I cannot fight this feeling

- Где вы были, Хаус? – Форман сидел во главе стола со скрещенными на груди руками – этакий Наполеон Бонапарт афроамериканского происхождения - Не наказывай меня, бвана, я есть ненарочно, - пропищал Хаус с псевдоужасом в глазах. Тауб громко фыркнул, Тринадцать его поддержала. Чейз по своему обыкновению промолчал. «Интересно, как бы он отреагировал, если б узнал, что я зачитал до дыр его дневничок?» подумал Хаус, глядя на бледное, холодное лицо Чейза, склонившегося над столом. Видимо, молодой человек почувствовал этот взгляд, потому что внезапно повернулся и тоже посмотрел на Хауса. Напускное безразличие уступило место легкому удивлению, правая бровь слегка приподнялась. И Хаус с трудом удержался, чтобы не подмигнуть заговорщически – мол, все будет ОК. Не подмигнул, не допустил такую оплошность. - Итак, женщина, тридцать пять лет, ишемическая болезнь сердца... – начал Форман, но эффектное начало дифдиагноза было прервано Лизой Кадди. Тут уж Форману нечего было возразить – сама начальница госпиталя пожаловала, как-никак. - Прошу прощения, что прерываю, - бросила Кадди, подходя к столу. - Может быть, тебя это удивит, но ты очень кстати, - заявил Хаус, насмешливо глядя на Формана. - Хаус, я, собственно, к тебе. Ты проводил Уилсона? Все в порядке? Хаус отметил, как при этих словах лицо Чейза приняло напряженно-внимательное выражение. И куда только делось равнодушие? Теперь Чейз прислушивался к каждому слову. - Да, он сейчас летит над облаками, попивает содовую и не вспоминает о нас, простых смертных, попирающих эту грешную землю. Хаус прекрасно видел, что голубоглазый страдалец просто умирает от желания узнать, в каком именно направлении летит над облаками Уилсон. И Хаус сжалился над ним. - Часов через четырнадцать Уилсон уже будет на родине Шанель, шампанского и презервативов. Прошу прощения за мой французский. - Конференция онкологов? – спросил Тауб. - Нет, просто каникулы одного американского онколога с разбитым сердцем, - ответил Хаус Таубу, глядя при этом на Чейза. К удовольствию диагноста (не без примеси злорадства), бледное лицо молодого человека окрасилось легким румянцем, и Хаус готов был поспорить, что Чейз с силой сжал кулаки под столом. - Хорошо. Раз все в порядке... – Кадди оглядела группу врачей (причем на Чейзе ее взгляд задержался чуть дольше), кивнула и удалилась. - Уилсон отправился в Европу? Ух ты! – воскликнула Тринадцать. - Да, он отправился в Европу, а наша пациентка рискует отправиться на тот свет, если мы сейчас же не... Эй, ты куда? – это вопрос адресовался Чейзу, вернее, его спине, поскольку Роберт уже выходил из кабинета. Чейз прижал ледяные руки к вискам, в которых бешено пульсировала кровь, закрыл глаза и попытался привести мысли в порядок. Но вместо этого он сел прямо на холодный кафельный пол, забился в угол и заплакал без слез. Сюда могли войти в любую минуту, но об этом Чейз не думал. Он вообще не мог думать ни и о чем и ни о ком кроме Уилсона. Уилсона и его внезапного отъезда. Ему казалось, что видеть Уилсона только мельком и не иметь возможности хотя бы прикоснуться к нему – это пытка. Однако не видеть его ВООБЩЕ и знать, что он далеко - в тысячу раз хуже. Он уехал. Уехал. А если он не вернется?! Господи... Господи, Царь Небесный, Дух истины и душа души моей, Поклоняюсь Тебе и молю Тебя: Наставь меня, укрепи меня... Здесь, в темной пустой смотровой, на холодном полу, среди едких запахов лекарств и спирта, молитва вовсе не казалась неуместной, поскольку исходила из сердца – сердца в котором жила любовь. И, возможно, только благодаря этой любви, оно все еще билось... В Лондоне он часами гулял по Ковент-Гарден, или стоял над Темзой, прислушиваясь к бою знаменитого Биг-Бена. В Париже для него не было большего наслаждения, чем выйти из дома рано утром, когда город еще сравнительно пустынен. Пройтись по мостовой, почувствовать под ногами круглые камни, еще хранящие ночную прохладу. Из раскрытых окон уличных кафе тянуло ароматом свежайшего кофе и горячих круассанов. Устоять перед искушением он просто не мог – нужно было обязательно зайти и купить у жизнерадостного хозяина чашку кофе и чудесную выпечку – на выбор. Иногда он закусывал прямо здесь, за одним из столиков, а иногда прихватывал немудрящий (зато вкусный!) завтрак с собой в парк. Ранним утром здесь тоже не было никого, кроме белок, снующих в ветвях деревьев, как в настоящем лесу. В Венеции он проплывал по каналам, углубляясь в темные, пахнущие стариной улицы, замирая в тени мостов. Он пересек всю Европу, побывал везде, где всегда мечтал побывать. И каждый вечер он спешил в свой отель – «Сандорио», «Стеллорс» или «Этуаль» - зная, что его ждет очередное письмо... … Иногда я спрашиваю себя – как могло случиться, что мы, зная друг друга, могли оставаться просто коллегами, даже не приятелями. Почему я столько лет смотрел на тебя не иначе, как на «лучшего друга Хауса»? Мог поздороваться с тобой на бегу и сейчас же забыть о тебе – вплоть до следующей мимолетной встречи.. Как же странно думать об этом сейчас... Помнишь, как однажды утром ты открыл глаза и увидел, что я смотрю на тебя? Ты улыбнулся и спросил, давно ли я не сплю. Я сказал, что только что проснулся. Я соврал, Уилсон. На самом деле я почти два часа просто лежал рядом, смотрел на тебя, спящего, прислушивался к твоему дыханию... Это было похоже на чудо. Это не было ни сном, ни явью. Я будто перенесся в совершенно другой мир. В волшебную страну снов, о которой мечтают дети. О которой когда-то мечтал я сам. Я смотрел на твое лицо, такое спокойное, видел, как чуть подрагивают веки – тебе что-то снилось, что-то хорошее, потому что ты улыбался. Господи, как же ты был прекрасен! Я не смог бы отвести взгляд, даже если б захотел. И мне захотелось умереть прямо здесь, в этой постели, рядом с тобой, в бледном голубоватом свете, падающим из окна. Я чувствовал то же самое (правда, намного острее), в минуты близости. Знаешь, что самое потрясающее в наших отношениях? Близость физическая и близость духовная идеально дополняют друг друга, они неразделимы. И сейчас я могу сказать с полной уверенностью: такого у меня НИКОГДА еще не было. Ты понимаешь, о чем я говорю. Ты ведь всегда понимаешь меня... Так вот, в то утро, когда я смотрел на тебя, все мое существо было переполнено сознанием счастья. Абсолютного счастья. Неожиданное счастье – это тоже бремя и не всякому под силу вынести его... счастье может обрушиться лавиной, водопадом... Но я сравниваю его со звездным дождем... Каждый твой поцелуй, каждое прикосновение, каждый ласковый взгляд – это звезда, сверкающая, как драгоценный камень, излучающий не только свет, но и тепло. Ты окутал меня своей любовью, как невидимым плащом. Твоя любовь согрела меня, дала мне надежду. Ты спас меня. Уилсон, ты даже представить себе не можешь, от какого ужаса ты уберег Роберта Чейза. Ты удержал меня от медленного соскальзывания вниз, в черную бездну, населенную призраками. Я знаю, в душе каждого человека есть такая бездна. Я заглянул в нее. Я был на самом краю... Поначалу Уилсон даже не открывал эти письма, приходящие с незнакомого электронного адреса. Потом все же поддался искушению... и с тех пор не проходило ни дня без тайного трепета, с которым Уилсон ждал очередное послание. Иногда письма были совсем короткими, иногда занимали несколько страниц... но это не имело никакого значения. Важно было другое – бесконечная любовь, которая угадывалась даже в ровных строчках на светящемся мониторе. Письма, письма... Уилсон читал и перечитывал их, повторял отдельные фразы, чтобы они навеки остались в сердце. Любовь, нежность и искренность этих писем приносили ему радость... но не только. Они доставляли и боль. Они служили причиной бессонных ночей или тревожных снов, после которых Уилсон просыпался с безумно колотящимся сердцем, а иногда и в слезах. Но эти вестники любви стали его пищей и водой, его верными спутниками в дороге, вернее в бесчисленных дорогах, к которым Уилсон временно приговорил себя. Он понимал, что его безумный перелет через океан больше всего напоминает бегство – от обстоятельств, от тяжелый мыслей... от самого себя. Тогда, после смерти Эмбер (как давно это было!), он предпринял подобную попытку... но, в конце концов, вернулся к тому, с чего начал. Остался с горем один на один и вышел победителем из этой схватки. А сейчас... сейчас все было иначе. Был любимый человек (мужчина) и было предательство. Новая порция боли, уготованная ему жизнью, судьбой или Богом. Иногда (по правде говоря, довольно часто) Уилсон думал о том, что Бог посылает людям испытания вовсе не для того, чтобы укрепить их дух или веру в Него. Бог посылает их... ну, скажем, чтобы просто понаблюдать. А то и вовсе забывает о своих земных чадах. После таких мыслей Уилсон обычно укорял себя в кощунстве и спешил окунуться в очищающий душу источник – письма из далекого Принстона. Он действительно чувствовал себя лучше и чище, читая взволнованные строки, угадывая в них доброту и жар сердца. И все же Уилсон ни разу, НИ РАЗУ не ответил. Почему? Первым пунктом в списке причин была обида, вторым – недоверие... хотя Уилсон уже ничего не мог утверждать. Он прогуливался по Булонскому лесу, думая о том, что любит Роберта. Уж в этом-то он был уверен. А еще он был ПОЧТИ уверен, что это чувство взаимно. Что его любят ничуть не меньше (а может быть, и больше). Все портило это проклятое ПОЧТИ. Ведь почти уверенность – это уже не уверенность. Так же как почти любовь – это НЕ любовь...