Румыния, 1917 год.
По дороге шагали и шагали колонны танков. Тяжелая их поступь сотрясали землю и я, отвыкшая от той встряски, которой сопровождалась жизнь над веткой метро, находилась в постоянном напряжении. Дирижабли тоже теперь над деревней стали обыденностью, как и ежедневные визиты деревенских: уходившие за безопасностью жители считали хорошим тоном попрощаться с нами и принести скромные, но подарки. Всех их принимала я: Карл, несмотря на наш довольно мирный разговор о казни, который закончился опять моими слезами и влитым в меня полным стаканом коньяка, от которого меня сразу развезло после четырех лет почти полной трезвости, все прошедшие три недели меня как будто избегал. Уходил в мастерскую он еще до того, как я проснусь, возвращался тогда, когда я уже спала и каждый день бесы сообщали мне, что господин сегодня в моей помощи не нуждается. В итоге мне оставалось два дела: магия и деревенская жизнь. И если последняя иссекала, то вот в магии я серьезно продвинулась. Об этом говорило то, что мои глаза уже вполне уверенно, хоть и не особо ярко сияли аметистовым светом, а зрение стало близким к идеальному. Бесы уверяли меня, что до потолка возможностей мне еще предстоит несколько лет упорных занятий, но я уже была вполне собой довольна, применяя магию все активнее и легче. Мои успехи настроение мне улучшали, но это были все хорошие новости на тот момент. Потому что вереница танков казалась бесконечной. Я видела их утром, выглядывая в окно гостиной. Я видела их, уходя на обед из кабинета второго этажа. И даже ночью, вставая попить воды, я видела их тусклые огни на дороге, огибающий дом со стороны башни Карла. Бывали моменты затишья, но впечатления они не меняли: танков было очень много и мне чертовски не нравилось, что их путь пролегал через нашу деревню. Хуже них было только то, что я стала терять сон. Убив Фридриха Клауса, я получила своих собственных мертвых магистров и, поняв это, решила воспользоваться методом Шурфа: просто отказаться от сна. Но это оказалось во-первых не так-то просто. А во-вторых вскоре начало приводить к галлюцинациям, которые выводили кошмары из снов в реальность. Сюжеты их были одновременно поразительно разнообразны, но при этом имели какой-то общий знаменатель: в каждом из них всегда были Александр Георгиевич, Фридрих Клаус и я. Без исключений. Раз за разом в моих снах я становилась свидетельницей того единственного убийства, который при мне совершил носферату. Но, если в реальности его жертвой стал мой напарник по слежке, Сеня Копиев, то во сне на месте Сени оказывалась обычно я, а Клаус молчаливой тенью стоял рядом или лежал мертвым рядом и мне приходилось раз за разом смотреть в его невидящие глаза, умирая раз за разом самой. Разнообразие достигалось, в основном, за счет декораций. Несколько раз меня убивали в моей комнате той квартиры, где я жила с родителями перед своим перемещением. “Убийство – есть убийство, моя дорогая. Да и дезертирам пощады не может быть” – повторял Александр Георгиевич из снов. Автором первой части его реплики была я. Второй какой-то немецкий офицер, у которого я спросила, что сделали люди, повешенные им у дороги в сторону Старых вод. Офицер этот еще долго рассуждал о дезертирстве, провожая меня до дома и, наверное, именно поэтому эти слова так засели в моей голове. Я стала уделять магии еще больше времени, надеясь, что усталость лишит меня сновидений, но и этот план не сработал тоже. Оставалось последнее средство. Которым я, невольно, начала злоупотреблять. – Я ее убрал, – Я резко обернулась на голос. Карл стоял в дверях, сложив руки на груди. Выражение его лица я не видела: цветок света весел чуть выше моих глаз над кухонной столешницей и просто не добивал до лица ликантропа, – Ты ведь опять искала сон-траву? – Да, – выдохнула я. С того разговора мы виделись едва ли не в первый раз, – Не хочешь делиться, да? – в голосе прорезалась едкость. – Ты перебрала с дозировкой уже дважды. В последний раз ты проспала в итоге почти восемнадцать часов, – Карл прошел в кухню и сел на свое обычное место, – Я не собираюсь жить в одном доме с магом, который находится в шаге от того, чтобы стать морфинистом. – Я не собираюсь переходить на морфий, – дернула плечом я. – Потому что его в наших местах не достать, м? – он достал трубку и стал неторопливо набивать, – Не пыхти так, вороненок. Кто ж знал, что ты на это дерьмо подсядешь после того, как пообещала засунуть кружку с ней мне в задницу. – Я такого не обещала. – Но суть была какая-то такая, – он раскурил трубку и, спустя минуту напряженной тишины спросил, – Снится какая-то дрянь, да? – Да, – я села напротив и, достав из кармана юбки свою трубку, повернула кисет Карла к себе, чтобы набить свою трубку. – Часто? – Каждую ночь. Клаус… Карл кивнул. Дождавшись, пока я раскурю трубку, он заговорил: – Мне после первых боев тоже снилось. Я был тогда тот еще молокосос. Сбежал от отцовских планов на меня. Он меня отправил учится заграницу. Несколько лет я прожил в Копенгагене, получил там приличное образование, но, знаешь, когда ты, хоть и каланча, но в ширину чуть уже, чем в высоту и стесняешься даже к шлюхе подойти, а дома тебя ждет батя вроде моего, хочется доказать всем вокруг, что ты мужчина. Я это рассказываю, чтобы ты поняла, что я был тоже когда-то тем еще оранжерейным цветочком. Наслушался красивых историй как-то о житье солдат удачи и в итоге вместо того, чтобы отправится домой поехал с одним таким отрядом в Индию. Там мы с год охраняли бриташек от зубастых статуй. – Зубастых статуй? – Не видела их, что ли? Их любят всякие кретины притащить в свои красивые дома и выставлять в клетке и цепях. Но это что-то вроде того, чтобы дикого тигра держать в гостиной: вырвется и сожрет всех. Зрелище я тебе скажу… Я задумалась. По домам состоятельных господ мне походить не доводилось, но вот в пансионе была такая статуя. Ее заграждали дверь в кабинет директрисы на ночь и слухи ходили, действительно, о ее плотоядности. Я тогда сочла это ученическим фольклором, который ни на что не влиял: отодвинуть ее я в одно лицо не смогла бы. Пришлось изучать систему тайных ходов доставшихся школе от прежних владельцев особняка. – Кажется, видела. У нашей директрисы такая стояла перед входом в кабинет. – Нихрена ж у вас была директриса. Было, что так охранять? – Еще как. И что было дальше? – А дальше мы закончили там и занялись другими делами. Так я попал в свой первый бой с людьми. И не то, чтобы я помнил хорошо, что там было, но… – он тряхнул головой, – Но мне тоже всякая дрянь снилась после. Потом привыкаешь и она перестает тебя мучать. И ты привыкнешь. В прошлый раз тоже так было? – Нет, – я сделала несколько затяжек и продолжила только после этого, – В прошлый раз все было как в тумане. Я толком не помню даже как это произошло. В смысле, как я убила. И почти сутки после этого тоже из памяти выпали больше, чем на половину. Я только в Бухаресте в себя пришла, когда уже устраивалась в номере гостиницы. Стала вспоминать, проверять, что взяла с собой, а что бросила. Нашла заполненные новые документы и трость, а не нашла один комплект одежды и отчеты, которые должна была связному передать. Совершенно не помню, как так вышло. Потом память начала возвращаться, но… не целиком. Я до сих пор не знаю, почему я тогда убила. – Убила – значит была причина. Ты не из тех, кто убивает ради удовольствия. – Почему ты так думаешь? – Я эту породу знаю. И чую ее. И ты из другого теста. – Но мне было так приятно его убивать! – вскричала я, вскакивая из-за стола. Из глаз снова покатились слезы. Я сама не верила, что это сказала. Карл достал бутылку коньяка и стопку. Наполнив ее, он поставил ее передо мной. Я выпила ее залпом и села. Мы помолчали. – Я не смогу спать без этой ерунды, – я кивнула на полку, где стояла сон-трава. – Сможешь. Но не сразу. – А что мне до этого момента-то делать? Из мастерской ты меня прогнал, работу по дому делают бесы, а я… – А ты учишься быть собой, – резко перебил он, а потом тише добавил, – Ты думала о том, что будешь делать, если все-таки я тебя отпущу? – Ты это говоришь так, как будто до сих пор я у тебя в экономках хожу, хотя это не так, – хмыкнула я, а потом вздохнула, – Нет, не думала. Но, наверное, не знаю, поеду в большой город, устроюсь журналисткой в какие-нибудь “Советы домохозяйки”. Если война еще не кончится, уболтаю отпустить меня на фронт – освещать войну. – “Советы домохозяйки” не освящают войну, как и женщины, – со смешком сказал Карл, – Но хорошо, что твои мысли не заканчиваются на жизни со мной. – Почему? С тобой что-то не так? – спросила я, чувствуя, как меня начинает накрывать тревога. Какое-то время Карл смотрел в тьму за окном: небо в эту ночь закрывали тучи, а потом сказал: – Да. И нет. Докуривай и я тебе кое-что покажу. Мы спустились в погреб хозяйственной постройки в глубине сада. Там в тусклом свете лампочек стояли ряды фигур, замерших по стойке смирно. От людей в них были только общий силуэт. В остальном ростом они были больше похожи на Карла и даже выше его. Металл брони и оружия врастал в плоть и кости. – Я называю это автоматонами, хотя обычно к ним относят только то, что целиком состоит из механики. Но для моих работ названия нет и я позаимствовал это, – он говорил это, пока я обходил автоматон за автоматоном. Одновременно мне хотелось пощупать, потрогать их и передергивало от отвращения. Среди всех них я заметила того, над которым мы работали вместе не так давно. Но оружие я к нему не монтировала, я это точно помню. – Как ты остановил разложение? – повернулась я к нему. – Бальзамирование зачарованными составами. Достать их все сложнее, но пока удается. Замены им я, пока, не нашел, а без них ничего не выйдет: я использовал обычные бальзамировачные составы, но от них тела дубеют, а мне важно сохранение подвижности тел, – я почувствовала на себе внимательный взгляд Карла и обернулась. Вид этих созданий вызывал у меня одновременно отвращение и восхищение. Они были мерзкими, грубо сшитыми – так я штопала когда-то вещи – но в то же время замысел был грандиозный. – То есть они могут двигаться? – Они могут воевать. Недолго: тестовые образцы через неделю от воздействия перегрева оружия все-таки начинали разлагаться и терять боеспособность, но эту неделю нет солдат страшнее. Я снова обернулась на автоматонов, а потом встретилась взглядом с Карлом: – Зачем тебе это, доктор Франкенштейн? – Франкенштейн хотел попрать Бога. Я же хочу мести. – Мести? – Как ты думаешь, как я становятся ликантропами? – Я знаю, как, – фыркнула я, – меня не настолько плохо учили здесь. Ликантропия, в отличие от “темного дара”, передается бесконтрольно. Ликантроп в промежуточной форме должен серьезно зубами травмировать человека, – говоря это, я поймала себя на том, что говорю, как прилежная ученица, отвечающая урок. Александру Георгиевичу это бы понравилось в определенном смысле. Карл только фыркнул насмешливо, но не прервал меня, – далее у человека три пути. По мере уменьшения вероятности это – умереть от заражения раны, выжить изуродованным и самим стать ликантропом. Женщины почти никогда не воспринимают ликантропию, но и умирают реже мужчин. – Я понял, почему твой кровосос тебя в пансион отправил: нацепи на тебя школьный фартучек и станешь один в один заучка из выпускного класса, – довольно резко сказал он, но продолжал говорить уже спокойнее, медленно подходя ко мне, – Да, ликантропия бесконтрольна. Ты никогда не знаешь, умрет тот, кого ты укусил, выживет или станет одним из нас. Ты не знаешь, в кого он будет превращаться. Ты даже не знаешь, насколько он будет могущественен. Вампирам просто: сумел довести до предсмертия, а потом залить всю эту кровушку обратно – получил равного себе или более могущественного “птенца”, если склонности позволяют. Маги рождаются как Господь решит и он же дарует им меру силы. Их почитают за святых с первого заклинания с детства, но и искажение их всегда только их. Даже детям оно не переходит. Мы же всегда находимся в неопределенности. И все же чаще всего люди умирают. Поэтому я уверен, что Грегор МакКин не планировал то, что я восприму ликантропию, – Карл подошел уже совсем близко, загородив от меня порядком свет, но в этот раз в этом не было обычного напряжения. Не было и угрозы, – Эти уродцы, – он обвел рукой ряды автоматонов, – должны мне помочь размазать МакКина, стереть его в порошок. И именно для них мне нужны детали. – Как… – я говорила, чувствуя, как слова царапают пересохшее горло, – как это произошло? Карл помолчал немного, а потом сказал: – Идем в дом. Мне надо выпить, чтобы это рассказать. Мы поднимались по лестнице, когда землю тряхнуло и я чуть не упала, чудом, успев ухватиться за перила. Каблук подвернулся а и я сползла одной ногой вниз, задев сапогом шляпу Карла, идущего сзади. – Что это? – спросила я шепотом. – Взрыв, – также тихо ответил Карл, – Думаю, что обстреливают танки на дороге. Давай-ка обратно. – А если нас завалит? – Там сверху одни доски, по сути. Я нас смогу вытащить отсюда. А вот из обломков дома может быть и нет. Спускаемся. Карл расстелил свой плащ и мы вдвоем на него сели. Свет он погасил, отключив его от питания, чтобы исключить замыкание и теперь мрак разгоняла только моя магия. Новых встрясок не было, но Карл все равно не собирался уходить в дом сам или отпускать туда меня. Оперевшись спиной на стену, он привлек меня к себе на грудь и какое-то время мы сидели так, молча и неподвижно. Как будто бы лишний звук или жест могли привлечь внимание тех, кто бы сверху, и новый удар. Я начинала клевать носом, когда он спросил: – Ты точно хочешь это все знать? – Точно, – кивнула я, – Но не уверена, что сейчас. Его вопрос не прибавил бодрости, но я понимала, что другого шанса узнать, чего ради мы делаем то, что делаем, может и не быть. И в то же время… В то же время я уже догадывалась, что услышанное будет скорее всего пугающим и, возможно, тошнотворным. Как сами автомантоны Карла. Заботясь о себе, я тогда действительно думала, что при выборе между сном рядом с ними и страшной историей, лучше выбрать первое. К тому же, если бои начали происходить у нас над головой, то с возможностью нормально спать могут возникнуть проблемы. – Сейчас как раз неплохой момент, – понял меня по-своему Карл, – Жалко только, что запить это все нечем, – он вздохнул, – в общем, был я наемником, я уже говорил. А наш век он не то, чтобы очень длинный: к сорока годам ты либо труп, либо завязываешь. А я был все-таки сын своего отца, как бы я его не поносил почем свет стоит. Отгуляв пару долей, я начал как бешеный откладывать. Папа мой – кальвинист. Он учил, что деньги должны быть. Если они есть, то Бог тебя любит. Но тратить их надо только на нужные вещи. А нужно мне не особо много. Когда денег стало достаточно, я обручился с неплохой девушкой – она знала, что деньги мои на крови заработаны, но я ей нравился. Да и она мне. В общем, решил я, что последний контракт возьму и хватит с меня. Так я попал на эту африканскую войну бриташек. У нас был хороший отряд и я был абсолютно уверен, что уйдем мы оттуда в практически том же составе, что и пришли. А потом мы повстречали МакКина. Командир наш, Петер, все долдонил нам, чтобы мы с ним не срались, но, как ты понимаешь, не вышло, – Карл вздохнул и замолчал. Стало по-могильному тихо. – Что с ним было не так? – спросила я, чувствуя как тишина, начинает давить на меня. Сверху снова раздался грохот. Нас снова тряхнуло. С потолка посыпался мелкий мусор и мертвые насекомые. – Он был ликантропом. Как и весь его отряд. Понимаешь, вороненок, мы превращаемся в животных, но никогда не становимся ими в полной мере. Мы не носферату, которые вьют свои Гнезда и близко знаются друг с другом. Ни один здоровый на голову ликантроп, если он не авелит, не сможет долго ужится с другим, не говоря уж о том, чтобы ходить под его началом. Мы от этого дуреем и неминуемо слетаем с катушек. Даже Орден чад Авеля строит свои обители так, что у каждого из адептов не только своя комната, но и находится она как можно дальше от других, а настоятель – это всего лишь самый языкастый из них, кого не стыдно выпустить говорить с властями, – он покачал головой, – авелитов мало. Большинство – каиниты – не такие. Мы не выносим своих. Одно дело сходить в паб поскольку вы работаете вместе – это еще возможно и то, мне кажется, перекидываться такие должны в ленивцев – но другое дело жить изолированно и близко годы да еще и воевать вместе. МакКин же и его команда воевали еще, когда Наполеон только задумывался о своей первой войне. И уже тогда у МакКина были исключительно ликантропы. Бились они как берсерки. Но это не помешало нам с ними сцепиться из-за какой-то, в сущности, мелочи. Я уже не помню, что там было даже. Но за следующие месяцы маленькая ссора разрослась до размеров свары. Закончилось все резней. Я так и не понял, сколько их было там. И как долго это длилось. Но живым остался только я. И то только потому что, как ты говоришь, воспринял ликантропию. – Ты хочешь его найти его?... – И убить. Его и всю его шайку-лейку. Для этого мне понадобятся эти малыши, – он обвел автоматонов рукой почти с нежностью. Сверху дробно стреляли, как будто вовсе над нашими головами. Карл обнял меня, как будто пытаясь успокоить, но это не помогало. Все мое тело напряглось и сна не осталось вовсе. Я знала это ощущение: с ним меня познакомили ночные ссоры родителей в последние два года в родном мире. Как и тогда, следовало быть тихой, но быть готовой к тому, что это не поможет и ты окажешься вовлечена в чужой конфликт. – Я не особо рассчитываю на то, что ты поймешь, – медленно произнес он, – ты говорила, что в твоем мире нет искаженных и что ты домашняя девочка. Наверное, тебе это все кажется захватывающим приключением, но… – Да нет, понимаю, – я села прямо, повернувшись к нему, – если я домашняя девочка, – медленно проговорила я. Этой темы я не касалась даже мысленно, живя в этом мире. Перемещение вообще отрезало очень многое из того, что мучило меня дома. Теперь эту память я рассматривала, как рассматривают старые школьные тетради с несправедливыми оценками: немного зудит, но и все, – это не значит, что со мной не происходило плохих вещей. Я знаю, что когда с твоим телом, против твоей воли, делают что-то, что меняет его или его восприятие навсегда – это жутко. Я бы голосовала за твою канонизацию, если бы ты простил его. – Я слышу где-то здесь “но”, – растянул губы в улыбке Карл. – Не то, чтобы… – замялась я, поняв, что действительно у меня есть “но”, – Просто мне страшно, что ты не вернешься. Ведь ты же, похоже, собираешься просто однажды взять своих этих и уйти с ними в неизвестном направлении и… – я почувствовала, как у меня начинает щипать глаза. Я сняла очки, чтобы не испачкать их слезами, а Карл снова обнял меня, гладя по голове. – Поэтому я и спрашивал, что ты будешь делать, если меня не станет в твоей жизни, – прошептал он над моих ухом, – Вот что со мной не так. – Как скоро?... – Не знаю, я еще не все сделал. Но думаю, что не меньше года. Снова наступила тишина. В ней тикали наши часы.Звуки боя сначала стали пугающе близкими, но потом стали отдаляться. Каждый думал о своем. Год… Это не очень много. Я, уезжая в эту глушь, не думала о будущем. Еще меньше я о нем стала думать, попав к Карлу, который буквально говорил, что ничего другого в моей жизни не будет, а мне это было как будто даже на руку: не станут же люди Александра Георгиевича искать меня здесь и в таком качестве? Конечно, в какой-то момент нужно будет сбежать, но до планов не дошло. Отношения поменялись. И вот теперь дела обстоят так. И что же делать?.. Оставаться и ждать его здесь? Переезжать в большой город? Что-то во мне шептало: “Вернуться в Петербург, вернуться в охранку, если возьмут. Ждать его там”. Ждать там – пред глазами Александра Георгиевича? Это... – Хочешь спать? – спросил Карл, прерывая мои размышления, будничным тоном, как будто бы не рассказывал только что о самом жутком дне своей жизни и не нагрузил меня принципиальным вопросом бытия: что делать, когда моя жизнь в очередной раз разлетится на осколки. В хороший исход дела не верилось. – Не особо, – покачала головой я и собралась что-то сказать о том, что надо было бы по уму, но Карл поднял мое лицо к себе и поцеловал в край губ: – Тогда распусти волосы и погаси свет. К утру, которое мы встретили скорее в усталой дреме, чем просыпаясь от глубокого сна, все затихло. Карл вышел первым, а потом махнул мне, чтобы поднималась. Я, если честно, ожидала увидеть размазанный по земле дом, но у него странным образом даже стекла не выбило. Мелькавшие в окнах силуэты бесов подсказывали, что дело вовсе не в прочности стен или везении. Постройке над нашим подвалом, тем временем, действительно досталось : крыша у нее отсутствовала, единственное окошко оказалось с мясом вырвано. На деревьях в саду тоже обнаружились следы от пуль. Но самое главное, что на дороге, аккурат рядом с нашим домом обнаружился сгоревший танк. – Что так замерла? – подошел со спины Карл, вернувшийся из конюшни. – Как ты думаешь…. – М-м-м? – Мы можем его разобрать и посмотреть какой он внутри? – наконец, произнесла я, – Всегда было ужасно интересно, как они устроены. И я ни разу не видела танка на ногах: все наши были на гусеницах.Чехия, 1923 год.
– Так я и узнал, что ты чертовски неравнодушна к тому, чтобы поковыряться в чем-нибудь отверткой, – за моим рассказом мы еще раз поужинали, хотя по времени это можно было назвать первым завтраком. Ночь медленно превращалась в утро, заканчиваясь. Как и мой рассказ. От моего вечернего раздражения и злости на Карла не то, чтобы не осталось и следа, но я больше не хотела выбить из него вообще все той самой тростью, которую я оставила наверху, опираясь по дороге в столовую при необходимости на руку Карла. Отчасти злость улеглась потому что рассказанное мной этой ночью я держала в себе все эти годы. И от того, что я, наконец, смогла это все проговорить, мне стало проще и легче. Как будто бы это больше не было миражом и страшным сном. – А я узнала, что тебя ведет месть. Я много думала следующие месяцы об этом всем. О том, что рано или поздно ты пойдешь убивать этого самого МакКина. И что это, скорее всего, произойдет до исхода войны – ведь за войной будет просто спраятать переброску автоматонов – а до этого оставалось не так много времени по моим представлениям. Каждый день я просыпалась и думала, не скажешь ли ты мне сегодня, что уходишь. И каждый вечер засыпала, радуясь, что обошлось без таких новостей. Ты же, тем временем, продемонстрировал то, над чем ты трудился те три недели. Первые образцы помощников по хозяйству. Они были кошмарны и бесполезны, но ты обещал их доработать и к моменту моего отъезда они были уже более-менее толковым дополнением к бесам. Фронт перешел через нашу деревню и, вместе со смертью от ранений, принес с собой испанский грипп. Я его узнала сразу, запоздало поняв, что я сама им переболела еще в сентябре, но ничего не могла сделать, кроме как пытаться изолировать больных от здоровых. Самым сложным для меня выдался май, когда к нам в дом пришли офицеры и сообщили, что хотят обустроить в нашем доме временный госпиталь. Мы сочли неразумным отказать, но твоих помощников пришлось спрятать. Да и бесов тоже. Все хозяйство легло на меня, по сути, а дом наполнился людьми. Это было очень тяжело. Но потом произошло то, что должно было произойти: госпитальные болезни. К тому же бесам тоже не нравилась эта компания и они сделали все, чтобы создать ощущение того, что этот дом проклят. К тому же они не стеснялись подъедать и без того подорванные силы чужаков. К началу июня дом опустел. – Я надеялся получить немного материала от этого госпиталя, но, к сожалению, они слишком внимательно следили за количеством тел. Так что получил я только бесполезное кладбище в саду, отца Марка в качестве постоянного и постоянно взбешенную тебя. Впрочем, последнее было самым приятным из всего этого. Да и кости, в итоге, пошли в дело. Я подошла к окну, выглядывая на улицу сквозь тюль. У нормальных людей совместные воспоминания не включают эксгумацию тел для опытов, но почему-то тогда, в те дни, я чувствовала себя уместно в этом всем. Как будто бы не было чего-то более естественного, чем помогать своему любовнику-оборотню выкапывать тела для того, чтобы он пошел войной на другого оборотня. Чертов воскреситель. – На самом деле, – тихо сказала я, – к летнему солнцестоянию я уже понимала, что осталось нам недолго быть вместе. Что года, с момента того разговора, так и не пройдет. Было какое-то такое предчувствие. Муторное, давящее. В деревне мало кто остался после весны. Кто разъехался, кто умер. Оставшиеся тяжело трудились, чтобы хоть как-то возделать землю и нам пришлось поменяться ролями: теперь ты ездил за всяким для всех нас, а не наоборот. Меня с собой ты никогда не брал, но я не была в обиде. После госпиталя мне было тошно думать о том, кто снова видеть много людей. Я слишком от этого отвыкла. Но и это казалось мне признаком начала конца. Ты никогда не отличался человеколюбием. Я это знала. Значит, у тебя были другие причины. – Они и были, – кивнул Карл, – Слишком многое стало требовать личного контроля. Я перешел к тому, чтобы создавать “офицеров” и это была тонкая работа, требующая особых компонентов. А еще тебе нравилось, как я беру на себя долю заботы о людях. Следовательно я мог убить сразу двух зайцев. Что я и делал. К тому же, это замыливало твое внимание, – Карл сделал паузу и добавил, – Мне тоже казалось, что времени оставалось мало. Подходил момент решающего выбора и я начал тянуть. Вдруг стало казаться, что вся эта месть… Она того не стоит. У меня все еще было достаточно денег, часть из которых лежала под проценты, чтобы купить отличный домик в приятном пригороде и обустроить нашу жизнь, мирную, спокойную, сытую. – Но все в итоге вышло иначе, – тихо сказала я. На мгновение я себе представила, что этот дом, где мы сейчас говорим, изначально был наш. И вот мы с ним тут живем. По выходным ходим в парк Ондржея-Примирителя, мага, создавшего Магическую коллегию Чешской короны и служившего еще Карлу Первому, на который сейчас выходят окна моей квартиры. По вечерам ужинаем вместе. У него, очевидно, мастерская, я спокойно делаю университетскую карьеру. Обычная жизнь. Которую я в итоге стала вести сама. Смогу ли я в нее впустить его? Сможет ли он в ней прижится? Я и сама не сразу смогла, а мой путь был легче и короче его. – Да, – кивнул он, а потом толкнул ко мне через весь стол пепельницу, – Но я так думаю, что ты хочешь рассказать про тех ребят. Я повернулась к нему, размышляя. С одной стороны, “те ребята” не были моим любимым воспоминанием. С другой без них картина была бы не полной. Наконец, я вернула ему кивок: – Именно о них я и буду сейчас говорить..