Румыния, 1917 год.
На обратном пути у меня возникла еще одна идея: отвести Клауса на место и попросить его показать, как все было. Я не могла вспомнить, в чем был смысл этого во всяких подкастах и сериалах, но там так делали, а я надеялась во время этого увидеть нестыковки между его рассказом и действиями. Я не сомневалась, что именно он убил Еленку, но причина оставалась для меня загадкой, которую я зачем-то хотела решить. Это ни на что бы не повлияло. Приедет Карл и мне придется взять в руки нож и перерезать горло Клаусу на глазах у всей, надо думать, деревни. Мы говорили об этом с отцом Марком вчера. Про требование Карла, про то, как меня трясет от одной мысли об этом. Про то, что неопытный палач – это последняя пытка для осужденного. Про следованию долгу и принципу “око за око”. Это был тяжелый разговор. Теперь я шла за женщинами, которые нашли Еленку, а рядом со мной шел Нюх в человеческом образе, при этом нечеловечески быстро записывал все, что, что говорили женщины. Место убийства, конечно, нужно было осмотреть раньше всего, но снег не выпадал в эти дни и не теплело. Чужих тоже вроде не было. Картину могли испортить только животные, но здесь их было немного. – И по какой дороге должна была идти Еленка в Старые воды? – наконец, спросила я, вставая с корточек после того, как изучила снег, на котором еще были видны следы тела Еленки. – Так по этой и должна была, – хором сказали женщины. Я резко обернулась к ним. Допрос Клауса на месте приобретал смысл. Я, конечно, сама себя ввела в заблуждение. Мне почему-то подумалось, что они пересекли участок леса насквозь, а не вернулись к прежней дороге. Но в своих записях ничего на этот счет я не нашла. Это тоже ни о чем не говорило: лекции я никогда не конспектировала хорошо за редким исключением. Оставшись в лесу одна, если не считать беса, который отошел в сторону, я расстелила полотенце и села на него на колени. Низ юбки, конечно, все равно соприкоснулся со снегом, но тут он был довольно чистым и я решила, что перебьюсь. На другое полотенце я выложила хлеб, мед и сыр. Не особо много, но удалось насобирать в деревне под неодобрительным взглядом отца Марка: он открыто говорил, что общения с лесными и домашними духами он, как священник, не одобряет и не считает добродетельным для христиан. К счастью, я христианкой была только на бумаге, а деревенские довольно охотно поделились едой, узнав, что я пошла общаться с лешим. Теперь я сидела на коленях посреди румынского леса и собиралась приглашать его к трапезе. Правда, прежде, чем этим заняться, мне пришлось минут десять просидеть, размышляя о том, как я вообще оказалась в ситуации, когда мне приходится это делать. Если бы пять лет назад мне сказали бы, что буду обращаться к лешему, чтобы установить вину в убийстве и его обстоятельства, то я бы не поверила при всем том, что я практиковала магию. И вот мы здесь. – Батюшка лесной хозяин! – Наконец, начала я, решив, что высиживать дальше смысла нет, – Приди ко мне, трапезу раздели! Я не была уверена, что действую правильно, но научить меня было откровенно некому. Я ничего не помнила про леших, бесы мои тоже, сторонясь леса, сказать ничего не могли. Приходилось все делать самой. Какое-то время ничего не происходило. Потом послышался хруст снега под подошвами. Я оглянулась по сторонам. Никого. А хруст приближался. Я перемялась с ноги на ногу – колени стали затекать – но, в остальном, постаралась сохранять спокойствие хотя бы внешне. Внутри же меня все сжалось от волнения и тревоги: вреда он мне, наверное, не причинит, хотя кто знает, как пройдет разговор. – Чего ж ты, внученька, сама-то не ешь? – хрипло прозвучало за моего левого плеча. Я вздрогнула, но невероятным усилием удержала себя от того, чтобы повернуться на голос. – Так я в первую очередь тебя угостить принесла, дедушка, – улыбнулась я, чувствуя как улыбка приклеивается к лицу от волнения. Каким-то шестым чувством я понимала, что это не один из деревенских. Это леший. Самый настоящий. И стоит он совсем-совсем близко. – Подлизываешься, – с непонятным одобрением в голосе произнес леший и дернул меня за воротник пальто вверх, - сядь на пенек, внученька, а то заморозишь себя все свое невеликое богатство. – Какой еще…? – начала я, но меня сразу же мягко опустили на пень. Которого раньше тут не было. Иначе бы я на него еду поставила. Леший обошел меня и сел на еще один такой же, напротив меня и принялся есть. – Ты тоже ешь, – вдруг повелительно сказал он, – “делить трапезу” – это вместе есть, а не смотреть на другого голодным взглядом. И говори, с чем пожаловала. Не ходит ко мне твое племя просто так лясы поточить. По первости, по крайней мере. А ты так и вообще ко мне вообще не ходишь. – По мне так видно… мое племя? – обескуражено пробормотала я, растеряв деловой настрой. Мне стало казаться, что видят меня насквозь и, хоть намерения у меня были неплохие, все равно смущало невероятно. Как будто бы мне сново пять и бабушка ловит меня на том, что я подворовываю конфеты из вазочки. Леший засмеялся. – Еще как! Это им всем надо ждать, пока ты в полную силу войдешь, чтобы видеть, кто ты, а мне и так пойдет. Только не пойму, где ж ты живешь: в деревне я тебя с самого осеннего равноденствия не видывал, думал – сбежала ведьма. Ан нет. Так где? – В доме на холме. – У перевертыша чтоль? Перестал ходить бобылем? Вот это новость! – Что-то вроде того, – еще сильнее смутилась я и обмакнула хлеб в мед, чтобы занять время, – Я, дедушка, поговорить о Еленке пришла, девушке, которую тут… – Загубил чужак, знаю-знаю. А что ты узнать хочешь? – Мне, дедушка, кажется, что дело тут сложнее, чем просто… – я замялась, подбирая слова, – чем то, что мне хотят показать. И, хоть убийца и признался, но мне этого мало. Мне кажется, что чего-то он не договаривает. – А ты хочешь узнать все? – Меня учили не делать выводов по одному источнику информации. – Это тебя правильно учили. Леший какое-то время молчал, а потом отложил хлеб и, сгорбившись, тяжело вздохнул: – Хорошая девка была Еленка. Видел ее еще совсем дитаткой! Всегда выводил ее к лучшим местам, показывал ей самых красивых своих птиц. А она и радовалась. Скоро замуж уж, а глазами до сих пор хлопала как дитя. Папаша ее помер ведь, когда она крохой была. Не уследил я за волками… Это было до того, как перевертыш всех из окрестностей разогнал, кого можно, да. А я смотрел на нее и думал: отца ее мой лес погубил, значит я теперь ей должен быть, если не за отца, так хоть за дядьку. И был. А потом этот пришлый появился. Только он был как ты, да не как ты. Ты ведь тоже чужая, да еще и поболее его, – хитро улыбнулся леший. Улыбка эта была слишком моложавой на его действительно старом лице и совсем не сочеталась с его дребезжащим голосом. Это ломало картину, но я знала: так и должно быть. Я кивнула, – Но ты знаешь, чему ты здесь хозяйка, а чему – нет. И что причитается тебе делать и там, и здесь. Он – не знал. Или не хотел свои знания использовать. Брезговал, видать. Он пришел когда снег уже лег, но до самой длинной ночи. Встретил Еленку на дороге. Идет, а ноги заплетаются. На одеже – руда. А сердце у нее было доброе да пылкое. Отвела его в охотничью заимку, выходила там. Я рядом бывал, чтобы, ежели что, оберечь. Да не досмотрел. Стали они женихаться. А ей ведь под венец скоро… – Как… далеко все зашло? – спросила я, цепенея от понимания всей картины. – Понесла она от него. Я похолодела. Кровь была не кровотечением от повреждений гимена и влагалища. Это был выкидыш. Я ведь об этом даже не подумала ведь вживую не видела ни того, ни другого. – Она об этом сказала и он ее убил? – хрипло спросила я. – Все так, внученька, все так. А он же тоже вашего племени. Накрыл их чарами и все, я их только слышу. Я пытался помочь ей убежать да не вышло: от злости стал гаденыш силен как бык, токмо в чарах. Потом его заморочил так, что он дорогу назад не нашел, конечно, но что толку, если Еленка уже померла. Одна отрада: снега сойдут и станет она действительно мне дочкой. – Она станет?… – я не попыталась вспомнить название, – …у нас это называется русалкой, кажется. – Дочкой она мне станет! Как вы это называете – дело десятое. Я помолчала, а потом стала подводить итоги: – То есть Еленка ходила к нему на заимку с декабря, потом сказала ему на днях, что понесла и он разозлился и убил ее, так? – Все так, внученька, все так. Рассвирепел жутко. Кричал, что она гулящая, как будто от вашего племени понести нельзя вовсе. Она побежала и на опушке, где я и так-то дотянуться едва мог, он все и сделал. Лешему я верила больше, чем Клаусу. По крайней мере его рассказ был более связным и последовательным. Логичным. Мы сидели молча, пока он не сощурился на тусклое зимнее солнце: – Надо тебе, внучка, идти. Спасибо за угощение и за то, что выслушала, но пора тебе. Деньки еще короткие. Приходи, когда тепло будет, чтоб не морозить ноги, – он встал и я встала следом. С полотенца каким-то образом, пока мы говорили, исчезла вся еда и теперь мне оставалось только сложить их оба, убирая в сумку. – А не покажешь ту заимку, дедушка? Вдруг там что-то интересное для этого дела есть? – спросила я, после короткого молчания, пока леший не ушел. – Покажу, чего ж нет? Только бесенка с собой не бери. Пущай стоит, где стоял. Мы сходили к домику. Тот был совсем крохотный, наполовину ушедший в землю. Внутри было темно и душно. Ясно, что освещал Клаус ее магией да и отапливал скорее всего тоже. Я уже знала, как такое можно сделать. Подсвечивая себе, я осмотрелась. Все вставало на свои места. Если не брать в расчет свежей грязи и ушибов, Клаус выглядел вполне прилично. Так не выйдет выглядеть, если ты несколько дней спал в лесу и только что сбежал из части. Здесь же все было довольно обжито. Нашлись заодно его нашивки в полном объеме и сменная одежда. Возможно, форму он надевал в дни, когда должна прийти Еленка, поэтому и оказался в ней в день убийства. Впрочем, это было неважно. Солнце едва начало клониться к закату, когда леший довел меня до опушки и там я, низко поклонившись и поблагодарив его за помощь, попрощалась с ним. Завтра наступал третий день отсутствия Карла и за него я должна была сводить в лес солдата и послушать его еще раз. Хотя был ли в этом смысл? Я смотрела на алый закат и курила, прислонившись к дереву. Вокруг не было ни души. Даже Нюх куда-то запропастился. Именно за него я приняла высокую темную тень, которая двинулась ко мне из-под сени деревьев. А когда я увидела знакомое лицо, дергаться и что-то делать было поздно. Он совсем не поменялся. Высокий рост, только подчеркивался безукоризненным черным камзолом, по моде “а-ля Носферату”, сочетавшим в себе элементы петровского силуэта и мундира времен наполеоновских войн. Черные волосы, плотные и густые, были зачесаны в короткий хвост. Черты лица успел тронуть возраст, прежде, чем он застыл во времени навсегда, но годы ему шли. Он был как всегда безупречен. И в первый раз абсолютно неуместен в той обстановке, где находился. Но все же он тут был. Я похолодела. – Я вижу, хорошо проводите время, моя дорогая, – сказал он. Так спокойно, так доброжелательно, что у меня не оставалось сомнений: мне крышка. – Если так можно сказать, Александр Георгиевич, – хрипло сказала я. Он неторопливым шагом подошел ближе. Снег совсем не скрипел под подошвами его сапог, но эта тишина звучала как набатный колокол. – Есть у вас непроходящая страсть к зимним прогулкам без подходящего гардероба. Ах да, мы же его вам не успели отправить. Какое досадное упущение. Какая позорная недоработка. Но, думаю, вы знаете причины и простите нам эту оплошность. В первый раз в этом мире мне захотелось провалиться под землю от стыда. Бежать! Надо бежать! Но ноги как будто бы приросли к земле, вмерзли в снег. Александр Георгиевич забрал у меня сигарету и бросил ее в сторону от нас: – Я же вас просил, бросать эту привычку. Она дурно влияет на вкусовые качества вашей крови. Вы, право, испортили мне вечер: я рассчитывал, что я с вами закончу прямо сейчас, а теперь придется ждать, пока ваша кровь станет пригодной в пищу. Не устаете вы меня разочаровывать. – Мне надо закончить с делами. Пожалуйста, – попросила я, чувствуя, что не выдерживаю его взгляда. Чем темнее становилось, чем ярче сияли его глаза. Красные, походившие на светодиоды за ограненным стеклом. Дьявольски красиво и настолько же пугающе. Мне хотелось спрятаться, бежать, превратиться во что-нибудь, что не видит и не чувствует. Вместо этого я только обессиленно стала сползать по дереву вниз, но меня почти сразу вздернули обратно за воротник пальто, на высоту моего роста. – Конечно, надо. Например, вам надо объясниться насчет самовольного оставления службы. И описать подобно детали инцидента с Урицким. Я зажмурилась. С минуту я стояла так, закрыв глаза и размеренно дыша, пока рука носферату держала меня, не давая сползти в снег, к его ногам. А открыв их, неожиданно для себя твердо сказала: – Мне необходим ваш совет. – Я не вижу, на самом деле, смысла в дополнительном допросе. Он сознался, против него свидетельствовал леший. Других свидетелей у нас нет: в некромантии я не спец, чтобы ее дух призвать, – закончила я рассказывать про убийство. Я не поняла, как оказалось, что мы мирно, под руку, идем по дороге, а не стоим у дерева. Дорога все никак не кончалась, а закат все никак не гас. Как будто бы я оказалась в небытие вместе со своим покровителем, начальником, любовником и, очевидно, будущим убийцей. – Господин Фосс так или иначе настоит на казни этого юноши, не так ли? Я вижу во всем вашем расследовании исключительно жестокое развлечение, которое, впрочем, я нахожу весьма полезным. Вы можете провести еще допрос на месте, раз уж у вас есть к этому возможность, но вы ведь понимаете, что это не изменит ничью судьбу? Я кивнула. А потом сказала то, что меня беспокоило с того момента, как я поговорила с лешим: – Еленка была… – я замялась. В последний раз с носферату о таких вещах я говорила в совсем других обстоятельствах и теперь мне было вдвойне неловко, – в положении. Срок там был, надо думать, не больше шести недель, но это я говорю исходя из времени знакомства, скорее всего меньше, – и я немного завидовала тому, что на таком сроке она смогла понять, что беременна: это насколько стабильный цикл надо иметь! У меня такого не было даже в моем мире, –. Это очень маленький срок, – на всякий случай пояснила я, – В моем мире и моей стране на таком можно легально прервать беременность. Я так и не поняла, случился у нее выкидыш от страха перед внезапно вышедшим из себя любовником или от погони. Или он действительно ее изнасиловал и все произошло из-за этого. Это неважно. Вопрос в другом. – В чем же? – Александр Георгиевич слушал меня внимательно, не перебивая. Я чувствовала на себе его взгляд и странно ощущала себя рядом с ним сейчас. Как будто бы в прошлый раз мы виделись целую вечность назад, когда я была его студенткой, а теперь мы говорим как коллеги. – Говорить ли ее семье о беременности. С одной стороны срок такой, что некоторые и не знают о том, что были беременны, если все произойдет само на примерно таком сроке. Там о ребенке-то говорить рано: зародыш. С другой, я не знаю, этично ли молчать. Или наоборот это молчание позволит им не испытать лишней боли от того, как вела себя их дочь и что умерла она с потенциальным ребенком. Александр Георгиевич какое-то время молчал. Его трость стучала по утоптанному снегу так же, как раньше – по мостовой Петербурга. – Не думаю, что им следует об этом знать, – наконец, сказал носферату, остановившись, –. Лешему я верю больше, чем господину Клаусу, но и он мог врать или недопонять что-то. А если и говорил правду, и все правильно понял, то лучше от этого знания никому не станет. Девушка совершила комплекс ошибок, часть из которых весьма крупные. И заплатила за это высокую цену. Но… – Неправильно это называть расплатой. Она стала жертвой преступления. И она нуждается в справедливости. – С последним утверждением я не могу спорить, – кивнул он, – Но о ее блуде и его последствиях говорить все же не стоит. Особенно, если у нее есть сестры. Понимаете, почему? Я остановилась. Эта грань ситуации была мной полностью упущена. Александр Георгиевич тоже остановился и теперь смотрел на меня. Поняв, по моему лицу, что я сделала необходимый вывод, он удовлетворенно кивнул. – Вы, несмотря ни на что, не абсолютно безнадежны. Что прискорбно. – Почему? Он оказался рядом так быстро, что я не успела даже отшатнуться. Я ухватилась за его плечи. Стало тяжело дышать от тяжелого запаха гиацнтов, который, как и всегда, окутывал его. Под перчатками заскользила ткань камзола. Я ждала боли, успокаивающей, страшной, привычной, сладкой. Но вместо этого проснулась. За окном моего учительского домика было еще темно. На груди вроде бы спал Нюх в обличье овчарки. Я подсветила заклинанием циферблат часов. Стояла глухая ночь. До рассвета была еще целая прорва времени. Но сна не было ни в одном глазу. С тяжелым вздохом я откинулась обратно на подушку и ткнула Нюха в бок: – Вставай и сделай мне чая. Тот тут же перетек в человека стоящего рядом с постелью, который сразу с поклоном отошел к печи. Я села. Меня трясло. – Итак, сейчас вы на моем ассистенте продемонстрируете, что вы и как сделали с Еленкой, – сказала я. Ситуация, конечно, выходила, странноватая. Холодное февральское утро, лес. Я стою перед магом, который недавно убил девушку из деревни, а вокруг нас кружочком стоят мои бесы, готовые как защищать меня, так и принудить его к подчинению мне. Конечно, это было рискованно: он укрылся от лешего, который, скорее всего, был посильнее церковных бесов. Но я я была готова изначально: с собой Александр Георгиевич мне давал цепочку из сплава золота и титана. Легкая, прочная и лишающая мага силы. Вместо обычного карабина закрывалась она на замок с ключом и сейчас этот замок был защелкнут на шее Клауса. – Какой в этом смысл? Вы же уже все решили, – он сложил руки на груди. Если бы у него была возможность есть при мне черешню, он бы это наверняка делал бы, а так просто смотрел на меня с превосходством смертника, – это место неплохо для того, чтобы тут умереть, так что вам даже пригрозить мне нечем. – Почему же? – я приподняла брови, – Есть чем. Думаю, что лесные духи придут в восторг от возможности употребить вас в пищу. А мне не придется марать о вас ни руки, ни клинок. – А, так вы для этого притащили сюда своих бесов? Вы, кстати, в курсе, что Мюнхенская гильдия осудила призыв бесов на постоянную службу? – Осуждение – это не запрет. Впрочем, действительно, зачем вас к чему-то принуждать? Давайте-ка просто прогуляемся немного. Завтра приедет герр Фосс и сегодня у вас, возможно, последний полный день жизни. Прошу, – я сделала приглашающий жест рукой и мы неторопливо пошли, окруженные моей свитой. Снег под ногами хрустел. Меня никак не отпускал ночной сон и я все искала между деревьями высокую черную тень носферату, блеск тусклого зимнего солнца на его платиновых украшениях. Не находя их я одновременно испытывала облегчение и разочарование. Я видела его почти год назад. И как бы я ни боялась того, что меня ждет при встречи с ним, меня заедала тоска. Строгий до жестокости, сдержанно-холодный, временами безжалостный и, в то же время, заботящийся обо мне с таким тщанием, какого мне никогда не хватало от семьи. Я боялась его, трепетала перед ним и испытывала к нему сильнейшее в моей жизни влечение. Сегодняшний сон пробудил во мне новое желание: вернуться. Или, по крайней мере, дать знать о том, что я жива. Чтобы не отвлекать его от действительно важных дел вопросом, в порядке ли я. Эти мысли выводили меня из равновесия и зудели под кожей. В прошлом я так ходила вокруг да около компульсивной покупки. Теперь вот хотела сунуть голову в пасть питона. Сон, конечно, был обычный. Снохождение – редкий дар и заказать его можно было только за очень большие деньги. Не стал бы Александр Георгиевич их тратить просто, чтобы вот так меня припугнуть. Но все равно чувствовала я себя плохо. Не только потому что я вспомнила, что не просто живу здесь, а прячусь от последствий своего провала. Но и потому, что я снова задумалась о том, этично ли с мой стороны, не разорвав отношений с Александром Георгиевичем, вступать в отношения с Карлом. Один был плюс в этих переживаниях: за ними я и думать забыла о казни. – И долго мы будем гулять? – спросил Клаус недовольно. Он стал подмерзать надо думать. Как и я. Но мне хотелось закончить дело. Я остановилась и осмотрелась. – Да не долго. Посмотрите, будьте добры, направо. Там стояла та самая заимка. Лицо мага вытянулось, побелело, а лиловый блеск в глазах, выдавший принадлежность Клауса к магам, померк, став тусклым и темным. Почти как у меня до начала занятий с бесами. – Все ли в порядке, герр Клаус? – спросила я, но ответ я уже знала. Как и то, что леший ни словом мне не солгал. Он что-то пытался говорить, когда я махнула рукой бесам: – Уведите его на место, – и размеренно зашагала к деревне. На обратной дороге я увидела в снегу окурок. Подобрав его дрожащими пальцами, я осмотрелась по сторонам. Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы понять: это не мой окурок. Сон так и остался сном. Следующий день выдался еще более холодным, но солнечным. Больше он подходил для того, чтобы устроить веселое гуляние по какому-нибудь поводу, но вместо этого блики света играли на мертвом лице Еленки, которую вынесли из дома и донесли до церкви на глазах у ее убийцы. Того держали под руки бесы, не давая дернуться и сбежать. За спиной Клауса стояли мы с Карлом. С момента его возвращения мы не успели толком поговорить. Я только увидела, как он помрачнел, когда увидел меня, стоящую у церкви и от этого стало еще хуже. Кроме того, реальность снова смешалась с прошлым и сном, заставив смутиться: даже мои очень прогрессивные по меркам этих времен взгляды с трудом переносили мысль о том, что мое влечение к Карлу не пришло на смену влечению к Александру Георгиевичу, а существовало параллельно ему. От этого было неловко. Как и стоять теперь рядом с Карлом. Меня еще ждал разговор с ним о том, что я, конечно, не должна была учить его, как управляться с местными. И, хотя я не считала его подход к делу приемлемым, тем не менее и я была не права. Я должна была извиниться за это. А я ужасно не любила извиняться. – Ты готова? – спросил Карл тихо. Я вздрогнула от неожиданности. – Нет, – мотнула я головой, – Но уговор есть уговор. – Ты знаешь, что делать? – Представляю. В теории. Я встану у него за спиной, придержу голову за волосы и… – Я не договорила, потому что Карл развернул меня к себе и ткнул пальцем себе в шею. – Вот отсюда надо начинать. Поняла меня? – На себе не показывают! – хлопнула я его на руке сердито, раньше, чем подумала о том, что делаю. Он хмыкнул и пробормотал что-то о суеверных колдунах. Я не стала ничего на это говорить, отвернувшись. Из церкви вышел отец Марк с Михаем и матерью Еленки. Все вместе мы пошли к воротам деревни. Убивать человека среди жилых домов никто не хотел. Там, перед собравшейся на казнь деревней, бесы поставили Клауса на колени, а я достала нож и зашла за его спину. Все эти люди смотрели на меня и ждали. Но хуже всего, что на меня смотрел Карл. Пристально и испытующе. Я глубоко вдохнула и произнесла: – По совокупности совершенных преступлений, коим были получены доказательства и в коих признался обвиняемый, Фридрих Клаус, маг, приговаривается к смерти. Герр Клаус, есть ли у вас какое-то последнее желание или последние слова? – Нет, – резко бросил он. Я кивнула. – Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Нож был острым, но даже он не мог так уж просто и легко прорезать кожу и плоть в руках человека, который никогда такого не делал. Клаус начал дергаться, пытаясь вырваться. Я сделала еще один глубокий вдох и быстро закончила движение, стараясь давить сильно и равномерно. Нож, ладонь, манжета платья – все было в крови. Клаус упал на снег. Из его горло с хрипами текла кровь. Он умирал. Когда он затих, я нагнулась и проверила пульс. После, достав чистой рукой из кармана часы, которые сняла перед казнью, я хрипло сказала: – Время смерти: десять ноль пять. Наступила тишина. В ней я бросила Жало к ногам Карла и, вытирая руку о юбку, пошла к дому на холме. Бесы последовали за мной. На ходу один из них обернулся лошадью. Дальше я ехала уже верхом. Дома я отдала одежду бесам, чтобы они отчистили кровь, но сколько я не пыталась, у меня не выходило смыть ощущение того, что кровь Клауса тонкой пленкой покрыла меня всю. Платье отчистить было, похоже, проще. Остановилась я только увидев, что кожа стала нездорово розовой от того, как я яростно тела ее губкой. Оттолкнув от себя таз с помутневшей уже водой, я ушла к себе. Там я час потратила на то, что, чтобы собрать все бумаги, скопившиеся по делу Клауса и написать что-то вроде заключения. Все это я сложила в большой конверт и оставила на кухне, подписав. Идти в башню смысла не было: все равно она заперта. Как так вышло, что остаток дня я провела, глядя в потолок, я не поняла. Но ни одной мысли у меня в голове, кажется, не было. Возможно, я спала без снов или впала в своего рода транс, оцепенение. Когда стало темнеть, я очнулась и села. Меня трясло как от холода, но при этом я покрылась испариной. Я убила. Снова. От этой мысли, от картины, вставшей перед глазами, затошнило, но не вырвало. Какое-то время сидела, глядя пустым взглядом в грязное окно. Только после этого пришли слезы. Я рыдала, задыхаясь, до хрипоты, до тошноты. Громко, не сдерживая себя, почти подвывая. Так, как мне не удалось прорыдаться в прошлый раз, И получала от этого невероятное наслаждение. Как будто бы эти слезы меня освобождали. В припадке этого горестного экстаза я сбрасывала со стола вещи, а потом долго и упоенно ломала единственную поддающуюся мне мебель в комнате – стул. Закончив с ним и сев рядом с обломкам на пол, я выдохнула. Стало легче. Мое уединение прервал стук в дверь. Почти сразу, она приоткрылась и в щель втек Рекс с металлической кружкой в руках. – Не хотите ли чаю, госпожа? – спросил он, подавая мне кружку, – Это укрепит ваши силы. Или мы можем принести что-то… еще для вашего удовольствия, – его взгляд красноречиво остановился на обломках стула, но мое внимание захватило иное. Разум, как будто бы очищенный гореванием по собственной человечности, снова уловил тот самый запах от чая и связал книжную премудрость с практикой. – Сон-трава! – зашипела я в ярости узнавания, вставая. – Госпожа? – Он велел тебе заварить сон-траву, да?! Отвечай! – Да, госпожа, – склонив голову, пробормотал бес, – мы сочли, что это сейчас пойдет вам на пользу. – Вон, – процедила я, пихнув ему кружку обратно, – Пусть сам топит урановый лом в ртути и пьет эту гребанную сон-траву. Бес так быстро ушел, что как будто испарился. Я осталась одна. Какое-то время я еще прорыдала, ощущая себя преданной и покинутой. После чего уснула. К счастью, снов мне не снилось. Утром я проснулась поздно. Глаза болели и в них как будто бы насыпали песка. Сама я, надо думать, страшно опухла от рыданий. Платья на мне не было, как и корсета. Я лежала под одеялом в одной только сорочке, укрытая халатом. Вещи, которые я вчера сбросила со стола лежали снова на нем в ровных стопках, хотя и не так, как клала их я. Вместо обломков стула, перед столом стоял другой, целый, а на нем – кувшин с холодной водой в тазу, которые я ставила перед сном, чтобы утром умыться. Обо мне позаботились, пока я спала. Вероятно, мой сон был таким глубоким, что я не проснулась даже, когда меня раздевали. Неудивительно, впрочем. Вместо вчерашнего платья мне подготовили другое. И я была этому рада. Только одевшись, я обратила внимание на лишнюю стопку на столе. Она была накрыта незнакомым мне платком с изящным растительным узором, а поверх него лежал конверт. Кажется, почерк Карла я увидела в первый раз. “Хотел бы я тебе подарить это сам, но ты не в настроении не без моей вины в этом. Надеюсь, что их не постигнет судьба стула, но если тебя это порадует, то не смею препятствовать. Лавкрафта нашел только на английском и взял на всякий случай пару словарей к нему. Открыток не было вовсе. Что скажешь о моем небольшом сюрпризе тебе к празднику? Выходи. Я скучаю.К. 14. 02.17
” Теперь мне стало стыдно вдвойне, если не втройне: меня настолько не касалась ни разу лихорадка, связанная со Святым Валентином в этом мире, что я подумала, что его здесь и не празднуют, как и другие привычные мне даты. Теперь выяснилось, что я была не права. Сколько еще таких мелких деталей я упускаю, выдавая в себе себя? Я сдернула платок. Сверху лежали книги. "Отчеты Иннсмутской естественно-научной экспедиции 1912-1913 гг.” Лавкрафта и словари, англо-немецкий и англо-румынский. Но основа стопки… Дрожащими пальцами я погладила скрипичный футляр, прежде чем открыть его. Скрипка внутри не была чем-то невероятным. Но она была новой и довольно приличного качества с виду. Звук у нее оказался тоже неплохим. Под скрипичным футляром лежали тонкие брошюры нот, на обложке верхней из них было размашистым почерком Карла было написано: “Фройляйн Холмс по случаю первого успешного дела”. Успешного, как же. Мне опять стало от себя тошно, но уже по другой причине. Я нашла это милым. И мне действительно понравились подарки. Настолько, что я почти простила Карла и за то, что втравил меня в убийство, и за сон-траву. С ужасом я поняла, что дорожу Карлом больше, чем своей человечностью. От этого стало стыдно и захотелось не выходить из комнаты вовсе примерно никогда. Но вместо этого я, подхватив скрипку, пошла в башню Карла.Чехия, 1923 год.
– Я не должен был в это в тебя втягивать, – после паузы сказал Карл, – Не должен был ставить тебя перед таким выбором. Надо было оставить тебя дома да и все. – Зачем ты это предложил вообще? – спросила я. За окном стало светлее, но это еще не было настоящими утренними сумерками. Дождь больше не шел, но лужи, надо думать, на улице были мне по колено. – Захотелось, помнится, тебя проучить. Споришь со мной, пререкаешься. Думал, откажешься в итоге, поставлю тебя этим на место. Скажу: “то-то же, слушайся старших и не придется с позором покидать поле битвы”. А ты закусила удила. И была в этом прекрасна, но черт возьми. Твой плач слушать было невыносимо. Почему ты не отступила? – Я… – молчание. Потом я мотнула головой, – Я не думала, что это опция, если честно. Я не видела возможности отказаться, в каком бы ужасе я ни была от этого всего. А я была в ужасе. Я, милостивые боги, даже курице шею не сворачивала! Я мышь не могла убить! А тут целого человека. Да еще и на глазах у всех. – Мышь ты убить не могла, зато сразу перешла к людям, – оскалился ликантроп с непонятным для меня удовольствием, – И я тут не при чем. – Молчи об этом, и без того тошно. Я полгода жила с мыслью, что мне после Урицкого снова захочется убить. Ведь когда-то же должен закончится период охлаждения. Но меня не тянуло. Бить людей тянуло, бывало, но не насмерть же. Это было странно, но этому можно было только радоваться. А потом ты с этой казнью. Она только все усложнила. Весна выдалась дьявольски тяжелой: через деревню перешел фронт и я перестала понимать, в чьем тылу мы находимся. Жизнь стала тревожной. А вместе с этим в мою жизнь пришли кошмары, которые заставили меня задуматься о том, что не спать – могло бы быть выходом, если бы не галлюцинации, которые рождала длительная бессонница. Доведя себя до них один раз я поняла, что надо искать другие способы решения проблемы.