Румыния, Аномалия Румынской Кампании, Октябрь, 1923 год.
Лапа ликантропа поймала мою руку и сжала запястье как в тисках: не пошевелить, не вырвать. Длины же трости, чтобы ударить набалдашником просто не хватало. Другая лапа все еще лежала на моем плече, придерживая его так, что для взгляда на нападавшего мне приходилось смотреть практически за спину еще и задирая голову вверх. Я уже знала, что я увижу и, все же, была абсолютно к этому не готова потому что ликантроп, застывшей между звериным и человеческим обличьем мало напоминал Волка из “Ну погоди!”, будучи ростом с медведя, как их себе представляла я. Хватка на запястье чуть сильнее, заставив выронить трость, мысленно охнув. Он же, не давая времени, чтобы боль прошла, толкнул меня за запястье, выпуская его из своих когтистых пальцев, разворачивая к себе лицом, так, что мне пришлось попятиться удерживая равновесие. Отступив, я смогла наконец, присмотреться к ликантропу. Вместо одной из передних лап был металлический протез, который до этого находился за пределами моей видимости. – Карл? – позвала я его без особой уверенности в голосе, чувствуя во всем теле напряжение. Я знала, что в у ликантропов всегда сохраняется интеллект и память. Они не звери, и не безумцы. Я знала, что Карл не был исключением в этом вопросе. И все же, глядя на то, как он, чуть пригнувшись, наступает на меня, заставляло в этом сомневаться. Впрочем, это длилось недолго. Места на прогалине было всего ничего и я очень быстро уперлась спиной в дерево. Обступить его, углубившись в лес, я не успела, потому что Карл в один прыжок оказался прямо передо мной, отрезая пути отхода и нависая надо мной темной громадой. Я сглотнула и запрокинула голову, пытаясь найти его взгляд и хоть каплю разума в нем.. – Попалась, Красная шапочка, – он хрипло рассмеялся из темноты. Слышать из звериной пасти человеческую речь было странно, но успокаивающе, заставляя меня отрывисто выдохнуть: не безумец и не зверь. Все в порядке. И все же, удерживая его взгляд, я сделала подзывающий жест пальцами, притягивая трость и заставляя ее зависнуть на чуть за спиной Карла, сбоку от него, вне поля его зрения, но при этом доступную мне.. – Что за шутки? – спросила я, чтобы потянуть время, слыша, однако, как мой голос дрожит. В своей жизни я видела ликантропа в такой форме во второй раз. И в первый раз это длилось так долго и было так близко. И это отсутствие привычки убивало всякое спокойствие во мне. – Какие уж тут шутки? – хищно улыбнулся он волчьей мордой, от чего сделалось одновременно страшно и, почему-то, жарко, – Ты попалась и теперь моя добыча, с которой я могу делать что захочу. Как в старые добрые времена. Это был удар практически ниже пояса в почти прямом смысле. Мы, конечно, не доходили до полу-звериной формы в наших играх, но эти слова сладким отголоском всколыхнули воспоминания о том, как он меня “ловил” множество раз в прошлом и как мы боролись за то, чтобы вести после. И это были те эмоции, которым я давать волю не планировала. Но дала, вспоминая правила игры. – Это мы еще посмотрим, – и резко притянула трость так, что она с силой ударила по живой лапе Карла. Тот обернулся и этого хватило для того, чтобы я выскользнула и, схватив, трость отбежала. Но все-таки удар круглым набалдашником по лапе и острым по виску – разные вещи. Карл понял маневр сразу и, не теряя времени, подскочил ко мне, не давая, все-таки, затеряться в лесу. Уронив меня на землю, он, сцепился со мной. Мы покатились по ней, и каждый пытался высвободиться из хватки другого. Наконец, я, хоть и потеряв трость, оказалась сверху, прижав его лапы к земле своими ногами. Когти врезались в ноги – это ощущалось даже сквозь ткань брюк. Пальто мое теперь было не только в крови, но и в земле. К счастью, на темно-синем сукне это все было не так уж и видно. В траве неподалеку валялись мой берет и обломки слетевший в какой-то момент очков. – Ну и кто теперь попался? – ухмыляясь сказала я, тянясь за тростью, чтобы приставить ее к горлу ликантропа и тем обозначив свою победу, но отвлеклась. Слишком уж смущающим оказалось понимание, что я ощущаю сквозь свои брюки его напряжение. Моя заминка заняла мгновение, но этого хватило, чтобы он перевернулся, подмяв меня под себя и заведя мои руки наверх, чтобы прижать к земле металлической лапой. Черт возьми. – Все так же ты, – засмеялся он и начал менять форму. – Стой! – себя я слышала как будто со стороны неожиданно для себя самой сказала я, – Не надо. Оставь так. Он наклонился к моему уху, так что его шерсть касалась моей щеки: – Что, хочешь, чтобы я тебе покрыл как течную суку, м? Я прикрыла глаза, чувствуя, что в пальто становиться жарко, а галстук превращается в удавку, которая мешает дышать. Дьявол. Вот как можно уметь говорить настолько будоражище, будучи огромным человекоподобным волком и неся такую чушь при этом? Почему я на это ведусь? Почему я, черт побери, действительно этого хочу? – Да… – Тихо выдохнула я, смирившись с тем, что самая постыдная из фантазий, порожденных местными пикантными романами стремительно превращается в реальность, заставляя испытывать стыд за это желание и предвкушение чего-то нового. Одним движением Карл развернул меня лицом к земле. Ликантроп придерживал меня под живот, пока я торопливо под звук трескающейся подкладки пальто, стаскивала его с себя. Следом должны были последовать брюки, но наше терпение кончилось и, оставив их в районе коленей, Карл толкнул меня в спину так, что я уперлась локтями в землю. – Черт бы побрал твою прическу, вороненок, – прохрипел Карл, вбиваясь в меня без прелюдий. Впрочем, сейчас в них не было большой необходимости: я была настолько разгорячена, что вошел он гладко, почти без обычного для моего тела сопротивления. Как, кажется, и в наш прошлый раз он стал сразу грубо и ритмично двигаться, будто бы сосредоточенный только на себе. Лапы его упирались в землю по обе стороны от моей головы, над которой я слышала его тяжелое дыхание с подрыкиванием. Происходящее не оставляло места мыслям, делая меня бессильной плотью, слишком чувствительной для такого накала ощущений, одновременно болезненных и унизительно-приятных. А еще изматывающих. С тихим стоном я пригнулась к земле, не в силах удерживать себя на прямых руках. Наверное, мне следовало признать свою слабость, переоцененность своих сил, и попросить пощады, но больше всего я хотела, чтобы дело было доведено до конца. И кроме этого не хотела ничего. Карл же вцепился зубами в мое плечо, остроту которых я отчетливо почувствовала сквозь жилет и поднял меня снова, заставив практически повиснуть так в воздухе, едва находя землю под подушечками пальцев. Длилось это вечность и одновременно мгновения, прежде, чем я ощутила знакомую дрожь, проходящую сквозь тело. В этот раз она была тише, чем обычно, но я была довольна и это сейчас было неважно. Я получила, что хотела. – Мне надо немного полежать, – сказала я, кое-как натягивая брюки. Чувствовала я себя совсем без сил. Если дрожь в руках меня сейчас беспокоила мало – все равно я не могла найти в себе ни крупицы магии – то вот слабость в ногах была плохой спутницей для попытки выйти из леса. – Хоть на пальто ляг, – проворчал Карл уже своим обычным голосом. Он окончательно принял привычный облик и теперь одевался, стоя в паре метров от меня. Одежда его, раньше завязанная в его плащ, лежала перед ним, – а то потом простынешь и мы будем тебя в четыре руки выхаживать в этой глухомани. – Я не простыну. Маги такими глупостями не болеют, – отмахнулась я, ощутив в сердце что-то вроде укола: само упоминание о Трояком было мне каким-то неприятным, царапающим. Впрочем, кто бы меня осудил, – Так полежу, – и перевела тему, – Нюх будет недоволен. Мало того, что кровь выводить и без того надо было, так теперь еще землю и траву. И штопать. – Так он помашет руками и все. Разве нет? – Ничто не берется из ниоткуда, Карл, – я приподнялась на локте, – Таков принцип равноценного обмена. Проще говоря, ему как минимум потребуются нитки и ткань на замену. Без них ему придется тратить на это силы, чтобы сотворить материю, а это удовольствие для него ниже среднего. Мы оба довольно ленивы. На том и стоим. Карл неопределенно хмыкнул. – Ты знаешь куда идти? – помолчав спросил он. Я пожала плечами, снова откидываясь на спину. Постепенно крепость возвращалась в мое тело, но хотелось еще немного полежать: – Это наша земля, Карл. Ты когда-то назвался ее хозяином, а меня назвал ее хозяйкой. Это не имело силы пока тут не возникла аномалия. Но в аномалиях действуют очень древние принципы и законы: земля тут будет как в легендах отвечать своим хозяевам. Так что нам достаточно идти, зная, куда мы хотим попасть. Думаешь, как я тебя нашла посреди ночи без магии и беса? – Может… Тогда здесь и останемся? – вдруг предложил Карл, подойдя ко мне и подав руку, чтобы помочь подняться.. – Нет, – я покачала головой, – Я создана для больших городов. Тут мне делать нечего. Разве что в отпуск съездить да и то… – я помолчала, – время тут идет иначе. Может, быстрее, может – медленнее. Я не знаю как именно здесь. Но это создаёт свои неудобства, – Я подхватила с земли вещи и махнула, – Идем. Шагая вперед, прямо сквозь лес, я знала – скоро я увижу деревню, которую я видела пустой пять лет назад, когда уезжала отсюда со свитой из пяти бесов. У ворот деревни ни Нюха, ни Троякого не было. Вместо этого, опираясь на короткий посох, стоял согнутый почти вдвое сухопарый старик. Дух, сразу поняла я, следуя за обострившимся аномалией чутьем. – Домнуле и доамна, – как мог поклонился он, – ваши спутники уже пришли и мы их разместили в нашем лучшем доме, какой ни нашелся. Вы изволите остановиться с ними или собрать вам их коней, чтоб ноги не трудить на пути к вашему дому? Мы с Карлом вместе резко перевели взгляд на холм, где стоял, поблескивая призрачным светом остов особняка. – С ними, – решил за нас обоих Карл, прежде, чем я, чувствуя как во мне начинает снова ворочиться злость на Троякого велела подать коня, – Не с руки нам еще куда-то тащиться сейчас. – А то ж, а то ж. Доамна, говорят, змея-мертвяка, наконец, доизвела? – Доизвела, – кивнула я, проверяя невольно, на месте ли гильдейский кинжал. Ни он, ни остальные ножи в инциденте на прогалине не потерялись. Удивительно. – Хорошо-то как, а то паршивец вообще житья не давал. Считал мы ему крепко задолжали раз его на нашей земле да еще и за оградой похоронили, балда. Ну полно об этом, полно. Идемте-ка. Дом и правда был лучшим. Самый новый и единственный – в два этажа. – Откуда такая роскошь? – полюбопытствовала я у старика. Выглядел дом чужеродно хотя бы потому что непривычно в таких местах было видеть что жилой дом чуть ли не выше церкви, которая еще и успела порядком покоситься за эти годы. – Да молодые как поднялись опосля бойни так и принялись делать всякое, к чему по ту сторону привыкли, – махнул рукой дух. И одобрительно добавил, – Рукастые да мозговитые оказались. Девкам нашим дюже нравятся. Это, выходят, солдаты, которые толком не похоронили, теперь тут не-жизнь себе налаживают. Отчего-то эта мысль была для меня одновременно умиротворяющей и немного пугающей. – Мы вам там спаленку приготовили на чердаке: молодые сказали, что на первом хозяевам спать не пристало, – вернул старик, когда Карл уже скрылся в дверях, а я замешкалась. Мне оставалось только с улыбкой поблагодарить духа, надеясь, что та вышла достаточно искренней. Первый этаж больше всего напоминал общую комнату из исландских саг за тем лишь исключением, что здесь местом для огня был скорее камин, чем очаг. У этого подобия камина сидел Троякий, бесстрастно взирающий на пламя. Увидев нас, он встал и шагнул ко мне: – Бога ради, Лизавета Павловна, что случилось с вами? – в голосе его скользило не то волнение, не то потрясение. Вид у меня, надо думать, был и правда не самый опрятный, но напоминание об этом было лишним. Лучше бы он вообще молчал, боги. – У нас была очень оживленная… – начал был Карл, но я подняла ладонь, призывая его замолчать и встретилась взглядом с носферату. Его слова заставили ощутить, как сквозь все тело проходит раздражение. – Мы с Карлом ебались, – сказала я по-русски резко, использованием нецензурной брани переходя всякие границы когда-либо дозволенного в общении с Трояким, – Пока он полу-волком. Достаточно или нужны подробности? – это уже звучало почти вызовом. В первый раз в жизни я хотела вывести его из себя, чтобы мы с ним были на равных. Но не вышло. – Думаю, что не нужны, – покачал головой Троякий, отходя обратно к камину, но не садясь на прежнее место. – Чудесно, – и перешла на немецкий, выходя в центр комнаты, – Завтра мы, как я проснусь, поедем дальше. Мне надо найти эту мразь, которая нас сюда заманила. Я велю Нюху оторвать ему голову. – Он не станет отрывать никому голову, – успокаивающим голосом сказал Троякий, но сделал только хуже потому что я, только начавшая успокаиваться, смакуя мысли о жуткой расправе, снова ощутила внутри себя бешенство. – Если Джек пожелает – я оторву голову кому угодно из живущих и подам ей на чеканном серебряном подносе, – скучающим голосом возразил бес, входя в в комнату с огромным тазом горячей воды, который он держал так, как будто он ничего не весил и был холодным, хотя от поверхности валил густой пар. Его появление, слова и то, как он их говорил подействовали на меня неожиданно умиротворяюще, заставив ощутить, как за гневом скрывается адская, сбивающая с ног, усталость, – а потом сделаю из него пиршественный кубок и буду в нем приносить ей утренний чай. Джек, я почти все приготовил. Дверь прямо перед лестницей на втором этаже. Я кивнула и потерла переносицу, чувствуя как у меня начинают слипаться глаза: – Так это все равно оставлять нельзя. И я собираюсь ответить, – сказала я уже спокойнее, без прежнего запала и любования своей жестокостью. – Конечно, ты ответишь, – похлопал меня по плечу Карл, – Если что – я поднаторел в изготовлении протезов и смогу тебе заменить все. Кроме головы, конечно. Но это будут уже мелочи в этом случае. – На себя бы посмотрел, герр Я-устрою-скачки-ночью-в-лесу, – снова разозлившись бросила я и, развернувшись на каблуках практически взлетела по лестнице наверх. – А зачем полотенца Листера? – я с небрежностью кинула на постель галстук и часы. Жилет я, подумав, положила на стул к остальной одежде, нуждавшийся в чистке и починке. Нюх посмотрел на меня пристально, как будто спрашивал, как я думаю, зачем они вообще могут понадобиться. Я удивленно приподняла брови: – Да ладно! Еще же две недели в запасе было. У меня же все как по часам! – и торопливо стянула с себя брюки и белье. Действительно, двух недель в запасе не оказалось. – Могло ведь просто что-то повредиться пока мы в лесу с Карлом… – я не закончила, ощущая неожиданный приступ неловкости. Нюх положил мне ладонь чуть ниже пупка и покачал головой: – Нет, просто раньше срока. Давно такого не было, согласен. Но это объясняет, почему ты в последнюю неделю такая… – он замялся, – беспокойная. Я приготовил для тебя восстанавливающую ванну. После нее станет лучше. Я кивнула. Что толку сейчас считать дни цикла и спорить, что обычно все по-другому и никаких отступлений от золотых восьмидесяти четырех дней у меня не бывает. Обычно я не занимаюсь тем, что ищу пропавшую царевну, пытаясь предотвратить конфликт империй в компании двух любовников. – Что думаешь насчет Троякого? – сказала я, расслабляясь, пока Нюх намыливал мне голову, а сама я полу-сидела в кадке с горячей водой, в которой плавали травы, а на дне лежали камни, придающие воде особые свойства. – Насчет контракта? – Именно. – Ситуация сложная, сама понимаешь, – медленно сказал бес, – Но у меня есть основания полагать, что ты рискуешь меньше, чем кажется вам обоим. – Какие? – полюбопытствовала я. Мне действительно становилось лучше и я могла думать более трезво. – Во-первых, мы оба знаем – ты не крещенная. Следовательно без прямого взаимодействия с тобой ты несколько выпадаешь из юридического инфернального поля: все-таки времена Великого Рима давно прошли. Во-вторых, если формулировка была “что всего дороже”, то… – Это должен быть предмет, – кивнула я и подвела итог, – Мне нужен текст контракта. Возможно, в нем будет лазейка и удастся сохранить… себя. Нюх? – М-м-м? – Если это все-таки буду я и я не смогу выкрутиться, то ты сослужишь мне последнюю службу, прежде, чем оставишь? – Конечно, – не задумываясь сказал бес, – Ты хорошая хозяйка. Таких хороших хозяев у меня не было. Это заслуживает некоторой особой лояльности. Что надо будет сделать? – Еще не знаю, – покачала головой я, начав жонглировать вариантами в своих мыслях, – Но ничего сложного. Я проснулась перед рассветом. В комнату проникал тусклый сумеречный свет, приглушенный тучами. Нюха рядом не было. Вместо вчерашней одежды на стуле лежал сменный комплект. На столе у окна стояла тарелка с ужином, накрытая полотенцем, и давно остывший до корочки льда, травяной чай. Было холодно до дрожи. Я торопливо оделась и без особого аппетита съела довольно пресную еду, приготовленную без изысков то ли духами, которые не помнили, что такое пища живых, то ли Карлом, который никогда не имел кулинарного чутья. Но знание, что на голодный желудок магия восстанавливаться будет не в пример дольше, заставило съесть и это. Отставив тарелки, я вновь расстелила карту перед собой. Передо мной все так же сияли точки вотивов царевны. Но теперь я, отоспавшись, вдруг поняла, какой параметр мы забыли включить в поиск. Как там говорят? Движение – это жизнь? Закончив с картой и отдав на это почти последние силы, я тихо пошла вниз, держа в руках свои сапоги. Я не столько беспокоилась о сне моих мужчин, сколько не хотела быть ими обнаруженной и призванной на беседу. И неважно, душеспасительную, увещивательную или покаянную. Мне потребовалось оказаться здесь, чтобы понять – я слишком плотно себя к ним привязала за эти недели. Мне необходимо было побыть одной. Побродить по вересковым полям, как героиня Бронте. Погрузиться в медитацию, чтобы найти по-настоящему успокоить мой мятущийся и гневливый дух. Почти у самых дверей дома я замерла. Какая-то смутная неправильность была в том, как выглядела общая комната. Я осмотрелась. Из-под двери в глубине пробивался теплый свечной свет вместо блеклого утреннего и слышались тихие мужские голоса. Разговор в кои-то веки шел по-немецки и я, из любопытства, подкралась к двери, несмотря на то, что риск быть пойманной был велик как никогда. – Не капризничай – у тебя между пластин забилась земля, – примирительно говорил один. Троякий, почти сразу поняла я, – если бы ты об этом подумал прежде, чем делать глупости, то давно бы пошел спать. – Ай, не бухти, – Карл, – Сам-то хорош. – Mea culpa, – не стал спорить носферату. И, помолчав спросил, – Думаешь, это совсем безнадежно? – Не думаю, – мрачно, – Совсем нет. Но и на простое решение я бы не рассчитывал: каша заварена знатная. Ну как там? Долго еще? – Будешь постоянно спрашивать – будет долго. – А как вообще у тебя так вышло проебаться? – Яспер, – с нажимом. – Ты не с ней разговариваешь, чтоб такой взгляд что-то решал. Да и с ней, как видишь, тоже уже… – хохотнул было Карл, но смех его оборвался, – Эй! От вопроса-то не уходи! Это она у тебя что ли понабралась привычек так себя вести? – У меня. И не “понабралась”, а я ее этому целенаправленно учил. Все. Теперь протез можно снова закрепить.. Смекнув, что они вот-вот перестанут слушать друг друга и могут услышать мое присутствие, я поторопилась выскочить на улицу. На крыльце я быстро натянула сапоги и на носочках спустилась, обходя дом с противоположной стороне, на которой была комната, занятая мужчинами. Курить хотелось невероятно. На мои плечи лег тяжелый плащ, резко пахнущий кожей, табаком и бензином. Я вздрогнула, плотнее, обхватывая трость пальцами, но тут же расслабилась. Это был Карл. – Мы тебя все утро ищем, – сказал он, садясь на поваленное дерево пере рядом со мной, – Твой бес сказал, что ты еще засветло свалила в одном пиджаке, дурья башка. – Пиджак теплый, – дернула я плечом, но плащ не сняла. Он был приятно нагрет и ощущался как объятья Какое-то время мы с Карлом молчали, глядя на одну и ту же могилу. На перекладине потемневшего от времени креста, сбитого явно наспех, едва читалась криво вырезанная надпись: Андреа Фосс-Штокингер. Теперь это имя казалось чужим. Как будто бы я его и не носила почти два года. – Когда я была маленькой, я любила одну австрийскую, кажется, историю про команду полицейских и их собаку. Оттуда я взяла очень много своих фамилий, потому что они первые приходили на ум. И Штокингер – одна из этих фамилий. Он, кажется, боялся собак и был довольно нелепым, но милым. Хотя в романтическом смысле он никогда мне не нравился. Говоря о герре Штокингере я всегда представляла его, – чтобы не сидеть в тишине начала рассказывать я, но потом махнула рукой и достала портсигар. В нем оставалось всего две сигареты. Посмотрев на них, я убрала их обратно. Карл протянул мне трубку и кисет. Я немного поколебалась и вязала их. – Трубка мира, да? – усмехнулась я. – Ты мне скажи. Ты же американка, – вернул мне усмешку Карл и кивнул, отвечая на мой невысказанный вопрос, – Ксандр мне много рассказал. Пока мы обсуждали, что нам делать после такой неудачной ночи. – Ну, допустим, неудачной была не вся ночь… – Возразила я, бросая взгляд на ликантропа. Это надо было проговорить. И лучше это сделать сейчас. Карл почесал щетину, растеряв разом тот легкий налет респектабельности, который сумел нагулять в нашей с Трояким компании. Мне показалось, что он старается на меня не смотреть. Это заставило меня ощутить беспокойство: я боялась, что он переживает о моих впечатлениях. Но вдруг не понравилось как раз ему? От этой тревоги возникло ускользающие чувство дежавю. Опять. – Тебе удалось удивить меня, – наконец, сказал он, – никто из моих женщин таких желаний никогда не высказывал. Да и я… как-то не думал. – Ты мало читал пикантных романов, – покачала головой я, улыбаясь. Он не стал ни спорить, ни развивать тему. Вместо этого он, помолчав, сказал то, для чего, похоже, и искал меня весь день: – Я тупица. И баран. – Хорошее начало. Он цыкнул, но продолжил: – Мы с Ксандром много говорим. Я так много никогда не говорил, кажется, с тех пор как обтерся среди наемников. Но в моей голове столько всего роиться, что, похоже, только разговорами это и можно успокоить. Но даже они не помогают заглушить ту ярость, которую я чувствую, когда вижу, что тебе гораздо лучше в большом мире, чем здесь, только со мной. Мне было дьявольски больно, когда ты сказала, что тоже использовала меня. И мне дьявольски больно понимать, что это была, по сути, правда. Ты нашла рядом со мной убежище в тени моего затворничества и, рано или поздно, захотела бы вернуться в мир. Не в маленький городок, каким грезил я, а в большой шумный город. Даже Прага тебе маловата. Ты права – тебе нужна имперская столица, где есть все ужасы и удовольствия на расстоянии вытянутой руки. И я люблю тебя от этого только больше. И все же мне противна сама мысль, что у тебя действительно была жизнь, пока я был здесь и потом, когда я мирился со своим увечьем, искал способы найти тебя. Я не сразу нашлась, что ответить. – Ты не хочешь меня делить с миром? – спросила я, помолчав добрых минуты три, за которые искала центральную мысль его откровения, правильный вопрос. – Не хочу, – кивнул он. – А с Трояким? – Я не могла не спросить, все еще сомневаясь в правильности выбранного нами варианта отношений и волнуясь за чувства мужчин, несмотря на наставления Лауры на этот счет. – К нему я уже привык, – пожал он плечами, – Как будто бы он немного часть тебя. Дьявол, да как… – Для мужчины ты удивительно хорошо излагаешь свои эмоции, – я передала ему трубку и он тоже сделал затяжку, пока я продолжила говорить, – Я решила для себя, что никто не стоит того, чтобы обрекать себя на жизнь, которая не по мне. Да, мне нужен большой город с его огнями и подворотнями. Мне нужно дело, а не уход за домом. Я не гожусь в жены. Я слишком эмансипированная. – И это делает тебя в тысячу раз прекраснее, хотя я и вижу в своих мечтах тебя в замечательном фартуке посреди большой кухни, – Карл вздохнул, – Не забивай себе голову, вороненок. Это мне надо привыкнуть к тому, что ты обжилась здесь, в этом мире. И начать обживаться самому. Ты была чертовски права: нельзя жить твоей жизнью. – Почему ты назвал меня тогда, в письме, фрау Маннелиг? – вдруг спросила я, вспомнив, что эта загадка мучила меня, когда я только прочитала его прощальное письмо и заставляла чувствовать вину: “хотела человеком стать, а ты меня отверг”. – В письме? Не помню. Но я почти все время рядом с тобой чувствую себя этаким троллем, которому душу – и жизнь – может дать только брак. Как в той балладе. – У нас это работает не так. Мы не духи, – покачала головой я. – Я знаю. Мы помолчали еще. Трубка кочевала между нами, пока мы сидели в ладони друг от друга. С неба начал накрапывать дождь. Я потянулась снять очки, но потом вспомнила, что их осколки так и остались лежать в лесу. Эта мысль потянула за собой другую, про то, как я здесь вообще снова оказалась. Мы снова оказались. – Я не справляюсь, Карл. Александр взял меня в команду, а я только и делаю, что веду нас не туда. Второй раз подряд взяла ложный след. Даже на глаза ему показываться теперь не хочется. Я могу сколько угодно держать лицо, напоминая всем и каждому, что я всего полгода выпустилась и еще меньше работаю в поиске пропавших, и что это его ответственность – взять меня в поиск. Но, если честно, сегодня немного хотелось залечь в высокой траве и пропасть навсегда в наказание за мои ошибки. Карл в очередной раз вернул мне трубку. – Я мало что понимаю в поиске, – сказал он, хоть и не сразу, – Ты явно разбираешься в этом лучше меня. Но я понимаю в подборе команды. Иногда лучше сделать выбор в пользу того, кому доверяешь. Да и думается мне, что вряд ли есть кто-то во всем мире, кто часто сталкивается с таким хитровыебанным укрытием пропавшего. Мало кто, думаю, роет землю носом так, как ты. Этот поиск происходит только из-за того, что ты хороший маг. Иначе бы принцессу уже хоронили. – Но результата-то нет. – Есть. – И какой же? – я снова передала трубку Карлу. – Ты лишила их рук, убив их беса. – У них может быть таких легион, буквально, – возразила я, но при этом почувствовала его правоту. Никто не держит сейчас легионов бесов. Одного – да. Но даже двое… К тому же… К тому же… Какая-то мысль завертелась на языке, но я не смогла ее поймать сразу и оставила ее таиться до будущего. Становилось зябко. Я встала и почти нежно положила Карлу на плечи его плащ. Тянуть дальше было просто нельзя. – Я весь день ходила по округе и решила, что пора это тебе сказать: я прощаю тебя за все. Я много думала эти недели, это утро. Про тебя, и про него. Про должное. И, как это ни ужасно, но я должна признать вы оба были правы в своих решениях. Единственно, что мне делает больно, так это то, что вы оба мной сыграли как фигурой. Хотя у вас у обоих не было выбора. У тебя не было выбора. Ты должен был быстро отослать меня, обезопасив нас обоих. Несмотря на правильность этого решения, ты меня им больно ранил. И все же здесь, на моей могиле, я хочу тебя простить и, как подобает покойнице, сказать своему бедному вдовцу: живи и будь счастлив. Со мной или без меня. Обещаешь? Он смотрел на меня взглядом ребенка перед рождественской елкой и праведника, увидевшего ангела. Взяв мою ладонь, он поцеловал ее неожиданно невесомо и кивнул: – Обещаю. Я коснулась губами его лба и отошла, забирая из его пальцев трубку и подхватывая трость: – Тебе надо завести свой круг, друзей или кого-то вроде, – сменив тон, сказала я, возможно, слишком беспечно, – Подумай об этом, – и бодрым шагом пошла к выходу с того, что когда-то было кладбищем. – Куда ты? – окликнул он меня в спину. – Надо этого найти, – я обернулась, сделав несколько шагов спиной вперед, а потом развернулась и помахала трубкой, – Мы друг другу задолжали разговор. Я не дошла даже до деревни, когда от деревьев, обступивших прилично заросшую дорогу, отделилась темная тень. Не успела я моргнуть, как передо мной вырос носферату все так же одетый с иголочки, несмотря на беды прошлой ночи и вопиющую неуместность этого франтства посреди леса. Я отступила на шаг, чувствуя, как меня затошнило: вязкая пелена давнего кошмара, одного из немногих, какие вообще меня посещали, превратилась в явь, заставляя предчувствовать недоброе. – Я уже встретила Карла, – решив, что лучшая защита – нападение, заговорила я первая, – он сказал, что вы оба меня едва ли не с собаками ищите по всей округе. – Вы нас напугали, моя дорогая, – кивнул Троякий, – Если бы не то, что ваш слуга остался в доме, я бы решил, что вы решили снова сбежать, демонстрируя свое постоянство в поведении после убийства, – казалось, что он решил пошутить, но шутка вышла плохая и я, не удержавшись, скривилась. – Не решила, – покачала я головой, и чуть прикрыв глаза, которые ломило от сумеречного света, протянула ему руку, – давайте прогуляемся кое-куда. Но мне надо будет опереться на ваш локоть. Позволите? – Вы захворали? – обеспокоено хмурясь, спросил Троякий, вглядываясь в мое лицо и, подставляя локоть так низко, как только мог. Я ответила не сразу. Признавать свое бессилие было неприятно. Но в итоге кивнула, понимая, что он должен об этом узнать: – Не совсем. Работа над картой, убийство демона и остальные вещи высосали меня досуха. Сейчас я трачу последние силы на обезболивающее заклинание и ночное зрение. Хочу немного сэкономить за ваш счет. – Обезболивающее? – он чуть помолчал, замирая, а потом только и произнес, похоже, поняв, в чем дело, – О. – Да, весьма не вовремя, – кивнула я, – Даже думать не хочу о предстоящей обратной дороге верхом. И не то, чтобы у меня был какой-то выбор: мечта лежать, свернувшись, переживая волны боли, и тут оставалась мечтой за редким исключением и в более штатных ситуациях, к которым наша, на мой взгляд, не относилась. Мы медленным шагом двинулись вперед по дороге в молчании. – У вас есть с собой полный текст контракта? – наконец, спросила я. Троякий медленно кивнул. Я тоже кивнула. Это была удача. – Если бы я знал, что вы живы… – начал он, но я его перебила: – Вы бы поступили бы точно так же. Потому что это ваш долг и вы не можете его не выполнить. И я, к своему неудовольствию, вас понимаю. Потому что я, следуя долгу и тревоге за вас, решила рискнуть выдать себя только чтобы у вас был шанс. Я сделала почти то же самое. За тем лишь исключением, что рисковала я в первую очередь собой, – эти слова я выпалила скороговоркой, боясь потерять решительность. Поэтому только спустя вдох добавила медленнее, – и, возможно, Карлом. – Рисковали? – я не видела лица Троякого, н слышала явное удивление в его голосе, – Все никак в толк не возьму, почему вы решили, что устранение того юноши ставит под удар и вас. – А что мне оставалось думать? – почти с вызовом спросила я и тут же пустилась в объяснения, – Мы с Сеней работали вместе. В поле мы обла… допустили небольшую оплошность, и он сказал, что возьмет на себя всю вину. А потом вы его убиваете. – Эта оплошность не имела особого значения. И никак н связана с его участью,, – возразил Троякий, – Он был тройным агентом. Очень хорошим, надо сказать: раскусить его удалось поздно, но не слишком – он не успел совершить непоправимое, – и добавил тише, – он хотел развязать вам язык, а после убить, зная, что я вам оказываю расположение и полагая, что это меня деморализует. Ваша смерть была неприемлема для меня по многим причинам, но вы, будем откровенны, знали и вправду довольно много, чтобы стать хорошим источником информации. Я не мог позволить этого. Не мог и оставить это поведение без достойного ответа. И, каюсь, немного вышел из себя. – Вы убили человека! – тон вышел слишком обвинительным, но я не смогла себя остановить: слишком долго это копилось во мне, – Это теперь называется “немного вышел из себя”? – Вы тоже. И тоже выйдя из себя. Я остановилась и мы какое-то время смотрели друг другу в глаза. Я искала в чертах его лица раскаяние, но он только улыбался: – Я размышлял эту ночь о том, что заставляет вас отдаваться во власть своего гнева, обдумывая ваше повадки, показанные в лесу, ваш рассказ об инциденте в Вене и пришел к выводу, что ничто не высвобождает ваш гнев больше, чем сама мысль о том, что вы чья-то пешка. А убийство… – Одно из высших проявлений власти, – прошептала я, – “Тварь я дрожащая или…”, – я не договорила. Мысль была неожиданно болезненной и имеющей смысл. Что если, действительно, Урицкий сказал что-то, что стало последней каплей для моего, находящегося в постоянном напряжении, духа?... Троякий кивнул: – И вот вы уже убиваете, упиваясь чувством того, что это первое, что вы за все время здесь сделали полностью по своей воли. Без моего указания или дозволения, – он помолчал, – Раньше я думал, что у вашего нрава один недостаток. Но, выходит, что все же два. – А первый какой? – не без любопытства спросила я. – Вы склонны с невероятной охотой доводить в своих мыслях гротеска возможные негативные последствия своих неудач и ошибок, – охотно ответил Троякий, когда мы вновь двинулись по дороге, – И Вена – яркое тому подтверждение. – Какие я еще последствия могла себе представить после того, что я видела в вашем доме? После того, что случилось с Сеней? – ощущая смущение, пробормотала я, – И какие они на самом деле могли быть? – последний вопрос был задан уже с живым интересом. – Вам, конечно, пришлось бы объясниться, – кивнул он, не уходя от вопроса. Как будто понимал, насколько для меня было важно узнать, что меня ждало, вернись я в Петроград после Вены вместо побега в Румынию, – Этот случай, безусловно, заставил бы меня задуматься о возможности вашей дальнейшей реализации как моего агента. Но, даже в случае не предусмотренного моим планом убийства, последствия хотя бы близкие к судьбе того юноши могли бы наступить только в случае вашего перехода на сторону коммунистов. Во всех остальных случаях последствия варьировались бы от наблюдения вас специалистами, которые исключили бы безумие и одержимость до ссылки вас в какой-нибудь дальний монастырь. По крайней мере таков был мой замысел, пока я вас искал до сообщения о вашей вероятной гибели. После же вашего последнего донесения, я вас амнистировал в своих мыслях и велел снова начать вам начислять жалование. Как видите, не было никакой необходимости укрываться от меня годами вместо того, чтобы объясниться, признавшись во всем, – с улыбкой закончил он. И почти сразу, пока я не успела что-то сказать в ответ, добавил, – Впрочем, и моя вина в этом тоже есть. Когда вы стали невольной свидетельницей судьбы того юноши, я никак с вами не объяснился, сочтя это лишним. Между тем, это не могло не создать у вас ошибочные представления о том, последствием чего стала его смерть, – тон его стал более серьезным и задумчивым. Я не торопилась продолжать разговор, обдумывая слова Троякого. Так мы и шли в тишине, пока я, едва различая направление, вела нас. – Куда мы идем? – спросил он вдруг. – К дому, где я пряталась в те годы. Я хотела бы его вам показать. Дом казалось едва стоял. Стены были покрыты копотью. Обои отслаивались. От второго этажа не осталось ничего, кроме окон и теней от сгоревшей мебели. Единственной константой осталась башня Карла и то стекло купола, когда-то защищенное металлическим щитом, было выбито, открывая бывшую лабораторию всем ветрам. Я шла, отбрасывая тростью с дороги ветки и обломки прогнившей мебели. Дом, очевидно, разрушило не только время. Впрочем, я это и так знала из газет. На заднем дворе, проломив стены кухни и подтверждая мои мысли, лежал остов дирижабля, похожий на скелет кита. Представить картину целиком я не могла, но ее фрагменты создавали гнетущие чувство. Троякий все это время следовал за мной и при этом он не проронил ни слова с тех пор как дом показался перед нашими глазами. Обойдя остатки всех комнат, я замерла у лестнице к башни, покореженной, проржавевшей, не дающей ни малейшей надежды по ней подняться. Слова вертелись на языке уже с четверть часа, но только сейчас мне хватает духу медленно и тихо произнести: – Я так боялась стоять на коленях десять секунд, что в итоге простояла на них десять лет, – сказанное мной было абсолютно вырвано из контекста, но по-другому сказать о том, что я чувствую у меня не получалось. Я повернулась к Троякому, – Мне было стыдно. Не только страшно, но и стыдно. И я прожила в этом дольше, чем стоило бы. И заставила жить вас в неведение из-за этого. Наверное, то, какому риску вы подвергли меня, связав себя обязательствами контракта, все-таки чрезмерная плата за это и я не должна извиняться. Но все-таки… Вы меня прощаете? Он коснулся моей щеки ладонью в перчатке. Заправил за ухо выбившуюся из моей прически прядь и кивнул: – Давно простил. Я знал с самого начала, что вы никогда не принимаете серьезных решений без причины. Следовательно вы не могли исчезнуть исключительно из-за своих капризов – их вы всегда оставляете для времени беззаботности и покоя. Прощаете ли меня вы? За отсутствие объяснений, контракт, молчание о нем? Я склонила голову к его ладони. Маленькое мгновение покоя, прежде, чем я скажу, что должна и хочу: – Я вас не виню в том, что вы выступили поручителем в том контракте. И не считаю, что вы должны были отказаться от этого: есть вещи важнее, чем… я. Когда почитаешь Одноглазого, знаешь – рано или поздно он может тебя предать. Когда находишься рядом с вами, знаешь – между благом Короны и мной, вы всегда выберите Корону. Возможно, сообщи вы мне о том, что произошло, я бы вернулась в Петроград хотя бы и ради собственного блага, чтобы не дать Распутину уйти от выполнения условий и уж точно я бы обсудила его с герром Розенкрейцем. Но история не терпит сослагательного наклонения. Все уже произошло и упрекнуть я вас могу только в том, что эту тайну я узнала в подобных обстоятельствах. – В таком случае, хочу заключить с вами соглашение, – его глаза вспыхнули угольками надо мной, берегущий силы и оттого видящий в почти полной темноте едва лучше обычного человека. Мне оставалось только слушать голос Троякого. – Любите вы соглашения, – я не сдержала улыбки. – Каюсь, – он чуть поклонился, – Я хочу пообещать вам, что больше такого никогда не повториться. Сколь бы фантомную или постыдную опасность я в отношении вас не создам, я обещаю всегда вас о ней уведомлять. И обещаю, что никогда не причиню вам вреда, кроме того, о котором попросите вы сами или которого потребует Корона. Но даже во втором случае я обещаю, что во всех случаях, кроме вашей прямой угрозе Короне или вашей опасности для общества, я буду стараться сохранить ваши жизнь, здоровье и свободу. И только если вы пойдете осознанно против меня, я освобожу себя ото всех этих обязательств. Вы же, взамен, пообещайте мне, что никогда не будете вот так пропадать, как после Вены: мне будет достаточно получать от вас редкие открытки, чтобы знать, что вы живы и благополучны, если все-таки вы решите меня оставить и держать в неведении относительно вашего убежища. И что больше не дадите стыду или вине оставить меня в неведение относительно ваших поступков, о которых мне следовало бы знать. Вас устроит такой вариант? Я долго на него смотрела, а потом медленно кивнула: – Да, – и не сдержавшись добавила, – Но этот контракт… О, сколько во мне злости на вас за молчание о нем! – Какую виру вы желаете взять за это? – с улыбкой спросил Троякий, – Я определенно заслужил расплату за свое молчание. Я раскрыла рот, силясь сказать, что не планировала для него никакой виры, но прежде того, как я сказала об этом, он поцеловал меня в уголок губ и добавил: – Имейте ввиду, я решу, что вы таите недоброе, если вы оставите меня безнаказанным.Румыния, Тимишоара, Октябрь, 1923 года.
Два дня в аномалии обернулись почти четырьмя в остальном мире. Выехать быстро мы не смогли: я чувствовала себя слишком плохо – особое недомогание, как тактично это называл Александр, смешанное с магическим истощением, находившем свое отражение в общем состоянии, делало меня ужасной всадницей. Даже если за коня был Нюх, не давший бы мне упасть. Пришлось переждать острые сутки, заодно позволив мне накопить сил для заклинания ночного видения коням. Еще день я потратила отходя от него, коротая время за составлением краткого отчета для Колледжа Тимишоары об аномалии в обмен составы, которые помогли бы мне быстрее прийти в себя. И я бы чувствовал бы свою вину за простой, если бы не необходимость дождаться дипломатического вагона для следующей точки нашего маршрута: тот задержался, отстав от графика, из-за дождей, которые размыли пути. Любые мои попытки поговорить о повторной ошибке, которую я допустила, Александр пресекал как пока мы были в аномалии, так и когда мы вернулись в Тимишоару. И он, и Карл были как будто бы обеспокоены моим состоянием, ведя себя со мной так, как будто бы я была тяжело больна и нуждалась в особом обращении. К своему огорчению я должна была признать, что не так уж они были и далеки от истины, если действительно так считали. Вечер отбытия из Тимишоары, когда вагон был уже прицеплен к нужному поезду, а мы коротали время до посадки в станционном ресторане, в этом смысле мало отличался от предыдущих двух, когда минимум двое из моих спутников, если за такового считать Нюха, неотступно находились поблизости от меня, у которой было маловато сил даже на то, чтобы вникнуть в меню, как будто бы все мои способности к разумным действиям были потрачены на тот трижды проклятый отчет, изложения своих соображений касательно маршрута и распоряжения Нюху, связанные с продолжением путешествия. Ела я без аппетита, но с пониманием необходимости плотного питания для предотвращения развития побочных эффектов от составов, которыми я стимулировала возвращения полноты своих сил. Которые, между тем, все же проявлялись, заставляя чувствовать себя так, как будто бы у меня высокая температура при жесточайшем похмелье. – Лизхен, Карл, – окликнул нас Александр, до этого читавший что-то в своем дневнике – есть вероятность, что наш поиск подошел к концу, – он обвел нас взглядом, хмурясь, – Из Пскова сообщили, что царевна Анастасия ожидает прибытия августейших родственников в доме графа Штосс-Выборгского.