Давай-ка сначала и до конца. – Я плохая сказочница. Давай лучше… – Расскажешь и я поищу в городе какую-нибудь книжку твоего Лавкрафта, про которого ты мне уже плешь проела. – Шантаж! – Подкуп. Карл тоже умел уходить от разговоров, которые не хотел вести. Деревня была притихшей. В грязи, у коновязи рядом с церковью сидел привязанный парень. Наверное, мой ровесник. Он был все еще мертвецки пьян. Рядом с ним стоял кузнец. И неясно, охранял он солдата, чтобы не сбежал или чтобы убитая горем мать Еленки не взяла грех на душу. Мы с Карлом спешились. Я осталась стоять рядом с конями, чтобы Карл сам разобрался со всем этим. Мне по-прежнему не нравилось, что я участвую, пусть даже и присутствием, в таком деле. Я вообще не думала, что когда-нибудь стану свидетельницей не только убийства, но и казни. От этого день казался сразу мрачнее, а в животе свивалась змея тревоги. Карл подошел ко мне через через четверть часа, которую я провела гипнотизируя горизонт в той стороне откуда слышался фронт и в которой над деревьями висели пузатые продолговатые махины дирижаблей. – Сейчас подождем отца Марка, Михая и мать той девицы, и можно начинать. – Начинать – что? – между собой говорили мы по-немецки и поэтому не переживали о том, что нас поймут местные. – Казнь. Я отвернулась. – Ну что ты, вороненок, дуешься? О нем волнуешься? Мы оба с самого начала знали, что этим все закончится. Даже если он не виновен в этой смерти, так виновен в других. А нам как раз нужны детали. – Я не о нем волнуюсь, Карл. Просто если это не он, то убийца все еще где-то рядом и может сделать это снова. Мы должны быть уверены в том, что решаем этот вопрос и что у нас больше не будет таких неприятных сюрпризов, – резко ответила я. – Такие сюрпризы у нас будут еще не раз. Рядом фронт. Я все еще не смотрела на Карла, показывая, что его аргумент меня не убедил. – А что ты предлагаешь, м? – Провести хотя бы поверхностное дознание. Мы его даже допросить не можем… – Я его прекрасно допросил и он во всем сознался. – Он бухой в стельку, а ты страшен как черт, уж извини. Нужно быть отбитой вроде меня, чтобы не показать в такой ситуации, что люди ходят на руках и люди ходят на боках. И очень непредвзятым, чтобы его невнятное мычание не принять за признание. Он как минимум должен проспаться. – То есть ты считаешь, что я предвзят? – начал закипать Карл. – Да. Тебе же нужны детали. – Нам. – В первую очередь – тебе. Ты мне так и не рассказал, чего ради ты играешь во Франкенштейна у себя на чердаке. – Вот что, – не выдержал Карл и пихнул мне что-то в ладонь, – Раз ты такая умная, то я поехал. Вернусь дня через три. А ты сама трахайся с этим всем. Проводи дознание, собирай доказательства, но, – он повернул мою голову к себе за подбородок, чтобы встретиться со мной взглядом. Его глаза за стеклами очков горели желтым, – но когда я вернусь, ты сама его казнишь, если установишь его вину. Вот этим самым ножом перережешь ему глотку или удавишь – тут уж как тебе удобнее. Не думай, что я сначала соглашусь с тобой, а потом сделаю за тебя всю грязную работу. Понятно? – Счастливого пути, герр Фосс, – сходя с ума от ярости, холодно сказала я. Он провел пальцем в кожаной перчатке по моей нижней губе и, молча, развернулся, чтобы сесть на Цезаря и уехать. Я осталась одна. Снова я стояла напротив церкви, снова сжимала в руке нож, тот же самый, который я получила от кузнеца в декабре и который потом отдала Карлу: он же его заказывал. А я так, взяла на время.. Теперь же мне предстояло разобраться с другим чудовищем. Именно тогда я поняла весь смысл фразы про стальной меч из “Ведьмака”: марать Жало о казнь не хотелось. Следующие дни стали испытанием для всех моих познаний в вопросах расследования убийств. Их было не особо-то много: в пандемию я стала слушать тру-крайм, а выросла я и повзрослела на детективных сериалах про убийства, и все, что я знала – было почерпнуто оттуда. Арсенал технических возможностей у меня тоже был не особо большим: время и обстоятельства отбрасывали меня едва ли не в античность в этом вопросе. Но кое-что я могла. Начала я, конечно, с осмотра тела, решив не тратить времени, ожидая отрезвления подозреваемого. Кроме того, это была ускользающая натура, несмотря на февральские холода. Мне было важно увидеть руки и прикинуть время смерти. Все свои потуги я тщательно фиксировала на бумаге, записывая и зарисовывая то, что вижу. Этого, конечно, было недостаточно. Я видела кровь под ногтями покойной, но не могла ее сличить с кровью солдата. Никто бы не смог, даже вампир – так ее было мало. Я видела синяки на руках покойной и по размеру они могли быть оставлены солдатом, но я не была в этом уверена. Я видела еще уйму других деталей, но ничто из них не было железным доказательством вины, как и не могло быть таким же доказательством невиновности. Солдат спал пьяный и мне оставалось только сидеть рядом девушкой и думать, ожидая, пока с солдатом можно будет поговорить. В первый раз я пожалела, что занялась в первую очередь демонологией, а не некромантией. Я никогда не занималась допросами. На курсе Введения в фольклористику нам в двух словах рассказали о том, как берутся интервью, но это было так давно, в совсем другой жизни, что эти вскользь брошенные тем, кто никогда не будет это делать, инструкции всплывали в голове неохотно. Да и помогли бы они при допросе вероятного убийцы? Еще мне очень не хватало Карла: из него вышел бы отличный плохой полицейский. Но у меня была только я и оставалось решить, как же я буду себя вести. Моя идея заключалась в том, чтобы попытаться поговорить с солдатом как друг, развести его на откровенность. Для этого я решила говорить в своем учительском домике, который так и пустовал с осени. Это могло создать ощущение приватности, доверительности и уважения. Оставалось надеяться, что он знает хотя бы один из языков, который знаю я. Потому что если он француз с одним языком, то у нас проблемы: несмотря на пансион я, по-прежнему, могла сказать по-французски только “я не ела семь дней“. – Вы, наверное, хотите пить? – спросила я по-немецки, садясь напротив солдата за стол. Он был привязан к стулу, но руки ему я связала спереди, чтобы он мог что-то нарисовать при необходимости. Перед собой я бросила блокнот со своими записями и карандаш. – С каких пор командование посылает за дезертирами женщин? – спросил солдат, пытаясь сесть по-горделивей. Но ему явно было плохо от алкоголя и сна в неудобной позе. – Вы ведь прекрасно знаете, что по праву Искажения женщины могут занимать самые разные позиции в обществе, не так ли? Хотите пить? – я налила в стакан воду и поставила перед ним. Себе я налила того, что здесь считали чаем, – Давайте знакомиться. Меня зовут Андреа Фосс и я стою между вами и смертной казнью. – Фридрих Клаус, седьмой… – Это лишнее, – я покачала на руке жетоном, который сняла с его шеи, пока привязывала к стулу, – надо было просто проверить не надели ли вам его на шею, пока вы спали в лесу. Мне надо знать, как вы оказались в этих местах, что делали и почему оказались в таком неприличном состоянии и виде. – Вы – не человек командования? – Я вообще не человек, герр Клаус, начнем с этого, -- сказала я и заметила, как сразу более расслабленной стала поза солдата. Как будто бы то, что я -- такая же как он, могло ему чем-то помочь, -- Как и вы, насколько я могу судить, не так ли? – я дождалась его кивка, – Маг, полагаю, – еще один кивок. Я кивнула в ответ, – Меня в первую очередь интересуют именно те вопросы, которые я задала. О ваших проблемах с командованием вы можете рассказать, когда будете отвечать на них, – я понизила голос, постаравшись сделать его тон доверительным, – Я хочу вам помочь из этого всего выпутаться. Но мой шеф – горячая голова и тяжелая рука. Если я буду знать правду, я могу хотя бы попытаться вас спасти. Но если вы будете врать мне, а, следовательно, ему, то у меня не останется выбора и ваш конец будет скорбен без вариантов и шансов. Дайте мне вам помочь. Расскажите вашу историю. – Вы не похожи на ту, кто хочет помочь и я не понимаю, почему я должен говорить после того как меня связали, – уперся все же Клаус, но я постаралась сохранить терпение. – Пьяные буянят, – развела я руками, – Возможно, вы не помните, но сначала вас и вовсе привязали едва ли не в хлеву и мне пришлось приложить усилия, чтобы улучшить условия вашего содержания. Клаус замер. Его память, похоже, начала подбрасывать ему воспоминания о том, как он оказался здесь. – Ваш шеф – тот ликантроп, да? – Тот или не тот, не знаю, но то, что ликантроп – безусловно. Клаус замер. Какое-то время он молчал, а я не мешала ему. По-хорошему, надо было бы давить, но, учитывая то, что я заняла дружелюбную позицию, мне было это не с руки. Вопрос в том, что он сейчас может придумать что-нибудь и мне придется сто часов отделять зерна от плевел, а там вернется Карл и вечер сразу перестанет быть томным. – То есть он хотел меня убить? – наконец, сказал Клаус. – Казнить. У него есть для этого полномочия. – Но вы не дали. – У меня есть стандарты. Он снова замолчал, но в этот раз ненадолго: – Я не думал, что у нас есть кто-то, кто решит следовать стандартам увидев солдата с сорванными знаками различия. Я… Вы были… там? – он мотнул головой вбок, вероятно, указывая в сторону линии, – Наверняка нет, что там делать женщинам? Пусть даже и Искаженным. Нас вообще должны беречь вне зависимости от пола! Но какое дело всему этому до того, кто из нас был благословлен, а кто нет, – он отпил из стакана, – В общем, как вы уже знаете, я решил сбежать. Думал в деревне какой-нибудь украсть обычную одежду и добраться до границы, но эта Румыния – такая дыра! – И вы решили хотя бы спороть знаки различия? – Так и есть. – Почему не избавились от жетона? – Да забыл как-то. – А алкоголь откуда? – Украл в соседней деревне. Искал одежду, не нашел. Зато нашел это. Уж не знаю, что это, но забористое, будь здоров. – Зачем? Как это должно было помочь вам в вашем самовольном оставлении расположения? – в этот момент я была предельно благодарна Александру Георгиевичу за то, что он заставил меня выучить эту всю армейскую лексику на немецком и Карлу, за то, что он, пока травил байки о своем прошлом наемника, терпеливо останавливался на незнакомых для меня словах и объяснял их. Теперь я могла сойти за свою, если закрыть глаза на дикий канцелярит, в который складывалась армейская лексика. Впрочем, Клаус, похоже, думал, что я из чиновников, и канцелярит прекрасно ложился в этот образ. – Я же говорю, вы не были там. Там я мог спать потому что уставал так, что валился с ног. А когда ушел в первую же ночь понял, что уснуть не могу. Всякое мерещится. Взял бутылку сначала, чтобы сменять ее где-нибудь на что-нибудь: я слышал, что в этой глуши бух… Выпивка что-то вроде денег. А потом наступила ночь и я решил использовать ее иначе. – Бутылка была одна? – Две. Но то, что там намешали забористое. Так что много мне не надо было. Выпил, накрылся шинелью и спишь без снов. А утром голова чистая как будто не пил. – То есть когда вы встретили на дороге девушку, вы были трезвы? Он замялся. А потом сказал: – Я не понимаю, о какой девушке речь. – Имейте ввиду, похороны ее будут послезавтра и я могу сейчас пригласить пару местных, чтобы вам показали о какой девушке речь, но пока давайте ограничимся полумерами, – я придвинула к нему тетрадь, на странице которой была нарисована Еленка. Нарисовала я ее как живую специально для этой части разговора. – Похороны?.. – Клаус побледнел, как будто пытаясь слиться цветом с побелкой стен и я заволновалась, как бы он сейчас сознание. – Ее звали Еленка. Утром ее нашли мертвой рядом с дорогой. Вчера днем она ушла по ней в соседнюю деревню. А рядом с ее телом нашли вас, пьяного и грязного. Что скажите? Его затрясло: – Нет-нет-нет, не может быть, чтобы она умерла! – Хотите я расскажу, как я вижу произошедшее? – я встретилась с ним взглядом. В нем читалось недоверие, смешанное с пониманием того, что я не вру, – Вы шли по дороге. Возможно, уже выпили: время холодное, теплой одежды у вас при себе было не особо много. Шинель отсырела, высушить ее невозможно толком. А алкоголь дает чувство тепла. Фальшивого, иллюзорного, но такого приятного. Пьете вы уже не первый день и даже организм мага накапливает в себе алкоголь. К тому же вы скорее всего не ели толком все это время. И не видели людей. Вы одичали и находились в какой-то степени алкогольного опьянения. И тут вам навстречу идет девушка. Красивая, молодая. А еще она тепло одета и в руках у нее корзина. Чудесно, так ведь? А вы ведь тоже не дурны собой. Только вы забыли, в алкогольном дыму, что уже несколько дней не приводили себя в порядок. А еще от вас несет пьяницей. Да и опьянение придает смелости. Вы пытаетесь очаровать девушку. Но это в ваших глазах так выглядит. Для нее вы грязный, оборванный, пьяный в ноль солдат. Она пугается и бежит в лес. Вы ее, по злому везению, догоняете довольно быстро. Насилуете. Возможно, вы пытались ее заставить замолчать, но перестарались и задушили ее. Или решили убить после. Тут вам виднее. Но потом вы, забрав корзину, накрываете ее своей шинелью потому что вам стыдно. Или вам кажется, что она еще жива и хотите, из чувства вины, чтобы она не замерзла насмерть. Но она уже мертва. Вы уходите вглубь леса, где из корзины разводите огонь и напиваетесь до потери сознания. Фридрих, ей было бы через неделю девятнадцать лет. Летом она должна была выйти замуж. – Все было не так… – тихо начал Клаус, но потом сам себя прервал, – не совсем так. Я был трезв и все понимал: как выгляжу и все такое. Да и девица эта… Явно же, что деревенщина, чего с такой любезничать? Я только решил спросить, есть ли здесь где поблизости церковь: священник-то наверняка уважаемый и образованный человек, и поймет меня. Она сама решила меня проводить. Я не удивился: говорила она с трудом, все на свое блеяние скатываясь, так что я даже обрадовался – не придется разбирать, что она имеет ввиду. Но завела она меня в какие-то дебри и побежала. Тут я понял, что правильно папаша мой говаривал, что бабы все змеи. Не в обиду вам: вы-то не баба, а образованная женщина моего круга… – тут же добавил он и продолжил, – Я бежал за ней довольно долго, чуть не потерял из виду, но догнал на опушке. И был так зол… Решил поставить ее на место. Она сама виновата. Я бы ее и пальцем не тронул, если бы все правильно сделала. Она кричала. Начинало смеркаться и крики эти были не к месту. Ей вообще было положено терпеть, что я с ней делал. Может, ей бы повезло и она зачала бы хорошего ребенка от меня! А потом она затихла. Я закончил с ней и, из благородства и чувства долга перед свои возможным ребенком, укрыл ее шинелью, взял корзину и отошел в лес. Не помню уж, что я там делал, потому что к бутылке приложился я крепко, чтобы без шинели не замерзнуть. Решил, что с утра найду дорогу, на которой ее встретил и пойду по ней куда-нибудь. Но утром меня эти, – он дернул подбородком в сторону окна, – притащили сюда. Я слушала его и невольно начинала гладить набалдашник трости: настолько мерзко он звучал, что я с трудом сдерживалась: в руках буквально зудело желание хорошенько его избить. Не столько за убийство и изнасилование -- за это он еще ответит -- сколько за то, как он говорил о Еленке и, вместе с ней, о всех женщинах, которых он считал "недостойными". Вместо этого я забрала рисунок и откинулась на спинку стула, стараясь мыслить хладнокровно. Звучал он довольно убедительно, хотя и реакции были не совсем складные. Впрочем, это могло быть его первое убийство не в бою и это все объясняло. Я ему верила. Наконец, я спросила: – То есть вы признаете, что покинули расположение самовольно, обокрали местных жителей и изнасиловали, а потом убили и обокрали девушку? – Я ее не убивал! – Но насчет остального возражений нет? Он поник и кивнул: – Нет. – Девушка в любом случае умерла по вашей вине, герр Клаус. Вы могли ее убить не преднамеренно или она умерла из-за того, что потеряв сознание, замерзла насмерть. Но ее жизнь – на ваших руках. – Кто вообще этих считает? – зло бросил он, – Умерла и умерла. Все равно через неделю части пройдут через деревню. – Так дела не делаются, Фридрих, – покачала я головой. – Она сама виновата. – Каждый насильник говорит это. У вас был выбор. И вы его сделали. – Я буду все отрицать! У вас нет свидетелей моего признания! Ваш шеф поверит мне и отпустит, – вдруг поменял тон Клаус. Я тяжело вздохнула, вставая. – Мой шеф хотел вас казнить, вы забыли? Я же убедила его в том, что мы должны быть уверены в вашей вине. Вы ее признали. И мне, хочу заметить, он поверить безоговорочно. – Так скажите ему, что я невиновен! Какая-то деревенская баба! Я не собираюсь идти на виселицу из-за нее. – Казнить вас на виселице, коне Всеотца, было бы оскорблением виселицы, – я встала, – я пришлю к вам священника, чтобы он мог вас исповедовать и причастить. Как только прибудет герр Фосс, будет назначено время казни. – А, так он тебе поверит потому что вы родственнички! А как же солидарность Искаженных?! Ладно он, он ликантроп, им верить нельзя. Но мы с тобой оба маги! Мы должны держаться друг друга! – Я должна отправлять закон, герр Клаус, -- добавив жесткости в голос сказала я, -- И я не помню, в какой стране ваш послужной список не привел бы к преследованию со стороны закона. И уж точно такое преследование было бы совершено нашей с вами Родиной, -- прибавила я, зачем-то дожимая образ идейно-правильной австрийской подданной, -- Убийство, пусть и не преднамеренное, остается убийством. Даже если вы убили кого-то, кого презирали. Я вышла из дома, хлопнув дверью. В голове продолжали стучать набатом мои последние слова: “Убийство, пусть и не преднамеренное, остается убийством”. Чем я лучше этого Фридриха Клауса? Мне ли его судить?..Чехия, 1923 год.
– Всю следующую ночь я не могла толком уснуть. Еще до рассвета я пошла к Еленке и присоединилась к бдению у гроба. Похоронить ее должны были аккурат после казни Клауса. Мне не давала покоя мысль о том, что мы с ним слишком похожи. Примерно один возраст, одинаковое Искажение, оба дезертиры… Да, боги, мы даже оба были австрийцами! – подвела я итог сказанному. Теперь мы были внизу и я ходила вдоль стен изучая нехитрый декор. Обставлен дом, в целом, был по-кальвинистки строго. Достаток тут был виден только тем, кто понимал толк в вещах. Тем же, кто привык к сиянию дом напомнил бы дом какого-нибудь сельского пастора из прихода средней руки. – Ты же не австрийка на самом деле, – возразил Карл, развалившись на диванчике у окна. Я чувствовала, как он следит за каждым моим движением, но никак не реагировала на это. – Для этого мира я – австрийка. Так уж повелось с самого начала и этой линии я держусь и сейчас, хотя она максимально не удобна была бы, живи я не в бывшей части Австро-Венгрии. В общем, я смотрела в Клауса как в свое отражение. Это было больно. И страшно. Ведь если он достоин убийства, то и я, соответственно, тоже. А я очень хочу жить. Желательно хорошо и долго. На это Карл ничего не сказал. Автомантон принесла еду и дождавшись ее ухода, как будто бы она была живой, Карл спросил: – Ты вспомнила что-нибудь? – Про Урицкого? – я повернулась к нему. Карл кивнул. – Нет, – покачала я головой, – все по-прежнему. Переулок, мы идем бок о бок, святят газовые фонари, а дальше я уже бью его тростью по лицу. Кровь пузирится на его губах. Вокруг тишина. Я пыталась вывести причину, но он никогда не казался мне плохим человеком. Продукт своего времени, как я люблю говорить, не больше и не меньше. Его не за что было убивать. Но и я до того дня никогда не проявляла такой агрессии. Я всегда очень хорошо себя контролировала. Особенно, когда касалось причинения кому-то время, – я села на другой конец диванчика, хотя мучительно хотелось лечь спиной на грудь Карлу и говорить так. В этой большой и холодной столовой было не так уютно, как наверху, в комнате, которую он приготовил для меня. И мне хотелось больше тепла. Но если я дам себе сейчас это, то я позволю себе и все остальное. А так нельзя. Не сейчас. И я не уверена, что хоть когда-то сочту допустимым это после всего, что нас разделило и объединило. – А гипноз? – Для этого нужен доверенный специалист, который не выдаст меня. Думаю, что учитывая то, что война закончилась всего три года назад Австрия все еще может быть заинтересована в том, чтобы поторговаться с Россией о ее шпионе. И неважно, что следила я за своими же, – я помолчала, – хотя я, может быть, накручиваю себя. Я бы хотела вспомнить. Но свою голову в этом смысле я бы доверила только Троякому, который и так знает обо мне больше, чем все в этом мире. Но доверюсь ему и могу этой самой головы лишиться: я все-таки дело провалила. – Он сказал, что больше у него к тебе дел нет. – Он все еще не знает, что это я убила Урицкого. – Значит, он все-таки знает о тебе не все, – хмыкнул Карл. – Ты это говоришь так, как будто у тебя с ним заочное соревнование и ты очень хочешь в нем победить, – засмеялась я, – Так или иначе, время до твоего возвращения тянулось мучительно долго. На следующий день после допроса я подумала, что лучше мне вернуться домой: несмотря на то, что мне было где ночевать в деревне, я надеялась, что мой сон будет спокойнее в своей постели и там ожидание твоего возвращения не будет не будет таким мучительным. Мне хотелось поскорее со всем этим покончить и, одновременно, я леденела перед мыслью о предстоящей казни. Я не могла отказаться и повторяла про себя, что Эддард Старк говорил: “рука, что выносит приговор – должна его и исполнить”, но на самом деле я помнила, как угрожала тебе убийством и понимала: откажусь сейчас – поставлю крест на этой угрозе убить тебя при необходимости. Наши отношения были чудесными, но, боги, иногда я задумывалась, не вера ли в мою способность к ответному насилию делает тебя таким хорошим, по меркам времени, партнером. С этими мыслями я поехала домой, когда на полпути мне пришла в голову гениальная мысль: а что если допросить духов местности? Пришлось поворачивать обратно, чтобы узнать, где же нашли Еленку. – Нашла чем себя развлечь до моего приезда, – хмыкнул Карл. – Ты погоди, я еще тебе не рассказала про то, как я что-то вроде следственного эксперимента проводила, – засмеялась я, но тут же стала серьезной, – я не хотела убивать невиновного. Я должна была быть уверенной: передо мной убийца. – А одного его признания тебе было мало? – Еще как. Слишком уж много противоречий было в его словах и реакциях.