Длиною в жизнь

Сила вернулась к Лаурину в одно мгновенье, в один краткий взрывной миг. Он спускался по лестнице, и на одной ступеньке был ещё человеком, а на следующей — уже джинном. За эту миллисекунду Лаурин умудрился пережить сжатую до бесконечности вечность. Все, что было сокрыто, открылось и с отрезвляющей беспощадностью он увидел все хитросплетение тонких нитей, на которых держится как прошлое, так настоящее и будущее. Увиденное заставило его взвыть. Он широкими шагами, бегом, бросился в западное крыло. Это было порыв чисто человеческий, а потому бессмысленный, как большинство человеческих порывов. Лаурин уже видел, уже точно знал, что ничего изменить нельзя, как ни беги, сколько не торопись. И все равно он бежал, по-человечески бежал, по-человечески задыхаясь… Он вбежал за секунду до того, как к рухнувшей на кровать княгине подбежали слуги, за секунду до того, как она закричала от боли. Успел за секунду до, но исправить было уже невозможно. Однако, переплетая золотые нити по-новому, вытащить жизнь из лап Предназначения, заставить жадно шамкающую смерть отпустить ту жертву, на которую она права на имела — это Лаурин смог. Когда Лаурину случалось потом вспоминать произошедшее, он удивлялся сам себе. Оказывается, у него тогда хватило хладнокровия вести себя именно так, как надо. Джинн в состоянии аффекта мог и армию разгромить, и дворец разнести к чертовой матери. Но Лаурин сдержался. Ребёнку было уже не помочь — и он знал, почему, но Кинарат проклятие не коснулось — и она могла, она должна была жить дальше. Испуганные слуги высыпались из покоев, как горох из перезревшей, вспухшей горошины. Пара служанок хотела бы задержаться, но Лаурин кивком головы отослал их вон. Пусть выметаются. Не до них сейчас. Яркий, тонкий силуэт отделился от нарядной шторы. Лаурин присмотрелся — Айя. Он уж и забыл про неё совсем — а она так хорошо научилась быть человеком. — У тебя жидкий огонь на руках… — голос Айи ворвался в его сознание. — Ты угробишь госпожу в таком состоянии. Давай, я помогу тебе? А потом они вдвоем, Айя и он, они плели и плели золотые нити, сравнивая заново поврежденные органы, порванные ткани. И Лаурин старался не думать о том, что джинны властны только над материей, они не властны над душой. Время послушно замедлилось, завязло ли только в этой комнате, или в Эбле, или во всем этом гребанном мире — не разобрать. Главное, что алая кровь Кинарат, алая человеческая кровь вытекала из неё теперь медленнее, жизнь не так поспешно покидала тело. С улицы, из дворцового двора доносились голоса: взволнованные, возбужденные, радостные. Лаурин поморщился. Чему радуются? — спросила Айя. Он пожал плечами. Радости не было, хотя определенно должна была. Кинарат дышала спокойно. — Пауки жрут сами себя. Мы победили, Айя. ××× Марко ден Лардо предпочитал думать так, как будто родился уже шестилетним. Что на самом деле не материнская утроба извергла его в этот мир, а недра сундука. И что первым его воспоминанием был прекрасный сад и мужчина со шрамом, которого он в этом саду встретил. Эскель. Его названный отец. А ещё Марко мог считать себя наполовину зерриканцем, а если захочет, то и не наполовину — за плечами остались десять лет службы в Зерриканской Гвардии. Мог бы, да не хотел. Несмотря на все тамошние чудеса, несмотря на то, что в прекрасном городе Эбле у него была орда громких и любящих его родственников, имеющих положение и во дворце, и вообще где угодно, и с распростертыми объятиями его ждущих, другого дома, нежели Каэр Морхен, он не представлял. Он как-то сразу принял в шесть лет эту жизнь такой, какая она есть, прекрасным садом с одной стороны, и продуваемым, мерзлым замком с другой, с бурчащим дедом Весемиром, которого Марко обожал, сумасшедшими названными родственниками и самой лучшей матерью на свете, принял, когда был ещё маленьким, принял и понял, что вот эта, именно эта жизнь его всегда и ждала, а та, другая, была так — репетицией первой, другая жизнь была ни к чему. Они ехали по лесной прогалине, он и неугомонный чудаковатый дядя Ламберт, которого Марко все равно любил всем сердцем, и терпеливо, по примеру отца, сносил все его эксцессы. Ламберт приготовил для Марко нечто особенное. Дядя Койон, только услышав о надвигающимся мероприятии, немедленно сбежал, у Весемира заломило, так некстати, по его утверждениям, спину, мама Марко в такую раннюю весну выбираться из замка и из своего магического сада побоялась. — Пойдем с ним, сынок, — попросил его негромко Эскель. — Не остынет, репей ведь. Кроме того, он ради тебя старается. Сейчас же Ламберт со значением воздел брови и потер руки. — Ты сейчас увидишь! — горячо пообещал он, обращаясь к Марку. — Ты сейчас переживаешь, малёк! Узришь своими глазами апогей Ведьмачьего Мастерства! А то видишь, там, в Зеррикании — оторвался от истоков совсем! Марко переглянулся с отцом и вежливо промолчал. Ведьмаком, таким же как его названный отец или неугомонный Ламберт, Марко не был. Единственная полноценная мутация — жёлтые глаза, с вертикальным зрачком. И то вынужденная. Но тот момент, когда он попал к своим родителям, к своим настоящим родителям, глазная инфекция зашла уже настолько далеко, что выбора уже не оставалось. Ну и пару десятков лет жизни ему детство в Каэр Морхене тоже добавило, понял он потом по зрелому размышлению. Кметские ребятишки, с которыми он играл в пятнашки, уже почтенные отцы семейств — с проседью в волосах. А он, Марко, разменяв пятый десяток выглядел и чувствовал себя, мягко выражаясь, совсем не так — на вид и тридцать дать сложно. Именно поэтому он и отправился десять лет назад в Зерриканию — там вопросов про что, да как — не задавали. Они въехали в деревню с поэтичным названием «Коптюши» и торжественной рысью направили коней непосредственно к дому ипата, который, вышедши на крыльцо, приветствовал их гостеприимным поднятием руки и не менее гостеприимным потряхиванием пуза. Марко хмыкнул, но постарался удержать улыбку в себе, удивляясь некоторой театрализованности всего происходящего. — Ты, што ль, ведьмак будешь? — строго прижучив глаз, поприветствовал их ипат, покачивая неохватным пузом, и в голосе его стальным звоном жахало хорошо отрепетированное административное недоверие. Все село, открыв рты, собралось посмотреть. Идущая по дороге тётка с мальчишкой лет пяти остановилась, приложила руку к сердцу и, расчувствовавшись, смахнула между делом на фартук набежавшую слезу. — Смотри! — сказала она своему не то сыну, не то и внуку. — От как мы раньше жили-то! Припрет какая страховина из леса, и жди вот, пока ведьмачина-то пожалеет нас! Спасёт нас, голубчик родненький! Сам Марко знал и от Весемира, и по скупым рассказам отца, что лет пятьдесят назад ведьмакам в этом же селе плевали вслед. Называли их мутантами и приблудами. Однако северный народ склонен идеализировать свое прошлое. — Он самый, — тем временем с торжественной наигранностью ответил Ламберт, который, как прекрасно знал Марко, был с ипатом кореш, каких поискать и вёл небольшой, но приятный бизнес. В Каэр Морхене, в их волшебном саду, сразу за баклажанами, как знал Марко, кустилась ламбертовская грядка с хорошим настроением. — Утопцы замучили, — убедительно произнес староста, воздевая руки к небу для пущего эффекта, — вниз по реке. Ламберт встрепенулся, как боевой конь при звуках горна, выпустил грудь колесом и обведя деревню бравым взглядом, зычно пообещал проблему ту устранить. С полчаса они трусили к речке, и Марко, глядя на одухотворенное лицо Ламберта, пытался нацедить со дна души героизм, но получалось лишь сдерживать улыбку. Он косил глаза на отца — но по лицу того прочитать ничего было просто невозможно. Непуганый и жирный утопец обнаружился у самого розлива реки — толстое лицо (если это можно было назвать лицом) рыбочеловека было искривлено, подобие бровей жалко вздымалось. Утопец воззрился на них с непониманием, явно не пытаясь убежать или напасть. Похоже, ипат гаденыша специально для Ламберта прикармливал, иначе как объяснить? Он напомнил Марко жирную, склизкую, толстую улитку без панциря. И эти твари кого-то тут когда-то терроризировали? Наводили на деревенских страх? Серьёзно? Эти? — Тише, — Эскель вдруг замер и прислушался. — Кто-то сюда скачет, и скачет быстро. Он нахмурился. — Тем более! — завопил неугомонный Ламбет. — Ликвидируй угрозу, Марко! Защити путников в беде! Марко вздохнул, спешился и полез в воду. Утопец скукожился и явно попытался с этой водой слиться. Убивать его на потеху Ламберту Марко было противно и жалко. С другой стороны речки разнесся уже отчетливый, не одному Эскелю слышимый перезвон копыт. А потом все произошло мгновенно. Вороной конь на полном скаку сверзился с невысокого речного берега, и из огромного фонтана брызг на Марко полетел непонятный свёрток. — Помоги! Спаси его! — заорал всадник отчаянным, высоким голосом. Марко среагировал на одних инстинктах. Ловко поймал пищащий сверток и в один прыжок был уже снова на берегу. Вода страшно окрасилась красным. Утопец заверещал и превратился в комок панической слизи. Преследователи подскакали к берегу и Марко ахнул. Это были рослые, облаченные в чёрную кожу вояки, явно профессиональные наемники — нижняя часть лиц была скрыта полоской ткани. Всадник попытался подняться, и Марко увидел, что это молодая ещё, и в сущности симпатичная ещё женщина — грива мокрых белокурых волос плескалась до пояса. — Спаси его! — полушепотом, полустоном еще вымолвила она, но Марко хорошо услышал. А потом она дернулась, схватилась за горло и начала уходить под воду. Один из наёмников хладнокровно перезарядил миниатюрный арбалет и добил жертву точным выстрелом в голову. И только тут Марко потрясенно осознал, что сжимает в руках ребёнка. И понял, что лучше он сейчас умрёт на этом месте, чем этого ребёнка бандитам отдаст. Бедолага тоже заслужил свой шанс. Так же, как в свое время и сам Марко. — Не так быстро, — спокойно сказал Эскель, так же спокойно вынимая из заплечных ножен свой меч. — Каждый, кто перейдет сейчас эту реку — поплатится жизнью. Они с Ламбертом выехали вперёд, загораживая Марко с пищащим свёртком. Двое против пяти десятков головорезов. — Какое тебе дело, ведьмачина? — главарь бандитов говорил странно шепелявым, нечеловеческим голосом. — Отдай, и останешься целым. — Скачи отсюда, Марко, — вдруг также серьёзно произнес Ламберт. — Скачи, не останавливаясь, в Каэр Морхен. Тебя воспитали, и эту креветку воспитаем. А этих сук сейчас порежем на ремни. Главарь, услышав Ламберта, не мешкая сунулся в воду. Вороной конь натолкнулся на утопца, который ничего лучше не нашёл, чем под водой спрятаться. Конь потерял равновесие, заржал, утопец заверещал, и главарь на секунду замешкался. А в следующий момент момент небо заволокла исполинская тень. Тень на бреющем полете спикировала вниз, и струя огня спалила главаря заживо. Настоящий зерриканский дракон спустился с северного неба и набросился на наёмников. Бой был неравным. Крылатый ящер рвал добычу зубами, когтями и беспощадно жёг драконьим пламенем. Марко, которому по-настоящему убивать не приходилось ни разу в жизни, слушал их предсмертные вопли, прижимая к себе сверток, и не мог найти в себе ни капли сочувствия. Через минуту все было кончено. Величественный дракон с золотой чешуей, переливающейся красным в лучах заката, опустился на пепелище, которое сам только что выжег. Кольца огромного хвоста сжимались и разжимались, а его огромная грудь расширялась от пламенного дыхания. С дракона соскользнула облаченная в тёмный доспех фигура. Княгиня Тараско, повелительница Эблы и самая могущественная из зерриканских правительниц ровным шагом приблизилась к ведьмачьей троице. Марко продолжал принимать к себе пищащий кулёк. Кинарат сняла остроконечный шлем, тряхнула волосами и улыбнулась. — Десятник Ден Лардо? Она помнила их всех, всегда по именам, и Марко это по сей день удивляло. Он неловко опустился на одно колено, еле удерживая трепещущий свёрток. И тогда все понял. Вспомнил легенду про Терентия Светоносного и понял. Кто бы ни был этот ребёнок, это на его зов прилетел дракон. — Спасибо, — мягко сказала Кинарат. — Спасибо, ден Лардо, что защитил нашего принца.

×××

— Вот так-то — объяснил Нисс Элли. — Есть два способа стать правителем Тараско, либо родиться, либо дракон тебя найдёт в младенческом возрасте. Наш принц, как ты понимаешь, рожден от Правительницы не был, поэтому выглядит он… прямо как ты. Элли молчала, переваривая информацию. Неважно, сколько дней ты проведешь в Эбле, такого дня, когда сюрприза для тебя не будет — просто не настанет. — И это тот самый ден Лардо? — уточнила она. — Который с приема? Который как бы и зерриканец, и не зерриканец, и отец у него ведьмак, а мать — здесь родовитая дворянка, которая стены вокруг Эблы вам рассказала, как построить? А сам он тоже ведьмак — но не то, чтобы очень. Мухляцкий такой ведьмак. Как долголетие или глаза вот эти вот — так ведьмак. А как на чудовищ охотиться — так не совсем. А ещё он умудрился оказаться в нужное время в нужном месте, и спасти этого вашего самого принца? Больше ничего про ничего не забыла? В темноте он часом не светится? Цветы у него под ногами не вырастают, когда он босиком по двору идет? Нисс хмыкнул, откинулся в кресле и потер переносицу. Задумался. — Ну почему же. Не совсем правильный ведьмак идет с нами охотиться на не совсем правильное чудовище. По-моему, все очень даже логично выходит. Элли вздохнула и скривилась. Она малодушно не хотела уезжать. Никакой тоски по дому. Ни малейшей. А как хотелось посмотреть на Тараско с этим их знаменитым Вторым Солнцем… Да кто захочет тащиться на это всеми ветрами продуваемое Скеллиге, с этими его скалами, жестоким морем и жителями, скажем так, не всегда отвечающим критериям изящности, которые Элли мнила теперь в себе иметь? Кто захочет, если есть такое место, как прекрасная Эбла? В идеальном мире всесильный Ниссов брат просто должен был принести ей голову морского бога на блюде. Или нет. Лучше притащить самого морского бога, и Элли посмотрит на него так свысока, возвышенно и в то же время кровожадно (как умели предки), а потом не кинется на него с кинжалом в зубах, нет… Она подаст величественный знак рукой, и этого зарвавшегося джинна казнят. А она будет стоять рядом, прямая и гордая, красивая как солнце и величественная как рассвет, белое платье будет обнимать её строгую фигуру, и она будет грустно, но гордо смотреть вперёд. А вокруг полетят лепестки. А вместо это Эрин вдруг заявил, что не все так с этим джинном гладко. И не все так просто. И дескать, какой-то там цикл завершать ещё надо. А правитель Лаурин был на этот счет совсем определённого мнения — дескать, Север идёт по пути развития прогресса и вмешиваться магией мы права не имеем. У них своя культура и свой путь. Элли твердо была убеждена, увидел бы достопочтенный Лаурин, сидящий в неком отрыве от северной действительности, на золотом троне, в золотых одеждах, как ее кузены куриными костями в зубах ковыряются, понял бы он, что про культуру — это пока излишне. Про прогресс, возможно, тоже… — Человек, который желание загадал, у нас есть, — сказал Эрин, ласково глядя на Элли. — Ты, Нисс, я знаю, не только в кабинетах штаны просиживал, и если что, Элли защитить сможешь. Марко — крайне опытный боец. И вы все, если с нужной точки зрения смотреть — северяне. Градус симпатии к Ниссову брату в сердце Элли упал сразу ниже дворцового плинтуса. Но выбора не было. Придётся тащиться на Север. Элли с удивлением подумала, что ни долгая дорога, ни встреча с родственниками, прямо-таки страха или какой-то противной неприязни у неё больше не вызывает. Покопалась в себе — и поняла из-за Нисса. Странно, но именно рядом с ним не страшно. — Хорошо, —миролюбиво сказала она, — пойду собирать вещи. Обжилась я тут как-то, полдня уйдёт. Кроме того, и нашу монографию никто не отменял, — она хлопнула себя по лбу. — Зря старались что ли… Всё материалы упакую! Нисс только кивнул. Элли шла по саду, с тоской, со скорым предчувствием разлуки оглядывая все тут — и прекрасные цветы, и уходящие в небо пирамидальные голубые кипарисы, которые, как она знала, были завезены из Андоры, в знак дружбы между двумя городами-государствами. На разнокалиберной стене сидел величественный дракон — он извернул шею, глядя, казалось, прямо на Элли. Вот по этому она будет скучать тоже. Какая красота! Элли остановилась и присела на ступеньки дворцовой террасы. Ей хотелось последний раз насладиться, напиться этой вот совершенной, волшебной красотой. Кто знает, увидит ли она все это еще раз… Маленькая золотая ящерка уставилась на неё из травы — прямо миниатюрный дракончик. Элли задержала дыхание — только б не спугнуть! Глаза у ящерки переливались всеми цветами радуги, и Элли задержала дыхание. Она знала, что это такое — дух из страны джиннов, но так близко видеть их ей еще не доводилось. Ящерка же, совершенно не выказывая желания убежать, приблизилась к Элли, забралась на ступеньку. И тут случилось нечто странное. Элли не услышала, но почувствовала в голове голос — легкий и звонкий, дружелюбный и осторожный, как будто он спрашивал разрешение — не обидится ли Элли, если ящерка проникнет в её мысли. — Ты Элли, правда? Элли заполошно вздохнула. Вот уж точно — не важно, сколько времени ты проведёшь в Эбле, она каждый день найдет, чем тебя удивить. — Я могу общаться только так, — сообщила ящерка. — Я саламандра. Она вдруг ловко подпрыгнула, перевернулась в воздухе и через секунду запястье Элли обвил золотой браслет. — Я буду с тобой в твоем путешествии, если не возражаешь. Если вдруг малейшая опасность будет тебе грозить, то немедленно сумею позвать на помощь. Пожалуйста, не прогоняй меня. Эрин очень просил. До Элли начало доходить. Скажи Эрин такое прямо и в лицо — Нисс опять бы изошел обидой. А тут он нашёл способ подстраховаться. С другой стороны — спасибо, что нашёл. — «Хорошо», — несмело подумала Элли, и тут же её затопили волны чужого довольства. Саламандра ментально виляла хвостом. — «Саламандра уже сопровождала один раз Маранью ден Лардо на Север, то было много, много лет назад… — сообщила ей ящерка. — Саламандра видела и удивительные горы, и Махакам, и большую любовь между ней и ведьмаком Эскелем». — «Интересно», удивилась Элли, с удивлением понимая, как нравится ей пользоваться этой вот странной мысленной связью. — Ден Лардо? Моего провожатого тоже так зовут…» Саламандра возбужденно застрекотала.- «Конечно, конечно! Это же их сын» Её возбуждение перекинулось и Элли. «Так ты и про конец света, который не наступил, знаешь? А расскажи!» В их с Ниссом монографии и Маранья ден Лардо, и Эскель, её провожатый, конечно же упоминались. И то, что потом они потом остались вместе, даже, кажется, поженились и принц Лаурин специально расплатился с ней волшебством — кусочек здешнего сада рос теперь в старой ведьмачьей крепости. Но упоминалось сухо, неубедительно, акцент делался на другом. А здесь был живой свидетель. Элли забралась на подоконник широкого окно в своей комнате, уставилась на по-южному яркие зерриканские звезды, и слушала, и слушала. О том, как Маранья, работавшая здесь, во дворце и о любви совершенно не мечтавшая, а мечтавшая исцелить свою хворую ногу, и неразговорчивый ведьмак Эскель, который просто взял заказ за хорошие деньги, первый раз встретились. Про то, как эманации гасили, оказывается, боль и ради них было незазорно и в постель к кому-нибудь прыгнуть (я б тоже прыгнула, если б так болело — честно призналась себе Элли). И про симпатию и доверие, которые проклюнулись, как цветы сквозь снег, и переросли в настоящее чувство. Про ведьмака Койона, который не хотел брать оружия в руки, и про Эрина, который уже тогда красавчиком был. И про Махакам, и про книги, и про краснолюдов. Про путь домой, про диких кочевников. Про пауков, пожиравших мир. И про любовь, которая, как бы пошло это не звучало, оказывается, все-таки побеждает все на свете! Воображение рисовало ей, как темноволосый широкоплечий мужчина въезжает в ворота старой крепости, бросает поводья коня и спешит камеными переходами наверх, туда, где раскинулся, всем законам вопреки, роскошный зерриканский сад во внутреннем дворе этой самой крепости. Тонкая, по-зеррикански красивая женщина спешит ему на встречу улыбаясь и он ловит её в свои объятия. Элии слушала и слушала, а звезды все светили и светили. А потом наступило утро.