Германская империя, на пути между Креленом и Бременом, октябрь, 1923 года
Над землей стелился туман. Я уже немного успокоилась и пустила Нюха шагом. Лес, обступавший дорогу, был настолько плотным, что кроны смыкались над нашими головами и капли дождя, который начал накрапывать еще до поворота сюда, долетали до нас лишь изредка. Мне бы следовало бы поторопиться, чтобы успеть до того, как деревья перестанут спасать, но я, вместо этого продолжала едва плестись, покручивая разговор с герром Беккером в голове и обдумывая все им сказанное.. Прошла встреча куда лучше, чем я ожидала и все-таки, хоть я и не надеялась, получить желаемое – ведь я даже не называю герра Беккера крестным, хотя и прошу с уважением – и вряд ли Александр имел какие-то подобные ожидания, тем не менее для меня было загадкой как донести до Александра решение герра Беккера: даже мне виделось в нем нечто близкое к унизительному. Хотя, может быть, это потому что я не привыкла к этим играм. Нюх остановился, привлекая этим мое внимание. – Джек, – сказал он, – если мы сейчас же действительно не поторопимся, то либо промокнем насквозь, либо тебе придется тратить силы на “зонтик”. Оба варианта плохие. Так что держись крепче. Я погрузилась в седло и бок Нюха, как будто бы они были из масла, а когда я привычно обняла его шею, то и мои руки вязли в демонической плоти, не давая и малейшей возможности упасть, когда Нюх сорвался с места. Это всегда ощущалось будто бы Нюх не скакал как лошадь, а летел над дорогой, не скрывая свой инфернальной сути. У меня заложило уши. Но не прошло и пяти минут, как мы были у ворот сада, в глубине которого стоял увитый плющом небольшой особняк. Не останавливаясь, Нюх перемахнул через ворота и только тогда пошел шагом, отпустив меня и дав выпрямиться. Я осмотрелась. Все тут было запущенным. Статуи покрыты наростами мха, беседка пошла трещинами, никаких следов того, что, похоже, раньше должно было отсылать к французской манере организации садов с ее строгостью форм и выверенной геометрией, уже давно не осталось, кроме скульптур, создающих тень симметрии. В прошлый раз, почти неделю назад, мы торопились и я не успела ничего толком увидеть. Теперь же у меня было пару минут, чтобы впечатлиться тем, что этот сад и вовсе выжил, несмотря на то, что за забором его плотно обступал лес. На подъездной дорожке стояла машина. Мне показалась, что в прошлый раз ее оставили немного в другом месте, но было бы странно, если бы Александр все это время сидел безвылазно здесь. Я спешилась, чувствуя, как затекло все мое тело в этот раз. – Загоню машину в гараж, – сказал Нюх, глядя на вершины деревьев: неба не было видно за тучами, вдалеке, над Бременом, сверкали молнии, не приносящие пока грома, – Погода портиться. Я кивнула и кивнула на дом: – Пойду поищу Александра. В холле особняка было темно и прохладно. Я поежилась, в очередной раз жалея, что никакого пальто или хотя бы пиджака у меня с собой не было. Дом явно был давно необитаем, но покидали его осознанно и без спешки: все было укрыто пожелтевшими от времени чехлами, сырости и затхлости в воздухе почти не было – явно не поскупились на необходимые для правильной консервации дома заклинания, наложение которых в таком месте могло обойтись в значительную сумму. В обстановке читалась потускневшая роскошь рококо со всей ее вычурностью и позолотой. Правда я не могла отделаться от мысли, что пока делали новый интерьер хозяину наскучили и рококо, и дом, и Германия. Александр сказал, что разместиться в спальнях второго этажа, но, как будто сам не зная, какую выберет, не сказал, где именно и я, поднявшись по парадной лестнице на второй этаж, принялась последовательно пробовать каждую дверь. Почти все они были заперты или на ключ или на наружную щеколду, которую я не разу замечала. Я осматривала комнату за комнатой и находила этот дом весьма очароовательным и обставленным со вкусом и вниманием к мелочам. В некоторых комнатах были ниши в стене, забранные плотными дверцами, впрочем сейчас открытыми. Тянулись ниши от пола и были высотой метра два. За дверцами был такой же плотный занавес, и я бы приняла их просто за своеобразны шкафы, если бы сами ниши не были обиты стеганным бархатом, а внутри у них ничего не было. Загадка. Очередная такая ниша оказалась закрыта, но не заперта. Открыв ее и откинув полог, я отшатнулась: в ней темнела фигура Александра, который казался еще более бледным из-за темноты, которая нас окружала. Сверкнула молния. Ледяная ладонь схватила мое запястье и я, не успев ничего сообразить сама оказалась в этой нише. Подняв взгляд, я увидела Александра, скалящегося жутковатой улыбкой. Клыки его были отчетливо видны и выступили настолько, что сомнений не оставалось – он голоден. Я старалась дышать ровнее, чтобы успокоить свой пульс, но выходило плохо: все же Александр был предусмотрительнее Карла и схватил меня именно за ту руку, в которой у меня была трость. Теперь мое запястье было прижато к стеганой обивке ниши. Вторую, пока я как завороженная смотрела на его клыки, Александр почти нежно поднял на тот же уровень, пока я не ощутила под ней прохладный бархат. Меня душил запах гиацинтов и путало странное ощущение, которое возникло, когда он прижался ко мне, целуя. Ощущение, что он лежит на мне, а не стоит передо мной. Я ощущала его вес. Его поцелуй был, наверное, самым голодным и жестким, из тех, которые у нас были. Он, я была уверена, специально оставлял следы клыков на губах, не давал перехватить инициативу, подавлял любые попытки разорвать поцелуй, чтобы что-то сказать и не давал высвободить руки. Только когда я сдалась, расслабилась в его руках, он отстранился. – Вы слишком задержались, – тот самый спокойный тон, предвещающий суровость. Тем не менее в его тоне и взгляде скользило удовлетворение: моя нерасторопность, очевидно, давало ему повод. – Я… Договорить не вышло. В дверь, постучавшись для соблюдения формальностей быстрым шагом вошел Нюх: – Джек, там… – бес замолчал, разглядывая нас с Александром. Продолжил он без прежней энергичности, как будто растягивая время, – О, вижу помешал. Спешу удалиться, – правда, и шага назад не сделал. – Погоди, – остановила его я, – Что ты хотел? – спросила я, пробуя на прочность хватку Александра. В этот раз он меня отпустил и отступил в сторону. – Это не срочно, в самом деле. Начался ливень и, боюсь, закончиться он вряд ли скоро, – сообщил он, – Потом дорогу развезет и машина не проедет – слишком маленькие колеса, слишком скромное расстояние между дном машины и землей. Думаю, что до завтрашнего вечера мы заперты здесь. Если, конечно, уважаемый ноксум не решит уподобиться гербу тамплиеров, – он чуть поклонился носферату, – но в любом случае надо ждать окончания дождя, если мы не хотим, чтобы лечение пришлось начинать заново. Отставив трость к стене, я прошлась по комнате. Он был прав. Я и так потратила чуть больше позволенного мне сейчас максимума на то, чтобы герр Беккер не понял, что я опустошена. Защита от дождя легкое заклинание, но не тогда, когда каждая капля силы на счету. Ехать же в одном седле с кем-либо было мне вообще не по вкусу. Остановившись перед Нюхом я сказала: – Отправляйся в Бремен. Вернешься завтра вечером, рассказав все Торгильсу и взяв для меня пальто и шляпу. План будет такой… – Ваши схемы стали сложнее, – Александр стоял рядом, пока из окна смотрела на Нюха. Бес вышел из дверей, обернулся, приняв свой инфернальный облик и, подпрыгнув, взлетел, очень быстро растворившись в тучах, закрывающих ночное небо. Во вспышки молнии еще был виден его силуэт, но и тот быстро превратился в точку, а потом и вовсе исчез из виду, – Но вы не учли одну довольно значительную деталь. – Какую? – я повернулась к нему, опершись поясницей о высокий подоконник. – Вы тут один на один со мной, – холодные пальцы ласково коснулись моей щеки, – посреди леса, вдали ото всех, без единой души во поблизости. Здесь нет ни нашего ликантропа, ни других гостей дома, ни даже слуг, соседей или вашего беса. О. Капкан захлопнулся. Я прикрыла глаза, ощущая, что, несмотря на то, что мне совсем недавно хотелось закутаться в пуховое одеяло, теперь мне стало жарко, несмотря на холодный воздух, просачивающийся из щелей в окнах. – Меня никто не услышит, – сказала я, пробуя на вкус двойственность значения. Меня никто не услышит – и это значит, что некому будет мне помочь. Меня никто не услышит – и это значит, что я могу не сдерживать себя. От первого веяло будоражщей опасностью, от второго – свободой и покоем. Александр с жесткой улыбкой хищника бережно заправил выбившиеся из прически прядки моих волос за ухо. Таким его я, пожалуй, еще не видела: – И никто не придет, – продолжил он мою мысль, безошибочно выбрав, за какую ниточку потянуть, – А дождь не выпустит ни вас из дома, ни кого бы то ни было не пропустит к вам. Вы заперты здесь и, по несчастью, со мной. Без оружия – ведь вы только что подтверждали оммаж – и без магии. – Что меня ждет? – мой голос дрожал, но я не понимала: он страха, который бился где-то в глубине, пробужденный формулировками и интонациями Александра, или от возбуждения, которое я чувствовала, представляя, что за ними стоит. – О, – его улыбка стала шире, – У вас успел накопиться солидный долг. Вы вели себя неподобающе и огорчали меня. За это потребуется ответить. Веревки, оплетающие руки удерживали меня между перекладиной для балдахина и полом. Я уже и забыла, когда в последний раз оказывалась в такой ситуации. Александра в комнате не было. Осмотрев мой наряд, он хмыкнул и ушел, оставив дверь в коридор открытой. И, хоть я и знала, что в доме никого нет, тем не менее эта открытая дверь доставляла мне беспокойство ожиданием нежданных свидетелей. Александр запретил мне искать опору под ногами. Но почти сразу, как он ушел и я перестала отдавать свое внимание его присутствию, я вспомнила, почему так редко оказывалась в подвесе: я дьявольски боялась высоты, а ноги, не касающиеся пола даже носком, заставляли меня ее ощущать. Тем более, что в комнате царил непроглядный мрак, в который я перестала вглядываться, сберегая силы. От этого казалось, что я зависла в темноте над бездной. Не выдержав, я нащупала каблуком основу кровати и оперлась на нее. От облегчения я прикрыла глаза, чтобы почти сразу их открыть, ощутив дуновение холодного воздуха. Передо мной, глаза в глаза, оказался Александр. Дождавшись, пока я напрягу зрение и от увиденного потеряю опору под каблуками, он цокнул языком: – Вы не боитесь, что долг окажется настолько неподъемным, что вам придется его выплачивать по частям? – спросил он. И эта фраза меня бы впечатлила чуть меньше, не стой он на потолке так, как будто бы только его камзол и волосы, забранные, как обычно, в низкий хвост, подчинялись гравитации, – я же просил вас быть благоразумной. А вы не только нарушили мой прямой приказ, но и испачкали мебель. Весьма дурно, – он прошелся по потолку к столу, стоящему вблизи окна и зажег свечу. Раньше ее там не было. Я прекратила тратить силы на попытки видеть в темноте и положилась на огонь. Свет свечи выхватывал еще какие-то предметы, которые разглядеть целиком не удавалось. Только их рукояти, – но, прежде, чем мы перейдем к вашим ошибкам, вам придется ответить на некоторые вопросы, – смазанным движением он переместился с потолка на пол и резко подошел ко мне. Я бы отшатнулась, если бы могла, – Что такое Carpe Noctem? – Не скажу, – какой толк играть в допрос имеет смысл только если готов к сопротивлению? Это касается обеих сторон. Поэтому вот так просто давать ответ я не собиралась, хотя и так, в общем-то, должна теперь была ему все рассказать. Вместо ответа я вздернула подбородок и посмотрела в сторону. – Вы знаете, что у меня довольно много времени и свои ответы я все равно получу, – в голосе появилось немного усталости, какая бывает, когда в который раз объясняешь ребенку его обязанности. Александр развернул мое лицо в свою сторону, заставив смотреть в глаза. – Я так не думаю, – я встретилась с ним взглядом и почувствовала холодок пробежавший по спине и свернувшийся змеей где-то в желудке. Интересно, во время настоящих допросов у него такое бесстрастное лицо, на котором нет ни скуки, ни раздражения, ни удовольствия? Если да, то насколько надо быть отбитым, чтобы не сломаться просто под взглядом? Я не в счет. Я знаю, что все это – игра. И все-таки даже мне немного не по себе от него. Я хотела сказать что-то еще, когда голову пронзила острая боль, разрывающая, раскалывающая на части. Такая боль была тоже чем-то из прошлой жизни и я, забыв, что так вообще может быть, заскулила, забившись в веревках. В глазах потемнело. Когда боль перестала заслонять собой мир, я увидела, что Александр стоит рядом, опершись ладонью на столбик кровати, а второй держится за голову. Сквозь марево боли я внезапно поняла: он пытался проникнуть в мои мысли, но вместо этого почему-то подарил нам обоим приступ головной боли. – Я тут не причем! – поспешно сказала я, – Я ничего не делала! – И почему я должен вам верить? – возвращался в роль он с трудом. Головная боль, похоже, тоже была для него чем-то из далекого прошлого. – Я мазохистка, а не идиотка, – меня из роли выбило вовсе и поэтому его слова неприятно царапнули слух. Как будто это было настоящим обвинением. – Оставим это. Он аккуратно высвбодил из-под веревок рукав моей рубашки и обнажил татуировку Carpe Noctem.. – Корона, меч, весы и череп. Исходя из того, что я видел в Крелене, должны быть еще двое, – он обвел пальцами весы, – Голод и, – он коснулся короны, – Чума. Это и есть Carpe Noctem? Четыре мага, играющих во Всадников Апокалипсиса, – в голосе – капля разочарования. Мне стало еще неприятнее, но вместо того, чтобы сказать об этом, я попыталась сбросить его пальцы: – Я ничего не скажу. – Неужели? Я кивнула. Александр аккуратно развязал кушак, туго затянутый поверх мантии, но не туже, чем корсет, который, похоже, нащупал носферату, проведя пальцами по ткани. По крайней мере в его улыбке появилось что-то инкубское, когда я я ощутила легкий нажим его пальцев у самого края корсета и когда он двигался ими ниже. Расстегнув брошь, которой я закалывала ворот блузки, он спрятал ее в карман своего камзола и расстегнул блузку до накорсетника: – Как в старые добрые времена, – хмыкнул он, касаясь кружева, – Только тогда ваш гардероб был сдержаннее, – в свете свечи блеснуло лезвие. Щеки коснулась холодная острая кромка, – Итак, что такое Carpe Noctem? – А я-то надеялась, что вы забыли, – пробормотала я, став дышать медленнее потому что лезвие прочертило линию от щеки к шее. Похоже, момент был упущен. Ничего внутри не всколыхнулось против обыкновения. И, похоже, Александр это заметил. Он хмыкнул. И убрал лезвие. Вместо этого он наклонился к моему уху: – Я знаю, что вы умеете отстраняться от тела и могу только предполагать, зная породу мужчин, что вас этому научило. Я всегда находил это полезным и поощрял вас в этом. Но сейчас я хочу, чтобы вы научились обратному. Вернитесь в тело. Позвольте ощущениям смешивать ваш разум. Вам ничего не угрожает. Мы оба знаем, что чем бы я вам сейчас ни угрожал, что бы ни говорил – это игра. Которая, я надеюсь, нравится нам обоим. Но и играть в нее тогда должны мы вдвоем, – говорил он с такой заботой и теплотой, каких я от него как будто бы не слышала вовсе за пределами наших легенд. В этом было столько любви и раскрытых объятий, что внутри меня что-то надломилось. Освободилось. Что-то, что гнило во мне слишком долго. – Я боюсь высоты, – выдавила я. Глаза защипало. От слов Александра, от того, что он обещал хотелось плакать, – и я правда не специально. Не говоря ни слова, Александр развязал веревки и аккуратно опустил меня на пол, разминая после мне плечи и запястья. А я не выдержала и расплакалась. Он снял мои очки и обнял меня. Я уткнулась в его камзол, пытаясь остановить слезы и всхлипы, но они рвались из меня, никак не желая прекращаться Александр поднял меня на руки, как будто бы я была не тяжелее ребенка и сел со мной на кровать, баюкая. Так мы сидели, пока слезы не закончились. Он ничего не говорил, давая мне столько времени, сколько нужно. И это было для меня драгоценнее многого. – Вы могли сразу сказать, что так с вами обходиться нельзя, – мягко сказал Александр, когда слезы высохли и я теперь просто сидела у него на коленях, положив голову на его плечо, размышляя о том, где можно взять холодной воды для умывания. Выглядела я сейчас, надо думать, премерзко. – Я забыла, что подвеса это тоже касается, – вздохнула я, – В последний раз у меня было что-то такое за пару месяцев до того, как я попала сюда. Простите. – Я не только про высоту, моя дорогая. – Мне надо умыться, – развивать тему не хотелось. Не сейчас. Потом – конечно, надо будет все обсудить, но не сейчас. – В шкафу, – махнул он рукой, – стоит кувшин и таз. Я подготовил с утра, но вы не дали шанса им воспользоваться. Я встала, сняла жилет, бросив его, походя в изголовье кровати и пошла к шкафу, на ходу закатывая рукава. Вода была ледяной. Казалось, что ей осталось совсем немного, чтобы по викторианскому обычаю в ней плавал лед. Впрочем, сейчас это было лучше всего. Никогда не любила следы слез. – Но с этим страхом надо что-то делать, – Александр как будто все время, пока я умывалась думал о моем страхе высоты и только о нем. По крайней мере он заговрил о нем снова так, как будто это продолжало его мысленный монолог, – Он может помешать службе. Я закатила глаза. Подойдя к нему, я снова села ему наа колени, на этот раз лицом к нему, оседлав. Он приподнял брови и чуть наклонил голову, приглашая меня продолжать. Я положила ладони на его плечи и осторожно поцеловала его. На мою талию легли его руки и заскользили по телу и я выгибалась от удовольствия под его прикосновениями. Я, чувствуя как снова наполняюсь нетерпением, потянулась расстегнуть его рубашку, он разорвал поцелуй: – Я вижу, вы уже пришли в себя, – я кивнула, – тогда мы продолжим. Если вы, конечно, не против. Я не была против. Мы встали. В этот раз он раздевал меня сам от начала и до конца. Когда он расшнуровывал корсет, мне показалось, что для него это все равно что разворачивать подарок: и красивую упаковку порвать не хочется, и тянуть с тем, чтобы увидеть, что под ней тоже желания нет. Оставшись обнаженной, я попыталась прикрыться, но он отвел мои руки и стал обходить меня по кругу, осматривая. Я краснела и стыдилась не столько своей наготы, сколько выступающего округлого живота и того, что мое тело мало походило на тела тех девушек, которых изображали на рекламных плакатах купальных костюмов. Я действительно набрала за последнее время свой вес до перемещения и это плохо сочеталось с тем идеалом, к которому призвала мода. – Замечательно, – заключил тем не менее Александр, встав за моей спиной и положив невероятно холодную для моей разгоряченной кожи ладонь мне на плечо, – идите вперед. Мы остановились у рамы, закрытой тканью. Александр чуть шагнул вперед и, потянувшись, сдернул ее. Перед нами было зеркалом, в отражении которого была, конечно, только я. И я не хотела это видеть. Мне было гораздо проще воспринимать свое тело в одежде, чем вот так вот, но Александр не оставлял мне выбора: заведя мне руки за спину, он наклонил мою голову на бок и коснулся губами шеи, шепнув едва слышно: – Я хочу, чтобы вы смотрели. И видели. Боль от укуса всегда была почти одинаковой. Это совсем не походило на уколы. Скорее на медленное погружение лезвий в кожу. Тонких и острых. И в то же время ничто в моей жизни никогда не могло создать подобие этой боли, гипнотической в своей глубине. Чарующей в том, насколько это, если подумать, было опасно. Одно неверное движение – мое или его – и меня спасет разве что стойкость, свойственная магам. И все же мы шли на этот риск раз за разом. Я шла, доверяя ему, надо думать, больше, чем самой себе. У моего отражения на шее появились кровоточащие ранки, но вместо алых полос, стремящихся вниз, кровь исчезала, едва показавшись на поверхности. Вместе с тем, я ощущала прикосновения холодных пальцев к моему телу, там, где я была особенно чувствительна. Едва ощутимые касания сменялись болезненным сжиманием сосков, ногти оставляли белеющие полоски на коже, которые потом нежным движением как будто бы пыталась разгладить ладонь. Кажется, в этот раз Александр чуть увлекся: вместе с тем, как он выпрямился пришло легкое головокружение и от падения, в котором меня уберегли его руки. Было странно прижиматься к его камзолу голой кожей, ощущать случайные касания сосков к слишком грубой сейчас для меня ткани. Странно и волнующе. – Знаете, в чем заключена истинная красота? – спросил он, подводя меня к постели. Усадив на нее, он поднял с пола веревки и я поняла, почему он, хоть и торопился снять меня, все же не перерезал их. Он намеревался их снова пустить в ход и эта мысль снова пробудило во мне предвкушение и трепет. – В чем? – В проявлениях жизненной энергии, – бросив веревки рядом со мной, он жестом велел повернуться мне к нему боком и аккуратно стал вытаскивать из прически шпильки, на которых держались волосы, пытаясь сымитировать популярную стрижку а-ля гарсон, – За это мной любима пышность в дамах. За это я, более прочего, люблю смотреть на шрамы и родинки тех, с кем я близок, – он распустил мои волосы и стал переплетать их в косу, – Это все – проявления жизни, которая бурлит вокруг тех, кого я предпочитаю. Следы их истории. – А худоба – не след истории? – хмыкнула я, но больше для поддержания разговора, больше которого меня сейчас занимали руки, перебирающие мои волосы. – След, – согласился Александр, – Но я привык видеть в худобе признак недавних страданий: болезни, бедности, тягот, горя. И, поскольку я не настолько жесток, как обо мне принято думать, предлагать кому-то, кто носит на себе подобные следы то, что мне по вкусу, у меня не повернется язык. Прежде надо отогреть, накормить, утешить. И хорош я разве что во втором и немного в первом, – я только набрала воздуха, чтобы ответить, как он перевел тему, – Ленты у вас, конечно, нет. – Она и так не расплетется, – дернула я плечом. – Тогда ложитесь на живот, – велел он, убирая с того места, куда мне предлагалось лечь, веревки. Когда я была зафиксирована меня между четырьмя столбиками кровати, Александр сел на ее край, поставив на столик рядом свечу: – Помните, что я вам говорил? – Про возвращение в тело? – я повернула голову к нему, но он расположился так, что я видеть могла с трудом. – Да. – Помню. – Хорошо. Но не требуйте от себя многого. Он встал. Зашуршала ткань. Звякнули стальные нашивки его камзола. Я, прикрыв глаза, ожидала удара ремня, но вместо этого спину обожгло чем-то жидким, но при этом достаточно вязким, чтобы не растекаться как если бы это была вода. Я вскрикнула и бросила взгляд на столик. Свечи там не было. Следующая капля упала чуть ниже.Я дернулась, закусив губу и глубоко дыша, пытаясь привыкнуть к новой боли. Третья капля далась чуть проще, но все равно я не могла удержать себя в неподвижности. И все же эта боль мне нравилась куда как больше той, которую давала порка. Впрочем, привыкнуть, начать размышлять над ощущениями, Александр мне не дал. Отставив свечу, он провел ладонью от талии ниже, к ягодицами и, спустившись к промежности, стал дразнящими, почти невесомыми, движениями ласкать ее, заставляя меня подаваться ему навстречу, надеясь на проникновение. Которого я никак не получала. Вместо этого к пальцам прибавились новые капли свечи. Он снова делал это. Снова мучил контрастом, заставляя ощущать одновременно понятное удовольствие и мазохистическое погружение в боль. Я стонала, не выдерживая этого, чувствуя, что для меня это на грани того, что я готова принять сейчас. – Итак, что такое Carpe Noctem? – и именно в этот момент, как будто бы он все еще мог читать мои мысли, надо мной раздался голос Александра. Боги, его это еще волнует?! От мысли от отвлек меня новой каплей, упавшей на плечо. – Общество! Пожалуйста… – я хотела сказать, попросить отложить это все на потом, когда я смогу думать, но ничего не вышло: слова смазались в стон. Я сказала слишком мало и не заслужила передышки. – Чем оно занимается? – его ласковый голос смешивал меня окончательно. – Мы исследователи носферату и посредники между ними! – выпалила я. Подсвечник со стуком опустился на столик. В следующий раз голос Александра раздался от стола. – При этом вас, надо полагать, всего четверо, – задумчиво произнес он, – Не густо для такого гонора и секретности. Впрочем, все начинается с малого. Но стоило ли оно молчания? – Да, – без сомнения ответила я. Это действительно стоило того. – Правильный ответ, – с одобрением сказал Александр, – Теперь перечислите все, в чем вы успели передо мной провиниться и не ответить за это. – Побег из Вены… – Нет. – Я не сообщила о себе после побега. – Да. – Употребление при вас ненормативной лексики, – не дождавшись реакции, я продолжила, – Испачкала сапогами кровать. Ушла из дома в аномалии и не сказала об этом. – Еще кое-что забыли. – Не помню. – Кенигсберг. – А… О… Я… я оскорбила вашу должность и службу. – Итого?.. Пришлось мысленно снова все пересчитать. – Пять. – Значит, десяти ударов будет с вас довольно, – размышляя вслух заключил Александр, – Все-таки ваш визит к герру Беккеру требует поощрения, – голос его приближался. Как жаль, что ковер поглощал звук шагов! Я облизнула губы и задала вопрос, предлагая: – Мне… нужно будет считать? – мне очень этого хотелось. Пауза. – Безусловно. Это был не ремень. Что-то более тонкое и хлесткое. Жалящие. Даже первые удары, более мягкие, готовящие к тем, что последуют после, заставляли меня вздрагивать и требовали, чтобы я глубоко вдохнула, прежде, чем на выходе сказать: – Два… Три… Но чем дальше, тем жестче становились удары. Если сначала я старалась сдерживать крик, то под конец я уже с трудом не забывала считать, погруженная в боль и, в то же время, ощущая, как жар, зарожденный где-то внизу живота, растекается по телу, порождая в уме фантазии. – Пожалуйста… – попросила я, когда вместо удара ягодиц коснулась холодная ладонь Александра, успокаивающая жжение. – М? – Я… я хочу… – Чего же? – говорил он с равнодушием, но это не охлаждало меня, скорее наоборот. Тем более, когда он добавил, – Я жду вашего слова. – Отымейте меня, – спрятав лицо одеяле, сказала я, чувствуя, как у меня горят уши. Вышло невнятно, но я была уверена, что он все прекрасно слышал. – Громче и четче. – Отымейте меня. Одним богам известно, чего мне стоило не отступить и действительно повторить сказанное, без попыток сделать это желание более пристойным. – Как вам будет угодно. Он отвязал меня с нарочитой неспешностью, перевернул на спину, чтобы снова привязать мои запястья над головой к спинке кровати и подложить под бедра подушку. Больше он не томил меня, не выжидал чего-то, войдя в меня и начав резко двигаться, нависая надо мной так низко, что я, смущенная этим и своими стонами, которые я никак не могла приглушить, прикрыла глаза и закусила губу. Пощечина. Ладонь на горле. – Не закрывай глаза, похотливая ты девчонка, – приказ, которого не выходит ослушаться, – Или просить, чтобы тебя взяли не стыдно, а видеть, как это делают – стыдно? – насмешка, заставляющая смущаться и вожделеть еще больше. Я пытаюсь податься навстречу, но меня не пускают веревки. Меня наполяняет ощущение, что мне нельзя ничего, кроме бессильного наблюдения за тем, как меня берут. И это ощущение обостряет все мои чувства, приближая оргазм такой яркий и сильный, что после него я не могу найти в голове не единой мысли. Как и понять, когда же закончил Александр и лицо его, до этого равнодушно-жесткое, разгладилось в то время, как он наклонился ко мне, еще находясь внутри и бережно поцеловал в лоб, развязывая узлы на моих запястьях. – Вы превзошли любые мои ожидания от этого вечера, – спросил он, подав мне мою сорочку и только после этого занявшись собой, – Хотите вздремнуть или проголодались? Я сидела на кухонном столе, болтая голыми ногами в воздухе. Сменной одежды у меня не было и поэтому на мне была только нижняя сорочка и камзол Александра, пошедший мне за халат. Домашних туфель в этом доме на мой размер тоже не нашлось и Александр,чтобы не морозить мои ноги, но и не вынуждать меня надевать сапоги, для чего потребовалось бы вновь брать в руки крючок и тратить уйму времени, отнес меня вниз на руках. Теперь он разводил огонь в печке, чтобы разогреть мне ужин. – Я не думала, что вы умеете что-то по дому, – после спальни мне стало легко и весело. Похоже, чтобы отойти от напряженного разговора с герром Беккером, мне нужно было, чтобы другой носферату меня практически разобрал на части. А еще меня наполняло ощущение искрящейся внутри магии. Если прислушаться, то, конечно, я понимала, что до полноты моего могущества было еще не близко, но бессильным человеком я себя больше не чувствовала. Это, конечно, стоило бы обсудить с Торгильсом: от суккубы во мне, конечно, ничего не было, но ведь интенсивные переживания могут пробивать барьеры, мешающие току магии и, что если, у меня возник такой тромб? А сегодня он пробился? – Я вырос в деревне, – после паузы медленно проговорил Александр, – Мать прижила меня от заезжего цыгана. Не знаю уж, почему, но меня не отнесли в лес, чтобы скрыть этот позор, но меня оставили, крестили и я стал как-то расти. Но потом мать почила и отец – не настоящий, конечно – переложил на меня все домашние дела. Даже женские. Тем более, что сестры мои были младше меня, а других женщин в доме я не помню. Возможно, он хотел, чтобы меня принимали только за работника и забыли, что я сын его жены. Я не знаю. И не помню, сколько это продолжалось. Помню, что всегда был уставшим и всегда – при деле. – Можно спросить, как же тогда вы…? – я не договорила. Он кивнул раньше: – Стал кем стал? Как-то увидел как проезжают через нашу деревню носферату. Тогда это были совсем другая порода. Одеты они были вроде как монахи, но при этом рясы украшены шитьем. На лицах – золотые маски. И кони. Очень красивые. Я понял, что хочу так же и что от деревни меня в жизни не отправят учиться, чтобы я таким стал – сейчас получить дар не то, чтобы просто, но проще, чем тогда. Потому что раньше получить дар значило возвыситься и иметь возможность возвышать свою семью поколениями. Если кого-то и отправили бы проситься в ученье, так это сына… – он замолчал, как будто пытался вспомнить что-то, но потом продолжил, – старосты. Значит надо самому. Едва минула двенадцатая зима – я ушел. Подгоняло меня и то, что как-то услышал, проснувшись ночью, как отец обсуждал, как от меня избавиться. Это была зима… Так я оказался в полночной семинарии, где учили тех, из кого потом носферату будут выбирать себе слуг, учеников и тех, кого однажды одарят. Там я был как бездомный щенок на царской псарне: меня-то и приняли не пойми почему. Все там были из хороших семей и я – босяк и… внебрачный. Так бы я и остался там, но Петр Алексеевич вернулся из Великого посольства, а с ним, среди прочих иностранцев, приехал Аарон. Ему нужен был слуга и среди всех он выбрал меня. – Сказочный сюжет, – чуть помолчав, сказала я. Я бы ни за что не разложила бы этот рассказ по Проппу – слишком давно не брала его в руки – но все равно звучал он как сказка в народном смысле этого слова. – Сказочным было то, как я лет через семь приехал на свадьбу сестры, – я видела в отблесках разгорающегося огня, как довольно улыбается Александр, – В дорогом заморском кафтане с подарками, верхом на отличном коне. С отцом рассорился тогда окончательно, но сестрам сказал, чтоб если что – не стеснялись просить. – И что было потом? – полюбопытствовала я. – Ничего. Я уехал. Аарон меня после послал в Англию учиться. Всего при Аароне я прожил лет тридцать, потом он меня одарил и, спустя положенное время, оставил меня, уехав домой. А я выкупил всю родню своих сестер и дал вольную вместе с землей. Живут как-то. Иногда присылают мне моих пра-внучатых племянников, чтобы я их пристроил в городе. Но я уже им не родня, а благодетель. Слишком много времени прошло, – он встал, отряхнул руки и поставил на плиту остывшее рагу, – А вы? – Я? – Какой была ваша семья? – Династия врачей, – нехотя ответила я, – Родители – врачи, бабушки-дедушки – врачи, тети-дяди – тоже врачи. И кузены-кузины, естественно. Одна я, белая ворона, гуманитарий. Я ведь даже поступила в мед, собиралась быть токсикологом – меня довольно сильно интересовал процесс отравления и противостояние ему. Но после первого визита в морг, поняла, что не смогу. Ушла. Родители мне почти год, до поступления, устраивали сцены, а я думала – вот если бы мне столько внимания в детстве уделяли! Ведь как было: отправили в музыкальную школу или там немецкий учить и все. Дальше интересен только результат. Я была проектом. Неудачным. Иногда я думаю, что бы они сказали, если бы узнали, кем я стала здесь. – Выходит, мы все трое – разочарование своих семей и гордость наставников? – задумчиво подвел итог Александр. Я кивнула. Он обернулся на меня, а потом, как будто, размышляя, стоит спросить или нет, все-таки заговорил: – Насколько я понимаю, вам нужно беречь силы. – Да. – Тогда зачем мы сменили цвет волос? Как ужаленная я спрыгнула со стола и ринулась к висящему у выхода из кухни мутному зеркалу. Среди русых прядей серебрилась седина.Свободный ганзейский город Бремен, октябрь, 1923 год.
– Подведем итоги, – Карл сидел, занимая пол-дивана. Перед ним стоял бокал с виски и почти полная пепельница, – Воронок, оказывается, уже несколько лет как немного поседела, чему я не удивлен, если честно. Местный босс-кровосос разрешил Ксандру въезд, но на каких-то дермовых условиях. Договор говно и тот еблан все-таки нам нужен, чтобы вороненок не стала человеком, если мы хотим сохранить того мальчика здоровым. – Это если коротко, – я стояла у окна и наблюдала за тем, как садиться солнце над Бременом. Александр сидел напротив Карла с бокалом “сангре”, – пропустим про мои волосы. Спасибо. И перейдем сразу к соглашению с герром Беккером. Он выдвинул следующие условия. Александр – гость Carpe Noctem. И, посему, он, как гость и иностранец, должен находиться под нашим с Торгильсом неуспыным наблюдением. То есть ходить по городу он может только в компании кого-то из нас. Я естественно не могу этого обеспечить – мне надо долечиваться. Поэтому у нас будет в Бремене замена игрока в команде: магом выступит Торгильс, – все это я уже рассказала Александру в лесном особняке, пока мы на рассвете гуляли по саду, но теперь пришлось это повторять для Карла – Нюх выполнил мой приказ идеально: рассказал обо всем Торгильсу, но не Карлу. Впрочем, если посмотреть трезво, то это было, конечно, хорошо. Хуже было бы, если бы он заодно с Карлом все обсудил. – Насколько это разумно, учитывая деликатность нашей миссии? – спросил Александр. Его сомнения я понимала, но аргументов для него я подготовить не успела. – Для Carpe Noctem нет ничего нового в деликатных заданиях, – подал голос Торгильс, который вошел всего минутой раньше в гостиную и избавил меня этим от мучений, – Кассандра в это пока мало вовлечена поскольку мы ждем получения ей приличного места в штате Башни, но остальные имеют довольно широкий опыт. Я не могу назвать условия герра Беккера выгодными, но это больше, чем мы рассчитывали получить. Красивый цвет, Эри, но силы лучше поберечь. – Это седина. – О. Так вот, что за отток это был, – он нахмурился, но вместо того, чтобы быть третьим, кто меня будет журить, отмахнулся, – Впрочем, уже неважно, – и сел на подлокотник свободного кресла, – Я буду ходить с вами по городу, пока Кассандра будет занята собой и договором. – Допустим, – Александр кивнул и повернулся к Карлу, – А как ты провел все эти дни? Удалось что-то узнать? – Игрушки вороненка отлично себя показали, – кивнул Карл, – Девица живет вот в этом отеле, – он положил на стол визитку, – удалось выяснить даже номер. Они с ее пареньком записаны как новобрачные и ни я, ни моя шпана не заметили, чтобы она выглядела или вела себя как будто ее удерживают против воли. – Шпана? – поднял брови Александр. – Я задружился с местными детишками, – ухмыльнулся Карл, – За умеренные деньги они готовы ошиваться там хоть весь день. Я, конечно, их проверяю, но они всяк менее заметны, чем я. – Да ты прямо Шерлок Холмс! Но Александр моего восторга не разделял: – Точно ли им можно верить? – Как и всем свидетелям и шпионам, – пожал плечами Карл, бросив взгляд на меня. Я сделала вид, что не заметила этого. Карл продолжил, – Посмотри со стороны – так вообще выглядят как обычная парочка и, если честно, я не думал, что подглядывать за молодоженами может быть так скучно. – Ты просто не в тот момент подглядывал, – ляпнула я и поймала строгий взгляд Александра. Торгильс издал смешок. Карл усмехнулся так, что мне стало неловко. – Кому-то, кроме фрау Левандовской, требуется отдых? Нет? – перевел тему Александр, – Тогда собираемся через десять минут внизу. Когда они ушли, я немного посидела в гостиной, пытаясь вникнуть уже в который раз в текст договора: он был составлен удручающе плохо, с ужасными орфографическими ошибками и был оскорбительно коротким. Я ожидала увидеть что-то размером с “Собор Парижской Богоматери” или “Войну и мир”, что-то, что я буду изучать всю следующую дорогу, а тут было едва ли два десятка страниц. Ужасных страниц, вникнуть в которые стоило огромного труда и не приносило никакого удовольствия. Поняв, что не справляюсь, я сначала попросила себе чаю, потом решила выйти в сад, разбитый за домом. Он был совсем крошечным – иного не позволяла городская застройка – но он был. И это давало возможность подышать прохладным ночным воздухом, приводя мысли в порядок. Без этого понять, насколько безнадежно мое положение было невозможно. Укутавшись в шаль, я прошлась по саду, постукивая тростью по камню дорожек, обошла его вдоль ажурного забора, подняла с земли твердое яблоко, чтобы просто повертеть в руках, и села на каменную резную скамейку под старым деревом, в тени которой я могла спрятаться ото всех, как мне всегда казалось. Едва я расслабила плечи, мне в затылок уперлось что-то твердое и незнакомый голос произнес: – Как ты думаешь, что быстрее: пуля или заклинание?