Вольный ганзейский город Бремен, Октябрь, 1923 года.
– Хочешь посмеяться? – спросила я у вошедшего в гостиную Торгильса. На сегодня мы закончили с процедурами и теперь я сидела в пушистом халате в на диване, забравшись на него с ногами. До ужина было еще пара часов, Карл еще не вернулся и я могла заняться своими делами. – Конечно, – Торгильс сел на тот же диван, пихнув мои ноги, чтобы я подвинула их. Пришлось сесть чуть прямее, чтобы голые стопы не касались холодной после улицы ткани одежды друга. – Помнишь, на занятиях у герра Розенкрейца мы читали примеры договоров с демонами? – спросила я, еще раз пролистывая тонкую папку, которую мне отдал Александр еще в поезде на пути из Тимишоары. – Еще как! – болезненно поморщился Торгильс. Если для меня инфернальное и целестиальное право было профильными предметами, которые я пусть и не обожала, но относилась к которым с большим интересом, то для Торгильса они было мучением. Что не мешало ему прикладывать необходимые для хороших оценок усилия. – Вспомни молодость, – и отдала папку ему. Тот почти четверть часа листал ее – похоже, не только я одна испытывала значительные сложности с чтением этого куска текста, в котором было орфографических ошибок больше, чем сокращений в моих конспектах, превращавших их в нечитаемый древний манускрипт – а потом вернул мне, спросив: – Это черновик? Я хохотнула. Смех, правда, вышел несколько истеричным: – Как бы не так! Это действительный договор. И по нему я рискую лишиться магии, – и добавила, – Что будет довольно унизительно. Эти слова крутились у меня на языке с первого взгляда на этот договор и теперь, когда я произнесла вслух, мне стало легче. Унизительно. А я не могу позволить себя унизить. Впрочем, договор был так плох, что я видела в нем лазейки. И значительные. – Да уж, – он нахмурился, – И ничего нельзя сделать? – Можно, – тон мой был довольно уверенным. Я и сама себе сейчас верила, хотя сначала мне казалось, что я просто себя успокаиваю. Теперь же я точно знала, что опускать руки я просто не могу себе позволить. Гордыня, пусть и грех, но если он позволит мне удержаться на плаву, то грехом уже будет не обратиться к ее помощи. Тем более, что кроме нее мне поможет разве что герр Розенкрейц. А он, что бы о нем не шутили, телепортироваться не умел. Оставалось рассчитывать только на себя, – Этим я и займусь.Королевство Италия, Неаполь, Ноябрь, 1923 года.
– В общем, Гадес не в восторге от этой всей истории, – заключила я, сделав ход как попало. Начинало сказываться то, что пошли вторые сутки без сна, которые ощущались за трое из-за истории в Салерно, – Но пока мы общество, а не орден, то мой статус искажения не важен, – и, помолчав, произнесла, – У меня есть запасной план на случай, если я потеряю… себя. На самом деле их было несколько. Но всю дорогу от Бремена я вертела в голове слова Александра о возможности передачи мне дара Крови. Думала и примеряла на себя роль носферату. Нокса Елизавета… И все-таки это был самый крайний вариант. В первую очередь я надеялась отстоять свой дар – и душу – в чисто юридическом ключе. И шансы, как мне казалось, у меня были хорошие: я была не крещенной. А попытку сообщить о фактическом приобщении к учению можно было отбить через то, что Александр моим духовным образованием не занимался ни лично, ни через обеспечение его другими персонами и, более того, наши с ним фактические отношения являются неприемлемыми для его формального статуса, что разбивает этот аргумент. Так что у меня еще была надежда сохранить свою магию, как стало видно, когда первая паника отступила. – Ты очень спокойно об этом говоришь, – Лоренцо выглядел куда как более обеспокоенным. Длинный, тощий, с римским профилем, он выглядел выходцем из другого времени едва ли не больше меня. По крайней мере мы все не раз замечали, что античная тога выглядит на нем естественнее современного костюма. И я бы не удивилась, если бы оказалось, что он древний маг или попаданец вроде меня, но в будущее. По крайней мере о своем прошлом он говорил не больше моего. – Не в первый раз приходится прощаться со всем социальным капиталом. Но в этот раз будет обиднее, если честно. Поэтому я и придумала запасной план. И, если честно, не один, – я посмотрела на его ход. Тот тоже выглядел каким-то бездумным. Мы сидели вдвоем в библиотеке и, за вином, играли в шахматы, оставив ассистентку Лоренцо в компании Александра и Карла. Мне было ее немного жаль: в их обществе юной барышне могло быть неуютно, но мне надо было переговорить с Лоренцо. Беседа в итоге затянулась. Солнце давно встало и мы уже с трудом удерживали себя в бодрствовании. Но с делами надо было закончить прежде, чем идти спать. – И все-таки ты слишком спокойна. – Я просто устала, – пожала я плечами, – Сначала за рулем несколько часов, потом эта история в Салерно. Даже не поела толком до рассвета. Вот увидишь, подойдет срок договора и я растеряю свое спокойствие. Опа, у тебя теперь король под шахом! У меня не все потеряно. – Конечно, не все, – он замолчал, тупо глядя на доску, – а что говорит герр Розенкрейц по этому поводу? – Он ничего не знает. Лоренцо посмотрел на меня, несколько раз моргнув так, как будто пытался прочистить глаза или сфокусировать взгляд. На его лице было видно недоверие. – Я ему ничего не писала об этом. Закончу с делами, вернусь в Прагу и расскажу все лично, – спокойно сказала я. – А какой тогда будет в этом толк?! – Лоренцо вскочил, начав мерить шагами комнату, но все равно возвращаясь взглядом к доске. Библиотека в этом доме была узким длинным помещением, вдоль стен которого до самого потолка тянулись стеллажи, а единственное окно выходило на водную гладь, на которой, слепя, играло солнце, освещая потолок, украшенный выцветшей росписью под античность. Мы сидели в самой середине этой комнаты, где стоял один из двух столов и пара потертых кресел. Дверь старая, с металлическими набойками, вдруг с грохотом открылась. – Вот вы где, голубки! – рык Карла был хриплым и раскатистым. Я медленно обернулась, заторможенная усталостью. Карл был растрепан, бос, с рубашкой на выпуск, застегнутой едва ли наполовину. Больше всего он напоминал того Карла, которого я называла “домнуле Фосс”. Бешеный взгляд уперся в меня, – Будит меня кровосос и говорит, что тебя у себя нет и постель в порядке. Находим девицу этого, – он махнул рукой на Лоренцо, – она идет к нему и тоже ничего не находит, а вы тут в игрушки играете! И на хую вертели то, что на ваш бременский домишко уже напали, а компашка ваша нажила себе таких врагов, что родни не надо, – гремел Карл, – Ты! – он ткнул пальцем в меня, – Мы уже подумали, что тебя спиздили вместе с твоим Братцем Кроликом, пока я вынюхиваю, где ты. Давай-ка спать. – Сейчас доиграю и пойду, домнуле Фосс, – ответила я, невольно улыбаясь. Это буйство меня не напугало, в отличие от Лоренцо, который вытянулся и сложил пальцы в фигуре единственного известного ему боевого заклинания, которое он теперь был готов пустить в ход. Вместо этого мне подумалось о том, до чего Карл сейчас красив, а то, что при всей резкости слов, Карл был явно обеспокоен тем, как долго я не сплю, заставляло ощутить тепло. Вот бы сейчас забраться вместе под одеяло и просто задремать на пару часов. В доме прохладно и горячий бок ликантропа будет весьма кстати. Образ, возникший в моей голове, выглядел как мечта. – Поспишь и доиграете, – отрезал Карл и, подойдя вытащил меня из кресла, положив меня на плечо. Я взвизгнула от страха и стукнула его кулаком по спине: – Опусти меня на пол! Сейчас же! – Опущу. Сразу в кровать. – Я высоты боюсь! – Так тебе и надо. – Я так весь сон растеряю! – Ты-то? Да ты замужем за Морфеем больше, чем кто-либо за кем-либо из нас! И верна ты ему больше, чем своим пыльным книжкам, – хохотнул Карл, но на пол меня опустил, не пройдя и десяти шагов из библиотеки. – Конечно, он же меня не выгоняет из дома зимой на мороз без теплой одежды посреди войны, – проворчала я и пошла вперед, к своей комнате, но на повороте меня догнал Карл и развернул в другой коридор. Я вздернула брови, ожидая, что его обидели мои слова. Но нет. – Будешь спать с нами, – мрачно сказал Карл, – чтобы не жаловалась на то, что выгоняем тебя зимой на мороз и чтоб мы были уверены, что ты никуда не свалишь вместо того, чтобы спать. Проснулась я ближе к закату. Карл к тому времени уже оделся и стоял у стола, на которым разложил карту. Из окна в комнату просачивался бледный красноватый свет, приглушенный плотными шторами. Александр, который встретил нас днем хмурым, пожохе, тоже с трудом удерживающимся от сна, сейчас все еще спал, лежа как эффигия. Даже во сне лоска у него было куда больше, чем у нас с Карлом вместе взятых при бодрствовании. Весь беспорядок в его внешнем виде был скорее похож на замысел неведомого скульптора, чем на следствие такого приземленного процесса, как сон. Я тихонько встала, не зная, можно ли этим потревожить носферату, и накинула поверх нижней сорочки, в которой мне пришлось лечь, рубашку Карла. Смущение от того, что мы спали в одной постели и оторопь от того, что это был первый раз, когда я уснула рядом с Александром, которых не было вчера из-за того, что меня постоянно подгоняли и торопили лечь, а после усталость быстро взяла свое, усыпив меня, теперь обрели силу и я, подхватив вещи, собиралась тихо, быстро и незаметно выскользнуть из спальни, чтобы уйти к себе, но меня окликнул Карл: – Эй, – я обернулась, – Все в порядке? – Д-да… – и кашлянула, как будто прочищая горло, – Да. – Уверена? – мне послышалась усмешка. Стоял Карл по-прежнему ко мне полубоком и лицаа его я не видела. – Нет, – я вернулась в комнату и, подойдя к столу, отодвинула карту, запрыгнула на него, чтобы не говорить с Карлом настолько снизу вверх. Вещи я бросила прямо на ковер, – Мне неловко. – Помню-помню, ты не засыпаешь со своими любовниками, – добродушно усмехнулся он, – Но ведь надо когда-то начинать, так ведь? – он щелкнул меня по носу. Я сморщила его, но улыбнулась, отводя взгляд, – Или тебе не понравилось? Места маловато, м? – Я люблю спать одна, но иногда можно и так, думаю, – задумчиво и медленно произнесла я, прислушиваясь к себе и своим ощущениям, – Просто я все еще боюсь, что тебе плохо от того, что меня приходится… делить. И неловко от того, что вы оба не просто знаете друг о друге, но и становитесь свидетелями проявлений отношений со вторым. Я чувствую себя неверной и… бесстыдной. И не знаю, что из этого для меня хуже и неприятнее. Карл какое-то время молчал, изучая мое лицо. Стал он вдруг необычайно для него серьезным и задумчивым. – Я не могу сказать, – наконец, произнес он, – что я был в восторге, когда эта идея возникла и начала воплощаться в жизнь. Я думал, что дело кончиться дракой с кровососом. Но все оказалось не так уж и плохо, – еще пауза, – Скорее наоборот. Теперь смущенным стал выглядеть и он, потирающий ладонью свой затылок. Выглядело это довольно забавно, но мне было не до смеха. – Меня все равно смущает то, что вы находитесь одновременно в таком… будуарном контексте со мной, – снова сказала я. Мне казалось, что он меня не услышал или что я недостаточно прозрачно выразилась. – А по одному, значит, нет? – ухмыльнулся он и сделал полшага ко мне и я по привычке раздвинула ноги, чтобы он встал так, как он хотел. Теперь он стоял вплотную к столу. И ко мне. Так бывало в Румынии. Сорочка задралась, обнажая кожу ног, которую теперь холодил воздух. Я отвела взгляд, но вышло только хуже потому что он уперся во все еще спящего Александра. Пришлось опустить его в пол, чтобы не давать воли желанию сбежать из этой комнаты и от этого разговора, который все равно должен был рано или поздно состояться. – По-разному. Его, – наконец, сказала я, обращая в слова эмоции, жившие во мне если не годы, по последние месяцы так точно. Я кивнула на Александра, – я смущаюсь больше. Но по-хорошему. – Кому-то нравится, когда ее вгоняют в краску? – наклонившись к моему уху, почти мурлыча, насколько позволяли его способности спросил меня Карл. – Я от этого чувствую себя моложе, – ответила я, не готовая перед ним признать, что он чертовски прав, а потому придумывая отговорку. – Куда уж моложе? – он замер напротив моего лица, собираясь поцеловать, но я отстранилась, неловко оперевшись ладонями о столешницу за своей спиной: – Александр… – я снова бросила взгляд на него. Вроде бы все еще спит. Но от этого лучше ситуация не становилась. Я и так тут сижу в позе, не оставляющей простора для трактовки и воображения. Если он сейчас проснется!.. Сначала я замерла от стыда об одной мысли о том, что бы он мог сказать, но куда больше меня смутил шепоток внутри, напомнивший мне о разговоре по пути из Бремена. В воображении возникла картина того, что вместо слов укора, Александр смотрит или подходит, чтобы разделить меня с Карлом прямо сейчас. Вышло слишком хорошо и соблазнительно. Я отогнала эту картинку прочь, зная, однако, что вернусь к ней позже, оставшись наедине с собой и своими пальцами. – Нашла кого стесняться! – Карл совершенно точно не знал, о чем я думала, но только подлил масла в огонь, подтянув меня обратно к себе и все-таки поцеловав. Я нашла в себе силы только на то, чтобы, взмахнув рукой, создавать туманную ширму, отгородившую нас от Александра: мне казалось, что он должен вот-вот проснуться. Но отказаться от поцелуя из-за этого я сил в себе не нашла. Если подумать, то в столовой этого дома на моей памяти никогда не было так оживленно, хотя, казалось бы, разница между четырьмя и пятью персонами была не такой уж и большой. Возможно, все дело было в юной синьорине Лукреции Спенцо, ассистентке Лорнецо, которая своим прекрасным навыком направления и поддержания беседы вовлекала в нее всех, кто был за столом. Даже Карла, который тяжело переносил, как я начала замечать, сам факт того, что я обросла связями за эти годы. Как и в доме Торгильса, как и наблюдая за моей непринужденной беседой с герром Беккером, он становился мрачным и начинал напоминать себя в нашу первую встречу. Однако синьорина Спенцо даже его смогла сделать активным участником беседы и развести на несколько соленых анекдотов и неподобающих историй. А, возможно, дело было в том, что с Лоренцо и синьориной Спенцо приехали двое обычных слуг, которые заботились о нас за столом. Обычно, находясь здесь, мы не привозили живых слуг, почитая за блеск, призвать каждый себе духа, который будет заботиться о своем маге. И тут я, конечно, была в выигрышном положении: мне постоянно служил бес. И на нас оттого ложилась особая миссия покупки продуктов и встречи гостей. Из-за этой маленькой традиции нахождение Carpe Noctem в Неаполе всегда имело привкус интеллектуального шабаша на каникулах. Но сейчас все было строже и обыденнее. Впрочем, глубокая осень, ощущавшаяся даже в Италии, не оставляла и шанса на сохранение привкуса праздника. Как и то, что все за столом, кроме ассистентки Лоренцо знали: мое время, вполне возможно, истекает: до Рождества оставалось полтора месяца, не больше. Если бы тут были Торгильс и Габриэль, то мы бы могли справить по мне тризну. Вместо этого мы просто пытались делать вид, что все в порядке. – Этот марш на Рим был совершенно ужасен, – щебетала синьорина Спенцо, вызывая у меня ощущение того, что она играет роль большей дурочки, чем она была на самом деле. Я сама так делала, когда надо было выдать максимум феминности, создав через это ощущение своей безобидности. Вопрос, зачем ей это, – Толпа народу! Бедный Рим! Мы не задержались бы так, если бы не они. – Пустое, – примирительно сказала я, – Все равно никто, кроме меня лучше бы с ситуацией в Салерно не справился бы. Дело и так кончилось штурмом, но жертв, не раскрой я Робера, могло быть куда больше. К слову, Лоренцо, тебе может быть интересно. Помнишь, мы разбирали Печать Братоубийцы? – Ну, – нахмурился он, вспоминая почти легендарное проклятие, которое налагали в раннем Средневековье носферату на тех, кого изгоняли из тогда еще не Гнезд, а монастырей. Названное в честь Каина, оно все же в названии не спользовало его имени, чтобы не вносить путанницы, связанный с принятым мнением о происхождении ликантропов. Уж не много лет считалось, что оно утеряно, но сопоставление моих ощущений в присутствии Робера и его облика привело меня к заключению: не такое уж оно и утерянное. Кто-то его сохранил и до сих пор использует. И у этого кого-то есть связи с Возлюбленными Ран Христа. – У Робера есть такая, – сообщила результат своих размышления я, – И она действительно вызывает ощущение ужаса от присутствия рядом с отмеченным. – А должна звезда в лбу гореть, – заметил Лоренцо задумчиво, вспоминая тоже, по-видимому, то, что мы вместе читали несколько лет назад. Печать Братоубийцы была его любимой темой и свои исследования для Carpe Noctem как малефик он посвещал именно ей. – Ну он же не царевна-лебедь, – хмыкнула я, – Зато у него шрам во все лицо. Я сначала думала, что туда золота засыпали, но тогда бы морок на лицо не сел бы вовсе. Значит, это Печать Братоубийцы. – Какая еще царевна-лебедь? – не понял Лоренцо, поднимая на меня взгляд в котором читалась напряженная работа мысли. Он, надо думать, пришел к тем же выводам, что и я. Только быстрее. Возможно, у него даже был кандидат на роль хранителя проклятья. – Из “Сказке о царе Салтане” Пушкина, – Александр сделал знак рукой, желая, чтобы его бокал наполнили снова, – Но я бы предпочел, чтобы мы воздержались от его упоминаний, при всем уважении к его литературным талантам – А чем он вам так плох? – заинтересовалась я. Раньше у меня не было повода задать Александру вопросов об исторических событиях, которые он мог видеть. Да и подозревала, что он предложит мне изучить его архив за соответствующий год, если ищу подробностей. Но, похоже, здесь мне повезло и я случайно наткнулась на что-то, не только имело историческое значение, но и запало Александру в память. – Я не в восторге ни от него, ни от его творчества, ни от всех его друзей с Сенатской площади, – Александр помолчал, – Тогда у меня было очень много работы. Больше только в девятьсот семнадцатом. Я фыркнула – почему-то то, что для Александра историческое событие в первую очередь “много работы” показалось мне смешным – и собиралась уже об этом сказать,, но в дверь дома, расположенную прямо под нами, постучали. Нюх пошел открывать и вскоре вернулся со сложенной пополам запиской, которую подал мне. Прочитав ее я отдала ее Карлу и Александру, а сама повернулась к Лоренцо, – Есть ли тут, где купить готовое вечернее платье по моей фигуре? – Как нам это поможет? – ворчал Карл, когда Нюх ему завязывал галстук-бабочку под фрак. Александр и Лоренцо, уже готовые, сидели в креслах, о чем-то тихо беседуя. – Во-первых, мы должны и сами поработать, а не только полагаться на наших союзников с той стороны закона, – я стояла у зеркала и красилась, развесив перед собой цветки света, которые позволяли увидеть все без отброшенных интерьером теней, – во-вторых, есть шанс взять их после оперы и закончить тем самым всю эту канитель. Среди зрителей и рядом с театром будет много людей Каморры, они усложнят отход для беглецов. В-третьих, мы хотя бы своими глазами посмотрим, как у нее там дела и сможем, в случае необходимости, честно ответить на вопрос, что все видели лично. Так или иначе, мы уже знаем, что дальше они будут следовать в Париж и, если мы их тут не возьмем, то будем знать, где они, так сказать, закопаны. – Если не сменят маршрут, – возразил Александр, – Однако, в случае сохранения маршрута, я буду вынужден заметить, что вы опять все предсказали, как я и говорил еще по дороге сюда. – Я хороший мантик, – не без самодовольства сказала я, и, говоря уже серьезно, вернулась к обсуждению, – но вряд ли сменят. Верные Каморры нашли в номере у них приглашение на Всемирную промышленную выставку в Париже как участника. Понять, что именно он представляет не вышло – все его записи на русском, но вряд ли он откажется от участия: если я правильно поняла Карла, то это хороший шанс наладить выгодные связи и дать развитие своему делу, который может больше и не представиться. В любом случае, у нас остается карта, которая не даст нам их потерять. А чтобы они не слишком нервничали мы отстанем от них чуть сильнее, заехав в один из городов с вотивом: тут относительно недалеко есть один такой, кажется. Видела позавчера на карте, когда ее Карл изучал, но не запомнила. – Конечно, не запомнили. У вас, помниться, были дела важнее, – беззлобно хмыкнул Александр и я покраснела, ощущая неловкость: похоже, он все-таки проснулся до того, как я спрятала нас с Карлом от его взгляда, – Однако же, я думал, что у вас есть с собой вечернее платье. – Есть, но оно слишком приметное и я им слишком дорожу. А это, если что, будет не жалко, – я повернулась к бесу и протянула ему кайал, – Нюх, нарисуй мне стрелки, пожалуйста. Я не справляюсь. Нюх забрал у меня его и я, закрыв глаза, подставила лицо бесу. – А это, конечно, вершина скрытности, – хмыкнул Карл. Конечно, для него расшитое пайетками платье, в котором я сверкала как рождественская елка, не выглядела чем-то, неприметным. – Ты просто не был давно в опере, друг мой, – послышался скрип: Александр встал из кресла, – наша мудрость одета еще очень скромно, на грани с монашеским целомудрием: сейчас такие рукава и такой вырез на выход одевают только скромницы и дамы в годах, – его голос раздавался все ближе, – Спутники для нас прибыли? – Скоро должны приехать, – я хотела кивнуть, но мне помешала ладонь Нюха, удержавшая мое лицо, пока он рисовал на нем модные в этом сезоне стрелки в египетском стиле, – Лоренцо пойдет с синьориной Спенцо, я с ноксумом Эрнесто, нокса Августа с вами, а Карл пойдет один. Он похож на холостяка, но с другим мужчиной он за друзей так быстро не сможет сойти. Готово? – я уже устала стоять в такой позе и не смогла скрыть нетерпение в голосе. – Еще немного потерпи, Джек, – примирительным тоном сказал бес, – Вот так. Смотри, – и развернул меня к зеркалу. – Очень хорошо, – оценила я, но тут же придирчиво присмотрелась к остальному макияжу, – Помада нормально легла? – Более чем, – кивнул бес. – А я все думал, начнете ли вы ярко краситься сейчас, когда это снова вошло в моду, – сказал Александр по-русски, подойдя к нам и разглядывая мой макияж через отражение. В зеркале я его, конечно, не видела, но чувствовала накрывающий меня аромат гиацинтов. – Вам не нравится? – с неожиданным вызовом спросила я. – Я привык это считать вульгарным, – медленно произнес он, – Но вам удивительно идет, хоть и ожесточает ваш образ, – и добавил задумчиво, – когда вы так накрашены уже рука не поднимается ставить вас на колени, – и тише добавил, – Скорее наоборот. Задать вопрос на грани флирта о том, что именно Александр имеет ввиду, я не успела. Нюх наклонил голову набок, прислушиваясь к чему-то, нам невидимому, а потом тихо сказал, обведя взглядом всех собравшихся: – Прибыли сопровождающие. – Еще раз озвучим наш план, – Александр говорил на грубоватой, но вполне понимаемой латыни со средневековым прозиношением и интонациями немецкого, – В зале мы будем сидеть отдельно согласно уговору. Контакт поддерживаем через веера дам и трости кавалеров. Знаки все, надеюсь, помнят. После обнаружения цели с помощью предоставленных сил, берем их в кольцо. Оттираем даму от кавалера и уводим даму. Кавалера оставьте моим заботам: его дальнейшая судьба вас беспокоить не должна. Мы все кивнули, кроме Карла. Он сидел со скучным лицом, всем видом показывая, какая для него тарабарщина, сказанное. Он единственный во всем помещении не знал латыни. Впрочем, он знал свою позицию и без наших напоминаний и присутствовал здесь скорее из нежелания выдвигаться на позицию раньше времени: он вообще считал, что должен припоздать немного и в этом был смысл как с точки зрения легенды, так и с точки зрения здравого смысла – более поздний вход в зал мог дать возможность осмотреться тогда, когда все уже расселись и хаос перед началом представления улегся. Поэтому идее Карла не возражали, но это заставляло его сидеть с нами и слушать абсолютно непонятную ему латынь, вызывая у меня чувство злорадство: так же я чувствовала себя, когда он с Александром говорили при мне на французском. В Театр Сан-Карло мы отбыли по отдельности: Александр, одетый священником и нокса Августа пошли пешком, Лоренцо с синьориной Спенцо и я с ноксумом Эрнесто на машинах сделали круг по городу и приехали к театру в разное время и с разных сторон. Карл уходил после нас и должен был поймать экипаж. Если из дома выходило двое неаполитанских носферату, одна из которых была священницей, левая рука управляющего царской охранкой, бывший наемник и пара магов-ученых с помощниками, то в театр вошли молодой ученый с ассистенткой, пара священников, холостяк с написанным на лице военным прошлым и влюбленные, невероятно поглощенные друг другом и как будто не видящие ничего вокруг. Самым сложным, на самом деле, оказалось, войдя в зал выглядывать не своих, а царевну. Людей в фойе было полно и искать одновременно девушку и держаться в роли было невероятно сложно. Поэтому мы посчитали все зеркала, в которых останавливались “полюбоваться тем, какая мы красивая пара” – ноксум Эрнесто, в отличие от Александра, с отражением не расстался после получения дара. Наконец, мы вошли в зал и заняли свое место в ложе, которая была записана за неаполитанским Гнездом, а потому в ней с нами оказалось еще четверо незнакомых носферату, с которыми мы вежливо поздоровались на все той же латыни. Чувствовала я себя при этом странно: в Салерно общая ненормальность происходящего сглаживла тот факт, что мне в тысяча девятьсот двадцать третьем году приходилось говорить на языке, который я учила в родном мире в универе как мертвый. Но здесь, посреди блеска оперного зала, это казалось чем-то странным, непривычным. В конце концов я, обучаясь у ноксы Фаустины, никогда не думала, что мне действительно понадобиться говорить на латыни с кем-то, кроме посетителей ее обители. И вот мой маленький уютный мирок вдруг перемешался с большим пугающим миром. Ощущалось это как мороженное, на которое пролили кровь. Свет погас. Началось представление и у меня, наконец, оказались развязаны руки: глазеть на зал, слушая в пол-уха происходящее на сцене – это то, что делали многие. Но царевну первая увидела не я. Бросив взгляд на Карла, я увидела, что он сложил пальцы на набалдашнике трости характерным жестом, указывая направление. Проследив за ним, я увидела, наконец ее. Миловидная, со слегка вытянутом лицом и широким лбом, коротко стриженными, по последней моде на прически а-ля гарсон, волосами, она, пожалуй, действительно выглядела похожей на мои воспоминания о фотографиях Великой Княжны. С поправкой на возраст, конечно. От того фото, что было у нас в распоряжении ее отличала та самая ультрамодная прическа, которая ей не сказать, чтобы шла: с ней она мне напоминала меня саму лет в пятнадцать-шестнадцать, когда я под давлением мамы, носила исключительно каре, которое с юбкой меня делало похожей на плохой косплей школьницы из аниме, а с джинсами – на пай-девочку, которая пытается быть пацанкой. Эта легкая несуразность прослеживалась и в облике царевны. Мне подумалось, что за этим может стоять отсутствие понимания, как правильно подбирать наряд к такой прическе, и то, что она куда больше меня, играющий сейчас любопытство к интерьеру зала, свойственное неопытности и жизни в тех условиях, где такое зрелище – редкость, походила на провинциалку в большом городе. Впрочем, неудивительно. Александр говорил, что младших дочерей – Анастасию и Екатерину – Александра Федоровна и Николай Александрович держали при себе и особо в свет не выводили после реставрации. Как и всех остальных до. Но если старшие смогли уговорить родителей отпустить их заботиться о брате в Петроград, то младшие остались в Петергофе. Рядом с царевной сидел хмурый молодой мужчина с короткой аккуратной бородкой, которого опера интересовала больше зала и все же он, как мне казалось, скучал. Чем-то он напоминал Карла. Возможно, дело в том самом выражении лица, на котором не читалось ни капли интереса и какое-то ощущение вынужденности нахождения здесь. За ними, кажется, сидел еще кто-то. Темнота, скрывавшая его была слишком плотной, чтобы заметить что-то, кроме мимолетного фиолетового всполоха: подобных по залу было разбросано достаточно – не все искаженные прятали глаза за очками, приглушая их свет. Я сжала руку ноксума и потянув ее в нужном направлении, указывая тем на княжну. Тот чуть кивнул и, встав, подал мне руку, предлагая выйти. Я вложила свою ладонь в его, еще глядя на княжну. Именно тогда все пошло не по плану. Я заметила краем глаза призрачное свечение в партере. Его источник я нашла взглядом в тот же момент, когда снизу раздался оглушительный женский крик. Музыка играла еще несколько секунд, резко оборвавшись и в наступившей тишине певец на сцене заканчивал тянуть ноту а-капелло мучительно долгий вздох. Понять, что именно происходит, мне удалось не сразу, а когда поняла, вытащила ноксума Эрнесто из ложи сама, забирая у него свою трость, роняя из рук веер, который на лету обратился Нюхом, принявший его облик на этот вечер. – Драуги, – подтвердил он мою догадку. Я вцепилась в плечо носферату: – Возьмите моего беса, идите к ложе девушки и действуйте по установленному плану, – велела я, лихорадочно соображая, что сейчас мне делать. Ноксум приподнял бровь, что сразу добавило ему высокомерия и диссонансной привлекательности сочетания байронических ухваток и внешности Дориана Грея: – А что будете делать в этот момент вы? Я бросила взгляд на двери ложи, через которые был виден зал и слышны крики в нем, а потом снова перевела взгляд на носферату: – Прослежу, чтобы у последствий моих действий не было лишних жертв. В партере царила паника. В ее центре стояли отпущенные по моей инициативе немертвые домочадцы копенгагенского убийцы, а от них медленно отползал дрожащий мужчина, смутно знакомый по семейному портрету в их доме. Сам убийца. Несколько людей вокруг лежали, не двигаясь, отмечая путь, по которому драуги шли к своей жертве, не зная препятствий. Я бросилась к пострадавшим, проверяя живы ли они и оглядываясь по сторонам: как вообще драугам удалось попасть сюда? Неужели они просто вошли как все зрители через главный вход? Что-то в этом не сходилось. К счастью, лежащие на полу были живы, просто без сознания. Немудрено: столкновение с неупокоенным мертвецом даже самых стойких из людей может лишить самообладания и чувств. За спиной снова послышался крик. Наверное, это был крик о помощи, но я не знала итальянского и просто обернулась на резкий звук. Двое мужчин бросились к драугам, чтобы оттащить от них выбранную драугами жертву, но были схвачены мертвецами-детьми, пока мертвая жена убийцы неумолимо на него наступала. Кричала же женщина, которая, металась, не зная, что делать и боявшаяся подойти ближе к пугающей и омерзительной сцене, развернувшейся перед ней. Мужчины пытались вырваться, но это было бесполезно – драуги обладали каменной хваткой и не знали милосердия. Я поспешила на помощь. Слова нужного заклинания вспоминались тяжело: все-таки некромантия была для меня чужой и чуждой. Когда я, все же, справилась с драугом, выпалив скороговоркой нужные слова и уперев трость в грудь мертвецу, тем самым освободив мужчину, я оттолкнула его в сторону. Я надеялась, что он поймет, что только мешается тут под ногами. Теперь надо было спасти второго, но драуг вдруг отпустил его сам. Вслед за мертвой матерью, у которой теперь я могла разглядеть все следы разложения на лице, драуг-ребенок бросился на убийцу вместе со своими братьями и сестрами. Драуги закрыли собой его полностью и мне слышался только мерзкий влажный звук и крики убийцы на датском. Я стояла и смотрела на это, не собираясь вмешиваться, но и не скрывая шока на лице: я не думала, что это будет выглядеть так мерзко. Казалось, прошла вечность, когда рядом со мной возник Нюх: – Тебя ищут твои спутники, – я почувствовала прикосновение к локтю. – А?.. – я сфокусировала взгляд на убийце, ожидая увидеть разорванное тело и рядом – разложившиеся тела его семьи. Но вместо этого увидела только его самого, похожего на высушенные изюм и, без сомнения, мертвого, – Зачем? – Все пошло не по плану. И весьма значительно. Домой мы тоже ехали по отдельности, но уже по другой причине: Карла к моему появлению уже посадили в машину и я не видела, что с ним, но, как я поняла из слов Нюха, он был ранен осколками разбитого плафона. Александр же, едва увидев меня, скривился и ушел, не сказав ни слова. От этого я ощутила как внутри все сжимается и холодеет. Возвращаться домой было страшно. Особенно, не найдя нашу с ноксумом Эрнесто машину у театра. Все указывало на то, что мое отсутствие обошлось нашему предприятию слишком дорого. Назад меня везли Лоренцо и синьорина Спенцо. Они же и рассказали, дополнив слова Нюха, в общих чертах, как наш план с треском провалился с появлением мага, к которому никто никто, включая самого Лоренцо, не был готов. Про существование которого мы все, конечно, забыли. И это сыграло против нас. В дом я вошла, сняв туфли, чтобы не шуметь слишком сильно и собралась было тихонько уйти к себе: за день все остынут и будет легче. При этом меня я остро ощущала свою неправоту и от этого действия, которые сначала казались правильными – не дать драугам убить кого-то, кроме своего убийцы – теперь казались ужасной ошибкой. Мне было стыдно. Немного постояв, я решила, что раз я совершила ошибку там, в театре, то хотя бы здесь я должна поступить правильно и столкнуться с последствиями своего выбора. Пусть даже это и значило попасть под горячую руку Александра и, надо думать, Карла, который сдержанностью никогда не отличался. Так и не надев туфли, ощущая сквозь чулки холод каменной кладки пола, я пошла искать мужчин, цепенея от страха больше, чем когда-либо, как мне казалось.. Нашла я их в спальне Карла, где мы совсем недавно вместе засыпали после моих приключений в Салерно. Сам Карл сидел в кресле, а перед ним стоял Александр, обрабатывая порезы на лице ликантропа. Руки Карла уже были замотаны бинтами. Фрак и рубашка, испачканные в крови и все в разрезах валялись на полу. Вошла я тихо, на цыпочках, и замерла у дверей, не желая привлекать к себе внимания до окончания помощи Карлу. Но Александр, почти сразу, швырнув в тазик с водой бинт, развернулся ко мне и резко, с желчностью, которой я никогда за ним не замечала спросил, глядя мне в глаза: – И что это было, Мозер, позвольте узнать?