Ты устаёшь от медитации А я продолжаю красные танцы
Стук колёс кареты о каменную дорожку убаюкивал скучающего Данковского. Его тёмные глаза были обращены в небольшое окошко, заслонённое алой шторкой, которую он аристократичным выгибом руки отодвинул в сторону. Любимый красный шарф ослабили на белёсой шее. Была уже ночь. Простой люд торопился по домам после изнурительного рабочего дня. Шпана же шныряла переулками. Иногда пробегая мимо, они снимали кепки-восьмиклинки и размахивали, кланялись. Даниил на это лишь поднимал глаза к небу. Он убирает руку и последний проблеск света ускользает, скрываясь за тканью. Более мирские заботы не могли его коснуться, пока он находился, как сам называл, в этой железной клетке. Прикрытой золотыми блёстками, пытающейся казаться каретой. Но всё же изнутри оставаясь клеткой. Поверх кожи рук была натянута чёрная кожа змея. Тоже своего рода ограда от внешнего мира, которую Даниил сотворил себе сам. Стоит отметить, что в тех же аспидных руках было письмо. Он его уже прочитал. И не раз. Это письмо же и стало причиной того, что змей вольный, неукротимый, сидел сейчас за железными прутьями. Густые ресницы дрожат и закрываются. Фарс. Его пригласили на, казалось бы, великое празднество. Дорогая и любимая дочь Виктора Каина вступила в свои права местной хозяйки. Они были кем-то вроде императриц, но с огромной душой. Настолько, что та могла вместить в себя всё государство и согреть в своих объятиях. Но объятия Марии были яростными. Они обжигали. Этим улицам было суждено окраситься в алый, от чего данное мероприятие казалось неуместным, возможно даже стоило считать его за похороны. Чем Данковский и занимался. - Поторопитесь, будьте добры. - Будет исполнено! Ямщик задорно присвистнул, звонко ударил кнутом по лошадям, вдохновлённые, они вздёрнули гордо морды и понеслись вихрем по улицам. По инерции Данковского откинуло назад. Взбодрившийся и разгневанный он ругался на латыни и нет всю оставшуюся поездку. Возчик только тихо смеялся. Довольно вам, сударь, зато ведь быстро. Как и просили! Уже покидая карету и находясь на половине пути к воротам особняка, Даниил кинул еще пару ядовитых фраз рыжему и наглому бандюге, иначе назвать его язык не повернулся. - Назовитесь, чтобы я мог посоветовать своим знакомым к вам впредь и никогда не обращаться за услугами. - Гриф меня звать, братец. Расскажи, расскажи. Коли твои друзья, значится, подстать тебе. А такие мне уже во. И провёл невидимую черту над головой. - Где уже. Хмурые вы люди. Птицы в клетке. Безвольные. От того та злые. Даниил более уже не мог выносить вождения за нос этого авгура. Ещё и тратить самый ценный ресурс – время. Кое у Даниила оставалось крайне мало. Как раз в этот момент местный Собор без Бога пробил девять вечера. Он поторопился обратить свой взор к зданию за железным зубчатым забором. Особняк перед ним гордо, воздушно и свободно возвышался. Фасад серый с резными деталями. Колонны и башни узкие, высокие, словно на них держалось целое небо. Над чёрной дверью арка с чарующими, почти гипнотическими архивольтами. Бездушной куклой Даниил стал делать шаги к очередному чуду не безызвестных Стаматиных. Телом хотелось убежать от этого места. Не могли здесь жить люди. Зато души могли, а потому туда тянуло неопределимой силой, заставляя содрогаться всем нутром. Особняк трепетал. Нетерпеливо. Словно дама перед предметом воздыхания. Особенно хорошо Даниил ощутил эту необъяснимую жизнь, когда коснулся дверного молотка в виде головы странного гибрида то ли льва, то ли совы. Стук в дверь заставил исполина тяжело вдохнуть. Дверь открылась. Дворецкий, вечно хмурый, вечно гордый, сделал пригласительный шаг назад. Выдох. Дверь закрылась. Холодный воздух сквозняком нырнул внутрь, вызывая мурашки на спине Данковского и веселя смолистые волосы на затылке. Внутренности были обманчивы. Белоснежные кирпичные стены, украшенные картинами родословной Каиных в каменных рамках с причудливыми узорами. Каины – люди-резцы. Люди-идеи и -творцы. Громоздко, кичливо, высокомерно. Ранние суждения Даниила. Но, как оно обычно и бывает, непонимание и гнев, сменилось восхищением. Правда для обычных людей это чревато страхом. Каиных очень боялись. Не потому что они были могущественны, влиятельны и жестоки, впрочем, и это имелось, а потому что они были светоносны. Люди червями прятались в чёрную, но тёплую землю. Свет утопии был ярким, но до дрожи холодным, материально пронзающим, изменяющим сущность и форму. Перемены пугают людей. Животная естественность. Человека разумного пугает, но манит. Эхом раздавались шаги лаковых ботинок по тонкому красному ковру. Было физически больно привыкать к этой окружающей его сущности. Это место деформировало душу. Выворачивало наизнанку. Лица на картинах с насмешкой и огнём в глазах наблюдали, сжигали. Чем дальше – тем больше каверзных поворотов. Воистину, Костяной дом Каиных. Здесь не бывало простого люда, как вы могли подумать, из-за пустых карманов. Но нет. Их души были пусты. Ступи они и тут же бы были поглощены этим местом. Был человек, да осталась пустая оболочка. По этой же причине данное место не нуждалось в какой-либо охране. Но Данковский другой. Он быстро находил верный путь. Красный ковёр становится для него той самой спасательной ниточкой, что ведёт его. И приводит. Пышно, ярко, громко. Первым, что он видит, и из-за чего же в последствии хмурится-жмурится, хрустальная люстра в половину потолка. Белый туман в глазах рассеивается и вот он, пример любого аристократичного общества, калейдоскоп красок. Пышные платья, чёрные фраки. Вульгарные шляпы рембрандты с перьями, строгие цилиндры линкольн узкие и высокие. На лицах дам застенчивые улыбки и яркий кукольный румянец. Мужчины – искусно вырезанные деревянные солдатики, подтянутые, сдержанные. Театр с неживыми актёрами. Скорее театр марионеток. Данковский проходит вперёд. Куколки покорно отступают, словно на сцену вышел главный герой постановки. Декорации сменяются, когда он поднимается по парадной лестнице. Каины держатся достойно, как подобает хозяевам. Георгий создаёт впечатление человека рассудительного, коим и является. Речи, правда признаться, завуалированы. И что под тканью, кажется, загадка даже для него самого. Виктор скромен, тускл, но это компенсирует холодный и расчётливый ум. Возможно, не стой рядом Мария, это было бы не столь заметно. Так было и с Ниной. Яркие, горящие и затмевающие даже солнце хозяйки, похожие больше на ледяную луну. Мария светла, горяча и остра. От одного взгляда на неё чувствовался укол в душу. Снова изменения. Снова деформация. Никто не осмеливался подойти к дочери Каиных даже поприветствовать. Как схватится за душу, распустит на белые ниточки, свяжет из них что-нибудь эдакое, живи потом с этим. Младшего Каина, Каспара, не было видно рядом. Впрочем, как и всегда. В этом Даниил с ним соглашался. Подобные, с позволения, зрелища, были уж больно утопичны даже для него. В стороне стояли близнецы Стаматины. Они выбрали самый дальний угол, видимо, чтобы не смущать Петра. Мимо прошёл официант в белой с серебряными узорами маской, и Даниил, подцепив с подноса золотистый брют, направился к братьям. Пётр по своему обыкновению жался к Андрею сзади. На его губах покоилась сардоническая улыбка. Он был в ужасе. - Что-то случилось? Андрей было поначалу отмахнулся рукой, вроде ответил что-то, грубость, но, когда развернулся, искры вражды в глазах разлетелись и спрятались где-то в том же тёмном углу. Он раскинул руки и крепко обнял Данковского, от чего последний чуть не попрощался с бокалом, а Андрей со своим фраком. - Какие люди! Ты погляди! А я уж ставки хотел делать, явится ли наше светило всея науки! Даниил расправил красный шарф и с насмешкой фыркнул. - Вредно вам выбираться в светское общество, совсем по-другому заговорили. Собеседник его разразился хохотом. Пара гостей не удержалась от косых взглядов. Андрея это ничуть не смутило, а вот его близнец потянул на себя Даниила, скрываясь теперь уж совсем за спинами двоих. Пётр чуть выпрямился из своего г-образного положения и шепнул на ухо юному танатологу. - Ты, брат, осторожнее здесь будь. Видишь людей? Так вот не люди теперь они вовсе! Прошли через лабиринт и растеряли всякое человеческое. Как ранее Даниил и предполагал. Он поглядел на гостей снизу и на миг, лишь на короткий миг, но этого было достаточно, чтобы ему показалось, будто вальсируют, смеются и хохочут трагики в белых масках. - Потеря души передаётся через разговоры? Или прикосновения? Тогда на карантин всех, срочно. Шутливо бросил Данковский, но Пётр напротив, сделался серьёзнее, мрачнее. - Тебе, ангел красного креста, лишь бы запереть всех сразу. А может и через разговоры, может прикосновения, а быть может даже по воздуху! Может, мы уже сделались бездушными, но не заметили того. А может и не было в нас души никогда. Марионетки мы. - Я вас искренне уважаю, вы умные люди, но «а может» и «быть» слова не научные, не серьёзные. Как доктор, заверяю вас, пока бьётся ваше сердце – можете с гордостью считать себя самым живым из живых. Но оппонент покачал головой, цепляясь, как за спасательную соломинку, за одежды брата. Андрей похлопал Петра по плечу, стараясь подбодрить. Эта ситуация смущала Даниила. Стаматины не особо были рады данному мероприятию. Значило ли это, что сюда их привели силой? Андрей опередил его. - Я знаю, что ты хочешь спросить, но нет. Конечно нет. Грози ему с братом какая опасность – он бы вступился. Вступился и вышел бы победителем. В бою Андрей был решительнее быка, кулаки тяжелее и твёрже камня. - Мы здесь по той же причине, что и ты, брат. Чтобы лицезреть чудо. Даниил не удержался и покосился через плечо на Марию. Их взгляды встретились. И всё в Данковском перевернулось. Поступок неразумный, опрометчивый. И вот из души его уже плетут глупенькие веточки, цветочки. Из души танатолога, врача, победившего смерть. Стеклянный пол уходит из-под ног. Дыхание замирает, словно ему приказали. Не дыши. Закрой глаза. Не смотри. Чувствуй. Тонкая линия в темноте тянется и сплетается. Это так легко, так воздушно и невесомо. И этот полёт резко прерывается. Густые ресницы распахнулись, чувствуя тяжесть на своём плече. Рука. Поднимает взгляд на человека и видит тёплую улыбку. Линии вен, нервов, натягиваются как струна и слабеют, как только он со вздохом произносит. - Артемий… В золотистых волосах его колышется степь, в голубых глазах сгущаются тучи, предвещая грозу и дождь. Дитя природы и земли. Среди детей космоса и неба. Артемий пахнет сыростью и мокрой травой. Прикосновение местного гаруспика вскрывают Данковского, связывают линии так как надо. Возвращает всё на свои места. И слышится где-то за спиной надменное фырканье Марии. - Ойнон, ты не против потанцевать? И Данковского уводят у Алой Хозяйки. И за это он благодарен Бураху. Музыка сокрушается. Выходят тени, встают в ряд Кариатиды, скульптуры аллегорических времён года. Делают шаг. Позолоты и бело-голубые стены растворяются. Мгновение назад под ногами был холодный хрусталь, теперь то мягкая земля. Даниила тянут волоком. Он не сопротивляется. Музыка кружится, тела поют. И всё в округе сливается в кровотечение виолончелей, саксофонов и флейт. В волосах Артемия вьётся твирь и савьюр, в волосах Даниила змеи. Чудеса. Но то не чудо наблюдающей сверху Марии. Данковский смотрит в её сторону и находит вместо Алой Белую Хозяйку. У Капеллы на губах тёплая улыбка. Какая полагается хранительницам города. Каина рядом. Ольгимская берёт её за руку и спускается. На миг они растворяются в этих красках. Те плывут, как от капли попавшей воды на холст. И эта белоснежная брешь тут же вспыхивает новыми, более яркими и крикучими цветами. Две Хозяйки кружатся. Одна безумна, вторая спокойна. Одна алая, другая белая. И их сила резонирует друг с другом. С окружением. Оно отзывается. В фальшивых зеркальных окнах мелькает их образ. Гости-марионетки расступаются. Становятся наблюдателями. Играют роль зрителей. Артемий усмехается. Ему забавно видеть в чужих глазах этот огонь любопытства. - Ойнон, со мной скучно танцевать? Дыхание возвращается к Даниилу. Волнение пульсирует в висках, и он сам не осознаёт, как сжимает руки Артемия, через которые даже в перчатках передаётся тепло и разливается в Данковском. - Ты пришёл вместе с Ольгимской? Он старается вложить в этот вопрос как можно меньше ядовитости, но прищур глаз и острый взгляд выдаёт в нём отголоски ревности. Бурах не может удержаться от очередного смешка, подтверждая сказанное змеем без слов. - А ты так легко попался в сети Марии, ойнон. Или мне не стоило вмешиваться? Даниил задыхается от охватившего его возмущения. Он хочет возразить, но перед глазами кружится. Партнёры меняются. Теперь он держит не грубые руки Бураха, а маленькие аккуратные ручки Капеллы. Девочка бодро шагает, в отличие от неторопливого и тягучего шага Артемия. Данковский еле за ней поспевает. Он отводит взгляд и видит совсем неподалёку Марию с таким же растерянным Бурахом. О чём-то говорят. На душе становится неспокойно. Вдруг очарует, заворожит? Хотя у Даниила создалось впечатление, что местные Хозяйки никак не могли повлиять на Артемия. Было ли дело в том, что тот сам мог разрывать и связывать? - На твоём месте я бы больше переживала за себя. В глазах Светлой Капеллы искорки. Но в них ни капли угрозы. Лишь свет, от чего вокруг кажется вдруг до неприличия темно. Снова что-то плетут из его хрупкой души. Чувствует усталость во всём теле. Сонливость. Капелла берёт куколку-Данковского и водит за собой. Дёргает за ручки как ей вздумается. Зал наполняется неестественным алым светом, словно всё в миг залило кровью. В воздухе тревожность и жар, как от пожара. В воздухе причудливые узоры. Вверх тянутся красные ниточки. Вот то чудо, которого так жаждали Стаматины. Они же впоследствии присоединяются к страшному танцу. Гости сменяются марионетками. Всё вальсирует. Здание тревожно звенит и поёт. И в этом безумии все становятся единой системой, организмом.В этой степи мы все - иностранцы Что у нас общего? - Красные танцы