Российская Империя, 1912 год по Юлианскому календарю, Декабрь
Музыка в наушниках вдруг прекратилась. Я нажала несколько раз кнопку. Выключила их и включила. Механический женский голос сообщал и о выключении, и о включении и соединении с телефоном, но музыки не было. Светить телефоном в сомнительной темной подворотне, в которую я свернула по собственной самоуверенности, пусть она и была и довольно близко от центра, мне не хотелось. Но нежелание идти в тишине победило. Настроение было и без того поганым, чтобы еще и без музыки идти. Телефон не ловил сеть. Я его тоже перезагрузила, но это не помогло. Сигнал обоих симок был не просто низким. Он отсутствовал. Только после этого я, отчаявшись решить проблему с музыкой и убрав телефон, огляделась по сторонам. Настроение, которые до этого и так было близко к нулю бодро его преодолело и покатилось вниз, к отрицательным значениям Подворотня была незнакомой. Я даже не знала, что такие тут есть. Я сощурилась сквозь стекла очков: их давно надо было менять на более сильные, но руки все не доходили. И сейчас я очень жалела об этом потому что мне показалось, что я либо сошла с ума, либо колоссально невнимательна. Потому что подворотня казалась какой-то не такой, как должна была быть. Я точно помнила, как заходила в довольно длинную арку, потом отвлеклась на свои мысли и вот я здесь. Больше все это напоминало длинный тоннель. Впрочем, оба его конца были прекрасно видны и подсвечены фонарями. Не такой уж он и длинный. Но где же я? Уйти далеко от Пушкинской я не могла и мне казалось, что я знаю этот район целиком и могу понять, как выйти в действительно знакомые места отовсюду. Но, похоже, я ошибалась. Захотелось расплакаться от бессилия, голода и усталости. Я была на ногах весь день. И весь день же не ела. За это время не произошло ничего хорошего, а теперь я еще и заблудилась в трех соснах. Ну как так-то! Я подняла лицо вверх смаргивая подступающие слезы: они могут размазать тушь и мне это не поможет на предстоящем собеседовании. Спокойно, дорогая, ты же в городе. В его центре. Отсюда можно выйти к Кремлю откуда угодно, а там будет метро. Ситуация – пустяк. Дыши. Три секунды вдох, задержка, три секунды выдох, как учили лучшие. Прислонившись спиной к стене тоннеля я медленно дышала, прикрыв глаза. Это просто усталость. Сети нет потому что камень толстый, а телефон пора менять – у него и в лучших условиях сеть пропадает. Заблудилась я потому что надо смотреть по сторонам, не ворон в своей голове ловить. Сейчас я выйду на улицу, позвоню эйчару и скажу, что сегодня прийти не смогу, а сама поеду к Саше и останусь у нее с ночевкой. Ключи от ее квартиры у меня есть и у нее можно будет поплакать – непозволительная роскошь по меркам родительского дома. К тому же там и так криков, надо думать, вечером будет хватать и без меня: родители начали утра опять со скандала. И именно из-за него я не смогла поесть: для своих споров они заняли кухню и появление там неминуемо вовлекло меня в разборки и я бы опоздала на собеседование. А на нем со мной говорили через губу: выпустилась летом, а в ноябре еще работу ищу. Без опыта, к тому же. А откуда его взять, если никуда не берут? Но мне эйчар в том месте на прощание так и сказала, что раз я до сих пор без работы, то недостаточно амбициозна и целеустремленна и, раз так, надеется получить у них место мне не стоит. Ну и ладно. Ну и не надо. Чуть успокоившись, я наудачу я развернулась на каблуках и пошла туда, откуда пришла, утверждаясь в мысли забить на второе собеседование и поехать к Саше. Интересно, она сейчас дома? Если д, то, может быть, она даже мне нальет, а потом уложит спать. Хотя, зная ее, налить она может мне молока с медом. Не от желания поиздеваться или неудержимого ЗОЖа, а потому что таков был ее обычай в отношении некоторых людей. Например, меня. Подошвы осенних сапожек скользили. Приглядевшись, я заметила на брусчатке, по которой идти на каблуках было сущим наказанием, тонкий слой прозрачного льда. Ничего удивительно в ноябре, в целом, но десять минут назад тротуар был чистым, как мне казалось. Ну или мне просто везло не наступить и на одну из наледей, а теперь день решил меня добить. Остановившись, чтобы передохнуть ото льда, я еще раз оглянулась по сторонам. Как раз в этот момент вошел какой-то непомерно высокий мужчина в черном пальто. И как бы я ни хотела избежать любых контактов с людьми сейчас, этому я обрадовалась как неродному. Можно попробовать спросить дорогу и не мучится, впустую скользя по льду! Настало время выпустить свою личину для таких случаев. Личину очень хорошей девочки, которая попала в непонятную ситуацию. Это обычно помогало наладить коммуникацию и избежать резкостей в мой адрес, даже когда я немного косячила. Бывали, конечно, исключения, но, я надеялась, не в этот раз. Ох, был бы выбор, я бы предпочла спросить дорогу у женщины. Мужчины, бывало, принимали дружелюбие за флирт. А этого мне было не надо. – Извините пожалуйста! – я помахала ему рукой, привлекая внимание и осторожно пошла я ему наперерез, пыталась не поехать на льду и, одновременно, угнаться за его быстрым шагом, – извините пожалуйста, я, кажется, заблудилась, а телефон абсолютно не ловит сеть, – я неловко улыбнулась, разводя руками, – чтобы я могла хотя бы понять где я. Мне бы на Тверскую выйти. Не поможете? К моменту, когда я закончила говорить, мы уже стояли на расстоянии, наверное, метра друг от друга или полутора. Ковидная дистанция, все дела. Заодно натянула маску, которая до этого была до этого сдвинута на подбородок. Он как будто смерил меня взглядом, но при моем и его росте и скудном освещении я не очень понимала этого: он был прямо каланча и с высоты моего роста я понять точно такие подробности не могла. Он остановился. – Это довольно далеко отсюда, милое дитя, – сказал он. Голос его был неожиданно обычным для такой эксцентричной внешности, но интонации делали его особенным, – А час поздний. Почему ты не дома с семьей? Или не на службе в церкви? О боги! Повезло же мне нарваться! Раздражение, которое я, было, убрала подальше, выплеснулось через край. – Мне кажется, что это неуместные вопросы, которые я могу переадресовать вам обратно, – прекратив дружелюбно улыбаться, ответила я довольно едко, – Не очень понимаю, зачем вам ответы на них, если я просто спросила дорогу. И разница в возрасте не дает вам право мне “тыкать”. Спасибо за помощь, до свидания, – и, было, сделала шаг в сторону, но почему-то остановилась как вкопанная и подняла взгляд на мужчину. – Ах вот оно как, – улыбнулся, тем временем он, и что-то в его улыбке было не так, – Я подумал, что вы попали в беду и вам требуется помощь. Мужчины! Конечно, его осадили и теперь он, уязвленный, высмеивает мое напоминание о вежливости. Стукнула бы, если бы это было разумно и допустимо! Но бить людей нельзя, а мне, к тому же, нечем. Да и он, очевидно, крупнее меня. Дыши. Потом поедешь к Саше и все будет хорошо. – Мне требуется помощь, но, думаю, что не от вас. Всего доброго, – как можно спокойнее сказала я и стала аккуратно возвращаться к стене арки, чтобы по ней идти дальше. Боги, ну почему моя привычка к длинным платьям постоянно создает впечатление, что я должна ходить в церковь и только для этого выходить из дома! И почему мужчины такие самоуверенные и тупые! Мне был их самомнение! Я спиной чувствовала взгляд мужчины и то, как он наблюдал за моими движениями в которых чувствовалась грация пингвина. Когда я поскользнулась, разбудив привычную боль в колене и едва не упав от этого, он как-то незаметно и слишком быстро оказался рядом, накрыв меня густым цветочным запахом и подхватив под локоть. Я дернула им, пытаясь освободиться, но ничего не вышло. Мне как будто бы не удалось даже его руку пошевелить, как будто она была из камня. – Я буду кричать, – тихо, но твердо сказала я, – так что отпустите меня. Сейчас же. – Улицы сейчас пустые. Все либо дома, либо на всенощной. Вас услышат в худшем случае пьяницы и головорезы, – так же тихо ответил он. – Вы мне угрожаете? – какая еще всенощная? Какой праздник я пропустила и с каких пор на него идут всем городом? – Ни в коем случае. Однако, полагаю, вам не помешала бы полная картина для принятия дальнейших решений. Вы ведь не местная. Вокруг ночь, зима… – С чего бы мне быть не местной? И почему вы решили, что я сама о ней не осведомлена? – я уже не знала, действительно я возмущаюсь или хочу просто потянуть время, постоянно пробуя на прочность хватку мужчины. Он как будто бы держал меня невесомо под локоть, слегка придерживая руку, но забрать руку не выходило. Это нервировало. – Речь у вас другая. И одежда. И манеры, – перечислял он терпеливо, – Где вы остановились? Мой экипаж неподалеку, я вас довезу, пока вы не попали в неприятности. Экипаж?! Я-то думала – это я люблю винтаж. Но не настолько, чтобы машину называть экипажем. Но хуже прочего было то, что его голос был настолько успокаивающим, что я ощутила в себе опасное желание ему довериться. Уткнуться лбом в его плечо и рассказать про все, попросить о помощи. Я слышала в его словах готовность помочь и дьявольски хотела принять эту помощь. И это было ненормально. – Зачем мне где-то останавливаться, если я живу здесь? – продолжила сопротивляться своему желанию я, – С родителями. Мне надо поторопиться. – Хорошо. Где же? – все то же терпение и участие. Боги, нельзя так со мной говорить. Я же от этого расклеиваюсь. Надо держать себя в руках. – Не в моих привычках садиться в машину к незнакомцам и показывать им, где я живу. Отпустите меня и я сама доберусь, – сказала я, собрав в голосе остатки жесткости. Повисло короткое молчание. В тишине я все еще пыталась освободить руку, но все так же безуспешно. – Позвольте тогда я вас хотя бы до так нужной вам Тверской провожу? – наконец, сказал он, заглядывая мне в глаза, – Такая забота о вас ничем не обяжет вас ко мне и будет безопасна, я же не буду чувствовать, что оставил барышню, которая нуждалась в помощи одну в не подходящем для нее месте. В этот момент что-то во мне сломилось. Я не должна ему верить. Он нес чушь и околесицу. Его следовало осадить. Но он говорил так участливо, а я так устала и так нуждалась в помощи и заботе, что я только только слабо попыталась возразить, адресуя его к его же словам: – Вы же сказали, что она далеко. Пусть он откажется. Пусть все равно поможет. – В моем распоряжении вся ночь, – и в голосе было его столько теплоты и участия, что я едва снова не расплакалась. Но теперь уже от болезненного облегчения. Весь мой опыт тру-крайм подкастов, да и простой здравый смысл, говорили, что ни в коем случае нельзя так поступать. Нельзя идти с незнакомцем непонятно какой дорогой, пусть даже и понятно куда. Но интуиция молчала, а я с некоторых пор обещала себе ей верить. Да, от него исходил какой-то злодейский вайб, этакое сочетание опасности и равнодушия, на которые я западала как по щелчку, когда читала или смотрела что-то. И я знала, что от мужчин с таким вайбом в жизни надо держаться подальше. В то же время я ощущала, почему-то, к нему такое невероятное доверие и симпатию, что мне не хотелось с ним расставаться. Как будто бы эта опасность угрожала кому угодно, но не мне. Я даже подумала, что можно будет попытаться взять у него контакты и продолжить знакомство. Тем более, подумала я, поглядывая на него в отсветах фонарей, он хоть и взрослее прочих мужчин, с которыми я сходилась раньше, но при этом он из тех, кому годы к лицу и делают их дьявольски привлекательными именно за счет фактуры борозд, рассказывающих о том, любит человек больше хмуриться или улыбаться. Шли мы молча. Он крепко держал меня под локоть, не давая упасть на скользкой брусчатке. Я подумала даже, что зашла куда-то в район Баррикадной или где там еще осталась брусчатка. Как в старые добрые времена: шла на Тверскую, а вышла на Кудринскую. Сейчас увидим зоопарк и дальше уже я разберусь. Но вместо этого мы оказались на совершенно другой улице и я резко остановилась. В этот раз мужчина выпустил мою руку, пройдя пару шагов вперед и развернувшись ко мне. Он приподнял брови, как будто спрашивая, что не так. – Это не Москва, – едва слышно выдохнула я, стягивая маску: воздуха перестало хватать и маска только ухудшало мое положение. Я знала эту улицу. Но этого не могло быть никак. Никаким образом. Такого не бывает. – Конечно, – краем сознания я отметила, что моему провожатому только не хватает цилиндра: одет он был в пальто, какое обычно рисуют Пушкину. Эксцентрично и смело даже моим меркам. Особенно для мужчины. Только почему-то раньше я на это внимание не обращала, – Это Санкт-Петербург. – Но я была в Москве! – засмеялась я, но смешно мне не было. Я ощущала как внутри становится холодно и тяжело. К горлу подступала паника, а голова начинала кружиться. Я осмотрелась по сторонам. Ни одной машины. Ни одной. Даже припаркованной. Над головой не было проводов. И, как ни старалась, я не могла разглядеть ни кусочка асфальта. Да и улица эта, была хоть и знакома мне, но именно такой я видела ее только на фото. На очень старом фото. Я перевела взгляд на мужчину, пораженная догадкой. Бредовой, но единственной, в которую складывались все детали. Он смотрел на меня, терпеливо ожидая чего-то, – какой сейчас год? – Тысяча девятьсот двенадцатый. Сочельник, если вам интересно. Я медленно отошла к стене ближайшего дома и, оперевшись на ее села прямо в снег, не в силах удержаться на ногах. Это бред. Этого не может быть. Но что-то внутри меня говорило, что может. – Вы шутите, – наконец, сказала я, подняв на него глаза. Он темной скалой возвышался надо мной, поражая меня своим спокойствием. Ему бы высмеять мой вопрос. Мне бы сказать, что это розыгрыш. Но у меня нет столько друзей, чтобы устроить такой сложный розыгрыш. Да есть ли хоть у кого-то?.. – Милое дитя, – он присел передо мной на корточки, как будто бы я и правда была ребенком, – я ни за что бы не сыграл такую дурную шутку с такой юной особой как вы. Идемте со мной. Сегодня Сочельник, а мне, как доброму христианину, следует выполнять долг милосердия. Вы потеряны, напуганы и не доживете до рассвета без руки помощи. Я же могу стать вашим Святым Николаем и подарить вам жизнь. Что скажите? Я подняла на него взгляд, встретившись с его глазами, радужка которых, как мне показалось, отливала красным, похожая на тлеющий уголек, и прошептала: – Мне надо вернуться домой. Потом я буду много думать о том, почему он поверил мне сразу. Почему предложил помощь. Почему не принял за безумицу. Что он там разглядел в тот момент. Способность быстро менять личины? Стойкость духа? Пластичный материал для лепки? Или и вправду хотел просто выполнить христианский долг и быть безупречным в манерах, поскольку знал, что за пределами своего дома он должен всегда вести себя так, как будто бы на него смотрит весь мир. – Как вас зовут? – спросил он, когда помог мне забраться в карету. Мне было все в новинку я, при тусклом свете керосиновой лампы, установленной внутри, разглядывала убранство, поминутно ища рукой ремень безопасности, без которого никогда не ездил в машинах. Я была заторможена, раздавленная пониманием того, в каком времени я оказалась. Но, в то же время, я была щенком в куче осенних листьев: подумать только настоящая старинная карета! Мои пальцы бездумно скользили по элементам строгого декора. я немного в этом смыслила и понимала, что он явно был таким не от бедности хозяина кареты – Кассандра, – не задумываясь, назвала я одно из многочисленных имен, которые использовала по разным причинам в своей жизни. – Кассандра, вещая Кассандра… – пробормотал он почти под нос и встретился со мной взглядом. Его глаза сверкнули красным ярче, но я списала это на отблески огня лампы и игры, расшатанного невероятным, разума, – Милое дитя, – улыбнулся он той бесцветной улыбкой, которая потом станет для меня предвестницей бури, в которой на этот раз не было ни капли участия или теплоты, – Я вам оказываю милость, но мое терпение имеет пределы. Вы не знаете правил, вы оберегаете себя, что чудесно, вы - моя гостья. Поэтому я вас прощаю. Но впредь я прошу вас не лгать: я этого не терплю. Говорил он спокойно, но я чувствовала, что за этим кроется весомая угроза. Меня как будто бы окатили холодной водой, возвращая в реальность, какой бы она ни была. Я зажмурилась, пытаясь успокоится и ощущая как безумно начало стучать сердце. Мне даже показалось, что я этот стук не столько чувствую, сколько слышу. Надо было выбрать тактику поведения, которая ему понравиться. Надо сказать все правильно. Сейчас же. Второй попытки может и не быть. – Простите, пожалуйста, – я улыбнулась, надеясь, что застенчиво и виновато. Я даже отвела глаза, используя весь потенциал моей мягкой внешности – Я всегда называю другое имя, когда со мной пытаются познакомиться. Это вышло по привычке. Я не хотела испытывать ваше терпение. Но, пожалуйста, – теперь я говорила просительно, – если я действительно… не там, где должна была быть, позвольте мне выбрать другое имя. Это не должно было сработать после того, как я в той подворотне себя вела. Он не должен был поверить в мое смирение, но, похоже, его мой ответ все-таки устроил, даже если он не поверил мне: – Новое имя для новой жизни? – строгость из его голоса исчезла, зато появилась задумчивость, – Хорошо. Как вы хотите, чтобы вас звали? Или хотите подумать? Возможно… – он чуть наклонился ко мне и мое сердце снова забилось чаще, чем следовало бы, но уже по другой причине, – вы позволите мне дать имя? – Сколько вам лет? – спросил он, листая мой паспорт. Новая орфография доставляла ему, по-видимому неудобства, поскольку тратил он на чтение моих документов невероятное количество времени. Или же незнакомый формуляр документа требовал времени на изучение. А, возможно, и то, и другое. Мы сидели в его кабинете при мягком свете тусклых электрических ламп, который был разбавлен одной керосиновой, освещающей письменный стол, разделявший нас. Передо мной стояла чашка уже остывшего чая, который я едва пригубила и теперь разглядывала следы помады на ней: похоже, это сегодня ее смою в последний раз перед, как минимум, весьма длительным перерывом. Часть дороги я провела как на иголках, напряженно ожидая развязки знакомства. По закону жанра фэнтези про попаданцев со мной не должно было случится ничего плохого, но я никогда не была в таких вопросах оптимисткой и перебирала в голове худшие сценарии от разного рода рабства до убийства. Этот мужчина был, надо сказать, похож на того, от кого можно было ожидать худшего, особенно после его реплики про ложь. И все же я шла за ним. С другой стороны: а был ли у меня выбор? К сожалению, я представляла себе, что такое Петербург в 1912 году и еще я понимала, что мои деньги тут хода не имеют, а это значило, что я не могла позволить себе буквально ничего. Мне нужна была помощь. И он говорил о готовности ее предоставить. Вопрос, конечно, что этот дьявол за нее захочет и не встанет ли это мне слишком дорого. За этими мыслями я не могла толком ничего делать. Они притупили и голод, и усталость. Но, вскоре, его спокойствие, как будто бы, передавалось мне. Усталость после этого быстро взяла свое в неожиданно теплой карете. Я задремала, хотя стоило бы внимательно смотреть в окно, чтобы угадать, где мы едем. Уже в полусне я ощутила, как мой диванчик прогнулся под чужим весом: он сел рядом. В других обстоятельствах я бы дернулась, проснулась, чтобы отсесть. Но тогда я почти с наслаждением наклонилась в другую сторону, чтобы опираться голой не о стенку кареты, а о теплую ткань его плаща и ощутила, сквозь сон, как он придержал меня за плечи, не давая упасть на неровной дороге. Тогда я ему доверилась сразу и размышляя о том, из чего складывалось мое доверие к нему и, несмотря на то, что, очевидно, он аккуратно мне “помог” успокоиться с помощью своей способности вмешиваться в чужой разум, тем не менее большую роль сыграли жесты. Он не требовал не смотреть в окно. Он оставил мне время на решение. Он не торопил меня и не выказывал раздражения. Это все могло считываться как уверенность в том, что я не сбегу, но я ощущала за ней своего рода сопереживание моему положению. Заботу. Кому как ни вампиру знать, что такое решать свою судьбу, выбирая между двумя путями, которые изменят все и делать это почти вслепую? Впрочем, оборотень лучше бы меня понял в вопросе получения силы, о которой ты, может и мечтал, но не просил и которую не рассчитывал когда-то получить. – Двадцать три, – не стала кокетничать я. – У вас очень юное лицо, – кроме паспорта перед ним лежали и остальные мои документы. Именно их он захотел изучить куда больше, чем мою технику, которую я при первой возможности перевела в полетный режим и выключила, надеясь, что так заряда хватит на большее время. Потом, перебирая в памяти события того вечера, я пойму, что за время поездки в карете он решил меня вербовать и теперь хотел узнать обо мне как можно больше, прежде, чем делать такое предложение. Тогда меня просто успокаивала рутинность происходящего. Это помогало не думать о том, что как над нами всеми тикали часы, отмеряя дни до начала Первой мировой, испанки и Революции семнадцатого года. Мысли об этом, которые то и дело появлялись в моем полусонном разуме, бодрили ужасом. Мне надо было вернуться домой до того как эта пороховая бочка рванет. – Спасибо..? – неуверенно ответила я, не знающая, как реагировать на это. Вроде и должно быть приятно, но не в двадцать три. – Это не комплимент, – он отложил паспорт и взял в руки мой диплом, который я потащила на всякий случай на утреннее собеседование, – История, значит? – Да. Интересно, что он мог понять из списка пройденных мной дисциплин? Из него-то и в моем мире люди из другой сферы не все могли разобрать, а уж тот, кто не был в курсе той системы образования, продуктом которой являлась я – тем более. Для этого не обязательно было быть кем-то из 1912 года. – Два языка? – Английский я на самом деле особо не знаю. Видите – там написано “удовлетворительно”. Это самая низкая оценка из тех, которые дают возможность считать предмет сданным. И то – это мне натянули. Он бросил на меня взгляд, в котором читалась избыточность моих пояснений, но говорить об этом ничего не стал. Вместо этого снова вернулся к диплому: – Значит только немецкий? – Его я знаю очень хорошо, – это был ответ на другой вопрос. В каком-то порыве не то мнительности, не то желания удержать хоть как-то ситуацию под своим контролем, я решила умолчать про то, что изучала и другие языки. Просто не в универе и не получая каких-то сертификатов. Выкладывать все карты я отчего-то не хотела. Но и врать тоже. Мой ответ ложью не был. – Замечательно, – он отложил документы, – Вы, надо думать, устали и хотите есть. Скоро подадут ужин, а кто-то из слуг найдет вам подходящую одежду: лишних свидетелей вашего эксцентричного гардероба нам не нужно, вы не находите? – Такие как я… редкость? – Такие как вы – легенда. Документальных подтверждений последних лет нет. Только средневековые трактаты. Я их изучал и, надо сказать, очень надеялся однажды встретить кого-то из подобных вам. Мне приходилось верить ему тогда, но не пройдет и полугода, когда я узнаю, что он не врал, набивая мне цену в собственных глазах. Это тоже усилит мое доверие к нему. Но в тот вечер я мысленно сняла с ушей паутину мысли о своей особенности, которую он, похоже, попытался на них сплести и вернула разговор в более прагматичное русло: – То есть процедуры моей легализации и адаптации здесь… нет? – Нет. Однако, – он встал и я выдохнула. Под прицелом его взгляда мне становилось жарко в моем платье с высоким тугим воротником. И это мешало думать. А холодная голова мне была ох как нужна. Потому что я ждала. Ждала условий. Он был слишком добр ко мне, оказавшейся в его руках примерно полностью. У меня, к тому моменту, уже не было сомнений, что я в другом времени, а, значит, если со мной что-то случится, никто об этом не узнает и некому будет меня искать. И он, я уверена, тоже это понимал. В девятьсот двенадцатом и люди, которые тут жили всю жизнь, могли пропасть без следа. Что уж говорить о попаданке? Пока же, в ожидании условий, я пыталась скрыть свое напряжение за смущением и растерянностью, пытаясь, тем временем узнать как можно больше об этом мужчине, разглядывая интерьер кабинета. Мне надо было понять, каков, чтобы знать, чего от него ждать. И, наконец, он стал говорить про то, чего он от меня хочет, – Было бы жестоко заставлять вас решать свою судьбу сейчас, – начал он, – Но, думается мне, что чем раньше в вашей жизни появится определенность, тем лучше, не так ли? Я неловко кивнула. – Замечательно, что мы думаем схожим образом. У меня для вас есть два варианта. Первый: я снабжу вас всем на первое время, следуя долгу милосердия, выдам некоторые подъемные и позволю вам решать дальше свою судьбу самой. Или же, – он выдержал небольшую паузу, – я дам вам место среди моих работников. Это введет вас в определенную зависимость от меня, но и обяжет меня по отношению к вам. Я позабочусь о том, чтобы вы не походили на юродивую ни видомм, ни манерами, ни речью, обеспечу жильем и столом, одеждой, научу правилам жизни здесь. Конечно, не совсем безвозмездно: долг, слагаемые части которого будут вам прозрачно объяснены и обоснованы, за это вы будете выплачивать из жалования, которое я вам назначу. Но не вечно: мы обговорим и задокументируем сроки. Что вы выберете? – Могу я узнать… – я мучительно подбирала слова, – Могу я узнать, в чем заключается работа на вас? Я ожидала, что он предложит мне место какой-нибудь прислуги. Возможно, стоило его сразу предупредить, что в бытовом плане я скорее вредна, чем полезна. По крайней мере без современных мне технических возможностей. Он кивнул: – Я руковожу подобными нам в Охранном отделении. Левая рука господина фон Коттена, если изволите, – его губы изогнулись в улыбке и я, наконец, поняла, что с ней не так. Клыки. Длинные, острые даже на вид, даже с такого расстояния клыки. Из меня как будто бы вынули весь скелет: такую слабость я испытала. Это что, шутка такая? Аномалия? Он это сразу заметил, что мне стало нехорошо, – Вы побледнели. Понимаю, вы, возможно, наслышаны о нас не самом приятном ключе, но зачем же так волноваться? Я замотала головой, а потом выдавила: – Нет. Простите. Это, наверное, прозвучит бестактно, но… – подбирать слова было мучительно. Я чувствовала себя глупой, бестолковой и ведущей себя как отвратительно. В итоге, вместо вопроса, я очень тихо и через силу произнесла, – я увидела ваши зубы и подумала боги знает какие глупости. Простите. Я действительно слишком впечатлительна. И, похоже, довольно суеверна. Он нахмурился, но потом лоб его разгладился: – Там, откуда вы... -- он сделал паузу, как будто подбирая слово, -- вампиров нет? Я чуть не закричала от смеси облегчения, ужаса и того, что это звучало как бред от начала и до конца. Это ведь точно розыгрыш! Если нет, но я, по крайней мере, не брежу, но это одновременно означало, что нахожусь один на один с существом, которое может и, возможно, будет меня жрать. При всех моих фетишах и кинках, я не была оптимисткой, думая, что он спросит на это разрешение. – Нет, – так через через силу сказала я. На меня и так давил удушливый цветочный запах, который шлейфом стелился за мужчиной, но теперь еще и к нему прибавилась дурнота. Похоже, у меня подскочило давление и, вместе с этим перестало хватать воздуха. Я расстегнула брошь, которой закалывала ворот платье, и его верхнюю пуговицу, – Можно ли открыть окно? – Право, вы слишком разволновались, – он приоткрыл окно и я отошла к нему. Холодный, наполненный снегом воздух, немного привел меня в чувство. Теперь я поняла, что меня трясет. – Вы ведь не шутите надо мной сейчас? Это было бы слишком жестоко так шутить надо мной сейчас. Я же вам поверю. Я сейчас любую ерунду готова принять за чистую монету, – жалобно сказала я. На этот раз в этом не было ни тени притворства. Мне снова захотелось заплакать. Вот прямо здесь сесть на полу и заплакать. Но одурь доверия и близости, которую я испытывала пока ехала сюда, пропала и больше мне не казалось, что этот мужчина тот, кто оценит мою истерику. Надо держать себя в руках. Как я это делала уже много лет дома. – Ни в коем случае. Милое дитя, – его голос снова стал ласковым и участливым, как тогда, когда он предложил свою помощь мне, назвав год, – я не отступаю от своих слов: я никогда не стану так шутить над вами. По воли Господа я своего рода Вергилий для вас и… Я не сдержала смешок: – Вергилий водил Данте по Аду и Чистилищу. Разве не слаще было бы пообещать быть для меня Беатриче? Вампир хмыкнул: – Было бы. Но и было бы жестоко обещать вам эдемские сады, где растут розы без шипов, заручиться этим вашим расположением, поманить вас сладостью яблок, а потом оставить с горечью последствий, которые вам уготованы, если вы согласитесь служить у меня. Это не те мучения, которые мне по вкусу. Что бы про меня ни говорили, но я не Змий. Я невольно покраснела, подумав, вероятно, от стресса не о том. Он, возможно, понял это как-то по-своему и перевел разговор в более полезное русло: – Существует три вида, отличных от людей, но объединенные ими одним понятием – “Искаженные”. Ликантропы, маги и носферату. Вам знакомы такие понятия? Хорошим тоном является употребление именно их. Нуждаются ли они в пояснении? – Нет. Я понимаю. – Я в вас не сомневался, – он помолчал, изучая меня горящими угольками глаз, – Вы, как и я… – Я совершенно точно не вампир, – возразила я, не дослушав, но на всякий случай пощупав зубы. Найдя все пломбы, я не нашла клыков и выдохнула. Только вот не хватало узнать на ночь глядя, что я вампир. Это было бы уже чересчур. – Не носферату, – кивнул он, одновременно соглашаясь и поправляя меня, – Но в трактатах сказано, что никто не переходит границу миров, оставаясь прежним. Осталось выяснить – маг вы или ликантроп. Но женщины-ликантропы такая редкость, что даже слова для них нет. Так что, полагаю, вы, все же, магиса. – В “Молоте ведьм” тоже много написано о том, что там ведьмы забирают у мужчин, но, по крайней мере, в моем мире, – произносить эти слова было странно, но я их из себя выдавила, чтобы привыкнуть к мысли о том, что я уже не там, – они этого абсолютно точно не делали. – Подойдите сюда, – он сделал приглашающий жест к столу, – Вам не о чем волноваться: ваша кровь на данный момент не подходит для меня, – сама не знаю почему, но я повиновалась и этому, и следующим его словам, – Встаньте вот сюда. Замечательно. А теперь посмотрите на стену. Я обернулась. Потом снова посмотрела на лампу, перед которой я стояла. И снова на стену. Тени не было. – Этого не может быть. Я же не прозрачная, – выдохнула я. Но он зажег другую лампу и встал перед ней. Теперь мы стояли друг напротив друга. Тени не было и у него. – У людей не может не быть тени, – тихо сказал мужчина, – но ее может не быть у искаженных. Самый частый след и внешнее проявления нашей сути. Вечное напоминание о том, что Господь выделил нас, призвав на особую службу роду человеческому. Я смотрела на пустую стену, на которой должны были высится наши силуэты и холодела от ужаса понимания, что все действительно по-настоящему. И единственной мыслью, которая мешала утонуть в этой бездне ужаса было то, что я не одна. Отсутствие теней и милосердие этого мужчины вызывали у меня такое ощущение единения, какое я испытывала раньше только встретив неожиданно своего единоверца. Я хотела закрыть глаза и открыть их дома. Там мне не надо было решать как жить дальше в настолько глобальном ключе. Там со мной не происходило никаких метаморфоз, которые пугали меня куда больше, чем предреволюционный Петербург за окном. – Отложим это, – просяще сказала. Мне требовалась какая-то рутина. Что-то обычное в этом потоке невероятных событий, – Вы предлагаете мне работу, но я не обладаю для нее достаточной компетентностью. Я просто домашняя девочка. Я ничего не умею. Мне стало вдруг смешно. Я шла на второе собеседование и вот оно. Мне буквально предлагают работу, несмотря на то, что у меня нет опыта и профильного образования. Похоже, для того, чтобы начать делать хоть какую-то карьеру мне надо было пересечь границу миров. – О, я вас научу. Лично, – я перевела на него взгляд. Блики огня играли на его лице, завораживая. Теперь мне стало жарко и от этого неловко: насколько у вампиров тонкое восприятие? Понимает ли он, что я ощущаю от его слов? – Чтобы скрыть ваше происхождение. Мне как раз на одну из ролей не хватает актрисы и вы, полагаю, подойдете на нее идеально. Не торопитесь. У вас есть время до конца года. Пока же – будьте моей гостьей. Приведите себя и свои мысли в порядок. Такие решения нельзя принимать второпях, распереживались, не так ли? А у вас был тяжелый день. Он снова говорил с заботой, но я все отчетливее слышала за этими словами дьявола. Того самого, на обед с которым следует брать длинную ложку. Он был красноречив, учтив и вел себя так, как будто был эмпатичен. Но я уверена – он знал, за какие ниточки нужно дергать таких как я, потерянных детей, ищущих защиты. И делал это без сожалений. Я бы тоже так делала, если бы это было нужно для дела. В тот вечер, умываясь из кувшина после ужина и снимая непривычное платье, я много думала о том, что какой бы кошмар ни творился вокруг, все равно приходит время сна. И на утро жуть происходящего притупляется. Ты начинаешь к ней привыкать, пока она не становится рутиной. С того вечера мне приходилось в этом убеждаться еще не раз, точно так же, как и узнать, что с радостью это работает точно так же. До исхода года я начала пускать корни в этот мир, получив новое имя, новый день рождения и согласившись работу. Было ли это ошибкой?Чехия, 1923 год Сентябрь.
Трамвайный звонок вывел меня из прострации воспоминаний, заставив вздрогнуть. Я слишком задумалась и потеряла много времени. Взглянув на разворот я увидела резкий почерк Троякого: “Каждое письмо от вас, милое дитя, отрадное и своевременное событие. Особенно в эти мрачные дни. Пишите чаще”. Внутри все сжалось и заныло: он написал это тогда и годы после этого находился в неведении о моей судьбе. Мне стало стыдно. Но больше стыда во мне было только неловкости от того, что испытала я и удовольствие от этих слов: “отрадное и своевременное событие”. Меня как будто по голове погладили. Дьявол. Я опять оказалась в ловушке влечения сразу к двум мужчинам. И положения не улучшало то, что изначально, когда я соглашалась работать на Троякого, вело меня правда не только прагматичное понимание своего положения, которое я осознала в полной мере только на следующий день, но и постепенно, но неуклонно нарастающие влечение к нему. Он не был красавцем, но он был первым, кто чудовищным образом попадал в слишком многие мои фетиши и кинки. И, о боги, от того, что он первое время занимался со мной лично, тратя на меня уйму времени и сочетая кнут и пряник так хорошо, что я не понимала, что мне нравится больше, легче не становилось. Несмотря на то, что в роли кнута обычно выступала линейка, которой он не стеснялся меня бить по рукам, если эти руки делали требуемое плохо. Потом, когда я оказалась в его руках еще и как любовница, накал страстей на занятиях спал из-за чего я задумалась, сколько в его действиях было желания меня дисциплинировать, а сколько – сублимации иных желаних. Хватит. Хватит об этом думать. Не надо усложнять себе жизнь. Все и так сегодня ночью стало слишком сложно и, если я начну погружаться еще и в фантазии о прошлом, которое, возможно, еще есть шанс вернуть, то ситуация станет для меня невыносимой. Но успокоится сразу не вышло. Руки так дрожали, что стоило мне попытаться завернуть дневник в чехол, как ветер, холодный и резкий, выбил ткань из них и унес прочь так быстро, что я не успела бы за ней никак. Я видела, как ткань упала в воду и, намокнув, поплыла к противоположному берегу Влтавы. Оставалось только плюнуть и, подхватив трость, пойти домой. Это уже неважно, есть ткань или нет. Надо только будет съездить в Петроград, отвезти Троякому казенное имущество, а то нехорошо будет выходить. Впрочем, наверняка он уже год как снял мой флажок с карты и не узнает, что я теперь “онлайн”. Так что, возможно, лучше не вводить себя в искушение и просто уничтожить дневник. Или отправить почтой без обратного адреса из какой-нибудь Пожони на всякий случай. Улица, на который стоял мой дом, не была действительно тихой. Район был хороший, но тишина здесь была редкой гостьей. В десяти минутах пешком были лаборатории Башни со всеми последствиями неудачных магических опытов, которые проводились круглые сутки, не считая воскресенья и четверга, а среди жильцов было много искаженных. Поэтому оживленным район был почти всегда, кроме нескольких часов на рассвете, когда одни уже пришли домой, а другие еще не успели уйти. Я любила это время больше всего. В утренней тишине мои каблуки и трость стучали по мостовой, пожалуй, слишком громко. Прохладный, свежий, влажный воздух ощущался особенно сладким после ночи в табачном дыму. До дверей подъезда оставалось совсем немного, когда ветер принес аромат гиацинтов, а за моей спиной раздался до боли знакомый голос, от звуков которого сердце, как будто, и вовсе прекратило биться на несколько секунд: – Доброе утро, Елизавета Павловна. Хорошо ли провели ночь? Я развернулась. За моей спиной, сложив руки на трости стоял одетый, по своему обыкновению, во все черное Троякий, глядя на меня сквозь вишнево-красные стекла очков. Я тоже сложила руки на своей трости, стараясь не думать, что в ладони, лежащей сверху зажат тот самый блокнот, который я хотела ему отдать четвертью часа ранее. – Доброе, Александр Георгиевич. Чем обязана? Вы, помнится, говорили, что у вас ко мне дел больше нет, – я старалась говорить спокойно, но, как и год назад, в Кракове, я чувствовала себя прикованной к скале жертвенной девой, которую накрывает волна за волной. Только волнами были мои эмоции, которых было слишком много, а сила их буквально сбивала меня с ног. Стояла я ровно только благодаря трости и дьявольскому высокомерию, мешающему показать, всю эту бурю. – У меня – нет, – он снял очки и вежливо улыбнулся, – А вот у короны – очень даже. – Я больше не подданная Российской империи, – резко сказала я, готовясь уходить, но улыбка носферату стала шире. Показались клыки: – А кто вам сказал, что речь о короне Российской Империи?КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ