С Новым годом, бастард!

— Люцерис, прекрати… Люцерис… ты пьян… Шёпот Эймонда отражался от каменных стен башни тихим шорохом. Его дыхание сбивалось, разум будто погружался в густой туман, единственный глаз блестел. — Надо же, ты помнишь моё имя, — отрывая губы от шеи одноглазого, ответил Люк. Его руки бесстыдно блуждали по оголенному торсу Таргариена. Теперь уже не Эймонд загнал в угол юного Велариона, а совсем наоборот. Люцерис, ещё вчера вечером осознающий себя, как молодого парня, сегодня, в пьяном угаре, прижимался своим новым, теперь уже женским телом, к своему вечному врагу, впиваясь пухлыми губами в шею, грудь, живот, обводя кончиком языка каждую отточенную в тренировках мышцу Эймонда. На минувшем балу никто не заметил, что с Люцерисом произошли кое-какие изменения. Он перемотал грудь бинтом, надел под красный камзол ещё несколько слоев одежды, тоже самое сделал с нижней частью костюма. И весь вечер старался особо не двигаться, сидя за столом — такая многослойность одежды стесняла движения, а кожа под ней просто горела огнём от жары. Рейнира обеспокоенно спросила сына, как он себя чувствует, и Люк прошептал что-то нечленораздельное, показывая на горло. И поскольку сидеть не двигаясь и молча было очень скучно, Люцерис пил вино непереставая и не сводя глаз с, казалось бы, беззаботного Эймонда, которого окружили дамы в роскошных нарядах. Каждая из них пыталась завоевать хоть каплю внимания одноглазого принца. Люк прищурился — укол ревности пронзил его сердце. Эймонд заметил этот взгляд и хитро улыбнулся племяннику уголком губ. Он знал, что им надо поговорить, но решил отложить этот разговор на завтра, надеясь, что чары «розового зеркала» рассеятся за эту ночь. Однако, у совсем уже пьяного Люцериса, были совсем другие планы. Он вылез из-за стола прямо посреди тоста кого-то из гостей, и медленно поплелся к выходу из тронного зала. У дверей Люк обернулся и жестом поманил Эймонда, оглядывая зал. Вроде бы никто из гостей не заметил этого жеста. Одноглазый, помедлив, вышел вслед за племянником. Он знал, куда зовёт его Люк — в ту самую башню, где они встретились вчера ночью. На улице было холодно и темно — ни луна, ни звезды не освещали Королевскую Гавань в эту длинную ночь. И Эймонд Таргариен почувствовал себя преступником, пробравшимся в Красный замок, чтобы что-то украсть. Или того хуже — кого-нибудь убить. Однако, эта мысль развеселила немного захмелевшего белокурого принца, а тайна, которую знали лишь они с Люцерисом, добавляла задора в это приключение. Эймонд уже видел приоткрытую дверь заброшенной каморки мейстера, когда его резко толкнули к стене голые женские руки. Люцерис, ничего не говоря, встал на цыпочки, схватив одноглазого за затылок, и впился в его нахальную улыбку. Он не вполне понимал, что творит, его шальной черноволосой головой двигали лишь инстинкты. И ещё, сидя за праздничным столом, он не мог отделаться от мысли, насколько сильно его тело желает прикосновений Эймонда. Обескураженный таким поведением племянника, Эймонд лишь покорно стоял, прижатый к стене. Он увидел, что на девушке рядом с ним нет одежды. — Почему ты голая… то есть голый… Седьмое пекло, — прошептал Эймонд. Возбуждение стало захватывать его разум. Но девушка будто не слышала. Она расстегнула его одежду, обнажив идеальный торс и припала губами к прохладной коже Таргариена. Её же тело было невыносимо горячим и манящим, и Эймонд отвечал на её ласки и поцелуи, гладя пальцами бархатную кожу спины, сжимая ягодицы, оставляя на шее следы от своих жарких поцелуев. Люк начал судорожно расстегивать ремень на штанах одноглазого, но Эймонд взял племянника за плечи, останавливая: — Поговори со мной, Люк! Что ты творишь? — Я? Это вообще-то твой дурацкий камень! — возмутился Люцерис. Его губы и щёки пылали, тело всё ещё требовало продолжения. — Нет, это не так, — тихо ответил Эймонд, поднимая с пола свою одежду, — чары камня всего лишь временно меняют облик, но они не действуют как приворотное зелье. Люцерис пошатнулся, его большие карие глаза, казалось, стали ещё больше. — Этого не может быть, — сказал он, — тогда почему я… — Почему что? — видя беззащитность теперь уже племянницы, змеино улыбнулся Эймонд. -… так хочу тебя, — закончил фразу Люк, смущаясь. От слов Таргариена он начал трезветь, его обнажённое тело покрылось мурашками от холода, ноги подкосились, как и ночью раньше. — Ох, малыш Стронг сам не знал, что влюблён в своего дядюшку, — продолжал насмехаться Эймонд. — Я не влюблён в тебя, — взвизгнул Люцерис, — я просто… просто… На его глазах заблестели слёзы и, закрыв лицо руками, Люк зарыдал, сотрясаясь от всхлипываний всем телом. Эймонд молча стоял рядом. Его сердце сжималось, глядя на страдания этой нежной невинной девушки. Помимо этого, Таргариен чувствовал, что его желание обладать ей не проходит, а лишь усиливается. Он поднял Люцериса за плечи и накинул на него свою верхнюю одежду. — Успокойся. Тебе надо одеться, посмотри, ты совсем продрогла, — как можно ласковее произнес он, — где твоя одежда? Девушка махнула рукой на дверь каморки, но не сдвинулась с места, продолжая плакать. Эймонд одел и обул племянницу. — Ну вот, ты готова, теперь надо незаметно пройти в твои покои, — резюмировал Эймонд. Люк поднял на него заплаканные глаза и провел ладонью по щеке с глубоким шрамом, который оставил сам. — Прости меня, Эймонд, я не думал, что драка зайдёт так далеко. Сердце одноглазого колотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Он поцеловал ладонь Люцериса, соленую от слёз. Его следующей мыслью было сейчас же скинуть только что надетую на девушку одежду и овладеть ей прямо на этом грязном холодном каменном полу. То, что сейчас происходило с Эймондом, не укладывалось у него в голове. Безграничная похоть? Вожделение? Желание испортить что-то то чистое? Или жестоко отомстить обидчика? А может…может что-то большее? Едва справляясь с дымящимся стояком в штанах, Эймонд подхватил на руки почти невесомое тело девушки и направился в сторону покоев Люка, надеясь, что их никто не заметит.