Поезд Прага-Кенигсберг, 1923 год, сентябрь.
За окном плыл пейзаж под размеренный стук колес. Темнело. На вторые сутки нашего путешествия в Кенигсберг темы для деловых разговоров исчерпались, а личные поднимать, похоже, не хотела не только я. Троякого и Карла я почти не видела, прилагая к этому определенные усилия. И мне казалось, что и они тоже поступали так же. Я даже не знала, общаются ли они друг с другом или, заняв разные помещения вагона, встречаются только расходясь в дверях их купе. Такое положение дел располагало скорее к напряжению. И все-таки, отоспавшись, я стала получать от этого путешествия удовольствие: настолько комфортабельные купе и вкусную еду в поездах я себе обычно не позволяла. Даже для моих текущих доходов это было немного слишком. Так что каталась я так только в особых случаях и не за свой счет. В общем, все как и сейчас. – Тут не занято? – голос Карла раздался неожиданно, но за последние сутки я уже приучила себя к тому, что, раз оба мужчины подходят для меня абсолютно бесшумно, надо перестать вздрагивать, когда они неожиданно оказывались рядом. Чуть отодвинувшись в сторону, я освободила ему место рядом с собой. Теперь мы вместе стояли в тамбуре нашего вагона и курили в приоткрытую форточку. Какое-то время мы оба молчали, а потом он сказал: – Я был не прав. Проглотив тысячу язвительных замечаний, которые могли бы разрушить хрупкость происходящего, я повернулась к нему, делая еще пару шагов назад, чтобы не задирать голову слишком уж сильно, и приподняв бровь. Он скосил на меня взгляд, потирая подбородок ладонью. В сумеречном свете, заполняющим тамбур, его лицо терялось в тенях и только глаза горели желтым. – Я не должен был тебя вот так выгоднять. Так действительно… было нельзя делать, – он замолчал, как мне казалось, ожидая моей реакции и, не дождавшись, продолжил, – Там тебе было не место. Но следовало тебя выпроводить иначе. А, – он махнул рукой, – чего уж теперь об этом языки чесать. Но, вороненок, так я с тобой больше не обойдусь. Тебе не придется сидеть на пороховой бочке готовой к тому, что все пойдет прахом в любой момент. Я обещаю. – Я еще ничего не решила, – тихо сказала я. А потом неожиданно для себя выпалила, – Я с ним целовалась. Утром дня отъезда. Он… я… Ну, знаешь… – Знаю, – с явным неудовольствием кивнул Карл, – Он мне сказал, – должно быть мое лицо приобрело какое-то особое выражение потому что Карл издал смешок и перевел взгляд за окно. Я тоже вернулась в прежнее положение, – он меня так пытался уязвить. – И… что ты думаешь? – я подобралась, ожидая того, что он сейчас взорвётся, н будут разрушения, но Карл лишь сгорбился не то, пытаясь увидеть в окно больше, чем позволял его немалый рост, не то от собственного бессилия: – Что ты, к сожалению, действительно свободная женщина и ничего я тебе предъявить не могу на этот счет. Но это не значит, что я в восторге от этих ваших выкрутасов. Я встала на цыпочки и потрогала его лоб. Он отмахнулся. – Ты какой-то очень спокойный, – я потушила сигарету и, подсветив себе магией, посмотрела время. До прибытия было еще два часа. Надо было идти переодеваться в рабочую одежду. – Тут дают отличное виски, – усмехнулся Карл. Я не сразу поняла, при чем тут виски, а когда поняла, фыркнула и почти сразу, не сдержавшись, рассмеялась. – Такой ты мне нравишься больше, – с удовольствием в голосе произнес Карл, и, чуть помолчав, добавил, – Мир оказался куда шире, чем мне казалось когда-то. И ты в этом мире отлично себя чувствуешь. Я не знаю, что ты там решишь, но я хотел бы наблюдать за тобой в этом мире и дальше. Даже если мы не будем супругами или там любовниками. Даже если ты выберешь кого-то другого. – Тебе Троякий мозги случаем не промыл? – я хотела, чтобы это звучало как шутка, но я знала, что носферату мог очень аккуратно входить в чужой разум, исподволь помогая другому чувствовать происходящее иначе. К моменту своего отъезда я научилась вычислять такие чужеродные эмоции и даже немного сопротивляться им. Карл, конечно, вряд ли был к такому привычен, а то, насколько он был спокоен наводило меня именно на такие мысли. – Еще чего! – возмутился он, – Нет, просто поезда настраивают меня на такой лад, как и наблюдение за тем, как ты у себя в купе читаешь, забравшись с ногами в кресло. Ну и виски. Я очень много выпил перед тем как пойти к тебе. – Неужели так страшно было? – Я улыбалась, но мне все больше казалось, что ликантропу вкатили подходящую его виду дозу успокоительного. Только не шприцом. Если бы я его не видела утром после нашего разговора и в начале поездки, я бы решила, что он так и не смог отдохнуть после наших с ним бесед. Хотя, кто знает, может они с Трояким ночи напролет перемалывают мне кости или еще что-нибудь делают. Вот Карл и ходит.уставшим. Троякий, конечно, действительно мог взять в привычку развлекать себя ночи напролет выматыванием ликантропа своим обществом. – Легче было бы идти в одиночку в бой, – признал, тем не менее, Карл. Впрочем, возможно, он безбожно врал при этом, – Будешь дальше злиться? Я вздохнула, уперевшись лбом в холодное стекло: – Мне сложно, Карл. Все на меня свалилось и я не успеваю переваривать эти эмоции. Его я попросила больше об этом всем до конца работы не говорить. С тобой у нас… – я вздохнула, – мне кажется, что я уже не злюсь. Просто хочется, чтобы все было просто и как у всех, чтоб подглядеть, как другие делают. А выходит все вот так. И даже спросить не у кого, что делать. Вы мне оба не чужие, вот в чем фокус. Но сам понимаешь, заниматься сейчас своими чувствами у меня нет возможности. Потому что если я сейчас посвящу время себе, то потом может не быть возможности воспользоваться плодами своих выводов. Прости, думаю тебе это не особо приятно слышать. – Приятного мало, – согласился он, – но я с момента как ты ушла из моего дома пытаюсь смириться с тем, что ты можешь мне отказать. Выходит плохо. Смирение, знаешь ли, не для меня. – Знаю, – я натянуто улыбнулась. – Но зато ты честна и это дорого стоит. Мы с ним ребята такие, что, знаю, нам может быть страшно отказать. Потому что фляга свистит в этом вагоне, как мне кажется, у всех нас, но у меня и у него – особенно. А ты еще такая маленькая, пухлая, чисто этот ангелочек с богатейской мазни. В общем, спасибо, что не ссышь. – Ну у меня тоже фляга свистит и я тоже отбитая. И я тоже могу… – начала было я, но Карл хохотнул:: – Попизди мне тут! Ты, вороненок, много чего можешь, конечно, но я успел перетереть много чего с этим кровососом и ты среди нас сойдешь за святую и само милосердие. Не дуйся. Какие твои годы! Тем более в такой компании! – Я действительно надулась, но не ушла, а он помолчал, прежде, чем снова заговорить: – Я думал… мечтал о том, что я тебя найду, мы купим домик где-нибудь в германской глубинке и будем там жить. Я открою мастерскую, а ты будешь заниматься домом. Ну знаешь, все эти мечты старика о спокойной жизни с заботливой женушкой. Но вот в чем беда: чем дольше я смотрю на то, какая ты сейчас, тем больше понимаю, что румынскую идиллию я не верну. Ты городская насквозь. Эмансипе, – это слово он произнес с непонятной теплотой в голосе, – И ты безумно хороша такой. Я хотел дополнить тобой свою мечту. Теперь же я хочу наблюдать за тобой в этом водовороте жизни. – Карл, – я взяла его за руку, ощущая, как почти невыносимо ощущать нежность, наполняющую меня в этот момент. Нежность и боль. Как будто бы мое сердце оказалось слишком маленьким и хрупким для этих чувств, – ты сменил одну зависимость от меня на другую. Так тоже нельзя, – я чуть сжала его ладонь, заглядывая ему в глаза, – Ты когда-то спросил меня, что я буду делать, если тебя не станет в моей жизни и был ужасно доволен тем, что у меня есть план. Я хочу, чтобы и у тебя он был. Не цель, но путь. Что ты будешь делать, если меня не станет в твоей жизни? Он поднес мою руку к своим губам. Мои глаза чуть расширились от удивления такому жесту. Касание его губ вышло почти невесомым и, глядя мне в глаза он прошептал: – Я понятия не имею вороненок. С полминуты я, не мигая смотрела на него, пока до меня не дошло что еще не так с этим жестом:. – Ты что, побрился?Кенигсберг, 1923 год, сентябрь
– Карл мне сегодня вечером показался каким-то необычайно поэтичным. Вы над ним поработали, не так ли? – что задать этот вопрос как можно более светским тоном, мне пришлось дождаться того момента, когда мы с Трояким остались один на один. В итоге вопрос был задан только на вокзале Кенигсберга, когда Карл ненадолго отошел, оставив меня с Трояким и чемоданами. – Не понимаю, о чем вы, моя дорогая, – выглядывая присланного за нами водителя, ответил Александр Георгиевич, но я уловила едва заметный кивок, – Я думаю, что он просто в самом деле перебрал, – и тут же пояснил, едва я открыла рот для вопроса, – Я, волею слуха, имел возможность слышать обрывки вашей беседы и, полагаю, он не сказал ничего такого, что не имело бы отношения к его душевному состоянию. Прискорбно, что для этого ему для этого требуется алкоголь, но, к моему удовольствию, наша совместная работа теперь будет более эффективной. – Не знаю, нравится, что вы смотрите на это только с точки зрения работы или нет, – пробормотала я, чувствуя одновременно облегчение и укол обиды. – Вы сами просили не обращаться к нашему прошлому, – интонация его вдруг стала той самой, особой, от которой я так легко таяла и мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы противостоять ей, – но, если настаиваете, то можем, после того, как закончим с делами на сегодня, поговорить и об этом. – Не хочу, – ответила я резче, чем хотела, – но ума не приложу, зачем вы рассказали ему о том, что сделали у меня дома. – Дурно вышло, – согласился Троякий, – Я… – он резко замолчал, – продолжим позже. К нам идут. В дверях посольства мы столкнулись с неизвестным усачом, одетым консервативно, но не настолько, чтобы считать его одетым по моде “а-ля носферату”. Тот был явно на взводе, но не до потери манер, потому как поздоровался с нами мимоходом, но вполне в рамках приличий. В самом посольстве было пусто, но при этом, несмотря на поздний час, когда на местах обычно оставались только искаженные, предпочитающие обычно полумрак, кругом свет горел, отражаясь хрустальных подвесках люстр. Интерьер был с одной стороны очень консервативным, а с другой стороны довольно торжественным. Удачное сочетание, чтобы и прием организовать, и быть уместными в любой ситуации. Мы не успели пересечь и половину холла, как парадной лестницы к нам спустился длинный седовласый мужчина почтенного возраста в строгом темно-сером костюме. Шаг его при этом был энергичен и упруг, каким он, например, у меня стал только после того, как я стала входить в силу в этом мире. – Шура! – воскликнул он по-русски, раскрывая руки для объятий еще до того, как под его ногами закончились ступеньки, – Я тебя не застал четыре дня назад, но знал бы ты как я рад, что ты вернулся! Это обещанная тобой команда? Они обнялись. – Родион, позволь тебе представить: Кассандра Левандовская, демонолог Черной кафедры немецкого Карлового университета и Карл Фосс, авантюрист и ее телохранитель. Австрийцы. – Что он говорит? – наклонившись ко мне тихо спросил Карл. – Он нас представил, – так же тихо ответила я, – тебя он отрекомендовал авантюристом и моим телохранителем. Карл только хмыкнул. – Фрау Левандовская, герр Фосс, – обратился к нам Троякий по-немецки, – имею удовольствие познакомить вас с моим добрым другом и специальным уполномоченным в этом инциденте Родионом Михайловичем Рудневом. – Мое почтение, – даже в этой короткой фразе чувствовалось, что говорить по-немецки Рудневу приходится редко, что усиливало акцент в разы. Мы обменялись приветствиями. Здороваясь со мной он разглядывал мое лицо определенно внимательнее, чем лицо Карла, но ничего не сказал. Мне он тоже показался каким-то смутно знакомым. Для разговора мы разместились в кабинете Руднева. Туда же подали чай. Разговор, похоже, обещал быть долгим. Или сложным. Едва слуги ушли, а мы сели, Родион Михайлович сел за стол и, помолчав с минуту, сказал: – Я действительно рад вас видеть. Вы, очевидно, спешили, – Я напряглась, ожидая “но” и дождалась, – Но буквально полчаса назад принесли донесения от Треньяновой, – и пояснил, чуть сильнее развернувшись к нам с Карлом, – некроманта, работающего над этим делом и, к сожалению, Анастасия Николаевна мертва. Сейчас ведуться работы по поиску тела. Из Петрограда уже выехали для предстоящего опознания. Простите за беспокойство и благодарю за вашу готовность принять участие в нас. Повисла тишина. Я ожидала этого. Скорее всего, как я и думала, девушка не пережила и суток с момента своего исчезновения. Такое бывает чаще, чем хотелось бы думать родственникам пропавших. Однако… Я кашлянула, привлекая внимание собравшихся: – Если позволите, раз уж я уже приехала, я хотела бы перепроверить работу фройлен Треньяновой. Я ни в коем случае не хочу ставить под сомнение ее профессиональную компетенцию, однако мне не хотелось бы уезжать без личной уверенности в том, что мои услуги здесь не требуются. Карл бросил на меня удивленный взгляд, но ничего не сказал. – Разве это находится в рамках ваших возможностей? – Руднев. – У демонологов свои возможности, – вежливая улыбка, – Я работаю в бюро поиска пропавших и некромант не всегда на смене, а потеря времени может стоить жизни. Приходиться справляться самой. В случае крайней необходимости, конечно, когда эта информация влияет на что-то. Если человек умер, эти данные, как вы понимаете, есть в ведомствах, связанных с посмертием. Тех самых ведомствах. А у меня есть возможность отправить туда посыльного с запросом. – Звучит довольно… – Руднев замялся, подбирая слово, – долго. Особенности потусторонних бюрократических процедур были мало кому известны во всех подробностях. Даже нам их описывали скорее в общих чертах, позволяющих понимать самое главное – процедуру заключения и расторжения сделок. Но даже несведущие знали достаточно, чтобы коротко и емко описать происходящие в тех самых ведомствах как “бюрократическую обреченность”. Так что действительно были весомые риски, прождать ответа год и получить отказ. Но не в моем случае. – У меня очень хорошая репутация, – улыбнулась я, сама не веря, что говорю это вот так просто. Очень хорошая репутация, позволяющая получить информацию о том, жив человек или мертв в кратчайшие сроки. Сколько – и чего – пришлось сделать, чтобы под руководством герра Розенкрейца заработать ее я предпочла бы не вспоминать, – до получения же известий я могла бы присоединиться к поисковой партии: нет принципиальной разницы для моих методов – искать живого или мертвого. – Что вам для этого нужно? – напряжение и надежда сквозили в голосе и чертах лица Руднева. Его можно было понять. – Ритуальный зал и кое-что в качестве дара. – Вы меня удивляете, – после того, как я наложила на столовую одностороннее Безмолвие, защищающие наши разговоры, но позволяющие слышать происходящее за дверью, Троякий отодвинул мне стул и я замешкалась, забыв как себя вести в таком случае. В последние годы, когда я попадала в такие ситуации, я к ним готовилась, но Троякий забыл предупредить, что в этот раз совместная работа не исключает меня для него из числа женщин и что это имеет свои последствия. И вот уже я позорюсь тем, что выдаю отсутствие привычки к обхождению. Это заставляло меня испытывать стыд. А ничто меня так не злило, как источник стыда. И все же, чтобы не опозориться еще сильнее, я удержала себя в руках. – Чем же? – я села, постаравшись это сделать со всем доступным мне изяществом и перевела взгляд на еду, которую нам подали. Я была ужасно голодна, но не могла даже задуматься о том, чтобы нормально поесть: так сильно мешали все эмоции и впечатления, которые с новой силой вгрызлись в меня, стоило мне оказаться за пределами кабинета Руднева. Хорошо, конечно, было бы сейчас поститься перед призывом, но осмыслить свой голод как пост все равно бы не вышло и я все же сделала над собой усилие, начав есть. Мне предстоял пусть несложный, но призыв. Мне понадобятся силы и спокойствие. Особенно, учитывая то, что в любом случае после я собиралась, согласно своему протоколу, ехать осматривать место последней ночевки пропавшей. Так, как будто бы она ничем не отличалась от тех, других, которых я искала день за днем, ночь за ночью. – Я думал, вы обрадуетесь возможности вернуться в Прагу и мне останется только хранить в сердце те два дня, которые мы провели вместе в пути, – в голосе его была ирония, но я не была уверена, что Троякий действительно шутит. Из разговоров с ним я составила новое впечатление о его отношении ко мне, но это все так меня смущало, что я предпочитала игнорировать это, чтобы не отвлекаться. Троякий тоже сел, но прибора ему не поставили. Очевидно, он собирался перекусить где-то в другом месте. Я кашлянула: – Карл, думаю, тоже удивлен. Но я привыкла полагаться на интуицию. А она говорит, что здесь не все так просто, – я постучала рукояткой вики по столу, – нельзя считать человека мертвым, пока не увидишь его тело и не убедишься, что это именно он. Случаются эксцессы. – Это дает небольшую надежду на то, что она жива. Но лелеять ее я поостерегусь. Вы действительно можете узнать в тех департаментах о посмертном статусе? – Троякий испытующе на меня посмотрел, как будто не до конца верил мне. Еще бы. – Могу, да, – я положила вилку потому что руки у меня задрожали от волнения. Сколько раз я это делала, но сейчас за результатами будет следить он. А что если я не справлюсь? Сочтет ли он меня лгуньей? – Это не так чтобы просто, но вполне поставленная на поток практика. В конце концов, я не к князьям имени обращаюсь, а к канцелярским работникам, которые могут быть вполне лояльными по своим причинам. И ничуть меньше людей берут взятки или обладают личными симпатиями, – и, помолчав, добавила, – просто обычно я не посвящаю близких пропавших в детали работы и они додумывают сами, что все делает некромант. – Но ведь не все же попадают вниз… – задумчиво произнес Троякий и тут же, спохватившись, добавив, – Я не говорю, что уверен в святости Ее высочества, но все же ее возраст располагают скорее к другим вариантам. На мой взгляд. – Информация все равно подается во все департаменты, – покачала я головой, все-таки перейдя к еде, – Поэтому этот метод надежнее некромантических методов, но куда как сложнее и менее доступен. – Почему надежнее? – Можно же скрыть от некроманта статус объекта, – тут я “села на любимую лошадку”, пользуясь удовольствием козырнуть тем, что я не просто так провела четыре года на Черной кафедре, и пустилась с удовольствием в длительные пояснения, – Это требует особых методов, в основном инфернального или целестиального происхождения. Это дорого и сложно, но вполне посильно. А вот перечень живых и мертвых не переписать и, если есть правильные связи, то информация полученная будет надежной и достоверной. Да, хороший демонолог, если ему нужно укрыть человека от такого, может обратиться к кому-то из князей имени и заплатить очень весомо, чтобы тот велел канцелярии не выдавать истинный посмертный статус. Но, во-первых, это очень дорого. Невероятно дорого. Князья имени не размениваются на мелочи и можно очень сильно встрять даже за сам призыв. Во-вторых, как я уже говорила, вопрос связей и личного отношения. Другой демонолог, имея “своего человека” – я сделала жест руками, обозначая кавычки, – в канцелярии, может в итоге узнать не только что объект жив, но и то, что был разослан циркуляр о сокрытии статуса. Я не знаю, бывают ли за это последствия, но, судя по тому, что прецеденты продолжают происходить – не такие уж они и страшные. А в-третьих, тратить столько сил и средств на такое сокрытие имеет смысл только в исключительных случаях потому что такие приемы установления посмертного статуса использовать все равно мало кому удается. Он же не механически работает и требует тоже внушительной подготовки. – Которую вы, надо полагать, блестяще провели, – улыбнулся Троякий. Он вообще меня слушал с такой благожелательностью на лице, что казалось будто он действительно мой крестный и опекун, наблюдающий за первыми успехами подопечной. От этого я опять безудержно краснела, злилась и хотела провалиться сквозь пол. Желательно прямиком вниз. Там, по крайней мере, все просто и понятно. – Александр Георгиевич, – я кашлянула, – Если я в чем-то и хороша, так это в создании связей и репутации, – я надеялась, что попытка звучать самодовольно скроет смущение, хотя, конечно, зря: согнать краску с лица это бы не помогло. – Этого у вас не отнять, – сказал он и перестал улыбаться, – К слову, Родион вас узнал. Он пока что сомневается, но, думаю, скоро станет задавать вопросы. Значит, мне не показалось. Дьявол. – И что вы намерены делать? – тихо спросила я, хотя хотелось спросить еще и о том, почему Троякий не просчитал этот вариант развития событий. Да, прошло семь лет. Да, я стала по-другому одеваться и держаться. Но я была вполне узнаваема. – Я успел проконсультироваться с юристом по этому вопросу. Это ни на что не должно повлиять. Поскольку вы приносили присягу в немецком Карловом университете, то ваше подданство имеет вторичную важность в данном случае. Вы в любом случае можете представлять австрийскую или чешскую короны. Вот если бы вас призвали несколько государей, то тогда бы ситуация была сложнее, но это не должно вас сейчас занимать. Я терпеливо его слушала, прежде, чем поняла, что ответа на мой вопрос я не получу: – Мне известна правовая сторона моего положения. Мой вопрос был не об этом. Что вы будете делать, если он спросит напрямую? Нам надо согласовать наши легенды. Он посмотрел на меня так, как будто увидел в первый раз и едва узнавал. Но комментировать свои впечатления, какими бы они ни были он не стал. – Я намеревался уходить от ответа столько, сколько это возможно, пока не получу от вас решения насчет возвращения в Петроград. От этого зависит, надо ли будет говорить о том, что двойники – не такая уж редкость или стыковать ваши биографии между собой. Я не хотел бы, чтобы вас беспокоили, если вы решительно настроены отказаться от тех трех лет, которые вы находились под моей опекой. – Я уже все придумала, – торопливо сказала я, остро ощущая, как неуместно себя веду. Эти два дня я думала о том, что делать, если меня прижмут с этой всей историей и все искала повод рассказать план Троякому. Уже спокойнее я добавила, – на всякий случай. – Я в вас не сомневался, – приподняв уголки губ, сказал он, – Особенно после того, как выяснилось, что вы утаили свои знания румынского и чешского от меня. Нехорошо с вашей стороны, но весьма разумно, – упрек или похвала? Я не понимала, чего больше в его голосе. Я сделала глубокий вдоху и выдох, после чего как можно спокойнее сказала: – Я понимаю, что вам нравится со мной играть, но, позвольте, я изложу свою мысль, а флирт оставим на далекое будущее. Он несколько мгновений сидел неподвижно, а потом медленно кивнул: – Я вас слушаю. – Я сбежала от вашего удушающего давления или. возможно, особых планов насчет меня. Уточнять не обязательно. Два года скиталась, успела выйти замуж и овдоветь, и под своим вторым именем и фамилией мужа, чтобы укрыться от вас, спряталась в Карловом университете. Там вы меня все-таки нашли, но, в знак примирения, не стали возвращать домой, а обратились только когда я вам потребовалась как профессионал. В наступившей тишине я ждала его мнения, не ожидая ничего хорошего, но заданный вопрос был совсем о другом: – Это стоит рассматривать как ваше решение после завершения дела вернуться в Петроград? Полагаю, что у меня найдется… И я сорвалась, дав волю раздражению и злости, которые копились во мне с начала ужина: – Я ничего не решила! Вы оба постоянно на меня давите! Торопите! А я знаю только, что больше никакого политического сыска. Я не хочу больше мараться в этой грязи подобно свинье. Наступившая тишина была давящей и нехорошей. – Ваши слова можно понять как то, что вы уподобляете свинье и меня… – медленно произнес Александр Георгиевич, – Милое дитя, вам следует давать меньше свободы своему языку. Его интонация стала той самой, от которой я холодела. Она могла бы быть будоражащей, если бы не то, что я знала – именно после нее кончается терпение носферату. – Я не это имела ввиду, ноксум, – тихо сказала я, пряча взгляд в тарелку. Ноксум. Хочешь выразить максимальное почтение вампиру – используй принятую в их кругах форму обращения. В отношении Троякого я использовала ее крайне редко. Но мои невероятные грубость и дерзость требовала чего-то такого, чтобы сбалансировать их. Предельной вежливости. Троякий перегнулся через свободный стул в мою сторону и подцепил пальцами мой подбородок, чтобы заглянуть в глаза. Какое-то время он изучал мое лицо, потом медленно проговорил, как будто смакуя каждое слово: – Были бы мы с вами в прежних отношениях, я бы сказал, что вы отбились от рук. Сейчас же я скажу, что вы научились не скрывать свой характер. Достойное умение, приятное, по своему, зрелище. Однако, вы же понимаете, при ком можно так себя вести, а при ком нет? – я кивнула, настолько, насколько позволяла мне обманчиво мягкая хватка носферату, – Хорошо. К вашему счастью – или сожалению? – наш нынешний взаимный статус не позволяет мне велеть вам запереть дверь и подать мне ремень. Хотя следовало бы. Но, если вы вернетесь ко мне, то я припомню вам и этот разговор. Мне стало жарко. – Если я вернусь к вам, то я в любом случае буду хотеть пересмотра пакта отношений, – говорить твердо, когда от взгляда Троякого мысли начинали тонуть в красноватой дымке воспоминаний, а внутри все цепенеет от понимания, что я продолжаю дерзить, было сложно. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но почти сразу наклонил голову, прислушиваясь к чему-то, что было недоступно моему слуху. – Обсудим это в другой раз, – он отпустил меня и занял прежнюю позу, – Ваш… сторожевой пес, похоже, скоро к нам присоединиться. Я выдохнула и тут же сменила тему, пользуясь случаем, между делом расстегивая и снимая пиджак охотничьего костюма. Мне следовало остыть и как можно быстрее: – Зачем вы его задеваете этим постоянно? Это низко. – Не забивайте себе этим голову, – Троякий махнул рукой, – Вы не обязаны нас примирять. И, откровенно говоря, последнее во что следует вмешиваться женщине – это в противоречия двух ее любовников. Не уподобляйтесь тем девицам из любовных романов ради своего же спокойствия. Ответить я не успела. Дверь открылась и в столовую ввалился Карл. Хлопнув дверью, он зарычал, а потом энергичным шагом прошел за стол, ко второму прибору и, сев, стукнул кулаком по столу так, что подскочили все тарелки, в которых, по счастью, не было супа. – Эти кретины меня битый час водили по этому вшивому дому! – ответил он на мой удивленный взгляд, – “Вам, как телохранителю, необходимо знать некоторые детали планировки”, – передразнил их Карл, – Вороненок, какого хера ты в этом ввязалась? Ну сдохла девица и сдохла. Поехали назад или еще куда-нибудь. Например, в Париж. Там зимой будет Всемирная выставка и я представляю на ней своих куколок. Посмотришь на свои обожаемые дирижабли, по магазинам походишь или что там будет твоей душеньке хотеться. Я даже в оперу с тобой пойду! Только, богом прошу, не лезь в это дерьмо! – Я уже залезла, – возразила я, – У меня есть стандарты и я их придерживаюсь. Я не могу вот так развернуться и уйти, не установив истины. – Как с Клаусом, да? – это могло бы быть издевкой, но в голосе ликантропа звучало удовольствие. Мне становилось тяжело выносить внимание их обоих – Троякий наблюдал за нашим разговором молча, но неуловимые изменения в выражении его лица придали ему то выражение задумчивости, которое сопровождалось когда-то вопросом, бросавшим меня в жар: “что же мне сегодня с вами сделать?”. Неудержимо захотелось пересесть на другой конец комнаты, подальше от них, но я не могла и оставалось только кивнуть: – Именно. Потерпи. Может быть, она действительно мертва. Тогда мне надо будет вернуться в Прагу: я не увольнялась и мне надо вернуться на свое место по завершению Вызова, – я стала размазывать еду по тарелке, – и я уж точно не уверена, что хочу ехать в Париж с тобой. Тем более во время Всемирной выставки. Наверняка, будут толпы, а я ужасно не люблю толп. Троякий что-то коротко бросил Карлу на французском, тот поморщился, но тему развивать тему перестал. Вместо этого он почти примирительно спросил: – Какой у тебя план? Я же должен следовать за тобой по пятам. Как… – Пес, – вставил как будто бы между делом Троякий, не отрывая взгляда от своего блокнота, в котором стал делать какие-то пометки карандашом. – Я те щас!.. – Карл стал медленно подниматься – Ша! – рявкнула я, вскакивая следом, – Не портите мне аппетит. Его и так, когда вы вдвоем за столом, мало. Я хочу поесть. Потом провести ритуал. А потом поехать в дом, где разместили Ее Высочество со свитой или что там у нее было. Как бы ни был ответ нам нужно понимать, как она ушла, помогал ли ей кто. А для этого надо поговорить с домовыми духами. – Это тоже работа демонолога? – приподнял бровь Троякий, как будто бы и не обративший внимания на поведение Карла. – Это, дорогой Александр Георгиевич, основная работа демонолога, к сожалению, – тяжело вздохнув, сказала я, садясь, – По крайней мере, когда работаешь с пропавшими без вести. Я расстелила на полу вышитый круг. Ткань его и нитки вышивки были зачарованы еще на этапе изготовления от возгораний, загрязнений, замедляли изнашивание. Все это делало круг буквально золотым, но если посчитать сколько будет стоить такой круг вместе с временем на ручную вышивку, которую нельзя было кому-то перепоручить и сколько – вышивка пяти-шести таких кругов на обычной, дешевле выходило потратиться один раз на ткань и на раскройку у знающей свое дело мастерицы. – А вы не сами чертите? – спросил Троякий из того темного угла, в который я поставила их с Карлом. Говорил он негромко, но акустика ритуального зала делало свое дело и голос его звучал как будто со всех сторон. – В австро-германских землях не принято вычерчивание как метод. Хотя бы часть фигуры составляет тканевый или бумажный круг – кто что может себе позволить. Мы чертим только внутренние конфигурации если такие есть и лишь в особых случаях – все целиком, – сказала я, между делом расставляя свечи, но еще не зажигая их. Расходники мне любезно предложило посольство, что я встретила с облегчением: с собой я взяла минимум, экономя место и вес. – Каких, например? – я бросила взгляд в сторону Троякого и Карла. Если бы я напряглась, то увидела бы их со всей ясностью, но без этого я видела только светящиеся точки их глаз: красные и желтые. Я выпрямилась, потирая поясницу. – Например, некоторые из князей не выносят готовых кругов – почитают это за неуважение, – я взяла с подноса травы и стала их связывать белой нитью в скрутку, пока говорила, – Или круга нет под рукой, а дело не терпит отлагательств. Приходится чертить. Поэтому инструменты и гримуар мы всегда возим с собой. На всякий случай. Но для своей защиты всегда лучше прибить к земле ткань серебряными гвоздиками, чем выяснить неожиданно, в самый неподходящий момент, что в темноте случайно нарисовал бесполезный шестиугольник. Господа, – я закончила скрутку и, положив ее на медный поднос на треноге, стоящий чуть в стороне от круга, подняла взгляд на мужчин, – я сейчас начну. Наденьте, будьте добры очки, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания и, богов ради, молчите, не вмешивайтесь. Ради вашей же безопасности. Точки исчезли, а я, взмахом руки, зажгла свечи. Следом за ними начал тлеть, взятая мной в руки скрутка. Отступать было некуда. Я обошла круг против часовой стрелки, произнося по памяти слова призыва. Несмотря на волнение – я так редко проводила ритуалы при свидетелях и первый раз настолько далеко от своей Черной кафедры, откуда, если что, могла прийти помощь – я ни разу не запнулась и не ошиблась. Остановившись на том месте, откуда начала свое движение, я бросила скрутку в центр круга и стала ждать: “к телефону” мой визави никогда не подходил сразу, но при этом никогда же не оставлял моего вызова без внимания. Время шло. В тишине было слышно как потрескивают свечи и как за окном, забранным плотными ставнями и не пропускающими света шторами, пошел ливень. Ноги начали затекать и я уже хотела сесть н пол, когда круг наполнился туманом из которого вышла непропорционально высокая фигура отдаленно напоминающая паука-косиножку. Только размером с человека. Все стало только хуже от того, что он встал на две ноги и, приложив одну из “рук” так, как будто бы у него было сердце, поклонился. Заговорил он со мной на латыни. – Госпожа! Какое счастье снова лицезреть тебя и так скоро! Что за беде мы обязаны такому радостному событию! – голос демона двоился и троился, за счет акустики зала обволакивая, и меня только чудом не передернуло от этого. – Я принесла подарок, – я подняла с тарелки стоящей в ногах ананас и “руки” демона, на которых выросли длинные и тонкие пальцы, потянулись ко мне: – Ты знаешь, как нас порадовать! Дай же его нам! И дай нам тебя заключить в объятья благодарности! – голос теперь звучал почти экзальтированно. Кто б знал, что демоны могут настолько любить фрукты. – Ловите! Обойдемся без объятий. А то, боюсь, так и останусь в них, – я бросила ему ананас. Тот его поймал и мерзко рассмеялся: – Все-то ты о нас знаешь! – Конечно. Такова моя любовь к вам. Поможешь кое с чем? – Помогу-помогу! А то как же? После таких подарков и таких сладких слов. Кто твоя потеряшка сегодня? – он сел на появившийся тут же под ним трон и почти любовно стал поглаживать ананас. Интересно, что он потом с этими ананасами делает? – Русская царевна Анастасия, старшая сестра нынешнего их царя. – А ты растешь, госпожа, – он засмеялся. Звук напомнил бьющиеся стекло падающее на каменный пол, – Раньше замарашек по пражским трущобами искала, а теперь царевен! Приятно видеть. И не мне одному, надо думать. – Узнаешь, жива ли она или нет? -- спросила я с нажимом, не давая этому воззванию к моему тщеславию сбить меня с мысли и отпустить демона без подтверждения согласия сослужить мне службу. Второго такого раза не будет. – Узнаю. Все узнаю. И пришлю тебе весточку с посыльным. Не ложись спать сегодня и к рассвету жди дружочка. Это все? – Все. – Тогда отпусти меня, чего время зря терять? Я глубоко вдохнула и прочитала слово отпускания. Демон исчез, а я медленно опустилась на пол. Все-таки это всегда требовало огромного напряжения моральных сил, чтобы создать правильное впечатление и оттого выматывало до одури. – Вы все сами слышали, – наконец, сказала я и, немного подумав, и вовсе легла на пол. Меня била дрожь напряжения. – Мы все слышали, конечно, вороненок, – сказал Карл, подходя ко мне и на ходу доставая трубку, – но ты уж извини, но меня языкам не особо-то учили. Что это было? Итальянский? – Латынь. Превосходная классическая латынь, – ответил за меня Троякий, – у кого вы ее так выучили? – он тоже подошел и протянул мне руку, чтобы помочь встать. Действительно, времени отлежаться у меня не было. Я встала. – У носительницы, – не без гордости ответила я, – Меня уже три года учит нокса Фаустина из Пражского гнезда. Лицо Троякого и без того, в основном, бесстрастное застыло маской. Карл тоже заметно напрягся, перестав шарить по карманам. Я запоздало подумала, что это для меня гнезда носферату – скорее городские общины вроде обществ вдов, к одному из которых я принадлежала. Троякий же и, похоже, Карл чувствовали эту ситуацию иначе, не забывая, в отличие от меня и на секунду, о том, что Гнезда – это больше, чем объединения по интересам на территории. Их отношения всегда скорее напоминали отношения государств и я была почти уверена, что Александр Георгиевич перебирает в голове все конфликты между Петроградским и Пражским гнездами за последние два века, и прикидывает насколько ужасно, что его формальную крестницу учат в Пражском гнезде. Или, наоборот, это пойдет на пользу укреплению связей. – Стоит ли мне беспокоится на этот счет? – уточнил, наконец, Троякий. Я уже слышала нечто подобное на одном из суаре Пражского гнезда. Завуалированный вопрос о том, не готовлюсь я к тому, чтобы принять дар с акцентом на то, не выбрала ли я дарителем кого-то, кроме него. – Нет, – успокоила я обоих, – Это чисто деловое. За меня платит, в основном, Кафедра, – и, прежде, чем появились новые вопросы, я перевела разговор в более подходящее русло, – Давайте я соберу свои вещи и поедем смотреть пока, где квартировала царевна. – Тебе бы еще спину отряхнуть, вороненок, – проворчал Карл, возвращаясь к поискам чего-то в карманах, – Она у тебя вся в пыли после твоего отдыха. Я отмахнулась. Все равно надену сверху пиджак и никто не узнает, что у меня вся спина белая. А к утру, возможно, весь охотничий костюм можно будет выбрасывать поскольку он будет в дырах и грязи. Такое уже бывало ни раз за полгода работы. После темноты зала даже скудное освещение коридора для чувствительных к свету глаз каждого из нас был слишком ярким. Мы снова надели затемненные очки и уже направились в холл, когда нас нагнал юноша в форме посольского курьера. Запыхавшись, он вручил Троякому сложенный в виде конверта лист бумаги и с такой же поспешностью исчез. Троякий торопливо распечатал записку, долго ее читал, мрачнея все сильнее, а потом развернулся к нам и объявил: – Исчез Григорий Распутин.