Королевство Италия, Неаполь, ноябрь, 1923 года.
Д’Онорио, подобающе моему статусу, поцеловал мне руку, и на этом закончил с условностями, которые диктовал этикет. – Вы уж простите, но нам не до формальностей, – заговорил он, когда мы сели на другом конце стола и Нюх подал бокалы с “Сангре”, – Поэтому перейдем сразу к делу, если не возражаете. Я ожидала, конечно, что ночной визит “крестного отца” неаполитанской мафии – Каморры – не может быть просто данью вежливости. К тому же приехал он так скоро после того, как в город прибыла я, что это наводило на мысль: за домом следили. И ждали, очевидно, кого-то из нас. Из Carpe Noctem. – Нисколько не возражаю, – качнула головой я, попрощавшаяся с возможностью поужинать еще в тот момент, когда эти двое вошли в комнату. И все же, несмотря на все мои предыдущие выводы, я обозначила, – Приятные беседы можно отложить на те времена, когда никто из нас не будет торопиться. – Вы торопитесь? – уловил мой намек мафиози. – В этот раз я в Неаполе по делам, – не вдаваясь в подробности ответила я. Д’Онорио нахмурился и перешел к делу, с которым приехал: – Нам требуются услуги Carpe Noctem. Нокса Августа, – он кивнул в сторону носферату, – говорила, что вы присылали визитную карточку в ее Гнездо и тем самым выразили готовность к работе. В том числе и на мою Семью, как вы понимаете. Я понимала. Мы все понимали, рассылая письма в этом регионе, что нас могут попросить об услуги местные Семьи и что это будут не те просьбы, от которых будет легко отказаться даже нам, магам. – Возможно, вам следует обратиться к моему брату на пути, Лоренцо Алавадере. Он итальянец, а я совершенно не знаю этого языка, как вы видите, – я скосила взгляд на переводящего в этот момент мои слова Нюха. – Мы так и собирались поступить. Звонили ему утром и нам сказали, что он отбыл сюда, – вступила в разговор нокса Августа. Голос у нее был глубоким, завораживающим. Говоря, она грассировала и это только больше очаровывало. Но вместо того, чтобы сделать ей комплимент, я пожала плечами. – Значит, он скоро будет. Думаю, через несколько часов или – самое крайнее с утра. Практика показывает, что избыточное количество персона на переговорах плохо на них влияет, а на неизбежно понадобиться переводчик – если, конечно, вы не отправите на переговоры кого-то, кто знает латынь на достаточном для этого уровне. – Время, синьора Левандовская, в нашей ситуации на дороже золота, – покачал головой Д’Онорио. Мы не можем ждать вашего брата и предлагаем вам его заменить. Разумеется, наша благодарность за это будет весьма значительной и учитывать все сложности, с которыми вы столкнетесь. Я задумалась. Деньги мне сейчас были не нужны. Но возможности Каморры были велики в этом регионе и они могли помочь закончить эту историю здесь. Правда Александр вряд ли будет в восторге от того, что я привлекла к нашему деликатному вопросу мафию. Это могло плохо сказаться на репутации. И, все-таки, это могло быть крайне эффективным. Но был нюанс. – Давайте сначала обсудим, что именно вы от меня хотите, – вздохнув, сказала я, откидываясь на спинку кресла, – А я скажу, есть ли у меня для этого квалификация и стоит ли это той благодарности, что вы мне обещаете даже с учетом “сложностей, с которыми я столкнусь”, – Д’Онорио приподнял бровь. Я улыбнулась, – Репутация стоит дороже многого, а завышать цену только потому, что у заказчика есть деньги и он в крайней нужде… Помилуйте, я многим грешна, но не жадностью нищего, которому лишняя монетка дороже души. Итак?Королевство Италия, Салерно, ноябрь, 1923 года.
Неаполь остался за спиной. Я ехала на заднем сиденье одной из машин синьора Д’Онорио, чувствуя как меня укачивает и как у меня ужасно болит колено и без того уставшее от двух суток за рулем. Так сильно оно не болело уже много лет, упрочненное текущей во мне магией. Но даже у нее, похоже, были пределы или сказывались отложенные последствия истощения, о которых никто не мог мне рассказать. Эти мысли отвлекали от ставшей очень быстро мучительной поездки. Мне было бы куда проще, займи я сиденье спереди, но там, как и положено, ехал телохранитель. Один из. От дома друзей Лоренцо мы отъехали кортежем уже после прибытия Александра, которое позволило мне одеться во что-то более подходящее, чем одно из своих летних платьев. И переговорить с ним коротко о моей сделке с Каморрой. Участие в разрешении кризиса взамен на слежку за царевной и охрану дома. Александр слушал меня, хмурясь, чтобы потом сказать: – Будут проблемы, если станет известно о том, что мы обратились к услугам подобных персон, – закончив помогать мне с платьем, он подал мне трость. – Если, – подчеркнула я, – Но это маловероятно. Я сделала акцент на важность секретности. – Шантаж… – начал было он, но я его прервала: – В ответ на который мы уйдем из региона. – Найдуться и другие посредники. – Вы многих знаете? Александр замолчал на какое-то время и покачал головой: – Нет, вы первые, кто решил стать независимым посредником на постоянной основе, а не по воле случая. В Европе, по крайней мере. Будь по-вашему, хоть мне это и не по нраву. – Это куда безопаснее, чем работа под прикрытием, – не удержалась от шпильки я тогда. Теперь же, под такой внушительной охраной, я чувствовала, что, возможно недооценила потенциальную опасность. Но отступать было уже поздно. Первое, что мне захотелось сделать, выйдя из машины – это закурить, но у меня были жесткие правила на этот счет: никакого курения перед работой. Тем более работой с носферату. Конечно, в игорных домах всегда стоял въевшийся в ткани запах табачного дыма и это делало следование моим принципам сейчас нелепицей, но тонкое обоняние носферату могло бы отличить одно от другого и ухудшить впечатление, которое я произведу. Что позволить себе я никак не могла. Пришлось просто пройтись в сопровождении охраны, пока синьор Д’Онорио решал вопросы, возникшие, пока он ездил за мной. Закончив с этим, он подошел ко мне и кивнул в сторону особняка с ярко-освещенными окнами. Даже через улицу был слышен джаз, играющий внутри. – Вот и место встречи. Вы не возражаете? – он достал портсигар и я покачала головой. Он закурил и я почти с наслаждением прислушалась к запаху табачного дыма. Он меня успокаивал всегда. – Я ожидала, что тут будет тихо, – сказала я, изучая взглядом особняк. В окнах мелькали фигуры, но шторы и расстояние не давали четкости представления о происходящем внутри. – Возможно, у вас сложилось ошибочное представление о характере конфликта. Я медленно кивнула. Действительно, когда мне сказали о территориальном вопросе, я решила, что это будет как в моих воспоминаниях об “Острых козырьках” с перестрелками и высоким напряжением. Количество нашей охраны тоже на это намекало, но картина пока выглядела куда как более мирной, чем в моем воображении. Про носфератическую секту Возлюбленных Ран Христовых я, конечно, знала. Я знала обо всех европейских объединениях носферату, о которых можно было найти упоминания или свидетельства. И Возлюбленные были одними из тех, кто меня порядком пугали. Они были фанатиками, мыслящими в категориях настолько архаичных, что ноксум Нил казался на их фоне прогрессивным сторонником современных веяний. А это утверждение было довольно далеко от действительности. Но вот чего я не знала, так это о том, что Возлюбленные уже не первый год вытесняли мафию из Италии. Многие уважаемые Семьи предпочитали перенести свои дела в Америку, но синьор Д’Онорио был настроен иначе. Иначе складывалась и ситуация здесь. В первый раз Возлюбленные не просто перебили всю мафию, а согласились на переговоры. Щекотливости происходящему добавляло то, что, что в игорном доме, напротив которого мы стояли, были заложники. И среди них был зять Д’Онорио. – Я думала, что они закроют все, как только закрепятся в городе, – заметил я, имея ввиду игорные заведения, бордели и прочее, что держала здесь мафия и что было незаконным и “неправедным”. Из этих трех условий было достаточно одного, чтобы попасть под каток секты в занятом ими городе. – Все не так просто, – хмыкнул мафиози, – Там работают люди, не имеющие иных связей с Семьей. И у них есть формальные договоры с обозначенной датой его завершения. Несмотря на то, что для посетителей игорный дом закрыт, все работники обязаны Возлюбленными находиться на своих местах и, по возможности, выполнять свою работу. До истечения договора. Это было странно. Сначала мне показалось, что я о таком не слышала вовсе, но потом в памяти всплыло какое-то упоминания о такой практике. Всплыло и сразу ускользнуло. Я провела пальцами по кольцам, проверяя, не потеряла ли я их на холоде и нахмурилась, размышляя о ситуации, с которой мне предстояло иметь дело. – Они тоже заложники, – резюмировала я наконец. И сразу же задала крайне важный для полноты картины вопрос, – откуда информация? – Несколько из работников сбежали из города вчера днем, когда носферату уже легли спать, а их люди еще не встали. Это же говорит человек, передавший информацию о захвате города и согласие на переговоры, которого они сами отпустили для этого, – мафиози помолчал. А, заговорив снова, вернул себе более деловой тон, – Я хочу, чтобы вы убедили их уйти из города, но самое малое – это отпустить максимальное количество моих людей. Не только из игорного дома. Из города в целом. Мне стало неуютно. Я обычно вела переговоры с куда как меньшим уровнем напряжения, но выбора не было: никто из нас, из Carpe Noctem, не разбирался в догматике носфератических сект и духовных орденов лучше меня. Было время, когда я была практически одержима этим. Теперь мне предстояло встретиться с одной из них лицом к лицу. И даже, успей приехать в Неаполь Лоренцо, все равно бы это было моим делом. Делом, в котором что-то не сходилось. Возлюбленные никогда не создавали ситуаций, когда из города приходилось именно бежать. Если ты, конечно, не из администрации города или просто уважаем в нем. Это была уже, кажется, вторая странность. Слишком мало для реальных подозрений, слишком много для того, чтобы просто отмахнуться, списав на случайность. Я качнулась с носка на каблук. Меня начало пробирать странное чувство. Как будто бы ничего хорошего я там не увижу и как будто бы эта ночь может оказаться длиннее, чем мне хотелось бы. – Кто пойдет от вашей стороны? Мне надо подготовить этого человека к переговорам, – произнесла я медленно, после минуты размышлений, – времени немного, но лучше хоть что-то, чем ничего вовсе. Синьор Д’Онорио кивнул, соглашаясь, а потом жестом подозвал кого-то из группы людей, стоящей неподалеку: – Это мой консильери Себастьян ди Пьетро. Он и нокса Августа пойдут с вами. – Нокса Августа? – удивилась я. Что священнице делать на этих переговорах? Ведь захватчики – не католики и вряд ли будут ее слушать. Скорее уж наоборот. – Ей необходимо передать официальную позицию Ватикана о действиях Возлюбленных, – пояснил ди Пьетро. – Это лишнее, – напряглась я, – Они не считают Святой Престол авторитетом уже… эээ… – я нахмурилась, выуживая из памяти дату, – С тысяча четыреста семьдесят шестого. – Не думаю, что это предмет дискуссии, – из темноты возникла нокса Августа. Бросив взгляд на меня, она перевела его на игорный дом, – таковы условия Святого престола для того, чтобы закрыть глаза на дела синьора Д’Онорио, посылая сюда Гвардию Благословленных. Я склонила голову, покорно смиряясь с мрачными перспективами, и погладила пальцами набалдашник трости. Но потом, все же, добавила: – Хочу предупредить: шансы на успех, с учетом всего мне известного, не самые высокие, – после чего вернулась к более важным вопросам, – Сколько всего заложников, включая персонал? Есть ли еще причины для срочности? – Больше сотни, но точно сказать нельзя: они пришли, когда там было полно посетителей, а их учет мы ведем только по внутренним бумагам. Доступ к ним сейчас отсутствует, увы, – Д’Онорио тоже посмотрел на окна игорного дома, – После полуночи, если мы ничего не предпримем, они начнут казни неправедных. А иных, по их меркам, как я понимаю, в нашем заведении нет даже среди работников. Но тех защищают их рабочие контракты. Гости же… – он не договорил, но я и так все поняла. Я посмотрела часы и посмотрела на них. Почти девять вечера. – Тогда не будем откладывать, – как можно спокойнее сказала я, – синьор ди Пьетро, нокса Августа, давайте отойдем для короткого разговора. К этому я действительно не была готова. Даже в большей степени, чем мне казалось. Никакая привычка, никакая черствость, подаренная мне работой с Карлом и близостью войны, не могла меня к этому подготовить. Слишком ненормально было видеть на парадной лестнице игорного дома, утопающей в блеске хрустальных люстр и позолоты, бледно розовые кровавые разводы. Их явно пытались замыть, но сделать неузнаваемыми или стереть вовсе почему-то не вышло. В деревянных панелях виднелись дырки от пуль. Некоторые детали декора были повреждены и тоже испачканы кровью. Ее густой душный запах стоял здесь, только усиленный отсутствием тока воздуха и жаром от ламп. Меня замутило и я поняла – то, что мне не удалось поужинать было везением, а не неудачей. Все здесь было в мелких следах произошедшего здесь насилия, которое так контрастировало с беззаботной роскошью, ставшей обрамлением для него. Меня обволакивал ужас от того, что мне казалось – нечто такое я уже видела и ничего хорошего тогда не произошло. Фантомная жуть поднималась во мне. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы подавить ее, заглушить, не дать этому предчувствию беды выдать себя во мне, когда дойдет до разговора с носферату. Впрочем, как и в Бремене, я предпочитала считать, что за каждым нашим шагом следят, едва мы толкнули двери. Это диктовало свои требования к поведению. Нас встретил бледный, с трудом держащийся на ногах портье. Они обменялись с консильери несколькими фразами и я услышала рядом с ухом слышный только мне шепот Нюха, который присутствовал рядом буквально незримо: – Они развесили защиту от подобных мне Дальше холла я не пройду.. Ну конечно. Возлюбленные не могли поступить иначе. Я не ответила, но чуть кивнула, показывая, что я услышала слова беса. Отдавая пальто портье мне показалось, что оно чуть тяжелее обычного: очевидно Нюх его выбрал в качестве своего убежища. – Сей момент нас проведут к нему самому, – произнесла на латыни нокса Августа, глядя, однако, перед собой, – Беседа, очевидно, будет идти на этом языке. Отвечать мне не надо. Я чуть кивнула, вдруг вспомнив, зачем вообще столько сил тратил на изучение латыни. Не только потому, что демонологу недурно знать латынь, греческий и иврит. Но и потому, что, едва возникла идея о том, что мы можем быть не только исследователями, но и посредниками, мы решили, что среди нас должен быть хоть кто-то, кто в состоянии говорить со всеми, кто предпочитает в качестве основного языка латынь. Таких в Старом Свете было довольно много: от тех, кто был одарен в Pax Romana, под чем, исследуя носферату, мы подразумевали все существование Древнего Рима, до христианских религиозных сект Европы вроде Возлюбленных. И если первых я встречала, даже если не считать ноксу Фаустину, нередко, когда она выводила девушек Дома в свет, то со вторыми первая встреча была сегодня. Чем глубже мы проходили в недра игорного дома, тем хуже становилась обстановка. Было видно больше разрушений, на коврах, застя узор, темнели бурые пятна. И не сомневалась в том, что это. Люди, встречавшиеся нам на пути, выглядели больными и усталыми. Они изображали свою работу, ожидая своей смерти. То, что выглядело благородным милосердием на самом деле было, на мой взгляд, актом изощренного садизма. Были и другие следы, в которых я читала жестокую картину нападения, совершенного, когда несколько десятков беззаботных персон пришли сюда развлечься или решить свои дела, а десятки – заработать денег для себя или своей семьи. В приоткрой щели одной из комнат я заметила женскую ступню в окровавленном чулке. Туфли на ней не было. И было ли там что-то вообще, кроме ступни? Я бы не удивилась, если бы нет, но темная ткань скрыла от моего, обостренного магией зрения такие подробности. Что удивительно: я была уверена абсолютно – нам это все показали специально, чтобы сбить уверенность и лучше бы, раз так, ничего от нас не скрывать. И все же, здесь, в лишенных такого яркого блеска коридорах, все эти следы кошмара, читавшиеся мной так хрошо, уже не производили на меня, видевшую и совершавшую деяния не лучше, такого впечатления. Что уж говорить про консильери и носферату? Однако, взгляд, который я бросила на ноксу Августу, изменил мое мнение. На ее лице я видела потрясение и неверие. Я чуть замедлила шаг, чтобы мы с ней немного отстали и сказала на латыни, глядя в другую сторону: – Многие знания, многие печали. Детали, вселяющие в сердце тревогу, не нуждаются в рассмотрении. – Это так, – тихо сказала нокса Августа и мы снова прибавили шаг. Больше она, как мне показалось, не вглядывалась в интерьер. Нас привели в бильярдную. Над столом, на котором еще была незаконченная партия, висел вниз головой мужчина с перерезанным горлом. На нем был порванный и испачканный смокинг. На лацкане блестела в отсветах ламп брошь. Под ним стояла хрустальная чаша внушительных размеров. В таких обычно подавали пунш. Сейчас в нее стекала кровь.От этого зрелища мне сделалось не по себе. Не столько от вида мертвеца, сколько от того, насколько нам его бросили в лицо и от того, что было в этом всем что-то мрачно-знакомое, тревожное, вызывающее жуть. Противоестественное в том, насколько неуместным было сочетание следов праздной беззаботности, которая тут царила, должно быть, еще вчера и ненужной жесткости, демонстрации отношения к людям, как к скоту, из которого после забоя сливают кровь. Нокса Августа едва найдя тело взглядом отшатнулась. Ди Пьетро побелел. Я оперлась на трость тяжелее. Если на нас хотели произвести впечатление, то им это, без сомнения, несмотря ни на что, удалось. Теперь удалось. Дальше бильярдного стола, в самой глубине комнаты, темным изваянием стоял щуплый, ростом на ладонь, кажется, выше меня носферату. Гладко выбритый, во всем черном, он распространял вокруг себя ощущение потусторонней жути, какого я никогда не ощущала ни от кого из них. Я знала, кто это, хоть и видела только на гравюрах. Он был вполне узнаваем, несмотря на то, что теперь еще лицо пересекал уродливый шрам значительных размеров. – Преподобный Жоффре, – чуть шагнув вперед произнес консильери. Латыни он не знал, но выучил необходимое наизусть для соблюдения приличий, – Мое имя Себастьян ди Пьетро. Я правая рука Джузеппе Д’Онорио. Я не говорю на латыни, поэтому мои слова будут произнесены ноксой Августой. Та кивнула и произнесла обычное между носферату христианского мира приветствие, напоминавшее об их легендарном происхождении: – Да охладит жажду песков кровь неправедных. – Да будет твоя стража долгой, – ответил, также по обычаю, преподобный. Голос его был скрипучем и хриплым, – Что за третья дева сопровождает вас? – он перевел взгляд на меня и я сделала шаг вперед. – Мое имя Кассандра Левандовская. Я – одна из Carpe Noctem и была призвана для того, чтобы различия не помешали вам понять стремления друг друга. – Помню письмо вашего магистра, – медленно сказал преподобный, – слышал, вы рядитесь в Всадников последних времен. И кто же из них посетил меня этой ночью? – Я пришла взять мир с земли и дан мне был большой меч, – чуть улыбнулась я, не став отрицать и несмотря на то, что хотелось хмуриться: я не помнила, чтобы мы широко оглашали об игре во Всадников. Кто-то, конечно, знал, но насколько же мы интересны этому Жоффре, чтобы он вызнал и это! Моя улыбка, при этом, осталась без ответа. Ожидаемо. – Для перевода будет достаточно ее, – преподобный кивнул на меня, но обращался к ноксе Августе, – покиньте нас и этот дом немедля. Причин видеть здесь слугу Слуги Антихриста у меня нет. Из раны на шеи трупа медленно капала кровь. Мерно срываясь вниз, капли падали чашу, над которой, приблизившись, я заметила тонкое марево магии, мешавшей крови остыть или свернуться. Такие часто бывали в заведениях высокого класса, принимавших носферату. Нокса Августа ушла и, когда она проходила мимо меня, мне почудилось едва скрываемое облегчение на ее лице. Мы же остались здесь. Эти переговоры разительно отличались ото всех, которые я до этого вела и на которых присутствовала. Ни о каком деловом спокойствии и уж тем более непринужденности не шло и речи. Консильери то и дело бросал взгляд на тело, а преподобный Жоффре был настроен недружелюбно – все в его поведении говорило об этом. Ситуация осложнялась тем, что, кроме итальянского консильери знал только английский, который я знала скорее “пассивно”. Все это обещало сделать переговоры сложными, долгими и неприятными. – Обычно я не веду бесед с людьми, подобными вам, – начал говорить преподобный и я сразу ощутила, как превратилась в пустое место, – но мне было видение и я не буду спорить с ним. – И каким оно было? – выслушав мой перевод, спросил ди Пьетро. – Нет смысла ставить пастухом истинного праведника туда, где воля дьявола непомерна сильна – слово его будет непонятно стаду. Но можно оставить пастухом того, кто раскаялся и готов быть примером овцам, забывшим об Искупительной Жертве и том, к чему она их обязывает, – помолчав, преподобный добавил, – Не будет разговора о том, что мы оставим город. Но мы можем в эту ночь не отправлять на Суд Божий никого, из тех, для кого уготовили эту участь. Для этого необходимо, чтобы все верные вашего господина приняли истинную веру, покаялись и отказались от мирских благ, все неправедные, водимые им, оставили свое ремесло, а город остался под управлением Раба Божия Адриано, раскаявшегося во всяких своих грехах и поклявшегося своей кровью на Писании теперь во всем следовать Слову. Я перевела. Консильери нахмурился: – Что это все значит? “Ничего хорошего” – хотелось ответить мне. Это уже была третья – или четвертая? – нестыковка. Я видела перед собой, без сомнения преподобного Жоффре, но слышала то, что он никак, как мне казалось, говорить не мог. И все же риторика мне казалась какой-то неприятно-знакомой. – У меня есть догадки, но подождите, – решив не поднимать раньше времени паники, ответила я и повернулась к преподобному, – Я хотела бы уточнить, преподобный. Правильно ли я поняла, что вы готовы отказаться от отправления правосудия над неправедными, если они примут крещение, исповедуются во всяком своем грехе и ступят на путь нищенствующих? – Все так, – степенно кивнул он. – Каковы будут ваши распоряжения относительно их имущества? – решила прощупать я почву: у Возлюбленных на этот счет была вполне определенная и известная специалистам вроде меня позиция. – Как подобает Церкви, мы выполняем свой долг. Их имущество пойдет на благо тех, кто этого достоин более, – без паузы ответил преподобный. Опа. – Это касается гостей и работников этого места? – продолжила опрос я. Картина была неполной, но от этого она не становилась лучше. – Этой ночью их. Но в будущем всякого из живущих здесь, – мы встретились взглядами. И я не увидела в его глазах ничего, кроме взгляда людоеда, знающего, что его “обеду” от него не сбежать. Я пересказала слова преподобного консильери. И добавила, скрывая беспокойство в голосе, вызванная дурными предположениями: – Это противоречит их уставу. Они не имеют даже внутреннего права влиять на духовную жизнь и имущество людей. Первое вытекает из приложения к Аугсбургскому религиозному миру, с которым официально согласились Возлюбленные. Второе из того, что над имуществом подданных властвует государь по их же уставу. Как духовный орден они не могут выдвигать такие условия и переводит проблему из противостояния вашей Семьи и Возлюбленных в противостояния королевства Италия и Возлюбленных. – Мы тоже действуем не в рамках закона, – хмурясь сказал консильери. – Это не дает им карт-бланша на симметричное поведение, – возразила я, – С культурной точки зрения и согласно их уставу, они имеют права требовать покаяния и крещения только от сотрудников игорного дома так как те являются людьми вашей Семьи, так как именно с ней идет противостояние. Иначе – это уже конфликт с короной. На который они не имеют права потому как признают первичность власти монарха над территорией и людьми до определенной степени. И происходящее конфликтует с этими, установленными ими же рамками. Консильери не ответил. Какое-то время он молчал, а я наблюдала за Жоффре, который, в ожидании нашего ответа, отошел к висевшему на стене натюрморту, погрузившись, как казалось, в его созерцание, и слушала как капли крови скрываются из раны в чашу. Что-то было не так. Двигался преподобный без привычной моему глазу потусторонней грации его вида. Как будто бы что-то мешало. Это и то, что глаза его горели совсем тускло, говорило о том, что Кровь будто бы не дала ему многого. Или как будто что-то ее блокирует. Наконец, консильери заговорил: – Требования Возлюбленных одновременно малы и велики. Жизнь – высочайшая ценность и в обмен на ее многие готовы уплатить ту цену, которую требует преподобный. Однако, приказать мы можем только нашим верным и наемным. И все-таки, поскольку неприятности настигли и их, и наших гостей в нашем заведении, я хочу узнать, что мы можем сделать, чтобы получить их свободу и что мы можем сделать, чтобы Возлюбленные согласились оставить город. Я перевела, готовясь к худшему. Преподобный Жоффре взял в руки бокал, повертел его в руках и окунул в чашу, наполняя. Кровь пропитала рукав его облачения, более всего напоминавшее монашеское, испачкала ладонь. Чуть отпив, он медленно, как я, когда меня мучила боль, прошел к креслам в углу и сел в одно из них, сделав приглашающий жест рукой. Я села, придав своему лицу выражение облегчения: пусть думает, что трость в большей степени необходимость, чем это есть на самом деле. Ди Пьетро же чуть задержался, зачем-то обойдя стол ближе к окнам, хотя там было гораздо меньше места и он, тучный довольно сильно задел шторы. И, все же, он тоже вскоре к нам присоединился. О коротких переговорах можно было забыть. То, что начался штурм я поняла не сразу – шум на первом этаже, даже не под нами, а где-то сбоку, тут был слышен слабо и сначала я его сначала не поняла, занятая переводом. Преподобный, похоже поняв, что на испуг взять Семью не удалось, выдавив из них согласие на то, что шло вразрез с их же, Возлюбленных, уставом, теперь стал торговаться в более реалистичных категориях, оставляя для меня полной загадкой почему он вообще торгуется. При этом в его словах была определенная константа – вести дела в городе он хотел оставить некого Адриано, который, как мне казалось, был хорошо известен ди Пьетро, похоже, не питающего к нему теплых чувств. И я утопала в запутанных и при этом ставящих в очень неудобное положение Каморру формулировках преподобного, а потом в жестких, наполненных незнакомыми словами, ответах ди Пьетро. Не удивительно, что я потеряла бдительность и оттого больше раздражалась от шума внизу, чем придавала ему значение. Поэтому для меня стали сюрпризом разом набившиеся в бильярдную десяток носферату, вооруженные холодным оружием. Очень неприятным сюрпризом. Как и звуки выстрелов, которые послышались следом. – Это ваши? – спросила я консильери, поняв, что не знаю слова “штурм” на английском, но, по его спокойствию, сделавшая вывод, что для него все это – ожидаемое развитие событий. – Думаю, да, – ответил он, бесстрастно наблюдая за носферату, вставшими полукругом у закрытой двери. – Сидите смирно. Мне, во славу Божию, никто не помешает вам переломать шеи, – спокойно сказал преподобный. – Ему – возможно, – кивнула я, – но вы не поднимите руку на магису. То есть великий грех для всякого. Никогда бы не подумала, что буду защищать свою жизнь богословскими аргументами, но вот, этот день настал. – Не в том случае, если ее жизнь угрожает делу благочестия, – скривился Жоффре. – О чем он говорит? – спросил ди Пьетро, уже более напряженным голосом, чем у него несколько минут назад. – О том, что он готов нас убить, если мы будем плохо себя вести, – ответила я, сжимая в руках трость. Против одного Жоффре я бы еще справилась, но тут было слишком много других носферату и это действительно становилось рискованно. Вместо ответа ди Пьетро чуть повернулся ко мне боком и я заметила очертания пистолета под его одеждой. – Что я настоятельно рекомендую, – добавила я, – мы не в той обстановке, чтобы вести себя… как… как… эээ… плохие дети, – знакомые вроде бы слова вылетали из головы и приходилось их заменять странными формулировками, сгорая от неловкости. Это только все усугубляло для меня. Я повернулась снова к Жоффре, – вы же понимаете, что моя гибель приведет к конфликту к патриархом Нилом Бременским? И ноксой Фаустиной Пражской. – И Нил Бременский, и Фаустина Пражская найдут смерть от наших рук, если не примкнут к Возлюбленным, когда мы придем в их города. Ни сторонники Слуги Антихриста, ни язычники не могут быть угрозой для нас, – объявил преподобный. Раздался взрыв. Бильярдную тряхнуло. Тело над столом стало раскачиваться, роняя капли крови на сукно стола. Из-под двери потянуло дымом. Я скосила взгляд на окно. У меня был шанс успеть выпрыгнуть, но вот консильери, в случае пожара, будет обречен. Бой же в этой комнатушке не закончиться ничем хорошим ни для кого из тех, кто в ней был. Мы же с ди Пьетро почти наверняка либо погибнем, либо станем заложниками. Ни то, ни другое в мои планы не входило. Мы с консильери переглянулись. Я, видя себя в зеркало за его спиной, могла сказать точно – напряжение на наших лицах было абсолютно одинаковым. Надо было нас вытащить до того, как здесь начнется резня. Но как? Я положила свободную руку в карман, по привычке ища там ключи или что-то еще, что я могла вертеть в руках, думая. Но вместо них пальцы нашли ладью. Обжигающе золоченую. “Таков совет” Я прикрыла глаза, не давая тем себе отвлечься. Картина несостыковок, мелких и крупных, вдруг стала цельной и поразительной в своей невероятности. Я ведь это все уже видела. Все это уже со мной было. И, потому, я знала, что делать. Я встала. – Робер-Отступник! – воскликнула я как можно громче, чтобы привлечь к себе внимания как можно большего количества глаз. Носферату у двери обернулись. Я бросила преподобному ладью. Тот ее рефлекторно поймал. Контакт с золотом разрушил магию и сомнений не осталось – это был именно он. Я стояла под дождем, кутаясь уцелевшие стараниями Нюха в бою на первом этаже, пальто. В одной руке я держала мундштук с тлеющей сигаретой, в другой – трость. Из игорного дома постепенно выводили людей. По большей части здоровых, но испуганных и истощенных. Это было видно мне даже оттуда, где я стояла. Рука об руку с живыми выносили мертвых. На белых скатертях, в которых заворачивали тела, темнели бурые пятна. Консильери стоял рядом и тоже курил, держа над нами зонт – Что за Робер-Отступник и почему он вызвал такую реакцию? – спросил вдруг он, нарушая молчание, царившее между нами с тех пор, как я оттащила его под магический щит из-под траектории атаки носферату на лже-Жоффре. В молчании мы срезали тело мужчины, висевшего над бильярдным столом после. В молчании вынесли мертвеца на улицу и уложили на заднее сиденье одной из машин. Ди Пьетро укрывал того так, как живого, а я, помогая, думала о том, насколько этот человек должен был быть дорог ди Пьетро, если он взял в свидетели своего горя и помощники меня, чужую ему и всей их жизни. То, что раскрытие личности Робера стало катализатором для отступления Возлюбленных и сдачи ими оружия мы узнали, когда закончили с мертвецом: почти сразу ди Пьетро стали докладывать, а я стояла рядом, не зная, куда себя деть и слушала вполуха перевод этих докладов, нашептываемый Нюхом. Теперь, оставшись одни, мы могли каждый в своей тишине переварить то, что случилось только что. И осознать. – Возлюбленные – фанатики, но даже у них есть мера, – подбирая слова, медленно проговорила я, – Робер года два назад ее окончательно преступил и стал изгнанником. Думаю, теперь его ждет смерть. – И как вы его узнали? – в голосе послышалось оживленное любопытство. – Я знаю про всех одиозных личностей, – хмыкнула я, – Есть вещи, которые нельзя скрыть иллюзией: рост, телосложение, жесты, повадки… Мало надеть чужое лицо, чтобы уподобиться. Я знаю: Робер носит вериги со значительным добавлением серебра. Это сказывается на походке и лишает его сил. Речь и риторика у него была очень характерная и расходящаяся с позицией Возлюбленных. А еще у него шрам: его оставили при изгнании. Есть… – я замялась, понимая, что нюансы я на более знакомом мне языке не-специалисту вот так сходу не объясню, – методы, которые мешают скрыть шрам иллюзией и делающий ее нестабильной. Магия и так с трудом переносит контакт с золотом, а уж при таких условиях разрушиться от контакта с голой кожей только так. Я уже встречалась с таким и, будучи почти полностью уверенной в своей правоте, решила попытать удачу. Все равно ситуация патовая. – Думаю, синьор Д’Онорио будет вам весьма благодарен, – выслушав меня и кивнув, заметил ди Пьетро, бросая бычок на землю и затирая его носком ботинка. – Мы уже договорились о характере его благодарности за мои услуги, которые, на мой взгляд, я оказала недостаточно качественно, – вздохнула я. Меня начинало оставлять напряжение, которое держало меня собранной в игорном доме, и ко мне возвращались усталость, голод и приходило понимание: сегодня я спаслась только удачей. – О, поверьте, – в первый раз за вечер улыбнулся ди Пьетро, – разоблачение самозванца куда как более значимо, чем просто освобождение города. Оно позволяет поставить под вопрос все взятия под контроль Возлюбленными. А это огромные территории. Менее важные, чем этот город и этот игорный дом, но небесполезные. Оставлю вас, – он кивнул кому-то и незнакомый юноша подхватил у него зонт. Консильери пошел ко входу к игорному дому, откуда выводили молодого мужчину в порванном смокинге. За ним шел другой, в черном облачении с пустыми ножнами на перевязи, который, оглядевшись, нашел взглядом меня и подошел. – Командор Диас, – представился он, низко кланяясь. Теперь стало ясно, что это носферату. Его облачение указывало на то, что он – один из Возлюбленных. По спине прошел холодок, но я нашла силы удержать лицо: – Кассандра Левандовская, Пражская Черная кафедра, общество Carpe Noctem – я протянула ладонь для рукопожатия и Диас не стал отстраняться. Ладонь его была твердой и холодной. – Я пришел выразить вам благодарность за избавление нас от лже-учителя, которого нам не хватило мудрости распознать, – произнес он странным тоном, в котором смешались торжественность и вина. – Мне, лучше многих, известно, что козни зла бывают могущественнее иных праведников, – постаралась подстроить интонацию под него я, – Но меня учили ненавидеть грех, а не грешника и это тот случай, когда это особенно справедливо. Конфликт с Возлюбленными мне был не нужен. – Вы… очень великодушны и милосердны, – медленно произнес командор. Из-за пазухи он вынул ладью, – еще я должен отдать вам это. К моему удивлению, она не пострадала. Вы меня удивили – носить с собой истинное золото для мага… Он не договорил. Я протянула руку и он вложил фигуру в мою ладонь. – Мой патрон счел это хорошей идеей, – я убрала ее обратно в карман юбки. С момента получения я зачем-то носила ее постоянно с собой, то и дело доставая, чтобы полюбоваться, хотя это и причиняло мне пусть и легкую, но боль. – Что ж… Она оказалась действительно хорошей, – командор посмотрел на дорогу, – Думаю, больше мы не встретимся. Рад был знакомству с вами и еще раз прошу прощения за то, что все так вышло. – Жизнь длинная, командор, – улыбнулась я. – Не для меня, полагаю. Благослови вас Господь, – и с этими словами пошел на встречу темным фигурам, возникших в конце улицы. Следом за ними потянулись другие носферату. Я наблюдала за ними, пока меня не отвлек крик. Молодой мужчина, которого выводили из здания так бережно, теперь вырывался из рук двух крепких ликантропов, что, ожидаемо, не приносило никакого результата. Кричал он при этом так, что и без Нюха я могла понять, что это не слова благодарности. Я подошла. Перед мужчиной, поставленным на колени, стоял Джузеппе Д’Онорио и смотрел на него брезгливо, с явным раздражением. Бросив что-то ликантропам по-нтальянски, он уже стал уходить и, заметив меня в окружении махнул, подзывая, как мужчина выкрикнул ему вслед еще одну фразу. Д’Онорио резко повернулся назад и, выхватив пистолет, выстрелил мужчине в голову. Лицо Д’Онорио при этом было перекошенным от гнева и красным. Входное отверстие от пули было небольшим. Выходное… Я смотрела, как завороженная, когда мой сопровождающий, коснулся моего локтя и на ломанном немецком сказал: – Ваш ожидают… Синьор Д’Онорио. Я кивнула и мы пошли к мафиози. Над ухом раздался шепот Нюха: – Он сказал, что его дочь шлюха и родила ее шлюха. – Кто это был? – спросила я у сопровождающего. – Муж дочь синьор Д Онорио, – после короткой заминки сказал юноша, избегая смотреть на меня, – Адриано Сан-Бертран. Он плохо поступил. Очень. – Можно задать вопрос? На этот раз мы с Джузеппе Д’Онорио ехали в одной машине. Обсудив все детали, связанные с нашими взаимными обязательствами, мы погрузились в молчание. Что было в голове мафиози я не знала, но в мои мысли постоянно возвращались к сцене убийства. Этого. И других, совершенных уже мной. – Не обещаю ответа, – в его голосе были слышны улыбка и легкое снисхождение. Я снова стала девочкой в два раза его младше. Пусть и спасшей ему несколько десятков жизней этой ночью. – Каково это… убивать вот так? – звучал вопрос ужасно косо, но иначе у меня сформулировать не хватило моральных сил. – А вы убивали как-то по-другому? – заинтересовался Д’Онорио. – Я жила недалеко от линии фронта, – качнула я головой. – Да… Эта война многих из нас поставила в такое положение, – он замолчал и я уже решила, что ответа я не получу, как он заговорил, – Адриано оказался… дурным человеком. Он меня предал и решил, что терять уже нечего, а раз так, то можно оскорбить мою семью. Его бы и так ждала смерть. То, что я не удержался – не делает мне чести. Но иногда приходится опускаться и до такого. Жизнь, синьора, ставит нас, порой, в неприятные обстоятельства. С этим ничего не поделаешь. И приходится выбирать между двумя равнозначно дурными вариантами, – он замолчал, а потом добавил медленнее, – Мне только жаль мою дочь, вдову этого… дурного человека, но я найду, кто ее утешит, – он повернулся ко мне, – Мы оба знаем, что убийство ложится на душу тяжелым бременем, но, порой, не убить одного сейчас значит погубить многих после. И смерть моего зятя я считаю одной из подобных. А вы?Королевство Италия, Неаполь, ноябрь, 1923 года.
– После того, как лже-Жоффре выразил готовность говорить, консильери принял решение о том, что следует инициировать штурм, уж не знаю, почему. Возможно, у него были на этот счет распоряжения, – мы все втроем устроились в гостиной неаполитанского дома. Карл приехал практически вместе со мной и первым делом мы отправились ужинать. Теперь же за окном занималась заря. Я лежала головой на коленях Карла то и дело беря с блюда, которое держалось в воздухе рядом со мной его телекинезом пару виноградин и рассказывала о моем приключении этой ночи.. Александр сидел напротив нас, баюкая в руках бокал с кровью и хмурился, – Как я поняла, он раньше всех понял, что Адриан Сан-Бертран не просто так оказался в центре этого всего и решил действовать радикально. Кроме того под конец прибыли представители неаполитанского Гнезда и, будете удивлены, но успела Гвардия Благословленных. – Это еще что за черти? – Карл был настроен более добродушно по отношению к моим действиям, но раздражался, слыша про увеличение количества бойцов в этом предприятии: “столько народу, а вместо немедленного штурма в логово дракона послали девчонку на трех ногах, святошу и толстяка!”. – Это, друг мой, светские люди, служащие силой для Верховной священной Конгрегации Святой Канцелярии. Проще говоря войско Ватикана. Внештатное. Его единственная официальная миссия в нынешние дни – защита от Возлюбленных, – Александр отставил бокал, – Вы могли погибнуть, Лизхен. Это невероятное везение, что этот носферату оказался самозванцем и все обернулось против него. Я кивнула: спорить было глупо. Я и сама об этом думала всю дорогу от Салерно. – На самом деле это было очень страшно, – признала я, – Не там, потом. Там я думала. что оттуда не выйду, – я помолчала. Но все же сказала, что вертелось у меня на языке все эти часы, когда я вспоминала бильярдную игорного дома, – Я до этой ночи думала, что хуже, чем ехать под обстрелом на машине уже не будет никогда, но я ошиблась. Это было хуже. Карл зарылся пальцами в мои волосы и стал поглаживать голову подушечками пальцев. Александр встал. Взял с третьего кресла плед, он накрыл им меня, подтыкая со всех сторон. Меня начало трясти. Глаза защипало. Но расплакаться помешал Нюх. Он вошел в гостиную и объявил: – Прибыл Лоренцо Алавадера. С ассистенткой.