Длиною в жизнь

С детства Кинарат знала, что все девушки мечтают о свадьбе. Все девушки, на плечах которых не лежит груз ужасной ответственности за порой невыносимое в своем консерватизме родное княжество, все девушки, которые не слышат в своих головах драконов, все они только и знают, что думать о мужчинах, да о белых дорогих тряпках, в которых они потащатся на зависть всем к алтарю. Только об этом и думают. Кинарат же мечтала, чтобы этот день поскорее остался позади. Помимо прочего, ее грызло то, что понятие о том, что произойдет в спальне между нею и принцем, когда длинная и тяжёлая церемония подойдёт к концу, она тоже имела весьма и весьма приблизительное. Сама свадьба прошла на ура. Эблцы, которые мимикрировали как черти, если надо, отстояли всю церемонию с серьезными, почти постными лицами. Цветы, облаченные в пышные, роскошные, но закрытые со всех сторон одежды, смотрелись более, чем органично (эти совершенные бабы смотрелись органично всегда и везде и во всем), эблская гвардия стояла стройно и блестела доспехами, и даже темерцы (тогда еще был с ними небезызвестный даже в Тараско Алан Тренхольд) вид имели в меру воинственный, но и в меру формальный. Тараскинцы — чопорные господа в доспехах, что изображали драконову чешую, и их сующие во все дела нос матроны смотрели на все это благолепие, чуть ли слезу не пуская. А уж когда жених откинул с лица невесты положенный покров и очень, очень натурально изобразил, что видит её в первый раз, эти любители скреп аж задрожали от восторга. Мать Кинарат, красавица Эола, стояла посреди них и восторгалась больше всех. За годы жизни в Тараско даже она прониклась педантичным консерватизмом. Кинарат порадовалась, что после свадьбы первые месяцы она проведет в Эбле (хотелось надеяться, что министры ничего там не загадят), к вольности нравов Эблы она уже начала привыкать. Потом все пили и веселились, а Кинарат наслаждалась тем, что больше ей не надо носить вуаль (став замужней дамой, она обрела на это право). Новоиспеченный муж был ненамного выше и, стоя рядом с ним, она практически смотрела ему в лицо. Ей нравилось, что они были наравне. Говорят, на Севере на свадьбах доходили до такого варварства, что жених прилюдно целовал невесту в губы. Такое здесь было бы, конечно, немыслимо, но теперь Лаурин мог хотя бы некрепко стиснуть её пальцы в своей руке — жест дружеской поддержки. Каждый второй мужчина почел свои долгом схватиться за сердце от якобы ослепительной красоты княгини. И хотя, конечно, все они врали, как дышали — было все равно приятно. Кинарат улыбалась в ответ, а Лаурин держался ровно-придворно, угождая тараскинским нравам, хотя, будь его воля, наверняка бы сейчас опрокидывал тосты и распевал куплеты неприличных песен с темерцами, вон за тем столом. Там как раз разливался соловьём северный, но живущий при дворе Эблы поэт фон Леттенхоф. Двое живущих в Эбле северных ведьмаков знай себе наливали — веселье намечалось что надо. Солнце неумолимо клонилось к закату и вскоре молодожёнов натужно попросили покинуть всеобщий праздник, дабы до конца скрепить таинство брака. Многозначительные мины темерцев увяли под ледяным взглядом Алана Тренхольда, эблцы продолжили вежливо улыбаться, а тараскинцы смотрели на Кинарат, вытаращив глаза, словно вот-вот её принесут в жертву. В некотором смысле, так оно и было. По мере того, как слуги провожали их по длинной анфиладе комнат, чувство жгучей, тревожной неловкости и даже страха у Кинарат все возрастало и возрастало. В Тараско мужчины, бывало, обходились с женщинами достаточно жестоко. А Лаурин был мужчиной, как ни крути. И хотя их брак, как смела надеяться Кинарат, зиждился на совместных интересах, взаимной приязни и дружбе, кто его знает, что ему в спальне в голову могло прийти… Кинарат вполне устроил бы муж, гуляющий в Саду Тысячи Цветов и с женой встречающийся ради деловых переговоров. Но сказать вот так прямо об этом язык у нее не поворачивался. Белый, богато расшитый золотом полог заскользил вниз, отделяя их от остального мира. Бежать было теперь некуда. Лаурин потянул с плеч золоченый плащ, бормоча, что, слава матери Эбле, наконец-то это все кончилось, что за дурость и дикость такая (ты уж извини, Кинарат!), полдня невесту из занавески разворачивать. Он взъерошил свои короткие волосы, с разбегу плюхнулся на огромную, покрытую золотым покрывалом кровать. И только потом заметил, что Кинарат стоит, как палку проглотила — напряженная, с судорожно стиснутыми руками — костяшки аж побелели. — Что с тобой? — абсолютно искренне удивился он. — Все ж вроде хорошо прошло. Кинарат невразумительно пожала плечами. — Ну, мы… я… в общем, я не знаю, чего ожидать… Лаурин все понял по-своему. Потянулся к прикроватной тумбочке и вытащил оттуда два тускло блестящих, металлических браслета. — Тебе не по себе потому, что я не человек, — горько сказал он, — поэтому ты страшишься провести со мною ночь. Понимаю. Вот, смотри — это двимерит. Ничего лучшего против магии в этом мире не придумали и даже магию джинна он подавит… хоть на какое-то время, но подавит… В роскошной комнате уже вовсю царствовал вечерний полусвет. Тихий ночной ветер свежо задувал в окно, пахло, как всегда, роскошным садом, и непривычно — свежей древесной стружкой — покои для молодожёнов готовили совсем недавно. В глазах Лаурина — по-настоящему чёрных, как ночное небо без звезд, как и у всех, здесь, в Эбле, Кинарат разглядела чуть ли не мольбу. — Тебе нечего бояться, — он защелкнул сначала один, а потом и второй браслет на своих запястьях, — это я теперь в твоей власти. Кинарат растерянно захлопала глазами. — Кроме того, — он привстал на одно колено и, совершенно не стесняясь, принялся стаскивать с себя расшитую золотом рубаху, — что-то мне подсказывает, что я справлюсь и без магии…. — и зубоскально улыбнулся. От такого Лаурина невозможно было остаться равнодушной — не от могущественного правителя и ещё более могущественного джинна, а от такого вот — человеческого донельзя. Бессмертного со страстями смертного, джинна — с душой человека. Любовником он, кстати, оказался отменным, хоть Кинарат сравнивать было и не с кем. Она готова была поклясться, никому из ее подданных и в голову не пришло бы выделывать такое со своими женами, да ей самой не пришло бы в голову, что такое вообще приемлемо и возможно. У него были тонкие, до безумия чувственные пальцы, и целовал он ее везде, везде, где только можно и где, наверное, и нельзя. То, что должно было состоять из боли и подчинения, вышло мягким и нежным, расцвело, как бутон в этом самом их Саду и, раскрасившись в тысячу красок, взорвалось в животе Кинарат чувственной волной. Лаурин потом смеялся ей в ухо и уверял, что ему уже все, ему уже достаточно, и вообще, никто ничего не узнает, давай лучше спать. Кинарат вцепилась ему в плечи и голосом настоящей княгини потребовала, не уж, знаешь, положено так положено, надо идти до конца. И вот тогда — да, было больно, но больно умеренно, и больно терпимо. У Лаурина в конце концов глаза стали как плошки, и она поняла, что надо же, он до конца не верил ей, эблский засранец и развратник, не верил, что такая архаика может быть — девственность до свадьбы. Кинарат потом долго лежала, вытаращив глаза в потолок, и переваривала случившееся. Часто династический брак с ритуальным, по-деловому обязательным перепихоном она представляла себе несколько по-иному. Постепенно жизнь вошла в новое русло. Старый правитель Аниах-то был покрепче в коленях, а вот Лаурин — нет. Горячая, страстная, как Кинарат казалось, чисто эблская натура заглушала голос разума. Влюбленная женщина боролась в Кинарат с политиком, и пока что политик побеждал. Сказывалась многолетняя выучка. У Тараско от Эблы оставались свои секреты. Соответственно, и у Кинарат. Она рьяно взялась за устроение дел. По послесвадебному договору княгиня была обязана проводить три месяца с мужем, в Эбле, и три месяца дома. Все важные и неважные государственные дела шли своим чередом, а чрезвычайно важные — ждали её визита. Драконы же, сидевшие теперь и на крепостных стенах Эблы, не перестали говорить с нею. Драконы предупреждали, что равновесие миров нарушается. А скоро случилось то, что отодвинуло все и вся на второй план. Сначала — конфликт с Андорой, что повергло Кинарат в дипломатический кошмар — андорцы традиционно дружили с тараскинцами, а раньше — и против Эблы. Выступить в конфликте на стороне Эблы, натравить драконов на Андору означало конец мечте об объединённой Зеррикании. А не выступить было нельзя. Кинарат извернулась, как могла, в поиске пусть самого дешёвого, пусть самого недостойного, но все же компромисса. Доверенный человек Тараско нашептывал в уши матриарху, дескать, нечего надеяться на северян, тем более, на нильфгаардцев, а сама Кинарат интриговала, пользуясь положением. Казалось, хуже быть не может. Тихая, всегда грустная Маранья, которую Лаурин вырвал из кочевнических лап, притащила из пустыни этого самого паучка, и стало ещё хуже. Ткань мира расплеталась и истончалась, «провалы», как их с лёгкой руки маэстро фон Леттенхофа, стали называть, сияли по пустыне страшными, чёрными дырками, и их становилось все больше и больше. Воспитанник Лаурина, молодой странный эльф с Севера в одночасье пропал, а сам Лаурин больше не мог скользить между мирами. А потом и вовсе потерял джиннову силу. Почему-то для крылатых ящериц это тоже было важно… Они вздымали крылья в небо и беспрерывно клокотали, перебирая когтистыми лапами разномастную стену, отделяющую город-государство от беспощадной когда-то пустыни, теперь нетерпеливо превращавшейся в степь. Сейчас, идя по скалистым коридорам, Кинарат мучилась совестью. Но в первую очередь, она оставалась княгиней Тараско. Если бы Лаурин только знал, с кем она встречается за его спиной… Лания даже не потрудилась как-то прикрыть вызывающе голубой доспех. Оскалила острые зубы, всем видом показывая, как ей все равно, что ей, мягко выражаясь, не рады. Но было что-то ещё, что-то, что Кинарат немедленно увидела, да любой бы увидел — сквозь агрессивную браваду проскальзывало горькое, мелкотравчатое отчаяние. Лания, когда-то простой капитан гвардии, а теперь советник первого ранга у Матриарха, работала на Тараско уже много лет — её Кинарат унаследовала от предусмотрительного папаши, пусть Боги пустыни и матерь Эбла будут милостивы к его душе Айрат довольно заворчал за спиной Кинарат —он любил поверженных врагов. Или почти поверженных. — Мы разбиты, — выплюнула Лания, — от нильфгаардцев больше ни слуху, ни духу, сильно подозреваю, что они снесли к чертовой матери этого Воорхиса, да и поделом, гнилой он был. Ни оружия, ни поставок, ничего. А ещё Вы, моя княгиня, наверняка знаете, что наши союзники бросили бомбу так глубоко в горы, что разбудили там нечто такое, о чем вслух не говорят. Кинарат даже не потрудилась придать своему лицу более-менее светское выражение, скривила губы так, будто тухлятины отведала. — Знаю. О! Кинарат знала все и даже больше. Конечно. Со спины дракона видно многое. Лания, глупая солдафонка, подняла брови в притворном удивлении. По какой-то причине эта противная машина для убийств считала себя мастером изящных острот. — Уж не ваш ли муженек-джинн вам рассказал? Кинарат заморозила её одним взглядом. — Мой брак вас не касается. На самом деле каждую минуту её снедает беспокойство за оставшегося в Эбле Лаурина. Тот потерял в одночасье всю свою джиннову силу и, хоть и старался вести себя, как всегда — хохмил, говорил, что ему не впервые — Кинарат видела, насколько он удручен. Ему снились странные сны, о которых он не спешил говорить. Плюс ко всему, её начало тошнить по утрам, сильно тошнить и она прекрасно понимала, что это такое может быть. Как невовремя! Сердце её рвалось. Лания развела руками. — В любом случае, мы все теперь в верблюжьей жопе. Наш мир идёт ко дну, и даже уже плевать на джиннов, плевать, слышите? Матриарх говорит, что это чума, эта тьма просто пожирает наш мир. Никому не спастись, никому. Кинарат холодно пожала плечами. — Ну и что, матриарх согласна заключить с Эблой мирный договор, дабы отойти к праматери с чистой совестью? Глаза Лании превратились в щелки — Кинарат попала, куда целилась — уж и горды они были, эти мужеподобные дочери Андоры. — Мы сейчас обсуждаем конец света, — сказала Лания, на удивление скоро овладев собой, — чёрных провалов в пустыне все больше и больше. Наверняка на Севере то же самое, просто вести не доходят. Есть у вас, у драконьего народа, мысль, как его отвратить? Моментального мира обещать невозможно, но мы, как и вы, как и все остальные, просто хотим одного — жить. Допустим, и с погаными джиннами под боком. Мы готовы закрыть глаза на многое. Кинарат смерила мощную фигуру Лании взглядом ещё раз. — У меня есть одна мысль, может не сомневаться. И от вас мне нужно всего лишь небольшое содействие. Скоро из Эблы к Стонущим Горам выдвинется отряд — несколько темерцев решили рискнуть всем и пробиться на Север. Провести разведку боем, так сказать. И вы не тронете его, слышишь, не тронете! Вы даже не появитесь на его пути. Она покачала головой, жалея, что придётся доверить Лании свой план — иначе от Матриарха не отвертеться. — И, кстати, ещё одно слово в таком тоне о джиннах, и я велю высечь вас плетьми. На самом деле Кинарат хотела казаться куда увереннее, чем на самом деле была. Куда увереннее. Лания дернула уголками губ и ничего не сказала, однако Кинарат знала, что такое вот отношение ударило её больно и метко. Теперь Лания будет день и ночь думать, чем отплатить. Кинарат намеренно делала из доверенного лица Матриарха себе врага. Намеренно. Врагов уважают, а с теми кто не умеет показать зубы, не считаются вовсе. По крайней мере, воительницы из Андоры. Пока они шли длинными, петляющими переходами, Кинарат слышала, как Лания тяжело дышит, как скрипит зубами и доспехами. Прорубленные в скале туннели петляли то вверх, то вниз, изгибались под резкими, страшными углами, повторяя дикие прихоти местных каменных пород, твёрдых до безумия. Каждый раз возвращаясь домой из Эблы, Кинарат думала об этом — Тараскинцы бились с природой, побеждая ее, в то время как в Эбле природа, казалась, хотела угодить. Идти пришлось сначала вниз, а потом все безудержнее — вверх и вверх. Кинарат лёгкой тенью скользила вперёд, а сзади громыхала доспехом и натужно кряхтела Лания. Наконец, они достигли цели. Вырубленное в скале углубление оканчивалось широким выступом, который торчал, как козырёк. Они были внутри скалы, внутри царства камня, внутри горного массива. Темно здесь, однако, не было. Огромные зеркала, укрепленные искусными краснолюдами под нужными углами, собирали все крупицы света, и свет плясал по полой внутри огромной скале — оттуда, где стояли Кинарат и Лания, было видно все огромное пространство — и луга, зеленевшие пусть не самой сочной, но точно травой, узловатые деревья. На пригорке довольно, как кот, лежал и потягивался болотно-зеленый дракон, а за его спиной был виден первый, неуверенный ещё урожай пшеницы — золотые колосья набухли, и у Кинарат не было сомнений — в этом году в Тараско будут есть собственный хлеб. — Знаете, — сказала она совсем другим тоном, — за все это мы должны быть благодарны моему отцу. Он был самым умным человеком из всех, кого я знаю. Когда он умер, то оставил мне завещание со своей последней волей. Кроме пожелания выйти замуж за принца Лаурина, там также содержатся ответ на вопрос «что делать, если все пропало?» Кинарат отвернулась от созерцания тараскинских красот, подошла к незаметному встроенному в спину тайника и приложила руку к скале. Завибрировав, куске стены отъехал в сторону. В нише стоял на простой подставке камень, похожий на горный хрусталь. Как только свет попал на него, он запульсировал, как живой, заиграл всеми цветами радуги. Казалось, словно сам воздух в пещере изменился — это был не камень, а живое существо. Лания потрясенно молчала. Потом нашла в себе силы заговорить. — Вам совсем не нужны были эти клятые зеркала. Вы могли бы… Да здесь энергии хватило бы на все Тараско! С ума сойти… а если бы вы продали его нам… да вам бы вообще не пришлось… Кинарат вздохнула улавливая себя на мысли, что не так уж и хочет делать из Лании врага. Восхищение в глазах андорки блестело, как серебряная монета. — Мой отец мечтал, чтоб Зеррикания объединилась… — тихо сказала она, — поэтому он и сохранил это. Шанс для нас всех, не только для Тараско. ××× Маранье сначало даже показалось, что княгиня хочет казаться куда увереннее, чем на самом деле есть. Куда увереннее. Волосы из прически княгини растрепались, складки платья никак не хотели лежать в нужном порядке. Она не обращала на эти мелочи внимания. В глазах же светилась недюжинная воля и острый интерес. Эти умные глаза смотрели на Маранью, прищурившись. Маранья терпеливо ждала, какие такие тайны ей могут быть доверены. — Вы хотите отправиться вместе с Койоном, — полутвердительно заметила Кинарат. — Зачем? Если бы у Мараньи было время подумать, она бы, может, и успела бы изобразить патриотизм. Но эти ждущие глаза не давали ей ни секунды. — Мне нужно на Север. Найти одного человека. Вполне возможно там я пойму, как преодолеть Стонущие Горы. Кинарат неодобрительно вздернула брови. — У нас тут намечается конец света. А Вы думаете об одном человеке. О мужчине, надо полагать. Маранья посмотрела ей прямо в глаза. — Конец Света я предотвратить не могу. А вот прояснить все для себя я еще в моих силах. Княгиня, я хочу, чтобы мы правильно поняли друг друга. Свои личные интересы я выше интересов Эблы не поставлю. Если то, что вы мне собираетесь сообщить, заставит отказаться от этой поездки, и вы нуждаетесь во мне здесь — то так тому и быть. Но исходя из того, что я знаю сейчас, какая разница, встречу я конец света за стенами Эблы, у подножия Стонущих гор или где на Севере? Кигарат вздохнула. — Логично. Не особо то, что я хотела услышать, но логично. Теперь слушайте вы… — княгиня помедлила, собираясь с мыслями. Лицо у нее стало, как у человека, который собирается перед прыжком в холодную воду. Она вытянула вперёд руку и раскрыла ладонь. На ладони переливался яркими гранями прозрачный камень, по форме напоминавший шестиугольник. Как только пальцы княгини разомкнулись, камень задрожал, как живой, и повернулся. — Это же… — Маранья ахнула, — я не думала, что они существуют… Кинарат кивнула. — Этот последний. Краснолюды нашли его, когда строили наше второе солнце. Я искренне надеюсь, что энергии в нем хватит, чтобы залатать самую большую дыру, самый большой провал в нашем мире. Чтобы остановить это безумие. Вы просто окажетесь там, Маранья. Там, в сердце зла. Просто принесите его туда. И посмотрим, что будет. Если мой отец был прав, а он был прав во многом, эти камни — страховка нашего мира, его последний шанс, драгоценное из драгоценных сокровищ. И они обладают собственным разумом. Маранья сглотнула. — Почему я? У княгини на все был готов ответ. — Во-первых: вы не помните почти ничего. Пауки жрут память, эмоции, душу. На вас они обратят внимание в последнюю очередь. Через Стонущие Горы у вас тоже шанс пройти больше, чем у всех. Во-вторых: один мой тайный союзник, имени которого я, вам не назову, просил, чтобы это был знакомый ей человек. И в-третьих,- княгиня улыбнулась искренне и открыто, — в-третьих я просто вам доверяю.