×××
День распогодился не на шутку, солнце так и припекало. Эскель совсем и не заметил, как весна перекинулась сначала в раннее лето, а потом и лето созрело, начало подкрадываться к своей половине. Он привычно отогнал от себя мысли о том, что его ожидает осенью. Маранья ковыляла впереди и по тому, как она часто дышала сквозь зубы, Эскелю было ясно, что подъем дается ей ох, как нелегко. Поднять её на руки и донести было бы проще простого, но ведь начнёт потом злиться, отмалчиваться и губы поджимать. Эту Мараньину особенность Эскель уже изучить успел — своё увечье она ненавидела и страдала еще и душевно от этого жутко. В такие моменты Экселю становилось больно вместе с нею. Он перекинул на другое плечо короб с провиантом — вот сдался ей этот чёртов пикник, видно же, что еле идёт! Пожарили бы мяса на заднем дворе, взяли бы пива из таверны, позвали бы Койона с его этим эльфийским воспитанником. Если уж очень хочется. Еще Эскель думал про архигрифона, которого никак не удавалось выследить. Охота, которая, надо признать, начинала увлекать — давно уже за настоящим чудовищем не гонялся. — Мы пришли, — Маранья облегченно вздохнула и остановилась. Они стояли на большом, покрытом травою уступе, казалось, странно прилепленном сбоку главной Махамской горы Карбон. Эскель слышал от Койоновского эльфа (а паренёк зарылся в книги, пожалуй, по самый свой эльфийский нос), что именно эта гора — полая, полная жизни изнутри, и вдохновила махакамских инженеров создать то же самое для драконовского города Тараско. Дескать, Эрин в пути одного из краснолюдов видел, что тот Тараско строили, но тот ему толком ничего и не рассказал, но Эрин сам в библиотеке покопался. Страшное дело это было, их краснолюдская библиотека — все на свете в ней можно было сыскать. Но, если с одной стороны уступа были видны лишь скалистые кряжи, то с другой вид открывался прямо-таки пасторальный — на этой стороне гор были растения — упрямые кряжистые деревца прямо-таки вгрызались в скалы корнями. Деревца, видно, обладали краснолюдским характером и росли всему назло. Между этими узорными деревцами колосилась самая настоящая шелковая трава, и видны были не такие уж и редкие цветы. Эскель различил и лилейник, и клематис, и горные ирисы и даже несколько диких пионов. Для скалистого Махакама — картина более, чем славная. Среди невинных цветов вздымались свечи эремуруса, цветка, напоминающего возбужденный донельзя мужской орган, правда, пушистый. Кажется, Эскель про это место что-то слыхал. Насколько Эскель про эремурус знал, тот был растением капризным и теплолюбивым, но молодые краснолюды каким-то образом сделали все возможное, чтоб он прижился и здесь. Существовало негласное правило, стало быть — надо было пригласить девушку сюда, к этой скале и этот эремурус ей подарить. Если примет подарок, то все возможно, абсолютно всё: можно и сватов засылать, и под покровом ночи тайно встретиться. Если нет, то вопрос будто б и не звучал. Эскель хмыкнул, воображая молодых краснолюдов, ползущих по скале с эремурусовскими надеждами. — Прости, что потащила тебя сюда. Я просто хотела посмотреть на цветы, просто… немного соскучилась по Эбле. Эскель поставил корзину на камень — Хорошая идея. Можно поужинать и здесь. Маранья робко ему улыбнулась, на правой ее щеке обозначилась ямочка, и Эскель просто не мог не улыбнуться в ответ. — Сегодня два месяца, как умер мой отец. Я совсем об этом не думаю за всеми этими делами. Так стыдно… Эскель, кстати, про это тоже совершенно забыл. А мог бы и вспомнить. И спросить у Мараньи, каково ей. Он обнял её сзади, привлёк к себе, прижался губами к макушке. Он совершенно, совершенно не знал, что бы ей сказать, язык так и прилип к небу. Оставалось как-то надеяться, что Маранья поймет без слов. Суккуба в свое время горячо утверждала, что женщины ещё и не на такое способны. Впрочем, пасмурное настроение быстро прошло, стоило первым лучам заката окрасить покрытый, выпестованный драгоценными цветочками, склон. Маранья, уютно устроившись на покрывале, с аппетитом хрустела хлебом и сыром, попутно пересказывая Эскелю последние краснолюдские сплетни. Ясно было, что она рада-радешенька выбраться из скального города на природу, хоть на какую. Эскель молча жевал свой хлеб, улыбаясь, слушал Мараньино щебетанье и по привычке оглядывал скалы, гадая, где бы там мог притаиться Архигрифон. Мечи и сумка с эликсирами остались дома, и это Эскеля беспокоило. — А Переш мне ничего нового не поведал, — передернула плечами Маранья. — Сказал тоже самое, что и его приёмная мать. Двимерит, сказал, одевай. А я, боюсь, понимаешь, боюсь! Мало ли, как это подействует? Пострадать — еще полбеды… А если я вообще на кусочки рассыплюсь? Эскель доел свой бутерброд и отряхнул руки. — Не вздумай рассыпаться, — серьёзно ответил он. — Маранья, правда, не надо никаких экспериментов. Твой же принц обещал помочь! Вот и подожди, пожалуйста, пока мы вернёмся в Эблу… Маранья ласково, игриво ему улыбнулась и, придвинувшись поближе, положила руку Эскелю на плечо. Тонкие пальчики заправили отросшие волосы ему за ухо, скользнули в ворот льняной рубахи. — Мы, конечно, вернёмся в Эблу, — тихо ответила ему на ухо Маранья. — И что мы будем делать, Эскель? Что мы будем делать потом? Я прекрасно могу себе представить, что буду делать я. Примерно, что будешь делать ты. Но вот мы? Останемся ли мы вместе? В быстро умирающем свете заходящего солнца она была отчаянно красива. — Я не знаю, — тихо признался он. — Я надеюсь, что да. Маранья придвинулась ещё ближе и коснулась его лба своим. — Я тоже надеюсь, — тихо сказала она. — Эскель…я об этом много думала, и это так странно! Я не хочу, чтобы наше путешествие заканчивалось… Хочу путешествие с тобою, длиною в жизнь… Если бы тот самый архигрифон вылетел бы сейчас из-за скалистого уступа, Эскель ощутил бы себя менее беспомощным. Маранья понравилась ему с самого первого мига, как он её увидел, с самого первого… И чем дальше, тем больше. Ни шрамы, ни ведьмачьи глаза её с самого начала не пугали, и Эскеля всегда трогало, как она засыпала, уткнувшись в его плечо. Суккуба бы наверняка сказала, что он идиот, раз говорит, все что думает. — Но ты же не пойдешь со мною в холодную каменную крепость? Боюсь, мне нечего тебе предложить, Маранья. И тут Маранья его удивила. — Почему ты думаешь, что не пойду? Она зарылась пятерней ему в волосы, потерлась знакомым манером щекой о щеку. — Я пойду за тобой куда угодно, Эскель. Женщины и их логика не в первый и не в последний раз ставили Эскеля в совершенный тупик. — Вот только… — Маранья досадливо сморщилась. — Вряд ли из меня хорошая спутница, чтоб по крепостям лазить. Даже на эту гору взобраться, с моей-то ногою, и то труд… Эскель покачал головой, веря уже в любое чудо. — Значит, придется нести тебя на руках, милая, — он поцеловал её в висок, — если твой хваленый принц не поможет. Он любовался Мараньей, глядел на то, как мягкий свет играет в её волосах, делает их почти рыжими, почти золотыми, плавит этот оттенок глубокой меди. И в этот момент он был абсолютно счастлив. Маранья ему подмигнула. — Думаю, принц будет мне очень благодарен. Ты удивишься, но, кажется, я нашла ему ученика.×××
Эрин, с которым Маранья виделась каждый день, кого-то ей до чёртиков напоминал. Но только недели через три до неё наконец-то дошло — кого. Койон и пара прибывших в Махакам, с миссией из Вергена, эльфов, говорили про Эрина, что он, дескать, точная копия своего отца, Киарана аэп Эасниллена. Оно, наверное, так и было, но в каждом его движении, в том, как он сводил брови и закусывал губу и, главное, в том, что и как он говорил, она видела тридцать девятого принца. Если опустить все те словечки и полуприличные присказки (тридцать девятый принц имел дивную привычку — вставлять такие в речь обороты, что не каждый конюх или сапожник знает, а Эрин, правду молвить, в этом отношении, все-таки, в свои семнадцать испортился не до конца), эти двое не могли быть знакомы, их разделяли тысячи миль, но все же, и один, и второй рассуждали одинаково, и темы их интересовали до безумия схожие. Джинны, запечатанные джинны, освобожденные джинны… Маранья, как и всякий рождённый в Эбле человек, эту тему особо не муссировала и поддерживать в разговорах не хотела. Ну да, было такое за нами, да, запечатывали джиннов. А в Темерии вон эльфов вешали на площадях, а теперь вон пожалуйста — острые уши — краса и гордость. А сам-то Махакам как только не выделывался, как только северные государства плясать не заставлял. Протекторат темерской короны, как же. Чуть что — поставки заморожены, пока не прогнетесь! Так что — кто старое помянет… Но Эрин ходил за ней хвостиком, выспрашивал так жадно, с таким чувством, что Маранья диву давалась, почему для этого странного остроухого парня, всю жизнь в скальных северных городах прожившего, это может быть так важно. Все стало серьёзно в один момент. Одним погожим утречком Маранья сидела за столом и, в пол-уха слушая Зельду, собиралась потихоньку с силами, перед рабочим днем усилием воли заставляя себя перестать млеть при мыслях об Эскеле, и начать, наконец, думать про очередной, особо трудный расчёт. Дети щебетали и, в порядке исключения, вели себя прилично, чай был ароматен, и появление вежливо поклонившегося молодого эльфа её совершенно не удивило. К счастью, Койон его не сопровождал. — Маранья, — голос Эрина был тих и вкрадчив. — Мне хотелось бы поговорить с Вами наедине. Зельда, в глазах которой проснулось деловое понимание, споро засобиралась, шикнула на детей и умчалась, по якобы неотложным, делам. Мастер Нияр, знала Маранья, с тех пор, как она выполняет здесь поручения тридцать девятого принца, озарила некая мысль. Он удумал такие же услуги и Вергену продать, и для этого обхаживал вверенных ему вергенских эльфов. Иорвет в этом понимать, что либо отказывался, по его мнению, которое Маранья про себя считала ретроградским — лучники спасали Верген всегда, спасут и в следующий раз. Справедливости ради, надо сказать, эльфийские лучники воображение, конечно же, поражали. А ещё и эта их, способная превращаться в дракона, королева! Не на что тебе здесь надеяться, мастер Нияр, полагала Маранья. Но, не теряя терпенья, мастер Нияр рыл и рыл носом землю. В неизбывной, так сказать, надежде. Маранья подняла на Эрина взгляд. Вот ведь, и мальчика припрягли, хитрющие краснолюды! Но Эрин вдруг заговорщицки улыбнулся и достал кулак из-за пазухи. Разжал кулак, а там… Маранья аж ахнула, услыхав знакомое прикосновение к своему разуму. Саламандра рада Маранью видеть. Принц Лаурин позвал Саламандру, потому что обстоятельства изменились… Но с Эскелем Маранье теперь опасность не грозит. Ох как Саламандра рада, что Маранья теперь с Эскелем! Ящерка зашуршала хвостиком, как трясогузка, а потом ловко, молнией, перескочила Эрину на плечо. А вот что Саламандра не ожидала, так это что здесь, в Махакаме, окажется кто-то такой… Ящерка потерлась эльфу о щеку, и Маранья с неким изумлением поняла, что Эрин саламандру тоже прекрасно слышит. Саламандра считает, что тот, кто прошёл через Врата Миров еще до своего рождения, способен, при определенной удаче, повелевать даже джиннами… принцу Лаурину это будет более, чем интересно… И ящерка скользнула вниз, вильнув напоследок хвостом, свилась на Мараньиной руке браслетом, как будто никуда и не убегала. И тогда Маранья днем за днем, вечер за вечером начала рассказывать Эрину все то, что знала сама — все легенды и предания, которых столько наслушалась за свою жизнь, столько наслушалась… Про волшебных Цветов, и попадавших к ним в сладкий плен иностранцев. Про кочевников, которые разоряли пустынные города на протяжении столетий, и с которыми удалось справиться, лишь научившись управляться со джиннами. Про Сад Тысячи Цветов и про созданную за месяцы Армию, которая отправилась на Север, на помощь королеве Анаис. И про седоволосого ведьмака, который эту Армию создал. И про Тридцать Девятого Принца, который эту армию возглавил. Эрин слушал, открыв рот, и каждое слово падало на благодатную почву. Маранья надеялась, что когда придет время, Эрин согласится отправиться с нею в Эблу. Уж Койона-то она переиграет! Может быть, если она приведёт Тридцать Девятому Принцу ученика, такого ценного ученика, вместо того, чтобы принести кувшин, он все равно будет доволен? За все это время Маранья ни на шаг не приблизилась даже к тому, чтоб хотя бы в дом к мастеру Янгурду войти! Хотя оставались ещё недели, полные кропотливого труда и, вполне возможно, что способ мог еще отыскаться… И так она думала, день за днём, неделю за неделей. Гнала от себя эти мысли, потому что смыслом жизни, тем, что согревало ее всякий день, стало совсем другое. Смыслом жизни стало возвращаться в их маленький домик, к Эскелю. Посмотреть на его рваную, неуверенную улыбку — Маранью до глубины души трогало, что этот матёрый, повидавший жизни и покрытый шрамами мужчина так явно не был близок ни с кем до неё. Рядом с Эскелем было так хорошо, так спокойно, так тихо — никакие бури в этом мире не могли Маранью достать, когда она засыпала, утыкаясь носом в его шею. Всю свою жизнь, не такую уж и недолгую, Маранья боялась, что цветочная кровь ударит ей в голову. Что влюбится она, и пропадай все пропадом! Но когда это произошло, ей вдруг стало до смешного безразлично на все прежние страхи. Так оно и продолжалось, пока в один день её мир не разлетелся на куски. Взмыленный и всклокоченный Койон ворвался к мастеру Нияру, прося о помощи Зельду, прямо-таки умоляя как можно скорее позвать лекаря. На Маранью, подошедшую к дверям, он остро и больно взглянул, виновато и дико дёрнулось его лицо. Маранья, не совсем понимая, что за кошмар на нее сейчас свалился, попрощалась с ними. Голоса доносились до неё, как сквозь вату, и самым страшным казалось прошившее нервы чувство, что так уже было — так уже было после смерти отца. В маленьком переулке между домами мастера Янгурда и мастера Нияра собралась уже достаточно приличная толпа. — …в одиночку архигрифона завалил, видано ли … — …выкарабкается ли… — …э вон рожа какая… Маранья, отчаянно хромая и негодуя, совершенно неделикатно протолкалась через краснолюдское сборище. Охнув, она зажала рукою рот, увидев, кого заносили теперь в дом мастера Янгурда. Узнала растрепанные чёрные волосы, узнала шипастую куртку, узнала свисающую с носилок безвольную руку. Не далее, как сегодня утром эта рука, эти пальцы нежно и осторожно гладили её по щеке. — Да будет тебе волноваться. Грифон — эка невидаль. Вечером расскажу. Так сказал он. Отчаянное рыдание душило горло, и Маранья так же отчаянно испугалась того, что так же, как при кончине отца, ей вдруг станет так невыносимо плохо, что её утащит во тьму. Кто-то поддержал её под локоть и, обернувшись, она увидела и Койона, и Эрина, которые пытались ей что-то сказать. Но вокруг был словно зыбучий песок — слов Маранья не слышала. Койон, растолкав всех и каждого, провел ее в краснолюдскую гостиную, и она видела, как Эскеля положили на широкую постель, как доктор-низушок, важный и чинный, осматривает его. Кто-то замахал руками, кажется, тот самый мастер Янгурд это и был, велел, дескать, уходите, не мешайте, но Койон шикнул на краснолюда, сказав, что Маранья вот этого раненого невеста. «У ведьмака и невеста» — удивились через зыбучий песок, но дали таки Маранье подойти к кровати, на которой лежал Эскель. Её любимый Эскель! Надёжный, молчаливый и добрый. Без которого жизнь ей не мила. Губы у ведьмака посинели и были крепко, судорожно сжаты. Он был без памяти. Низушок, споро перевязав рваную рану на боку, уже накладывал мазь на обожженную на правом плече кожу. Захлебываясь рыданьями, Маранья присела на край кровати, стараясь низушку не мешать. Никогда она не любила Эскеля больше, чем в эту самую минуту. И никогда больше в своей жизни она не была столь несчастна.