Румыния, 1917 год, Июнь.
Кошмары не ушли. Но их стало меньше, как и обещал Карл.И не только их. К июню в деревне осталось четыре двора и священник. Но и последний тоже, вполне вероятно, скоро должен был уехать, оставив вымершую и выжженную землю, где только наш дом был в хорошем состоянии благодаря неусыпной заботе бесов. Еще весной я поняла, что идет тому, что мы должны будем полностью заботиться о себе сами и предложила Карлу задуматься о каком-то огороде, раз нас больше не смогла бы поддерживать продуктами деревня. Он согласился и я в очередной раз похвалила себя за то, что позвала бесов на службу. Огород, естественно, лег на их плечи. Карл же съездил в город и привез такое чудовищное количество консервов, как будто бы мы были экспедицией Франклина: такие же безнадежно затертые в безлюдных местах. Выжившие после после испанки и не ушедшие к родне в другие деревне тоже пытались что-то возделывать и запасать, но я, каждый раз приезжая их проведать, понимала: есть все шансы, что следующую весну встретят меньшинство из них, если вообще хоть кто-то встретит. Пытались ли мы помогать? Не особо. Карл относился к людям, в целом, как промежуточному звену между имуществом и животными, признавая свои обязанности перед ними только пока они приносили пользу и считал это справедливым: его присутствие избавило местность от диких животных, сделав ее безопасной да и редкое в этих местах ворье, грабящее на дорогах, он ликвидировал, превращая их в детали. К тому же, в прошлом, он довольно щедро платил за курьерские услуги доставки ему всего необходимого. Не столько из соображений справедливости, сколько желая сохранить и преумножить свое “стадо”. Теперь же, когда стало очевидно, что ситуация не улучшится, заботиться об умирающей деревне он не хотел. “Была бы она лошадью – пристрелил бы” – сказал он о ней как-то на мой упрек его подходом. Я все спрашивала, как он может, если он был когда-то человеком, так себя от них отделять. Он долго уходил от ответа, а потом, наконец, сказал: – Когда я стал ликантропом, от меня многие отвернулись. “Темный дар” всегда возвышает получателя, как и “аметистовая кровь” – рожденного с ней. Ликантропу же надо вечность доказывать, что потомок Каина – не обязательно тоже вероломный братоубийца. А на авелита я никак не тяну, уж прости. И, если уж они меня от себя отделили, то почему я должен им сочувствовать? То же, что мы с тобой объективно могущественнее и, следовательно, достойнее особого отношения, бесспорно. – Велика сила – великая ответственность, – выдала я тогда избитую мудрость супергеройских боевиков, но он только хмыкнул и покачал головой. Я же ощутила трещинку между нами: мы почти не касались в нашей жизни ценностей, которых придерживались поскольку в этих местах места таким разговорам не было, но вот теперь коснулись и я подумала, что если бы я услышала что-то такое от мужчины в родном мире, то он бы получил бы бан и славу в чатах с подругами. Здесь же стандарты пришлось изменить и вот уже отсутствие пренебрежения ко мне по признаку пола является плюсом, который перевешивает многие минусы. Например, отношение к людям. Но у меня была другая позиция и я продолжала ездить в деревню, пыталась как-то помогать, но все это было как будто для очистки совести и напоминало уход за умирающим, который не спасал, а просто обеспечивал достойный конец. На фоне этого я с какой-то тоской вспоминала прошлые Йоль и Рождество. Вспоминала и то, как я тогда думала о том, что, если такой будет вся моя жизнь и дальше, то, пожалуй, не так уж это и плохо. Представляла, как мы будем год за годом ездить в адвент на службу в деревню, а потом ужинать курицей или даже гусем вместе. Этакая сельская викторианская идиллия, война для которой станет только фоном и в которой не будет места агентурной работе на охранку, как, впрочем, и шансам увидеть настоящий бал. На последнее я никогда особо не рассчитывала, но, возможно, Александр Георгиевич вывел бы меня, как свою крестницу, со временем. Я любила себе это воображать, когда жила в Петербурге. Впрочем, там, по моей памяти, сейчас должна была греметь Революция.. И, если я знала Александра Георгиевича хоть немного, то либо он покончит с собой вскоре после расстрела Романовых, либо его удастся кому-нибудь убедить проложить служить уехавшей части царской семьи. Так что балов мне в любом случае уже увидеть не удастся. Даже если он останется жив, мы встретимся и он меня не убьет после этого. Его жизнь, как и моя, изменяться и изменит нас и весь этот царский Петербург останется в прошлом, эфемерный как несостоявшаяся мечта о нас двоих. И как бы я ни боялась смерти, тем более от его рук, мне больше всего на свете не хотелось, чтобы он погиб. Впрочем, тут я ничего делать не только не могла, но и не должна была: я и так уже слишком сильно вмешалась в ход истории. Радио по-прежнему не работало. Фронт находился не так уж далеко и все еще глушил связь. То и дело мы слышали звуки боя. Несколько раз приходилось уходить в подпол автомантонов, куда Карл после той первой ночи там принес запасы еды, тюфяки, сменную одежду для нас обоих и не только. Провести в подполе мы теперь могли более или менее комфортно дня четыре или даже больше. Но такой необходимости не возникало. Там в тишине и полутьме мы, в основном, болтали о каких-то мелочах, обсуждали хозяйственные нужды и занимались сексом, когда темы для разговоров заканчивались. А заканчивались они довольно быстро. Из-за этого мне казалось, что он тоже чувствует близкий конец нашей истории. Как будто бы он отдалялся, сводя наше общение к встречам любовников, для того, чтобы сделать расставание не таким болезненным для нас обоих. Хотя, конечно, я могла думать о нем слишком хорошо, мысля его более чутким к эмоциям, чем он был на самом деле. И все же я видела как мы становимся все более соседями и любовниками и все менее парой, но почему-то ни на минуту не задумалась о том, что он просто мог меня разлюбить, а расстаться мешало особое отношение к искаженным. Нет, я даже об этом не задумывалась. И все же работа в мастерской и лаборатории теперь протекала куда как более безлико и рутинно. Времени с железом и плотью мы проводили во много раз больше, чем друг с другом, работая зачастую в разных помещениях, чтобы ускорить процесс. И если сначала мои попытки забрать себе мастерскую, чтобы работать с механизмами переходили в веселые перепалки и предложение вытянуть жребий, то в один из дней ближе к лету, Карл в первый раз при мне с зимы показал свою волчью морду, зарычав на меня, когда я в очередной раз попыталась откосить от работы с плотью. Тогда я ушла в свой кабинет, обидевшись, а ему пришлось приходить извиняться. Извинения я приняла, но осадочек остался. Все рушилось. А я пыталась удержать хотя бы иллюзию нормальности. Иллюзию респектабельной сельской супружеской пары хорошего достатка, хотя и ловила себя то и дело на мысли, что выходные от башни мне нравятся все больше: Карл становился все более напряженным и от этого грубым и невыносимым. Я отвечала тем же и вот уже мы ночуем в разных комнатах. Но, несмотря на все это, я, ближе к летнему солнцестоянию решила сесть за адвент-календарь для Карла. Это далось мне невероятным усилием и потребовало всех моих милосердия и любви, к которым так меня призывал отец Марк, когда я ему жаловалась на неурядицы с Карлом. В конце концов у него были объективные причины быть таким напряженным, а в напряжении никто из нас милым не бывает. В празднике же мы будем нуждаться к зиме оба. Зная же себя и не имея больше возможности обратиться к деревенским за помощью с шитьем, мне приходилось делать все самой. По моей задумке календарь был полотном с 25 кармашками. Что в них должно будет лежать я не придумала к тому моменту, но решила, что это – приложится. А вот кармашки надо шить было уже сейчас, иначе я не успела бы. В итоге выходные я проводила в гостиной за шитьем, иногда под патефон или чтение одного из бесов, не занятых в тот момент огородом, но все чаще – под свое пение и в одиночестве. – Двенадцать мельниц я отдам меж Тилло и Терно, Их жернова из меди Колёса день и ночь стучат, сверкая серебром, Их лучше нет на свете, – напевала я на русском под нос. Кажется, слова песен теперь были единственным, что позволяло мне не забыть родной язык, хотя прошел только год с тех пор как я в последний раз на нем с кем-то говорила. Но слова ломали язык полузабытыми звуками и это немного пугало. Но пение за работой не позволяло мне думать об этом и поэтому я продолжала, несмотря на то, что горло от это сохло нещадно. – “Herr Mannelig, Herr Mannelig, heiratet Ihr mich, für das, was ich Euch so gerne gebe? Ihr könnt nur ja oder nein sagen, ob Ihr es tun wollt oder nicht?” – закончил хрипловатый голос Карла, стоило мне начать припев. Я вздрогнула от неожиданности и подняла на него взгляд, – поешь ты лучше, чем играешь на этом, – он кивнул на рояль, – но хуже, чем на скрипке. Патефон сломался? – он подошел к патефону, чтобы проверить все ли хорошо, но я уже покачала головой: – Слишком много мыслей, если сама не пою. Но если мне споешь ты, то их, однозначно, их станет меньше, – улыбнулась я немного пустой улыбкой, пряча под плед шитье медленным движением, чтобы не привлекать к этому внимания. – Что не так, вороненок? – Карл отошел от патефона и тяжело опустился на диван рядом со мной аккурат на плед под которым лежал будущий адвент-календарь утыканный иголками, как я в лучшие времена особых вечеринок родного мира. Но, похоже, ни одна из них добраться до кожи оборотня не смогла. По крайней мере, он этого не показал. – Мне кажется, – помолчав немного, сказала я, – что все летит к чертям. Слишком много совпадений: и фронт этот, и испанка, и деревня… – Совпадение – это просто совпадение. – Когда это что-то одно. Но не когда все вместе. Я – маг, Карл. Мы такому придаем значение. Он только фыркнул и притянул меня к себе. Но я чувствовала, что его мышцы напряжены не меньше, чем у меня – нервы. И это было для него нетипично, что только усиливало во мне понимание: он тоже чувствует то же самое. – Даже когда я уеду за МакКином, – наконец, сказал он, – это не будет концом. Ты соберешь вещи, поедешь в… Что скажешь о Бремене? Ну так вот, ты поедешь в Бремен, устроишься там. Мы назначим место и время. И я однажды туда приду. Или не приду. Но концом твоей жизни в любом случае мой отъезд не будет. – Я не хочу никуда уезжать. – Одной жить в такой глуши молодой девушке… – протянул Карл, почесывая бороду. В голосе его звучало сомнение. – У меня будут бесы. Я не буду одна. А в большом городе меня будет проще найти Александру Георгиевичу. Я этого не хочу. – Да что ты заладила про него! Ну найдет он тебя и что? Да и не сам же он это будет делать. Найдут его люди. Передашь им, чтобы катился к черту и разойдетесь миром. Убивают не за то, что ты сделала, а за то, что ты сменила сторону. А ты стороны не меняла. – Да, я просто дезертировала и при этом слишком много знаю, – едко бросила я и спокойнее добавила, – я останусь. И буду ждать тебя здесь. Я так решила. – А если я не вернусь? – Тогда и буду решать. Вон за декабристами жены поехали в ссылку, а мне даже ехать никуда не надо будет. Просто проложить жить здесь как жила. Садом займусь вон. – Кстати! – Карл похлопал меня по плечу, – я ради этого и пришел-то. Переодевайся в воскресное: сегодня отличная погода для того, чтобы сделать там совместный фотоснимок.Чехия, 1923 год, Сентябрь.
– Ты права, – Карл тоже явно устал от этой бессонной ночи и уже даже не пытался откалывать свои соленые шутки. Он устал, я устала, да и от нашей истории осталась только самая печальная часть, не располагающая к тому, чтобы использовать ее как предлог подняться в спальню, – я тоже ощущал, что все кончается. Я все еще стоял на распутье, но, размышляя о том, что не бросить ли эту месть к черту, я понимал, что не смогу этого, скорее всего сделать. И решил хотя бы оставить тебе что-то на память. Фотографию. – Меня больше удивляет, что при таких мыслях ты все-таки решил делать мне предложение, – хмыкнула я, вертя в руках пепельницу. – Сигареты кончились? Могу сходить наверх за ними, – по-своему понял мои действия ликантроп. – Да нет. Меня уже тошнит от них, – махнула я рукой, отставляя пепельницу, – Я столько за ночь не курила… ох, с первого курса в Башне Ондржея, но тогда ночь выдалась пожестче. – А что было? – полюбопытствовал Карл. – Давай как-нибудь потом? Длинная история, а я с этой не закончила. Нам надо торопиться. Карл кивнул. Я продолжила: – Мы сделали несколько фото. У камеры стоял Нюх, а мы с тобой сидели в окружении чудом уцелевшего и расцветшего жасмина. Отличные вышли кадры. Почти свадебные.Румыния, 1917 год, Июнь.
Карл занес камеру в дом. Почти сразу после этого сверкнула молния и раздался раскат грома. Я не успела посчитать, но, прикинув время между ними, сказала: – Шесть-девять километров. – До чего? – спросил Карл, запирая дверь. Начало накрапывать. – До грозы. Он кивнул, а потом повернулся ко мне. Смотрели мы друг на друга долго. Я готовилась услышать, что он решил уходить завтра, но вместо этого он сказал: – Мы давно не обедали вместе. Что скажешь? Я согласилась. Хотелось плакать. Напряжение из нашего разговора за едой ушло не сразу. С отказом Карла от участия в жизни деревни общих тем для разговоров стало мало. В моем обучении магии наступило плато, когда я просто день за днем повторяла одни и те же упражнения, доводя действия до автоматизма, но при этом не чувствуя хоть какого-то прогресса. Похвастаться было нечем. То же, что происходило в мастерской и лаборатории было мне в значительной мере известно. Мы походили на двух людей, которые собрали вещи перед переездом и теперь мучительно ждут опаздывающую транспортную компанию, не зная, толком, чем себя занять и о чем поговорить, когда горизонт планирования сжался до перехода к погрузке вещей и больше ничего, как будто, в жизни в этот момент и нет. – Хочешь сегодня составить мне компанию? – вдруг спросил Карл во время очередной паузы в разговоре. – В чем? – подняла я взгляд от тарелки, по которой размазывала крохотную порцию: теперь мы экономили еду. – Я хотел сходить в сторону полевого госпиталя. Наверняка удастся прибарахлиться там деталями. – Это неблизко. Ты хочешь ехать верхом? – Пешком было бы лучше, но тогда больше одного тела не увезу. А с тобой можно было бы взять куда больше. Что скажешь? – Кто какие свидания может себе позволить, да? – криво улыбнулась я, уже зная, что соглашусь. Не то, чтобы я очень хотела заниматься кражей тел, но оставаться дома одной мне отчаянно не хотелось: ночная тишина и одиночество с некоторых пор стали меня тяготить, напоминая, что скоро они только такими и будут. Карл хмыкнул, но кивнул. Трещина между нами в тот день была мне видна особенно хорошо и мне казалось, что растет она с каждой минутой. За телами мы уже ездили в такие места. Брал он меня с собой нечасто, но, в какой-то момент, мне стало уже нормально красть тела. Я старалась не думать, о том, что это люди, у которых была семья, жизнь, мечты. Не запоминать лиц. Мне не надо было устанавливать их причину смерти или готовить к погребению. Мои задачи были другими, куда как более зловещие. Тем не менее, поразмыслив как-то на досуге над тем, в чем мне приходилось участвовать, вспомнив примерные потери армий в годы Первой мировой, я утешила себя тем, что вряд ли хоть кто-то из них был бы похоронен в родной земле. У всех них были уже сломаны жетоны, а, значит, они были учтены как погибшие. Семьи в безвестности не остануться. Покой душ же обеспечивала я, должным образом, проводя заупокойные ритуалы. Конечно, без погребения. Так что к тому дню я уже знала, что нужно с собой брать, а что – оставлять дома. Ближе к закату, когда гроза и дождь прекратились и начало немного холодать, я вышла на заднее крыльцо, позвав троих бесов: один из них должен был стать конем. Остальные просто сопровождать меня для охраны и большей грузоподъемности. Но Карл только мотнул головой: – Сегодня эти ребята тебе как верховые не нужны будут. – Почему? Он скрылся в конюшне и, вскоре, вывел оттуда незнакомую низенькую, но крепкую темную до черноты лошадку: – Это Ромашка. Я за ней вчера ездил, – с гордостью сказал он, – настоящая лошадь! Мне пообещали, что она как раз подойдет для такой всадницы как ты: маленького роста, маленького опыта, но многих достоинств. – Не такая уж я и толстая, – проворчала я, хотя знала, что переходный возраст и хорошее питание забрали всю мою худобу настолько радикально, что даже здесь я не сильно сбросила. На самом деле меня такой подарок скорее обеспокоил. Что не так? Что должно случится, если он решил мне дать собственную лошадь? Тем более, что я не питаю любви к верховой езде, а купить лошадь, тем более сейчас, было очень дорогим удовольствием. Рада я не была. – Этого я и не говорил, – Карл, казалось бы, не заметил моего холодного тона и похлопал Ромашку по боку, – Ну что, попробуешь сама оседлать? Я подошла к лошадке и погладила ее по морде. Животное оказалось таким ласковым, что я стала теплеть и оттаивать. – Ромашка – так себе имя, не находишь? – спросила я лошадь, памятуя о том, что единственная лошадь Ромашка, которую я знала, оказалась весьма сомнительной напарницей своей хозяйке, – Надо бы был бы назвать тебя Плотвой, раз уж я тут ведьмачить подвизаюсь, но мне больше нравится Келпи. Что скажешь? Карл, а у тебя угостить ее есть чем? А то я с пустыми руками.Чехия, 1923 год, Сентябрь.
– Я был уверен, что вы подружитесь, – Карл улыбался. Казалось, ему было приятно вспоминать все это, – Я стоял, смотрел на то, как ты ее готовишь к поездке, как проезжаешь пробный круг и думал: может, к черту все? Я выбрал тебе хорошую лошадку. У меня есть Цезарь. Соберем весь наш нехитрый скарб и поедем куда-нибудь подальше. Например, в Италию. Язык я кое-как знал, хватит на первое время, а там подтяну. Зато там нас никто не знает. Начнем новую жизнь. В очередной раз об этом подумал. – Ты, похоже, часто об этом думал, – я положила голову, на сложенные на столе ладони. Мне откровенно не хватало стимуляторов, которые я оставила дома, но я поддерживала себя тем, что без них тоже иногда надо не спать, чтобы не выработалась зависимость, реагирующая на усталость. – Очень. Легко жить мыслью о мести, когда, кроме нее ничего не осталось, но когда появляется надежда на другую жизнь, кто-то, кто стоит на твоей стороне, хотя ты уже привык, что никого на ней нет, взгляды меняются. Раньше я не думал о том, как жить после того, как закончу с МакКином. Теперь я думал, как сделать так, чтобы МакКин не законичл там со мной. Раньше меня это не беспокоило, сама понимаешь. А еще я стал думать над тем, как спрятать тебя, чтобы он, в случае его победы, не нашел тебя. Я понимал, что он способен на многое. В том числе найти жену поверженного врага и превратить ее жизнь в ад. Мне снились кошмары об этом. А тут еще ты, отказывающаяся уезжать. Ничего хорошего это не предвещало. – Если бы ты так и сказал, что я должна спрятаться, то я бы тебя послушала. Я понимаю, что такое прятаться и делаю это, признай, неплохо. – Тебе просто везет. Кровосос вон твой тебя нашел. Да и я тебя тоже поймал. – Вы меня знаете. Троякий вообще имеет доступ к моим вещам из прошлого и это дает ему огромную фору в виде представлений о моих интересах, если он, конечно, сможет расшифровать мои записи в реформированной орфографии. Да и учил исчезать меня едва ли не он лично. А вот тебе действительно везет. На афишах написано, что твое шоу здесь до ноября, а я с октября ужимаю траты, чтобы купить всем подарки к Рождеству. Так что сегодня был последний мой шанс сходить на него. С тебя, кстати, пол-кроны: я так и не посмотрела из-за тебя толком шоу. – Пол-кроны – мелочь. У тебя дела идут настолько плохо? – Нет, не настолько. Просто дело принципа. Билеты на другие места были так-то значительно дороже. Но пол-кроны – дело принципа. – Все-то тебе надо с меня денег стрясти, – проворчал, улыбаясь, Карл и, достав из кармана монету прокатил ее по столу ко мне. Я ее прибила ладонью, тоже улыбаясь. – Конечно. Ты вон какой дом снял, а я живу в квартире на пятом этаже, где кухня объединена с гостиной в доме без лифта. Значит, денег у тебя явно больше, чем у меня. – Это потому что Господь меня любит, – хмыкнул Карл, – продолжай. – Пусть еще чаю принесут. Горло пересохло с тобой болтать.Румыния, 1917 год, Июнь.
Одним из самых полезных моих умений было заклинание ночного видения. Нам с Карлом оно было без надобности, но вот лошадям очень пригождалось. Поэтому мы могли спокойно ехать через лес, не опасаясь того, что лошади в темноте оступятся или врежутся во во что-то. Конечно, верхом мы доехали не до самого госпиталя, а оставили коней где-то на полпути под присмотром одного из бесов. Дальше же мы двинулись пешком, надев темные очки, которые скрадывали яркое свечение наших глаз. – Как обычно, – сказал Карл тихо, – Разойдемся метров на десять-двадцать, чтобы не так шуметь или даже побольше. Там впереди есть приметное дерево, похожее на человека с полым стволом. Дойдешь до него, спрячься в нем и жди меня. Я постучу. Я кивнула. В целом, ничего нового. Мы разошлись в разные стороны. На ходу я свинчивала свою складную трость, чтобы, в случае чего, использовать ее в качестве оружия самообороны. Инциденты уже случались, правда добивать нападавших мне никогда не приходилось. Обычно я просто командовала “Фас” после первого отбитого удара. Дальше дело было за бесами. Идти по ночному лесу было каждый раз немного странно, но я любила это. Даже стала понимать Карла, который иногда, перекинувшись волком, всю ночь рыскал между деревьями просто ради удовольствия. Я хотела как-нибудь погулять так с ним, но он никогда не предлагал, а я, ценя его личное пространство, не напрашивалась. Вдруг у оборотней это что-то слишком интимное, чтобы брать с собой кого-то? Но даже такие прогулки как сегодня доставляли мне удовольствие, заставляли чувствовать единение за общим делом. Огорчало только то, что мы шли растянувшись по лесу, даже не видя друг друга. Так бы мы шумели вместе? Так ли были бы заметны? Именно в тот вечер я поняла, что да. Карл был тысячу раз прав, растягивая нас. Возможно, это спасло нам в ту ночь жизнь. Я шла не торопясь, чтобы не шуметь. Ночь была, конечно, коротка, но и дел было в нее не особо много, а схема действий отработана до автоматизма. И сохранение тишины было одним из важных условий успеха. И в ней особенно хорошо было слышен топот и тяжелое дыхание, а дробность этих звуков показала – шедших было несколько. Я спряталась за деревом. Идти, пока они не отойдут далеко стало небезопасно, но темнота и черная одежда должны были сделать меня невидимой. На нос я натянула платок и надвинула пониже капюшен, пряча белесое пятно моего лица. После чего замерла, опираясь на трость, обратившись в слух, который еще и усилила посредством нехитрого заклинания. Идущие остановились, как назло, относительно недалеко от дерева, за которым я стояла и, похоже, прямо передо мной. На отдалении, к счастью, но сторону дерева я, похоже, выбрала не ту. Говорили они по-русски. – Долго еще идти? – тихо спросил первый. – Черт знает. Весь этот лес одинаковый, а мы как будто кругами ходим, – второй. – А говорил я вам, что надо идти днем и вечером просто выйти, – третий. До меня донесся запах табачного дыма. Эти недоноски решили покурить! Дьявол. Только бы Карл учуял запах дыма и решил свернуть с маршрута и проверить, не сошла ли я с ума. Впрочем, сигарет я с собой не брала. Впрочем, нет. Пусть уходят. А то могут быть проблемы. – Я вообще не уверен, что дом тот уцелел, как и эта сука. Тут, говорят, как утюгом прошлись и все разворотили. Так что смысла особого торопиться и вообще туда идти не вижу, – четвертый. Голос у него был какой-то непонятно знакомый. – Даже если все разрушено, мы должны во-первых уверится, что убийца нашего товарища понесла наказание, а во-вторых принести этому доказательство, – третий. – Я все еще считаю, что надо ее притащить на суд, чтобы все было законно, – первый. – Это и так будет законно. Мы уполномочены партией, – третий. Короткое молчание. – А если это не она? – второй, – или что она вовсе не работала на Николашку? – Второе вообще значения не имеет, – первый, – Что до того, она или нет… Больше некому, Кузьма. С ней видели его в последний раз. – Но точно ли это она? – допытывался второй, – Вдруг просто похожа. Портретика ни у кого не было, чтоб сравнить. – Трость. Это была совершенно точно трость товарища Урицкого, – четвертый. – А если она ее действительно купила у старьевщика? Кто ж будет разгуливать с таким трофеем. Она приметная ужасно, – второй, – неохота брать грех на душу за невинную жизнь. Я похолодела, но, в то же время, стало спокойнее: это за мной. Но не от Александра Георгиевича. Его бы людям мне было бы гораздо сложнее сопротивляться. По разным причинам. И все же дела мои плохи. Наши. Ведь идут они в наш с Карлом дом. Бесы, оставшиеся на хозяйстве, конечно, их не пустят, но хорошего все равно мало. – Бога нет, Кузьма, запомни это, наконец, дубина, – пятый, – она это или не она, неважно. Она из этих и всем станет лучше, если ее грохнуть, как и ее муженька. А то еще наплодят таких же выродков. – Так они же друг с другом не могут плодится, – второй. – Ты думаешь, что эта сука не может еще перед кем-нибудь ноги раздвинуть? Или он только ее трахает? – пятый, – Деревня вон у них под боком. Пока я слушала, тело начало затекать и я, неловко переступив, задела сухую листву. Звук вышел, как мне показалось, оглушительным. Была ли в этом вина моего чувствительного от магии слуха или восприятия, или это было действительно так, я не поняла, но группа его тоже услышала и сразу замолкла. – Вы слышали? – спросил третий. – Да лиса небось или ежик. Или что тут еще водится, – бросил первый, – идемте уже, а то так до рассвета не управимся. – Давайте-ка, все-таки проверим, – пятый. Я стала дышать медленно и перехватила поудобнее трость. Но вместо того, чтобы обходить окрестности, визитеры включили фонарик, чей свет ударил прямо в меня. И он мог бы показаться мне ослепительным, если бы не надвинутый низко капюшон и темные очки. Я щелкнула пальцами, разбивая лампу фонаря и погружая лес снова в темноту, но они уже успели меня увидеть – Мы тебя уже увидели! Показывайся! – гаркнул третий. Я стянула с лица платок и зажгла цветок света, медленно снимая очки. – Где же ваши манеры, господа, – сказала я, сохраняя все возможное присутствие духа. Для них я очень страшный маг и убийца их товарища. Я должна играть эту роль, – Разве так положено говорить с барыней на ее земле? – Ты! – выдохнул четвертый, выхватывая револьвер. Теперь я его узнала. Это был фальшивый офицер. А я уж надеялась, что пронесло. – Я, – не дожидаясь, пока он выстрелит, я сплела простое заклинание лезвия и ударила в горло четвертому. Тот захрипел и упал. Я же не долго думая погасила свет и, метнувшись к нему, чтобы подхватить выпадающий из руки умирающего револьвер, рванула в чащу, петляя как заяц, пока они не пришли в себя. Забравшись, каким-то чудом, на дерево, я переводила дыхание. Надо было спустить на них бесов, но там, у дерева, я как будто о них забыла. Теперь же я приходила в себя, думая о том, что делать. Карл будет ждать на месте. Из графика я выбивалась дико. Что он сделает, поняв, что меня там нет? Как поймет, где искать? Я же сама не знала, где я. – Сириус, – тихо позвала я и сразу почувствовала, как рядом появился один из бесов. Тут, в лесной темноте, он был черным и гладким, с тонкими рогами, походивший на смоляное чучелко с рисунка сборника сказок про Братца Кролика, только более пугающий. – Что угодно госпоже? – Найди Карла и скажи, что все отменяется, но вернусь я утром. Потом возвращайся. – Госпожа, мы могли бы вместе… – Это мы и сделаем. Но надо отозвать Карла сначала. Бес исчез. Я осталась сидеть на дереве. Теперь со мной остался только Балто. – Помоги мне спуститься, – сказал я ему, понимая, что сидеть дальше я уже не могу: я устала и стала понимать, что я очень высоко для меня. От этого начинала кружится голова и трястись руки. – Плохая идея, госпожа. Они сзади. Пропустим, – и зашептал прямо на ухо, – Госпожа, если… И вдруг меня обдало холодом. Я оглянулась на Балто. Его силуэт, теперь неестественно-серый, похожий на горгулью, замер на ветви рядом со мной. Я тревожно пошевелила пальцами, опасаясь какого-то рода блокирование магии, но нет: сила по-прежнему текла в моей крови и свободно сплеталась в заклинания. Тогда что с ним? Выяснить это я не успела. Под деревом затопали. Коллеги Урицкого, очевидно. Карла бы я не услышала бы. – Слезай, – крикнул пятый, стоя прямо под деревом. Его фигуру освещал уже другой фонарь, больше похожий на тот, что нес в своей руке Отшельник на девятом аркане. – Ищи дурака! – весело крикнула я, – Вас много, а я одна. Весело мне не было. Но я была из тех, кто на дуэль пришла бы с панамкой черешни. Вообще позиция у меня была удобная. Можно было их расстрелять как в тире. Я проверила револьвер, молясь чтобы хватило чувства равновесия, чтобы не упасть. Три патрона. Спасибо, Александр Георгиевич, что познакомили меня с этим оружием. Пользы это, правда, принесло бы мало: стрелком я была плохим, револьвер оружие сложное, а их было все равно больше, но немного потанцевать могла бы их заставить. – А что, твоя шавка уже не с тобой? – с издевкой в голосе спросил пятый. – Балто отдыхает. Господа, серьезно вас прошу, убирайтесь отсюда к черту и забудьте сюда дорогу. – А то что? – А то будете поданы на ужин моему мужу, – жестко, сделав тон более равнодушным, сказала я, – Мы, знаете ли, не брезгуем человечиной. И, закрыв глаза, чтобы не так пугаться высоты, спрыгнула. Такие угрозы недостаточно внушительно звучали, пока я сидела на ветке дерева. А понты всегда были единственным, что побеждало мой страх. Несмотря на тон, каким говорил со мной пятый, и он, и вся его компания сделали длинный шаг назад, когда я спрыгнула и выпрямилась. Они боялись меня, несмотря на численное превосходство. Это давало мне небольшой перевес. – Вы пришли меня убивать, но даже в этом не в состоянии оказать мне уважение, сделав все профессионально, – стала я наступать на них, – пыхтите как ежики, топаете, курите, как будто бы даже не рассчитываете, что вас могут засечь. Чему вас только учили, м? Я тянула время, не зная, что делать, собственно, дальше. Надо было, конечно, бить. Но их было много и накрыть всех сразу я просто не могла: не хватало навыков и, возможно, сил. К счастью, этого они не знали. – Тереза Нойман, – остановился пятый и оказался тем самым впереди остальных, – Революционным судом, вы приговариваетесь… – Бросьте. Если бы были от Троякого, то я бы вас, может быть и послушала, но вы… Кто вас там сейчас возглавляет после того как Ульянова задержала Охранка и он исчез в ее недрах еще год назад, м? Знаете его конец? – Ульянова?.. – начал было кто-то из них, но другой бросился на меня. В блеклом свете ущербной луны, вышедшей из-за туч, и тусклом – фонаря сверкнуло лезвие. Только чудом, я успела выставить вперед тебя трость, ткнув набалдашником в живот со всей силы. Из-за чего он согнулся пополам и получил еще один удар – теперь уже по затылку. Завязалась драка. Один маг в бою стоит многих не-искаженных. Но только если он специально для этого подготовлен. Все революционеры были обычными людьми. Но у них явно была боевая подготовка. У меня же был, в основном, адреналин и адское нежелание втягивать в эту разборку Карла. Тогда придется рассказать про то, что я подозревала что-то уже давно, но не сказала ему. А этого я боялась больше, чем происходящего сейчас. Первым делом я разбила фонарь, ослепив их. Это дало мне немного форы, пока их глаза не привыкли бы снова к темноте. Раздался выстрел. Мазнув по щеке, просвистела пуля. Я выкрикнула заклинание, махнув свободной рукой в сторону выстрела. Приглушенный крик, бульканье крови. Чей-то кулак прилетает мне в живот. Я ахаю, врезаясь спиной в дерево. Мои глаза заволакивает пелена ярости. Схватив бившего за плечо мертвой хваткой, я начинаю наносить удар тростью за ударом. Мой бывший называл такое “швейная машинка”. Загороженная ото всех нападавшим, я не особо рискую, но его оттаскивают и теперь револьвер достаю я. Еще один выстрел. Ничего не происходит. Я промазала, стреляя почти в упор. На меня наваливаются сразу двое. В одного из них я стреляю – все равно пистолет зажат между мной и ним. Он отпадает. Второй не успевает ничего сделать: ему с хрустом ломают шею когтистые лапы. Карл. Я поднимаю взгляд. Ликантроп скалится и разворачивается в сторону оставшихся. Теперь их ровно по нашему количеству. И они начинают пятиться. Я стреляю, не целясь и, судя по крику, попадаю. Революционер падает, но, продолжая, скулить, выдает, что еще жив. Я хочу обернуться на Карла, но тот резко произносит: – Не смотри. Я был не аккуратен. Закончишь со своим? – Нет, – после короткой паузы говорю я, убирая револьвер в карман пальто. – Не хочешь пачкать руки? – в голосе усмешка. – Хочу его допросить. Карл подходит к раненому и разворачивает его на спину, осматривая. Я стараюсь не обращать внимание, что ликантроп абсолютно голый. – А ты, вороненок, уже доросла до таких допросов? Тут может понадобиться грубая сила, а не только хорошо подвешенный язык. И не смотри на меня так: я… – он резко замолчал, а потом стал деловито отрывать кусок ткани от рубашки раненого, – я не буду делать за тебя все. Помочь, конечно, помогу, но, вороненок, это то, чему надо учится, а ты, оранжерея, все еще после февраля не до конца оправилась. Зачем тебе это? Я ему башку скручу и мы повезем их домой. Детали сами к нам пришли, не пришлось в госпиталь тащится. – Карл… Я… – Я села под дерево, опершись спиной на ствол, – Я, в общем, их знаю. Ну не совсем, но это связано с Веной. – Так-так-так, – он выпрямился. Я старалась смотреть ему в лицо. Это было сложно, – Ничего не хочешь мне сказать? – Хочу. Но давай приберемся и обсудим все дома. Мне еще Балто с ветки снимать: они его чем-то огрели и его теперь хоть на Нотр-Дам сажай, – я махнула рукой вверх, в сторону ветки, на которой сидел Балто. Карл проследил взглядом за моей рукой и, неожиданно, развеселился: – И правда. Один в один. Веревка у тебя с собой? Свяжи-ка пока своего пленника, а я схожу за одеждой, а то ты очень уж отвлекаешься. Отвернись. Домой мы вернулись на рассвете. Бесы и Цезарь везли на себя покойников и заторможенного Балто. За нами с Келпи на веревке плелся пленник, которого я посчитала изначально как пятого. Воняло от нас всех, но по-разному и в разной степени. Я адски хотела спать, но, до этого, надо было обработать рану пленнику и перевязать его, чтобы он дожил до допроса. Заперли мы его на втором этаже в компании одного Сириуса. Балто к рассвету начал отмирать, но все равно был вял и выглядел осоловело. – У них был с собой артефакт, – сказала я, закончив обрабатывать щеку, которую царапнула пулы и теперь раздеваясь пока наполнялась ванна. Карл уже сбросил с себя одежду и, отфыркиваясь, плескал в лицо холодной водой. Рядом лежала губка, которой он обтирался до этого. – И что? – Среди них не было магов. – А что артефакты так сложно купить? – Понимаешь, есть два вида артефактов. Те, которые могут быть использованы магами и их купить легко. И те, что для простых смертных, – я бросила в бочку с водой одежду, замачивая. Так я надеялась, что от нее проще будут отходить пятна крови и грязи, – И вот с ними уже не все так просто. Бытовые – пожалуйста. Но демона парализовать нужно что-то другое. Более сильное. Но при этом у них не было глушилки для магии. Хотя логичнее было бы наоборот. Вода была прохладная, но я нагрела, опустив пальцы в воду. Все чаще такие действия давались мне без размышлений и я это отмечала не без удовольствия. Я любила себя такую, творящую маленькие чудеса и не замечающую этого. – Кто они? – наконец, спросил Карл, наблюдая, как я забираюсь в ванну. Иногда у нас случались стычки на тему того, кто ее занимает первым, но сегодня молчаливо он уступил место мне, довольствуясь сам тазиком и холодной водой из кувшина. – Союзники того человека, которого я убила в Вене, – эти слова дались мне неожиданно легко. Как будто бы это было чем-то обычным для меня. Самое ужасное, что мысль об этом убийстве вызывала теперь во мне больше досады и раздражения – как же так, я поддалась эмоциям и забила человека насмерть – чем сожаления или ужаса. Я свыклась с этим деянием и мысль об этом звенела во мне набатным колоколом, возвещающим конец моей человечности, – В одном из них ты узнаешь офицера, который у нас ужинал. – Не выглядишь удивленной. Ну-ка, окунись, я намылю тебе волосы. – Да я сама… – начала возражать я, но все-таки окунулась. – Сама-сама… – проворчал он, беря в руки мыло, – Вечером сама будешь руки пачкать, а сейчас… – он со вздохом продолжил, – Я мог тебя потерять сегодня. Я поймала его руку и поцеловала пальцы: – Все обошлось. – Если бы я не услышал выстрел, то не обошлось бы. Ты должна была сразу позвать меня. Почему ты этого не сделала? – упрек и любопытство. Он начинает намыливать мне голову, а я пытаюсь не заснуть, попав во власть сразу двух расслабляющих удовольствий. Но Карл ждет ответа и я, вздохнув, признаю: – Я ждала их появления. Я слышала, как те офицеры говорят друг с другом по-русски и обсуждают мою трость. Да ты и сам видел, как они к ней прицепились. Но тебе-то я тогда не сказала. И я не хотела, чтобы ты знал, что я об этом умолчала. Ты ведь будешь ругаться. – Буду, – согласился он, – Но не сейчас. Сейчас мы закончим здесь и пойдем спать. Потом я тебя хорошенько трахну, чтобы ты вспомнила кто здесь мужчина и кто, соответственно, должен решать такие проблемы. И только после этого ты расскажешь все. Поняла?. – он заставил меня опереть голову о бортик ванны и поцеловал в лоб. – Поняла, – я довольно щурилась и улыбалась, – Но как угроза то, что ты говоришь, не звучит, хочу я тебе сказать. – Ну так это и не угроза. Над угрозами мы поработаем после. Буду учить маленького вороненка выглядеть грозным и немного жутким, – это он сказал почти нежно. Засыпая тем утром рядом с ним, я не ощущала того отчуждения, какое было между нами в прошлые месяцы. Наоборот все как будто вернулось на круги своя. Тогда я еще не знала, что это улучшение, какие случаются у умирающих перед самой смертью. Для допроса было решено использовать мой ритуальный зал, который я организовала в гостиной второго этажа, чтобы далеко не вести пленника и чтобы его попытка выброситься из окна была хотя бы болезненной, помешав немедленному побегу, если что-то пойдет не так. Была уже глубокая ночь. Вечер мы провели за делами приятными и не слишком. Карл действительно мне долго и весьма обстоятельно напоминал, что он мужчина, а потом проводил воспитательную беседу о необходимости полного информирования о таких вещах, как хвосты и вредности стремления положится только на себя. Мне было стыдно, но, в то же время, я была готова еще несколько раз поступить точно так же ради того, чтобы снова послушать, как он меня журит. После нескольких недель эмоционального отчуждения с его стороны, я слышала в этом монологе беспокойство обо мне, страх за мою жизнь и, следовательно, мою ценность в его глазах. И сколько угодно можно говорить о том, что это далеко от здоровых отношений и проявлений любви, но мне, с моими родителями, вечно занятыми на работе, порой не перепадало и такого внимания. – Итак, – сказал Карл за ужином, – Ты представляешь, что ты сейчас будешь делать или как с тем мертвецом и солдатом? Только в теории? – Во-первых, – дернула я плечом, – и с мертвецом, и солдатом я вполне справилась. Несмотря на только теорию. Во-вторых, нет. Делать людям больно я умею не только в теории. Просто обычно я это делала… в других целях. – И в каких же? – заинтересовался Карл. – Для взаимного удовольствия. Тот приподнял бровь, но развивать тему в этом направлении к счастью или к сожалению, не стал. – Не думаю, что он из тех, кто может получить удовольствие от боли, – добавила я, – Мне показалось, что он довольно нежен в этом смысле. Я справлюсь. – Зачем тебе вообще у него что-то спрашивать? – Надо знать, насколько они серьезно настроены в отношении меня. Ну и новости хочу узнать. А то радио не работает, – прозвучало это настолько цинично, что я сама себя испугалась, а Карл засмеялся и, перегнувшись через стол, хлопнул меня по плечу: – Моя девочка! Эта реакция мне понравилась. И это пугало. На допрос я захватила трость Урицкого. Постукивая ей, я вошла в комнату, где легким движением руки зажгла свечи. Пятый сидел на стуле со связанными за его спинкой руками. Из бесов за ним присматривали Нюх и Балто. Оба в своих смоляных личинах сидели на корточках на подоконниках в поле зрения пленника. Увидев меня пятый ощутимо напрягся, а лицо его перекосило. Было из-за чего! Впрочем, если в смерти Урицкого я вину за собой признавала, то вот убитые нами с Карлом ночью… Я не чувствовала перед ними вины. Они бы меня не жалели бы и убили бы, если бы я бы шумела и не услышала их. Да, за дело. Но пусть приговор мне выносит тот, у кого есть на это право. А его у людей Временного правительства в моих глазах не было. В конце концов сейчас по документам я была подданной австрийской короны. – Как ваша рана? – вежливо, даже с некоторым участием, спросила я, садясь в кресло напротив пятого. Карл, тихо насвистывая, раскатал, тем временем, на столе чехол с выделенным мне набором инструментов для плоти. Боковым зрением я видела, как он устроил целое представление, доставя то один, то другой из них, проверяя пальцем заточку. И как бы ни было это хорошо, мне это шло во вред: слишком уж я любила ножи и абсолютно не была бы против поиграть в допрос с Карлом. Жаль было только то, что он бы определенно не согласился бы. И поэтому приходилось только смотреть как он изучает лезвия для других целей. Пятый дернул подбородком, отворачиваясь. Я чуть развернулась к Карлу: – Все готово? – А то ж. Воду сейчас кто-то из твоих этих принесет еще и можно начинать. – Чудесно. Мы же не хотим, чтобы наш гость загнулся от заражения крови раньше, чем мы с ним толком поговорим, м? – Я встала и осмотрела рану. Та была в довольно приличном состоянии, учитывая обстоятельства, но все равно оптимизма, если бы я думала, что этот человек выживет, не вызывала. Я вернулась в кресло и заговорила с ним по-русски, – Уважаемый, я, надо сказать, ужасно не хочу переходить к этим вульгарным методам: ими, конечно, можно доказать, и то, что Бог есть, и что Бога нет, что люди ходят на руках, и что люди ходят на боках. Мне же нужны не правильные ответы, а правдивые. К тому же не в моих правилах причинять людям боль без их желания к этому. Но, если вы будете молчать, то мы с господином Фоссом будем вынуждены вам помочь с помощью… некоторых ухищрений. Я не буду испытывать от этого ни малейшего удовольствия. Но тут есть еще господин Фосс и мой верный Балто, которого ваша команда очень обидела окаменением. Я не буду вас торопить и давайте начнем с малого и того, за что вам не будет стыдно, если вам удасться отсюда уйти, что скажите? – Катись ты знаешь куда? В добренькую поиграть решила, да? – злобы в его голосе было столько, что только присутствие Карла не давало мне отступиться. Слишком уж неловко было бы сейчас сказать, что все отменяется. К тому же чуйка подсказывала мне, что очень важно вытащить из этого человека все, что получится. – По правде говоря – нет, – улыбнулась я, как я надеялась, безмятежно, – Добродетельность мне не свойственна, зато я очень брезглива и не хочу пачкать руки. – Насмешила! Не очень-то ты была брезглива, когда не оставила от товарища Урицкого ни одной целой кости. – Прямо ни одной? мне казалось, что я только череп и ребра раскрошила. Ну знаете, чтобы некромант допросить не мог. Кстати, вас-то мне ничто не помешает допросить после смерти. Так что молчать у вас причин особых нет. – Так убейте меня и болтайте с моим трупом! – Понимаете, вы сейчас, по сути, выбираете, между смертью легкой, не лишенной некоторого достоинства, и смертью мучительной. Я не хочу, как уже говорила, пачкать руки, но при этом я ужасно злюсь на то, что вы явились в мой дом и даже попытаться убить меня толком не смогли, – я покачала головой, – будь у меня больше выдержки, то уморила бы вас голодом, но я нетерпелива. Придется придумать что-то другое, но, без сомнения, болезненное. Он молчал, вероятно, раздумывая, а я смотрела на него. Я действительно не хотела его бить, резать или делать с ним что-то еще. Во мне все еще жило гуманистическое убеждение, что так поступать нельзя ни с нем, что нельзя пытать людей. Но здесь меня взращивали друг за другом два чудовища: один без сожалений регулярно припадал к чужой крови, не спросив дозволения, а другой шил день за днем чудовищных автоматонов. Их пример проникал в меня, все больше отдаляя меня от людей, заставляя думать об их телах отвлеченно. Лишая меня эмпатии. Но в той деревне мне было не по кому сверить часы и потому я ожидала перехода к пыткам, как ожидала очереди на экзамен или завтрака, на который мама каждый день делала ненавистную кашу даже в мои двадцать три. Неприятная неизбежность, после которой можно будет заняться чем-то другим. Я кашлянула и нарушила тишину: – Расскажите, как дела в Петрограде? Я уже поняла, что Временное правительство начало свою работу, но в остальном как? – я старалась говорить доброжелательно. Один из бесов, тем временем, соскочил с подоконника и, взяв в руки планшетник, стал писать за нами. – Лучше, чем при царе, – сказал как выплюнул, наконец пятый. Но все же это был ответ. Я даже понадеялась, что выйдет пройти этот разговор без насилия. – И давно царя вы, – я провел ладонью по горлу, – того? – Мы его еще не того. Но не царь он уже с февраля. Дыши спокойно, дыши. Все идет по графику, если я правильно помнила этот фрагмент истории. Никогда не любила подробности революционного процесса. И, как и с английским, платила за это слишком дорого. – В самом деле? А как там дела у Распутина? – вопрос с подвохом. Мне надо было проверить ход событий. Где-то в этот момент его в моем мире убили. Вопрос в том, как повернулось дело здесь. – Шатается где-то, собака недобитая. Мы-то надеялись, что вы, шавки, друг друга сами перебьете, но, к сожалению, нет. Итак. Этот жив. Лично я с ним знакома не была, но он был моим братом по Искажению и его судьба могла быть важна не столько как судьба царского фаворита, сколько как судьба искаженного. – А Троякий? – главный вопрос в списке “как дела в Петрограде?” был именно этот. Мне была безразлична судьба царской семьи, Распутина и даже, о ужас, музейного фонда города. Я хотела знать, все ли в порядке у Александра Геориевича. Я представляла, как дела в Петрограде. И теперь хотела знать, как дела у того, кто был для меня его лицом в этом мире. – Про дружков все своих спрашиваешь, да? – растянул губы в ухмылке пятый. – Не уходите от вопроса, будьте добры, – я испытала раздражение, но все-таки сдержалась и не показала его, стремясь к профессионализму. – А то что? – в голосе мужчины вызов. – Я не люблю повторять дважды, Кирилл Митрофанович, – поморщилась я, наблюдая за тем, как чуть расширились глаза пятого: ну, конечно, это же так невероятно, что я нашла его партийный билет и прочитала там как его зовут! – ваше упрямство было бы понятно, если бы я спрашивала о чем-то секретном, важном… А так это тайна на уровне газетного заголовка, возможно, даже не первой полосы. Я бы вас и не спрашивала, если бы могла сюда выписывать “Глас закона” или что там сейчас издается, – я выдержала паузу, – Так что там у Троякого? Мужчина молчал. Впрочем, я предполагала, что если он молчит, то это значит, что Троякий жив. Иначе как не похвастаться? Но мне нужен был ответ. Это был вопрос дисциплины и я, подождав еще с минуту, для порядка, посмотрела на часы и встала: – Молчите? Что ж, – я повернулась к Карлу и перешла на немецкий, боковым зрением наблюдая за пленником. Понимает или нет? – любовь моя, подай, будь добр, малый ланцет.Чехия, 1923 год Сентябрь.
Часы громко тикали, наполняя тишину, которую я воцарила, замолчав. – Я не буду пересказывать подробности, – наконец, сказала я, – лимит избыточных деталей исчерпан тем, что я рассказала, как мы с тобой трахались. Карл кивнул и не стал настаивать. Вместо этого он похлопал по дивану рядом с собой: – Присядь, дай тебя обнять. – Я не хочу, – мотнула головой я. Усталость брала свое. Оставалось совсем немного рассказать, но мысли начинали путаться от бессонницы. Но еще больше от того, сколько мне пришлось рассказать за ночь. Сколько неприятного, болезненного, того, чего я желала бы забыть навсегда. Того, о чем я привыкла не думать, и не вспоминать. Я жила, как будто бы, в квартире с запертой комнатой, где, как у Синей Бороды, лежали постыдные тайны и переживания прошлого. Но комната была заперта, а тайны успели разложится до состояния скетелов, которые не пахли. И потому, если задвинуть дверь шкафом, то можно забыть о том, что она в принципе есть. Я не хотела говорить Карлу про то, насколько действительно тяжелым был для меня та ночь. Как я в первый раз в жизни не остановилась после того, как человек под моими руками попросил об этом и как меня от этого ломало, рвало на куски. Как страшно и приятно было тогда искать в его глазах одобрения и находить его. Тогда для меня это было нормальным. Тогда я думала, что по-другому быть и не может. До той ночи для меня боль – своя и чужая – были неотрывно связаны с эротизмом. Я не мыслила удовольствие от боли в другом контексте. Но та ночь все смешало и присутствие Карла только ухудшило тогда ситуацию, добавив того самого эротизма. Избавиться от тонкого шлейфа тех эмоция я смогла только здесь. Только Чехия смогла излечить и починить то, что сломала во мне Румыния, зашить оставленные ей раны. – Я умела делать людям больно и раньше, – тихо сказала я, – Но это все ради мазохизма. Я умела делать людям больно, но всегда останавливалась по одному их слову. Я играла в насилие, но никогда не маралась в нем. Там, у меня в мире, все было так. Здесь все поменялось. Когда у незнакомого человека под моим лезвием стала набухать кровь, а у меня к нему действительно были вопросы, на которые он добровольно не стал бы отвечать, я поняла, что игра закончилась. Но, знаешь, что было самым жутким для меня? – Что? – Мне не было его жаль. Мне было жаль себя, нарушающую свои принципы, но не его. Мне нужны были ответы, он их не дал без применения силы, значит… Это равнодушие – самое ужасное, что я в себе нашла. Мне не хватало ловкости рук еще, но я была так спокойна для первого раза. Только спустя годы я поняла: то, что я обработала все травмы для него сделало меня едва ли не большим чудовищем, чем то, что я их нанесла. Он смотрел на меня тогда абсолютно бешеными глазами, пока я его перевязывала. Тогда я не обратила на это внимания, но потом, вспоминая, до меня дошло, почему он так на меня смотрел, – я помолчала, – Закончили мы под утро. Я отдала его заботам бесов, а сама хотела пойти спать. Но… – У тебя еще были дела. Ты ускользнула от меня, я сам не понял как. Тебя действительно хорошо научили быть незаметной, как хорошая слуга, – Карл поднял на меня взгляд, – Я нашел тебя, конечно, быстро: ты не пряталась, а просто хотела подумать над сказанным нашим пленником. Ты… – он выдохнул, – Была так прекрасна и в ночи, и в рассветном солнце, пробивающимся сквозь окно твоей комнатки. Я смотрел на тебя и думал о том, что все-таки надо бросить месть. Лучше я женюсь на тебе и мы уедем туда, где нам будет хорошо. В ту ночь, глядя как ты со спокойным прагматизмом, не искаженным удовольствием от чужих страданий делаешь свое дело, я ощутил, как с новой силой в моей груди горишь ты. Я чуть улыбнулась: – Да ты поэт. – Просто сейчас вот-вот начнет вставать солнце и я снова это увижу, – и добавил почти шепотом, – почти как в моих снах. – Я тебе снилась? – И часто. Я почувствовала как снова становится горячо ушам, и отвернулась: – Ты пришел, когда я сидела над дневником. Спросил, что это. Я велела тебе ждать и ты ждал, пока я писала в нем. На самом деле, я почти не мучилась вопросом, писать или нет. Я знала от того большевика, что Троякий жив. Я знала и то, что могло бы быть ему полезным. Я не могла оценить масштабы этой информации, но мне она казалась не просто важной, требующей срочной передачи: от этого зависела жизнь царской семьи. До твоего прихода я выкурила две или три сигареты, думая и взвешивая риски: с одной стороны я могла бы и промолчать. Это безопасно. Я, скорее всего, уже давно числюсь в мертвецах или пропавших без вести и меня, очевидно, не ищут: раз большевики меня нашли, то уж Троякий и подавно мог, если бы искал. Я свободна. Меня не накажут. Но, если я промолчу, то это может привести его к смерти потому как если царскую семью убьют, то вряд ли хоть что-то заставит его жить. А я хотела, чтобы он жил, – я вздохнула, – Но ты помнишь, дневник без чехла отслеживается. Сними я чехол – и через пару дней можно будет встречать агентов Троякого, если у него будет на это ресурсы. А я верила в его всемогущество. И вот на одной чаше весов долг и любовь к Троякому, а на другом собственное благополучие и любовь к тебе. Победил долг. – И любовь к нему, – проворчал Карл с заметной ревностью в голосе. Я покачала головой: – Это слишком близко связанные понятия для меня. Моя работа на него почти с самого начала была тесно связано с влечением к нему. Если бы мне так не импонировало, что он со мной занимается, что он мне доверяет дело, если бы я не… замирала под его взглядом, то мне не было бы особых причин не кинуть его раньше. Он, как и ты, вероятно, думал, что держит меня на коротком поводке, но я просто была очарована самыми харизматичными мужчинами, которых я знала и их вниманием ко мне. И это очарование не давало мне вас предать. Я решила тогда, что если за мной придут его люди, то мы с ними как-нибудь разберемся. Сам же он не придет, будучи занятым более важными вещами, чем одна беглянка. Я знала его приоритеты. Моя же информация может сохранить ему жизнь да и, хоть я и не была еще приведена к присяге, но чувствовала за собой обязанность сообщить об этом всем. И я сообщила. Я, по правде говоря, думала, что с его стороны найду в дневнике десяток холодных от гнева записей. Но там было одно только указание связаться при первой же возможности. И я написала ответ.Румыния, 1917 год, Июнь.
Я положила сверху лист промокашки и повернулась к Карлу, который все это время стоял у стены, сложив руки на груди. В тени горели его глаза, но выражение лица было почти нечитаемо из-за того, что он выбрал самый темный угол, тогда как меня слепил свет восходящего солнца. – Это девичий дневник, – я кивнула на записную книжку передо мной, – Я же агент и у меня был способ экстренной связи. Что-то компрометирующие через него не передается, но действительно срочные донесения – да. Естественно шифром. – То есть все это время ты могла о себе сообщить? – спросил Карл не то с любопытством, не то с досадой. – Могла, но не сообщала. Я же прячусь. А он… В общем, его можно отследить, если не упаковать в подходящий материал. Я его не открывала с Вены, – я покачала ногами в воздухе. Стул был слишком высоким, а каблуки мои слишком низкими, чтобы я доставала ногами до пола. – Этот, – Карл чуть качнул головой в сторону двери, обозначая о чем речь, – сказал что-то, что стоило такого риска? – Да, – после короткого молчания сказала я, – Я не смогу простить себе, если промолчу, – И мрачно добавила, – Ты знал, что у них был еще шестой? Он остановился отлить и он должен был посигналить фонариком, чтобы присоединиться. Но ответа он не получил, понятное дело. Так что, возможно, нам стоит ожидать еще гостей. Карл кивнул. Я, после короткого молчания, снова заговорила вернулась к донесению: – Я надеюсь просто на то, что у Александра Георгиевича слишком много дел и слишком мало людей, чтобы отправляться за мной, – я убрала промокашку и закрыла дневник, убирая его обратно в чехол, – К тому же, если он не сидел над картой прямо сейчас, то он и не узнает, откуда писали. – Зачем тебе вообще дали этот чехол тогда? Я пожала плечами: – По протоколу положено держать его в чехле. Если дневник длительное время без него, то это сигнал о помощи. Снять чехол быстро. Быстрее, чем что-то написать. Идем спать, – перевела я тему, – Вечером надо будет повторить беседу с нашим гостем, а дальше он твой, – Я встала и пошла к двери. На пороге Карл меня поймал за руку, притянул к себе и поцеловал: – Наш. Мы будем снова работать вместе. Сейчас мне так нужна твоя помощь.Чехия, 1923 год, Сентябрь.
– Кстати, зачем ты его забрал? – спросила я. Утренние сумерки все бледнели, показывая, что мне осталось совсем мало времени. Впрочем, я почти закончила говорить. Карл ответил не сразу. – Когда стало ясно, что тебя надо спровадить, встал вопрос того, как передать тебе имущество в случае моей смерти в схватки с МакКином, – наконец, заговорил он, – Это был очень важный вопрос: имущества у меня достаточно, а ты была бедна как церковная мышь. Очевидно, если я передам тебе свои активы, то ты можешь стать богатой домовладелицей и это то, что я бы хотел тебя дать, умирая. Но не мог же я передать все напрямую! У меня был поверенный в городе. Он бы все обстряпал, но как тебя найти? Имя ты сменишь, а территории, где в ходу немецкий язык огромны. И мне пришла идея: я заберу дневник и скажу поверенному, чтобы он в него написал определенный текст, если я по истечении срока не являюсь за своим имуществом. – Ты хотел сам отдать меня Троякому, – прошептала я. – Только потому, что был уверен: черта ты малюешь страшнее, чем он есть. И был прав, как я понял из нашего разговора, – развел он руками, – все равно другого пути я придумать не успел. Времени было в обрез. Я смотрела на него с минуту, а потом подошла и дала ему хлесткую пощечину. Тот даже не стал уклоняться или перехватывать мою руку, хотя, надо думать, знал, к чему все идет. – Ты собирался подвергнуть меня опасности. И только попробуй сказать, что это было для моего блага, – прошипела я. – Не буду, – он поднял на меня взгляд, а потом, обняв за талию, притянул к тебе так, что я не удержала равновесия и уперлась ладонями ему в плечи. Зажатая между его бедер, находящаяся в кольце его рук, ощущая привычное, успокаивающие тепло его тела, я сначала почувствовала как по телу пократилась волна жара, а потом глаза защипало от слез и я стукнула по его плечу кулаком: – Отпусти! Могла бы тебя наказать – наказала бы за эту идиотскую идею! – Т-ш-ш-ш, – он прижал меня чуть сильнее, – Ты же сама говорила про чуйку. Я тоже положился на нее. Если бы я мог найти другой выход, я бы его нашел. Ты же не думаешь, что я тебя прогнал из-под удара МакКина, чтобы подвергать тебя другой опасности? Не думаешь? Я помотала головой. Такого бы он делать не стал. Но его заочное доверие Троякому почему-то сделало мне больно. И почти сразу я с ужасом поняла, что это ревность. Ревность того толка, когда два твоих друга начинают общаться с тобой без тебя. Ужасно. Лучше бы я злилась на Карла, чем ревновала бы его вот так и на пустом месте. – Отпусти меня, – уже спокойнее сказала я, пытаясь одновременно вытереть слезы рукавом ночнушки и не навалиться на Карла всем телом: мне уже показалось напряжение между его бедер и я не хотела узнавать, точно ли оно там есть. Он провел руками по моим бокам, спустился ниже и все же разжал руки. На лице его было написано хорошо различимое сожаление, а я отчаянно покраснела, поймав себя на том, что нахожусь в шаге от того, чтобы поддаться и ответить на его желание. Я отступила на шаг, – Верни дневник и я забуду о том, какую глупость ты хотел сделать. И еще шаг назад под его горящим взглядом. – Сейчас? И еще. – Мне осталось немного рассказать. Потом я пойду одеваться, а ты пойдешь за дневником. Договорились? Он кивнул. Но губы его были растянуты в такой самодовольной ухмылке, что я пожалела, что трости под рукой нет. У него явно открылось второе дыхание, а я меня его прикосновения взбодрили. Теперь мне, пожалуй, не нужен был “Жаворонок”, чтобы закончить с этим всем. Я кашлянула и снова отошла к окну. После короткого молчания я продолжила. – Время от летнего равноденствия до зимнего было лучшим в нашей с тобой жизни там, как мне сейчас кажется. Мы знали друг о друге, думается, все, что только можно. В нашем доме было полно сверхъестественных слуг, которые обеспечивали в нашей жизни комфорт. Мы снова работали вместе. Я научилась делать из обычного бальзамировочного состава тот, что нужен был тебе, а ты больше не отстранялся от меня ни разу с того момента, как от заражения крови все-таки умер мой – наш – пленник.