×××
Сознание возвращалось к нему и медленно, и неохотно. Плечо характерно зудело, а правый бок не чувствовался вообще — жестко, жестко в этот раз он выхватил. Во рту было донельзя сухо, гадко, а глаза удалось открыть лишь с превеликим трудом. Только что ему снилось, будто он блуждает по длинным, длинным коридорам. По коридорам вился золотой туман, где-то вдалеке журчала вода и ясно ощущалось чье-то присутствие. Опасностью, правда, совсем не веяло — во сне Эскель даже за меч хвататься раздумал. Он с трудом приподнял веки, что стали свинцовыми, хрипло откашлялся. Кто-то поддержал его сзади, поднес к губам плошку с водой. Эскель взял плошку левой рукой, и жадно пил. — Напугал ты нас. — Койон сидел у него в изголовье. — Мог и на помощь позвать! В одиночку на архигрифона… Это слишком даже для тебя, Эскель… Он лежал на кровати, в светлой, хорошо обставленной комнате, в незнакомом, кажется, доме. Правая рука и бок были со знанием дела перевязаны, и раны знакомо тянуло — так начинался подстегнутый эликсирами процесс заживления. — Ну… — собственный голос показался Эскелю хриплым. — Не в первый раз. Ты же сам говорил, что не хотел бы брать в руки меч. Лицо у Койона дернулось — он, похоже, считал себя виноватым. Эскель пожал бы плечами, если б раны не болели так. Выбор Койона он понимать отказывался, хоть и уважал его. — Где я? Койон откинулся назад в кресле с разными подлокотниками. — У мастера Янгурда. Позавчера днем мы c Ингваром, дочки его женихом, так тебя и нашли. Эскель растерянно почесал шрам. — Позавчера? Я, что, был в отключке два дня? Койон согласно кивнул. - Маранья доктора заставила тебе «Офирский бархат» в рот влить, чтобы не по-живому шил. У тебя, кстати, с памятью проблем нет? Эскель помотал головой. «Офирский бархат» ему глотать уже приходилось — ведьмачьи мутации сводили побочку на нет. — Она тут полдома слезами залила. Убивалась так, что мне аж самому страшно стало… Эскель поморщился, снова по старой привычке почесал шрам. Мало того, что он Маранью так расстроил, так ещё его обязательства перед Эблой, грубо говоря, были им самым свинским образом нарушены. Вот курва мать! И в то же время, ему безумно захотелось Маранью увидеть. Просто увидеть. Пусть злится и негодует — тем более, есть за что — лишь бы пришла. — Где она? Койон пожал плечами. — Эскель, она не отходила от тебя два дня, сидела тут, как привязанная, держала тебя за руку и рыдала. Я не знал, сколько ты ещё проваляешься, «Бархат» — штука такая. Поэтому я заставил её пойти домой, поесть, поспать. Послал с нею Эрина, пусть помогает уж — они, вроде, неплохо поладили. Койон поступил совершенно правильно, но Эскеля, тем не менее, аж встряхнуло от досады — он вдруг понял, какой глупой, какой эгоистичной была надежда, что вот сейчас Маранья из соседней комнаты выйдет. Как же все глупо вышло!×××
Киаран аэп Эасниллен смотрел на спящую жену, на разметавшиеся кудри, на все еще молодое, хотя уже и тронутое печатью возраста лицо. На некоторых лицах время даёт о себе знать не морщинками, и не обвисшими щеками, а заострившимися чертами, задумчивой складкой между бровей. Ирис как раз живо хмурила во сне свои брови, кисточкой — точно такие же, как у Эрина. Восемнадцать лет назад оно было совсем гладким, это лицо. Восемнадцать лет назад экзотическая зерриканка, сосланная в Темерию и ставшая, по капризу судьбы, фрейлиной при дворе принцессы Адды (да не к ночи будет помянута эта стрыга!) и Киаран, бывший, страшно вспомнить — скоя’таэлем! — встретились в лесу, ночью на Беллетэйн. И сейчас, точно так же, как и тогда, восемнадцать лет назад, Киаран с жуткой ясностью понимал, что никому не уйти от Предназначения. Он осторожно, стараясь не потревожить, выпутался из объятий Ирис, укрыл её одеялом, поцеловал в лоб. И, бесшумно затворив дверь спальни, прошёл в свой кабинет. На столе перед Киараном, рядом с кучей разнообразных бумаг, лежало два письма — одно от сына, другое от Иорвета. Из коридора деловито зацокали копытца — и Козлярус, ловко прыгнув на край стола, свернулся клубком и строго посмотрел на Киарана темным глазом — чеши, за ухом, чего, мол, расселся. Козлярус любил приходить к Киарану, когда тот работал. Ирис всегда утверждала, что Козлярус Арикантус тоже из страны джиннов и, рано или поздно, захочет вернуться обратно, а Киаран про себя думал, что наглый козлина так хорошо устроился в Вергене, что очень вряд ли захочет. Киаран вздохнул и потрепал его по холке. Эрин в письме, адресованном отцу, просил, в первую очередь, не тревожить мать. После пожеланий всем на свете здоровья, счастья и бесконечных приветов Тиану и иже с ним, Эрин обращался к отцу лично. Глядя на то, как Эрин излагает свои мысли, Киаран не мог отделаться от мысли, что эти строки как будто написал он сам. Все-таки они с сыном были похожи больше, чем Эрин готов был признать. Эрин же просто и доходчиво объяснял, что чувствует себя вдали от отчего дома отлично, и что себя в рядах лучников Иорвета совершенно не видит. И рядом с Иорветом, в принципе, тоже. Рассказал о работе в библиотеке (кто бы мог подумать, вздернул брови Киаран — Эрин и библиотека!), и о знакомстве с заезжей зерриканкой, которая служила в Эбле при дворе, а в Махакаме (именно в Махакаме, черт его дери, у них же дипломатических отношений с Эблой почти не было!) выполняла некое для своего двора поручение. Все то, что в их семье старательно если не скрывалось, то, во всяком случае, замалчивалось, эта некая Маранья выложила Эрину, как на духу. Про Эблу, про Сад Тысячи Цветов, про Геральта и принца Лаурина — так Киаран и знал, что тот из их жизни до конца никогда не исчезнет. Эрин был зерриканской экзотикой совершенно очарован и испрашивал у отца разрешения эту самую Маранью в Эблу обратно сопроводить. С ним будет ведьмак, не один, так другой, поэтому — все в порядке. Если бы Киаран сына не знал, он бы подумал о нежных чувствах. Но нежные чувства и Эрин аеп Киаран — это было что-то из разных вселенных. Эрина тянуло в Зерриканию, тянуло посмотреть, откуда родом его мать. Он в лоб задавал отцу вопрос, почему, отчего же они там ни разу не побывали? Эрин задержится ещё на два, на три месяца. Не длиною в жизнь ведь будет его поездка… Он просит родительского позволения. Он не разочарует. Насколько Киаран сына знал, тот запросто без родительского позволения всю жизнь обходился. Невозможно всю жизнь бегать от Предназначения. Киаран взял в руку перо, смочил в чернильнице и вздохнул, решив сначала ответить на то письмо, на которое ответ писать легче. Иорвету он прямо написал, что если Эрин возвращаться в Верген сейчас не желает, то, значит, не желает. Не каждый эльф должен стать воином, Иорвет. Времена поменялись.×××
Эрину Маранью было искренне жаль. Сам Эрин несмотря на то, что жизнь его мордой об стол особо никогда не возила, вырос он в довольстве и при хороших родителях — кровь и ранения видел не впервые. Киаран аэп Эасниллен не хотел, чтобы сын его вырос неженкой. А Маранья то ли совсем из таких благословенных краёв прибыла, где никто никого не ранил, то ли градус её чувств к Эскелю настолько зашкаливал, что и представить сложно. Её реакция поразила Эрина чуть ли не больше, чем сам раненый Эскель. И сейчас, глядя на то, как тяжело дается ей каждый шаг, Эрин заметил, что страдает она не только душевно — Маранья отчаянно хромала, охала всякий раз, как приходилось на больную ногу наступать. Наконец-то они дошли. — Я посплю часа три, и хватит. — строго сказала она. Эрин предпочёл кивнуть вместо того, чтобы повторять уже столько раз от Койона услышанное — дескать, все с Эскелем в порядке, он спит из-за «бархата», а ведьмачья регенерация свое уже взяла. В доме, который Маранья делила с Эскелем, Эрин был не впервые. Он усадил Маранью на стул и стал деловито шуршать на маленькой кухне. Заварил чай, нарезал хлеба, достал с ледника вяленое мясо и сыр. Маранья жевала безо всякого интереса — застывший взгляд уставился в стену, на лице — потерянное выражение... Эрин вздохнул и подлил ей ещё чаю. Ящерка на руке Мараньи вдруг ожила и, вильнув хвостиком, золотой молнией проскользила на руку к нему. «Мы хотим попросить тебя о помощи. Дитя страны джиннов, другой возможности оказаться в доме мастера Янгурда может и не быть. Помоги нам!» Маранья поморщилась. — Синий пузырек достань, пожалуйста, с верхней полки, — голос у неё был тихий и надтреснутый. Эрин встал и послушно протянул ей странную склянку, напоминающую по виду те эликсиры, которые Койон вливал Эскелю в рот. Маранья с видимым отвращением выпила зелье и минуты три сидела, медленно приходя в себя. Эрин подумал о пухлом письме, полученном вчера от отца. И о том, что, оказывается, своего собственного отца он плохо знал. Киаран аэп Эасниллен неожиданно извинялся перед сыном за то, что они с матерью многое ему недоговаривали. И за то, что он был излишне строг. Он писал о том, что библиотека, не библиотека, а учиться военному искусству, его, Эрина, никто заставлять не должен. Об этом Киаран позаботится лично. Киаран был бесконечно рад, что сын нашёл себя, пусть и не в Вергене. И, если сыну нужно ещё несколько месяцев, то, он, Киаран, полностью на его стороне. Он посоветовал послать всех к черту, а с Иорветом он потом сам договорится. В конце письмо содержало осторожное замечание, что матери в последнее время нездоровится, а также к нему прилагался солидный чек. Поэтому решиться было нетрудно. — Хорошо, — ответил Эрин, обращаясь то ли к ящерке, то ли к Маранье, и вежливо, совершенно по-эльфски наклонил голову. Ящерка аж зашипела от удовольствия, завертелась на плече Эрина. Взгляд Мараньи прояснился, она зябко, несмотря на стоящую на улице жару, повела плечами, закуталась в платок. Эрину она вдруг показалась потерянной и одинокой. Он присел напротив неё за стол, подлил ей ещё чаю. — Что я должен для тебя сделать?×××
Эскель действительно выглядел неплохо. Он сидел на кровати и перебирал что-то в своей большой сумке. Кажется, очнувшись, он первым делом отменил сам себе постельный режим. Бок и правая рука крепко перевязаны чистой холстиной, темные волосы — влажные от недавнего мытья. Увидев Маранью, он порывисто встал, мимоходом поморщившись от подступившей боли. Все, что она хотела ему сказать, мигом забылось. Маранья сделала несмелый шаг вперёд, и вот она уже утыкается носом ему в грудь, а хорошо знакомые мозолистые руки гладят по голове. Нежность, переплетенная с чувством вины, сдавила ей горло, из глаз, в который раз, брызнули слезы. Ничего лучше, как прижаться к Эскелю ещё крепче и глупо всхлипнуть, Маранья не придумала. Сидевший в кресле Койон кашлянул в кулак, поднялся и деликатно вышел из комнаты, тихо притворив за собою дверь. Маранья осторожно отвела руки, вспомнив, что у ведьмака, как-никак, свежая рана, но Эскель привлек ее к себе обратно. — Не бойся. Все зажило почти. Прости меня, Маранья. Он взял её лицо в ладони и стер, едва касаясь кончиками пальцев, слезы, и в этом простом жесте невысказанной нежности было больше, чем в десяти написанных маэстро фон Люттенхофом томах. Эманации блаженно прокатились под кожей и Маранья содрогнулась всем телом. — Иди сюда, — Эскель аккуратно усадил её на край кровати, опустился перед ней на колени. — Больно тебе? Его пальцы нащупали то самое больное место, то самое — под коленкой и на внутренней стороне бедра. Мягко погладили, заставив Маранью довольно охнуть — эманации, как и всегда, снимали, убирали боль. Убирали мгновенно и без последствий, так, как не умело ни одно зелье. Она облегченно Эскелю улыбнулась. — Это ты меня спрашиваешь, больно ли мне? Кажется, не я с архигрифоном сцепилась… Эскель молча повел плечами, заправил ей одной рукой прядь волос за ухо, а другой продолжал гладить Мараньину несчастную ногу. Маранья вдруг поняла, что по его неровной улыбке она успела до чёртиков соскучиться. С ума сойти, за каких-то три дня. А потом сжала зубы — как много она уже думала об этом! Каким бы Эскель надежным не был, все-таки зависеть от него, только от него одного-единственного — плохая идея. Правильно ли поступила, не рассказав ему про джинна и кувшин? Если кому-то на этом свете можно было безоговорочно доверять, то только ему. А пришлось довериться Эрину. — Маранья, — Эскель смотрел на нее внимательно, — прости меня. Прежде всего, я не должен был браться за заказ, потому что бы ты там не говорила, это противоречит моему договору с Эблой. Ну и потом. — он замялся. — Прости, что так напугал тебя… Койон рассказал, что ты три дня от меня не отходила… И… Эскелю явно нелегко давалось подыскивать слова. Она наклонилась, поцеловала его в шрамированную свежевыбритую щеку. — Все хорошо. Всё позади, Эскель. Он снова улыбнулся. — Ты совсем не злишься. Я, все-таки, другого ожидал. Какой же он все-таки добрый. Добрый, достойный и без двойного дна. Совершенно удивительно, если подумать о том, что он ещё и нордлинг, а нравы то здесь — ого-го! Маранья подалась к Эскелю, обвила его шею руками, все ещё осторожничая из-за перевязанного бока, но уже не так, как раньше. Прижалась щека к щеке, и так замерла. — Чудовища и последствия от встречи с ними — часть моей работы. И я просто… Немного не привык, что кто-то так за меня беспокоится, — голос Эскеля стал вдруг хриплым и Маранья почувствовала, что сердце у ведьмака вдруг забилось куда чаще и сильнее. — Тем более кто-то, кого я люблю.×××
Эрин старался ступать совсем неслышно и, если б Койон не был ведьмаком, он бы и не услышал. Заметить эльфа, если он этого не хочет, почти невозможно. Лишь ведьмачье чутье выдавало чье-то присутствие, а чутью Койон привык доверять. Поэтому, выйдя от Эскеля (тот явно хотел остаться со своей зазнобой наедине) он не пошёл к ждущему его мастеру Янгурду, а спустился по неприметной лестнице вниз, на цокольный этаж. Находиться на цокольном этаже было как раз рискованно, потому что именно там и располагались покои мастера Янгурда дочки, отцовской любимицы и злостной попирательницы краснолюдских скреп. Выросшая без матери, отказа от отца ни в чем не знавшая, Гелия имела обыкновение самодурствовать напропалую. Койон с Эрином познакомились с её нынешним женихом, Ингваром, еще по пути из Вергена, хотя то, как краснолюдка себя вела, заставляло Койона вовсю сомневаться в том, что этот брак вообще состоится. А если состоится, то долго ли проживёт… На Эрина, с его утонченным лицом и эльфийскими косами, Гелия обычно пялилась так, как будто хотела того поджарить и съесть, и Койон под этими взглядами обливался холодным потом, предчувствуя возможные неприятности. Однако, поверить в то, что Эрин вдруг воспылал страстью в ответ, не получалось никак. Страсть и Эрин одной вселенной не принадлежали. Эрин бесшумно, даже воздух не колыхнулся, прошёл по коридору, за которым и начинались комнаты Гелии, свернул ещё раз и стал спускаться в подвал. Койон так же бесшумно последовал за ним. В подвале у мастера Янгурда, находилась его «Щацкаммер», комната сокровищ, и у Койона нехорошо засосало под ложечкой. Однако к двери, ведущей в Щацкаммер, Эрин интереса не проявил. Вместо этого он подошёл к куче всякой рухляди, лежащей в углу подвала, и стал там сосредоточенно рыться, все еще стараясь не шуметь. Через несколько минут он нашёл, похоже, что искал и, обернувшись с добычей в руках, наткнулся взглядом на Койона, стоявшего в дверях и скрестившего на груди руки. На лице эльфа проступила совершеннейшая паника, но надо отдать ему должное — он даже не вскрикнул. К груди Эрин прижимал изумрудно-хризолитового цвета старинный, изящной выделки кувшин. И, кажется, Койон уже стал догадываться, что там — в этом кувшине.