Несколько кошек и несколько лян

Через несколько дней, когда Хуа Чэн смог наконец, пусть и прихрамывая, передвигаться сам, учитель дал ему и Хэ Сюаню задание. Хуа Чэн не знал, о чем думал ублюдок Цзюнь У, но тот неожиданно решил отослать его с горы вместе с адептами других Старейшин за покупками. Орден располагался в уединенной долине и за счет собственных сил мог существовать обособленно большую часть года, но значительное количество провизии все же закупалось в городке за перевалом. Оттуда же заклинатели получали новости и предметы быта, поэтому спуски с горы проводились регулярно. Обычно группу спускающихся составляли несколько старейшин и адепты, которых использовали как тягловую силу, но иногда к ним присоединялись и те, чьи родственники жили под горой. Таким был Хэ Сюань. С самого утра дня спуска он был необычно воодушевлен и жив, что отражалось в нетерпеливо бегающем взгляде и вздохах, что разочарованием от общей неспешности жизни вырывались сквозь плотно сжатые губы. Цзюнь У выдал своим ученикам несколько наставлений, и они направились к воротам, где уже готовилась отправляться основная группа. Неожиданно на мощенной камнем дорожке кто-то перегородил им путь. Это была девушка их возраста, одетая в опрятные ученические одежды. Она выглядела взволнованной, пусть и явно храбрилась, говоря: — Хэ шисюн, Хуа шисюн! Эта ученица приветствует вас! — Да-да, что у тебя? — нетерпеливо спросил Хэ Сюань, тревожно оглядываясь на группу, будто они могли уйти без него. — Вообще, у меня дело к Хуа шисюну… — смущенно сказала девушка, и Хэ Сюань, будто лишь и ждал этой отмашки, тут же попытался обойти ее, оставив Хуа Чэна разбираться с внезапно возникшей проблемой. Однако тот не дал другу сбежать так просто, схватив за рукав и притянув обратно к себе. Безжизненно ухмыльнувшись, он ответил: — Боюсь, моя нога все еще болит и я не могу стоять без Хэ-сюна. Говори, чего хотела, или дай пройти. — Ублюдок… — прошипел Хэ Сюань, но прекратил вырываться, послушно встав рядом. И все же глаза от девушки он старательно отводил, будто не хотел смущать ее еще более. Заклинательница покраснела до корней волос. Однако быстро собралась и, достав что-то из широкого рукава, двумя руками протянула Хуа Чэну. Это был голубой платок, на котором лежала простая нефритовая шпилька. Работа совсем простая, но очаровательная, с чуть утолщенного окончания которой свисали три едва заметные нити с маленькими нефритовыми бусинами. Шпилька находилась на тонкой грани принадлежности между «мужским» и «женским» и все же была довольно изящна. Хуа Чэн отрешенно подумал, что в волосах Се Ляня она смотрелась бы вполне достойно. К сожалению, девушка не могла слышать мыслей замершего с непроницаемым лицом адепта, потому, протягивая ему шпильку на раскрытых ладонях, спешно протараторила, зажмурившись: — Хуа шисюн, прости Ян-эр за дерзость, но Ян-эр восхищена силой и добродетелью шисюна! Я всегда наблюдала за тобой, хотела быть похожей и-и… Хуа шисюн очень добрый и величественный, даже старшие считают, что мы хорошая партия друг для друга! Прими этот скромный подарок в честь моей с-симпатии! — почти выкрикнув последнюю фразу, Ян-эр, ничего не слушая, спихнула шпильку в руки Хуа Чэна и, не открывая глаз, бросилась прочь. Надо признать, бежала она крайне резво для человека, что не видел дороги. Хуа Чэн опустил взгляд на шпильку в своих руках. Эта наглая девица хотела так пошутить? Неужели она пыталась смутить его таким глупым способом или хотела попросить что-то взамен на подарок? Хуа Чэн покачал головой. Идиотка, его таким не возьмешь. Сжав шпильку в руке, Хуа Чэн размахнулся, желая выкинуть ее в ближайшие кусты, однако неожиданно Хэ Сюань схватил его за запястье. — Что ты делаешь? — приподняв тонкие брови, спросил он. — А что? Мне она не нужна, вот и избавляюсь. Хуа Чэн снова замахнулся, но Хэ Сюань снова остановил его. — Это же подарок! — воскликнул он. — Даже если ты не принимаешь чувства шимэй, очень грубо выбрасывать его вот так! — Чувства? — усмехнулся Хуа Чэн. Он прекрасно знал, что у подавляющего большинства существ этого мира вызывает лишь чувство отвращения, и не желал обманываться пунцовым лицом и мнимой искренностью всучившей ему шпильку девицы. — Непонятно, что за пакость может содержаться в этой безделице. Я не настолько глуп, чтобы таскать ее при себе. — Но это же подарок, — по-глупому уперся Хэ Сюань, и, вздохнув, Хуа Чэн сунул шпильку ему в руки. — Забирай, раз она так тебе дорога. Мне все равно без надобности. Хэ Сюань раздраженно вздохнул, но все-таки принял шпильку и, спрятав ее в одеждах, наконец поспешил к основной группе спускающихся с горы. Тут было человек двадцать, и все неудачники, что не продвинулись далеко по пути совершенствования. Они жили в секте уже много лет, но были лишь подсобными рабочими, пригодными для переноски тяжестей и другой грубой работы. Хуа Чэн относился к ним с презрением. Однако краем сознания он вдруг подумал, что станет таким же, если не найдет свой Путь. Важность Пути для совершенствующегося нельзя было переоценить. Этот тот способ, которым ты увеличиваешь свои силы, но также и причина, по которой стремишься стать сильнее. Путь должен был содержать в себе намерение, что поможет преодолевать препятствия и двигаться вперед. Конечно, для Хуа Чэна таким намерением был Се Лянь. Когда-то он воспринимал Его Высочество Наследного Принца как свет в зловонном мраке своей жизни, но, познакомившись с ним лично, вновь влюбившись в него, Хуа Чэн больше не хотел использовать такие грубые категории. Се Лянь стал его супругом, и пусть это было лишь словом из черных символов на белой бумаге, оно заключало в себе невероятные чувства и чаяния, нежность и преданность этому человеку. Хуа Чэн не стал бы собой без него и отказался бы существовать, если бы его вдруг не стало. Се Лянь не стремился стать всем для Хуа Чэна, но без него «все» не имело какого-либо смысла. Даже в этом мире, странном и шокирующем, который дал новую жизнь, новые слабости и ворох новых тревог, Хуа Чэна держала пока лишь призрачная надежда вновь увидеть любимые янтарные глаза и услышать его чуть смущенный тихий смех. Для такого сильного чувства был подходящий Путь — Путь Инь и Ян. Конечно, в случае Хуа Чэна его следовало бы назвать «Ян и Ян», но суть от названия не менялась. Основой Пути становилось доверие к партнеру, единство с ним и повышение собственных сил через двойное совершенствование. На краткий миг Хуа Чэн задумался об этом, но тут же отвесил себе мысленную пощечину. Он не смел задумываться, а тем более выбирать этот Путь без согласия Его Высочества. Даже если он тоже переродился и помнит Хуа Чэна и их брак, узнав о Пути, он может почувствовать себя обязанным и станет следовать ему против своей воли. Или ему вовсе просто не понравится — в любом случае, Хуа Чэн не мог принимать такие решения в одиночку. То, что он кого-то любил, не обязывало этого человека любить в ответ или способствовать этим чувствам. Хуа Чэн искренне считал, что тот, кто думает по-другому — отвратный мусор. Был еще Путь Преданности. Его особенности менялись от объекта преданности, но суть сохранялась: ради помощи, ради защиты и поддержки кого-то или чего-то совершенствующийся повышал свои силы. В этом Пути не требовалось согласие объекта преданности, ведь он сам был довольно условным, и именно это смущало Хуа Чэна. Сделать его любимого человека лишь способом повышения своих сил, пусть даже облачив это в красивые фразы? Нет, если Хуа Чэн хочет защитить кого-то, он сделает это своими силами, ему не нужна «соломенная кукла» для поддержания своей преданности. Да и они с Се Лянем давно не бог и верующий, они супруги — а это прекрасное слово несло совсем другой смысл. Были и другие Пути, существовали также те, о которых Хуа Чэн мог не слышать, но, думая о выборе, он все равно терялся. У него была цель, был человек, которого он хотел быть достоин, но облачить это в Путь оказалось неожиданно сложно. Хуа Чэн думал над этим последние несколько дней, но так и не смог найти для себя ответа. В его мире совершенствующиеся говорили, что для поднятия на новый уровень важен момент прозрения, но Хуа Чэн не намеревался ждать расплывчатых моментов и подачек судьбы. Он никогда ни на кого не надеялся и в этот раз тоже планировал развить собственные силы своим способом. Развить и получить наконец-то шанс встретиться с тем, по кому так тосковал. Спуск с горы прошел гладко, и уже к вечеру уставшая, но неожиданно взбудораженная группа адептов в белом появилась на окраинах небольшого городишки. Плоские улочки обнимали низкие каменные стены, а одежда горожан выглядела простой и скромной, однако для молодых людей, что большую часть года проводили в уединение на горе, и такое общество было волнительным. Группе полагалось оставаться в стенах города несколько дней, пока они не купят все необходимое, но Хэ Сюань и Хуа Чэн не расположились с другими в подготовленной гостинице. Попрощавшись со старейшинами, что смотрели им вслед со смесью снисхождения и зависти, молодые люди отправились знакомым обоим маршрутом. Пусть солнце уже золотило закатом скаты крыш домов, на улицах и в тавернах еще было много гуляк, что весело радовались окончанию очередного трудного дня. В одной ничем не выделяющейся среди прочих лавке слышались голоса и веселый смех. Места внутри, рядом с бородатым рассказчиком, были уже заняты, поэтому часть посетителей расположилась за низкими столиками на улице, под простым навесом. Меж них сновала с невообразимой легкостью девочка лет тринадцати в сером платье и с подвернутыми до плеч рукавами. Ее волосы выбились из простой прически, а на лице отражались сосредоточение и усталость. Серые глаза под изгибом прямых бровей были деловито прищурены, но радостно расширились, стоило ей заметить выделяющихся, словно журавли среди кур, молодых заклинателей. Бросив пустые тарелки, что она собирала, прямо на стол перед возмущенно вздрогнувшими посетителями, девушка бросилась к Хэ Сюаню с радостным возгласом: — Гэгэ! Девочка с разбегу влетела к нему в объятья, не беспокоясь о том, что ее грязный передник пачкает белые одежды. Хэ Сюань тут же крепко обнял сестру, ласково утыкаясь носом в ее волосы, но все же недовольно пробормотал: — Ну и куда ты помчалась? Уже взрослая девица, а ведешь себя как беспризорник! — Так я беспризорник и есть, — засмеялась Хэ Бай. В улыбке ее глаза изгибались полумесяцами, отчего лицо становилось по-девичьи прелестным. Даже посетители, что хотели начать ругаться на нее за отлынивание от работы, невольно закрыли рты — а может, закрыли рты от того, что не хотели ссориться с заклинателями. Впрочем, и Хэ Сюаню, и Хэ Бай было все равно на косые взгляды: они самозабвенно обнимались, то щекоча, то подначивая друг друга. Несмотря на разницу в возрасте и долгую разлуку, было заметно, что у них прекрасные отношения. — Гэ так долго не было, что я уже забыла, как выглядит твое лицо! — ворчала Хэ Бай, тяня щеки Хэ Сюаня в разные стороны. — Мой ли это, действительно, брат? Вроде похож, а вроде мой был симпатичнее. — Совсем отбилась от рук! — ответил Хэ Сюань, ероша ее волосы. — Разве так ведут себя почтительные младшие? Наверное, еще и от работы в лавке отлыниваешь, чтобы погулять с друзьями? — Как гэгэ мог такое подумать, неужели я в твоих глазах так плоха? — возмутилась Хэ Бай, но глаза ее подозрительно забегали, тут же остановившись на замершем чуть поодаль Хуа Чэне. На высоких девичьих скулах появился смущенный румянец, и Хэ Бай быстро отпустила шею брата, стараясь выглядеть прилично. — О, и братец Хуа здесь. Хэ Сюань недовольно засопел, заметив, как сестра тут же собралась от безразличного взгляда Хуа Чэна, но не успел он выразить свое недовольство, от широких дверей лавки раздался новый голос: — Бай-эр, что там? Почему ты шумишь? Сквозь бамбуковый занавес показалась немолодая женщина в простых одеждах. Она была одета скромно, но очень аккуратно, а ее простое лицо лучилось теплом и смирением, как у прозревших монахов. При взгляде на Хэ Сюаня она чуть вздрогнула и тут же улыбнулась: невероятно мягко и трепетно. — Сюань-эр, — проворковала она, подходя и беря ладони Хэ Сюаня в свои руки. Кому-то показалось бы странным и смущающим обниматься с матерью в подобном возрасте, но Хэ Сюань с удовольствием прижался к ней, пусть и был на голову выше. Госпожа Хэ продолжала ворковать: — Что же ты не сказал, что приедешь? У меня ведь совсем ничего не готово, и посетителей столько. — Учитель неожиданно дал нам задание спуститься с горы, поэтому мы только на пару дней, — пояснил Хэ Сюань тихим, неожиданно теплым голосом. — Вот как? Что ж, подожди пока внутри, я закончу и покормлю тебя. Посмотри на себя, совсем исхудал, — приговаривала госпожа Хэ, трогая плечи и руки сына и покачивая головой. Некоторые торговки из соседних лавок поддержали ее: — Это что же, Сюань-эр? Ему же почти восемнадцать, а выглядит совсем ребенком! — Видимо, в этих ваших школах вовсе не кормят! Хэ Сюань не обращал внимания на цоканья местных тетушек, сказав: — Отец на кухне сейчас? Справляется? Давай я помогу в зале. — Нет-нет, что ты, — тут же ответила госпожа Хэ, качая головой. — Вот еще не хватало, чтобы ты, вернувшись домой, убивался в работе! Иди во внутреннюю комнату и подожди, пока гости схлынут. Ох, и Хун-эр с тобой? — Здравствуйте, — осторожно поздоровался Хуа Чэн, чувствуя себя неожиданно смущенным. Госпожа Хэ, не уловив этого или решив не обращать внимания, фамильярно похлопала его по щеке, приговаривая: — Вот Хун-эр выглядит здоровым и сытым, видно, что много времени проводит на солнце и тренируется. Сюань-эр, а ты, небось, снова из книжек не вылазишь? Рука госпожи Хэ была горячей и мягкой, но на подушечках пальцев чувствовались грубые мозоли от тяжелой работы. В момент, когда она коснулась Хуа Чэна, тот потерялся в незнакомом ласковом ощущении и мог только молчать, сурово сжав губы. — Я тоже тренируюсь, — ворчливо возразил Хэ Сюань, но тут же его перебила покачивающаяся на пятках рядом Хэ Бай: — Мам, а у гэгэ рука перебинтована! — Где? — тут же взволнованно спросила госпожа Хэ, заметно побледнев. — Это мелочи, повредил на тренировке, — отмахнулся Хэ Сюань, но госпожа Хэ расстроено запричитала: — И с этим ты еще возиться в лавке хочешь? Быстро внутрь и отдыхать! Можешь взять что-нибудь с кухни, чтобы накормить Хун-эра. И ты, Бай-эр, хватит отлынивать! Хэ Бай нахмурилась, но все же вернулась к работе, еще несколько раз весело поддев гэгэ и бросив на Хуа Чэна несколько смущенных взглядов. Посетители на улице лишились неожиданной сцены семейного воссоединения, когда адепты ушли в лавку, а госпожа Хэ поспешила по своим делам. За основным залом лавки и кухней располагался небольшой двор, в котором и жила семья Хэ. Тут было всего несколько комнат и маленький сад со сливовым деревом, что своей раскидистой кроной создавало плотную тень. Хуа Чэн с Хэ Сюанем устроились на открытой террасе под ним, неспешно поглощая закуски, что Хэ Сюань смог выпросить на кухне у отца. Хуа Чэн, как и каждый раз здесь, чувствовал себя неловко. Чужие воспоминания говорили ему, что он давно знаком с семьей Хэ, но даже по прошествии стольких лет юноша не знал, как с ними следует себя вести. Первый раз Хэ Сюань притащил его к себе домой после завершения первого года обучения. Адептам дали некоторую свободу, а поскольку семья Хэ Сюаня жила близко, ему разрешили навестить их. Хуа Чэн же пошел за компанию. Он думал, что просто пошляется по городу, пока Хэ Сюань будет общаться с родными, но неожиданно друг привел его к порогу своего дома, у которого их встретил мрачный и молчаливый отец семейства. Указывая на щербину меж передних зубов, Хэ Сюань объявил: «Это Хуа Чэн, мой друг. Он выбил мне зуб!». Хуа Чэн тогда думал, что его точно поколотят и отправят обратно в орден кубарем. Однако неожиданно господин Хэ лишь посмеялся, а госпожа Хэ до отвала накормила его и долго причитала о худобе и болезненности ребенка. За год в ордене Хуа Чэн тогда перестал уже выглядеть как беспризорный бродяга, но настороженность из его взгляда не исчезла, и, конечно, взрослые с легкостью могли ее заметить. И все же никто не стал гнать его, и даже Хэ Бай, что тогда еще бездумно пускала слюни у юбки матери, отнеслась к странному нелюдимому мальчику неожиданно дружелюбно. И оттого прошлый Хуа Чэн завидовал Хэ Сюаню еще сильнее. Он никогда не стал бы показывать этого, но отношения, что царили в этой семье, были неожиданным и крайне неприятным открытием для него, ведь Хэ Сюаня искренне любили. Нынешний Хуа Чэн лишь посмеивался, думая об этом. Тяжело было винить ребенка, которым он был, в злобных и эгоистичных мыслях, да и сейчас ему уже не становилось так удушающе больно от царившего в семье Хэ тепла. Хуа Чэн знал, что в мире есть и его человек. Человек, что может полюбить даже нечто, подобное Хуа Чэну — осталось лишь его отыскать.