Несколько кошек и несколько лян

Знания архива школы Окна Небес действительно необъятны были по содержанию, словно небесная гладь. От военных заметок до личных писем, от императорских указов до работ уездных ученых — за прошедшие часы Хуа Чэн видел сотни записей, что охватывали, казалось, любой момент жизни страны за последние несколько сотен лет. Трактаты по совершенствованию, а особенно темам, что остро интересовали юношу, закономерно терялись в этом пестром многообразии. Обойдя первый этаж кругом, Хуа Чэн и Се Лянь поднялись в зал выше, но и он был скоплением разнообразных книг, лишь на первый взгляд упорядоченным. Архив школ Окна Небес использовала для обучения своих адептов: полагалось, что они будут, приходя сюда и в поиске нужных знаний, открывать новые для себя стороны жизни. Молодые люди, однако, быстро приноровились и спрашивали совета, где найти нужную книгу, у своих старших. Выходило так, что некоторые тома были востребованы и часто гуляли по рукам, тогда как основная часть внушительного архива пылилась: раз в несколько месяцев стабильно, однако, возвращаясь с задания или поездки какой-нибудь заклинатель приносил сюда новую книгу. Средь полок иногда можно было встретить людей в серых одеждах, но то были упрямцы или глупцы, а кроме них архив был пуст и тих. За высокими окнами, дающими достаточное количество света, пели птицы. Не боясь людей, они прыгали по низким веткам и смешно склоняли головы, будто силясь понять, что происходит внутри наполненной затхлым воздухом комнаты. Следя за ними, Се Лянь пробормотал: — Видел ли цилинь сон о человеке… Хуа Чэн поднял глаза от свитка, который он читал, и улыбнулся: — О чем говорит гэгэ? — Так, лишь вспоминаю, — отвернувшись от окна, отозвался Се Лянь. Хуа Чэн расположился на низкой кушетке под резными створками, принеся себе некоторое количество книг, а Его Высочество устроился рядом. Перед Се Лянем лежал раскрытый на середине том, страницы которого он изящно придерживал лапой. От нахлынувших воспоминаний на лице Его Высочества появилось мягкое выражение, а губы сложились в легкую улыбку. — Учитель как-то рассказывал мне историю: однажды благородный цилинь наблюдал за Царством Людей и заснул, сморенный усталостью. Во сне ему чудилось, что он лишь человек, простой охотник, который в лесу видит спящего цилиня и не решается приблизиться к нему. Проснувшись, цилинь был в замешательстве: был ли он действительно благородным зверем, видевшем сон об охотнике, или охотником, видевшем сон о цилине? Хуа Чэн мягко рассмеялся, прикрыв ладонью губы. — Похоже на детскую сказку. — Наставник рассказывал мне ее, когда я был еще совсем мал, — ответил Се Лянь. — Впрочем, мне она и сейчас кажется интересной. — Кем в этой легенде гэгэ себя видит? Его Высочество покачал головой: — Разве есть разница, кем себя вижу я? — А разве нет? — Хуа Чэн ухмыльнулся. — В конце концов, ты станешь именно тем, кем будешь себя считать. Кроме пения птиц и шелеста листвы за окном до молодых людей не доносилось иных звуков, потому они невероятно четко слышали голоса друг друга. Смотря на Хуа Чэна, Се Лянь отвлеченно думал о его образе и манерах, забыв ответить, когда из одного из переходов раздались шаги. Обернувшись, Его Высочество увидел приближающихся Хэ Сюаня и Ши Цинсюаня. Выйдя вперед, Цинсюань приветливо взмахнул веером и спросил: — Ну как, нашли что-нибудь интересное? Отложив свой свиток, Хуа Чэн вздохнул: — Всякий мусор. — Мы тоже встретили мало занимательных вещей, — понятливо закивал Цинсюань. — Я начинаю думать, что вас, молодые господа, обманули: потому как каким образом сомнительное удовольствие побывать тут можно назвать достойной наградой? Вы сражались и пробовали свои силы, проливали кровь, в основном чужую, конечно… Но все же! — Я нашел несколько трактатов об искажении ци, но они не слишком интересны, — добавил Хэ Сюань, показывая книги, что держал в руках. Хуа Чэн молча протянул ладонь и, вздохнув, Хэ Сюань передал тома ему. — Хуа-сюн заинтересовался? — спросил Ши Цинсюань, ставая на носочки, чтобы заглянуть в книгу. — О некоторых вещах лучше иметь представление до того, как они случатся, — туманно отозвался Хуа Чэн, бегая взглядом по ровным строчкам. — Но искажение же бывает от неправильного совершенствования? — спросил юный демон, бесстыдно присаживаясь на кушетку рядом с Се Лянем. Тот ничего не сказал, но аккуратно передвинулся ближе к Хуа Чэну. — Совершенствуйся правильно и проблем не будет! — Не обязательно, — ответил Хэ Сюань. — Душа человека словно темный лес и едва ли кто может хорошо ее понять. Искажение может настигнуть сильного и праведного заклинателя, а может никогда не коснуться кого-то небрежного. Оно возникает от болезни, от излишне сильных эмоций, от захвата тела иной сущностью, от следования неверному Пути, от яда или ошибочного совершенствования. И много еще случаев непонятных, где ввиду смерти совершенствующегося трудно сказать, что же было причиной. Ши Цинсюань поежился. — Чем больше я узнаю о заклинательстве, тем более не понимаю, для чего люди занимаются этим. — Все хотят стать сильнее, — пожал плечами Хэ Сюань, сложив на груди тонкие руки. — У людей нет врожденных сил, словно у демонов, но они могут красть силу неба и земли, идя против них. Конечно многие заинтересованы. В принесенной Хэ Сюанем книге были описаны общеизвестные вещи, но Хуа Чэн все равно зацепился внимательным взглядом за некоторые строчки. Рассказывая о своем перемещении, Ши Уду упоминал, что на некоторое время его поразило искажение ци — случилось ли оно от «захвата тела иной сущностью» или была более глубокая причина? На взгляд Хуа Чэна, проще всего было подумать именно о первом варианте, несмотря на то, что и в одном, и в другом мире, душа принадлежала одному человеку. Здесь он, однако, был демоном, а там — праведным совершенствующимся, кроме того здесь он жил и здравствовал, а там — умер. Хуа Чэн в двух мирах тоже обладал разными состояниями, однако его мертвая душа много лет скиталась по свету и была, вероятно, сильнее потрясенной смертью души Ши Уду. Кроме того, Хуа Чэн перенесся неожиданно и спокойно, не успев до этого удивиться или разволноваться, Ши Уду же перед смертью чувствовал, как голова отделяется от его шеи и в целом был в опасной для себя и брата ситуации. Должно быть, искажение ци вызвано у него именно этими причинами. Разговор утих и каждый из юношей погрузился в свои размышления. Через некоторое время, однако, их отвлекли звуки шагов от ведущий в зал лестницы. Молодым людям не было видно входа с их места, зато они четко слышали голоса. — Ничего себе! — раздался звонкий голос, от которого даже птицы за окном испуганно вспорхнули с веток, перебравшись повыше. В тишине архива наполненное удивлением восклицание неизбежно привлекало внимание, и многие, мирно читавшие до этого, адепты любопытно вытянули в сторону входа шеи. Человек меж тем продолжал: — Вот это собрание! — Молодой господин Вэй, в архиве необходимо соблюдать тишину, — послышался мягкий голос, мелодичный, словно звон благородного нефрита. — Ах, конечно-конечно. Я просто никогда не встречал подобной библиотеки! Неужели кто-то читал все это? Собеседник тихо рассмеялся и в ответил: — Вероятно такие есть. Я сам смотрел лишь половину. Пройдемте туда, я покажу вам книги, что показались мне интересными. Голоса приближались и спрятавшаяся в дальнем конце архива компания подобралась. Хуа Чэн опустил ноги, которые он закинул на стопку книг, Ши Цинсюань опустил с кушетки стопы и бережно оправил одежды, откинувшийся на шкаф Хэ Сюань выпрямился и изящно сложил руки за спиной. Лишь Его Высочество был безупречен. Юноши не переговаривались друг с другом, лишь обменялись понимающими взглядами и принялись ждать, пока из-за одного из шкафов появились фигуры. В пурпурных одеждах и с неизменной улыбкой на лице первым показался Вэй Усянь, что крутил головой, стараясь рассмотреть все вокруг, так, что его собранные в хвост черные волосы взметались от каждого движения. Юноша ни капли не изменился с того момента, как с Хуа Чэном они встречались в последний раз, но человека рядом тот видел впервые. Он был высоким и стройным, словно молодой кипарис, а в чертах красивого лица притаилась легкая улыбка. Темные глаза подчеркивали белоснежные одежды молодого мужчины, на рукавах и подоле которых был вышит узор облаков, а с обхватывающего узкую талию пояса свисали ножны меча и длинная флейта. Заметив компанию у окна, мужчина хотел было свернуть, чтобы не тревожить их, но Вэй Усянь вдруг радостно воскликнул: — Хуа-дагэ! Юноша без промедления приблизился и его спутнику оставалось лишь последовать за ним, скрыв выражение любопытства за вежливой полуулыбкой. Хуа Чэн не посчитал нужным подняться, но сел ровнее, игриво ухмыляясь: — Молодой господин Вэй. Прощаясь, я не думал, что наши пути пересекутся так скоро. — Холодность дагэ ранит мое сердце! — со смехом воскликнул Вэй Усянь. — Разве мы не стали хорошими друзьями? Как ты можешь звать меня «молодым господином»? И теперь у тебя новые друзья? Говоря, Вэй Усянь бросил быстрый взгляд на Хэ Сюаня и Ши Цинсюаня. Хуа Чэн небрежно представил их: — Это мой шиди Хэ Сюань и его друг, Ши Цинсюань. — О, я слышал о победе молодого господина Хэ в одной из веток турнира! — понятливо кивнул Вэй Усянь. — Тот бой мне не удалось посмотреть, но шиди рассказывали, что молодой господин Хэ был невероятно умел и силен, что смог одолеть без единой раны своего соперника. — Этот адепт не заслуживает похвалы молодого господина, — склонив голову, безразлично ответил Хэ Сюань. Взгляд Вэй Усяня меж тем скользнул к Ши Цинсюаню и тот поспешил взмахнуть руками: — Не нужно пытаться вспомнить меня, я не заклинатель. — Тогда в архиве?.. — Разве нужно идти по пути дао, чтобы жаждать знаний? — удивленно вскинул Ши Цинсюань тонкие брови. — История и наука, религия и заметки о путешествиях тоже достаточно занимательны, чтобы увлечь меня. Договорив, Ши Цинсюань бросил быстрый гордый взгляд на Хуа Чэна: пусть у него не получалось пока так же мастерски владеть словом, некоторым приемам у друга он все же обучился. Лежащая на коленях молодого человека книга с малоизвестными философскими трактатами помогла поддержать ему образ заинтересованного человека, и Вэй Усяню оставалось лишь понятливо кивнуть. Тут же он вспомнил о своем спутнике и, обернувшись, представил его: — Молодые господа, это Старейшина Лань из клана Гусу Лань. Мы давно знакомы с ним и он согласился помочь мне отыскать в архиве интересные книги. Ши Цинсюань заинтересовался: — Старейшина тоже один из победителей турнира? — Вовсе нет, — улыбнулся Старейшина Лань. Голос его звучал мягко и достойно, что хотелось слушать его часами, а все слова были исключительно вежливы. — К участию в Турнире Тысяч Демонов допускаются лишь молодые адепты сект и кланов, а я этого статуса уже лишился. Зато в состязаниях показал себя мой младший брат и, сопровождая его, я прибыл в столицу. — Лань Чжань тоже один из победителей турнира, — пояснил Вэй Усянь и тут же досадливо взмахнул рукой. — Дагэ, жаль, что ты не пересекся с ним раньше. — Раз мы все здесь, то время еще будет, — пожал Хуа Чэн плечами. Красной паучьей лилией на его лице расцвела лукавая ухмылка и он продолжил: — Конечно, это может быть сложно из-за… Наш учитель захотел прийти сюда с самого утра, но едва ли мы нашли пока что-то интересное. — Здесь может быть трудно без знающего человека, — рассмеялся Вэй Усянь. — К счастью, Старейшина Лань давно дружен со школой Окна Небес и много раз бывал тут. Он обещал показать нужные книги мне и может не будет против… Юноша не договорил, выжидающе смотря на Старейшину. Тот легко улыбнулся и кивнул: — Конечно, я не стану препятствовать в получении знаний хорошим друзьям. Мне вовсе не трудно показать вам всем нужные тома. — Как здорово! — воскликнул Ши Цинсюань. — Благодарю, Старейшина: без вас мы возились бы тут остаток жизни! Старейшина Лань мягко рассмеялся: — Все вовсе не так страшно, как кажется. Не теряя времени, он провел молодых людей по рядам книг, рассказывая о трактатах, что могли помочь в совершенствовании. Некоторые книги были почти бесполезны для уровня юных заклинателей, другие могли научить их интересным приемам и техникам, но каждый молодые люди старательно запоминали, чтобы ознакомиться позже. В какой-то момент, блуждая средь книг, Ши Цинсюань задумчиво спросил: — Иногда тут встречаются такие интересные тома… А, что если в коллекцию попадут слишком сильные руководства, или связанные с темным путем записи? Неужели их позволят смотреть младшим ученикам и гостям? — Молодой господин Ши верно отметил, — поощрительно кивнул Старейшина Лань. — Конечно, такого допустить нельзя, потому у архива имеется два уровня. На первом сейчас мы с вами находимся, а второй располагает в подземных этажах пагоды. Там собраны книги, что Старейшины школы Окна Небес посчитали неподходящими для их студентов. — Туда можно попасть? — спросил Хэ Сюань. Старейшина Лань качнул головой. — Конечно, но далеко не каждому позволено. Обычно туда вхожи только Старейшины секты и особо почетные гости. — Старейшина, например, бывал там! — заметил Вэй Усянь. — Так вышло, что однажды он помог одному из сильнейших заклинателей школы Окна Небес и теперь многие дороги тут для него открыты. — Так и есть, — мягко улыбнулся Старейшина Лань. — Вам же, молодые господа, стоит переговорить с кем-то из старших школы: возможно, дозволение взглянуть выдадут и вам. «Если бы», — угрюмо подумал Хуа Чэн. Даже если кто-то и проявил бы к нему, молодому таланту, снисхождение, слава его учителя все равно не позволила бы Старейшинам допустить к собранию их знаний подобного человека. Первый уровень архива — это самая большая уступка, на которую они готовы были пойти. До самого вечера молодые люди были в архиве, теперь — в компании Вэй Усяня. Старейшина Лань удалился, показав им все необходимое, сославшись на занятость, и молодые люди вновь остались без присмотра. Некоторое время они увлеченно читали, затем принимались болтать об отвлеченных вещах, и вновь возвращались к обучению. Несмотря на подобный несерьезный настрой, Хуа Чэн нашел наконец некоторые записи о перемещении между мирами. Некий заклинатель в описании своих путешествий утверждал, что жил ранее в другом мире, но затем каким-то образом оказался тут. Его окружали знакомые ему, но обладающие другой судьбой люди, которые не помнили ничего об ином своем существовании. Оказавшись тут и пережив искажение ци, заклинатель принялся жить, уповая на оставшиеся с ним знания, и с их помощью смог стать известным путешественником. К сожалению, его заметки более напоминали роман, чем историю, о которой можно было рассуждать, и кроме факта возможности перемещения Хуа Чэн не узнал ничего для себя нового. К концу книги, однако, некоторые воспоминания об ином мире стали путаться и ускользать из сознания автора, что он сам с печалью отмечал. Пусть трактат не был жизнеописанием и Хуа Чэн не знал, как закончилась судьба этого человека, подобное наблюдение заставляло сердце тревожно замирать в груди. Заметив, что он не помнил материал заветной жемчужины, с которой не расставался восемьсот лет, Хуа Чэн стал пытаться упорядочить в памяти и иные подробности. Некоторые вещи он помнил четко, в других путался, но обнаружил, что более всего пробелов в его памяти связано с Се Лянем. Некоторые его привычки, слова и действия будто растворились темным маревом — или никогда не существовали. Пусть в общем Хуа Чэн помнил их историю и помнил свои чувства, он уже не мог отделить, где действительные воспоминания, а где образы, которыми темные дыры памяти заполнило сознание. В забытых и оставшихся кусочках не было никакой градации или системы — и это невероятно беспокоило юношу. Свою тревогу он мог однако выражать лишь в движениях тонких пальцев, что нервно крутили небольшую косицу с правой стороны его лица. По дороге в гостиницу Хуа Чэн не прекращал делать этого, от вопросов друзей лишь отмахиваясь: впрочем, они не были слишком настырны. Все за день узнали много нового для себя и спешили уложить это в голове. По возвращении, быстро поужинав, Хэ Сюань заперся в своей комнате, решив попробовать некоторые связанные с циркуляцией духовных сил методы, Ши Цинсюань довольно скоро отправился спать, а Се Лянь и Хуа Чэн вернулись в выделенные им покои. Цзюнь У за весь день они так и не увидели: вероятно, он не планировал уходить из архива, пока его не выгонят оттуда силой. Войдя в комнату, Хуа Чэн сразу отметил нечто необычное: окно, которое он закрывал перед уходом, было распахнуто, и на узком подоконнике сидели два зяблика. Птицы были похожи друг на друга, но одна, словно любимая дочка зажиточного торгаша, была в несколько раз шире. Ее короткие ножки чудом удерживали пухлое тело, перья были гладкими и блестящими, а бусинки глаз странно поблескивали. Не успел Хуа Чэн задуматься о странности птицы, как она вдруг подалась к соседке и, невероятно широко раскрыв усыпанный тонкими клыками клюв, проглотила ее. Маленький зяблик не успел даже чирикнуть, как на подоконник с тихим стуком упали его лапки, на четком срезе растерянно сочащиеся кровью. — О, послание от Императрицы, — сказал Се Лянь, что тоже наблюдал эту странную сцену. Переведя взгляд на удивленно замершего Хуа Чэна, он с долей вины пояснил: — Она посылает мелких демонов, что принимают вид зверей или птиц для маскировки. Эти твари умные, но довольно кровожадные. Заметив вошедших людей, странная птица несколько раз подпрыгнула на месте, а затем подняла голову и содрогнулась всем телом. Несколько мгновений она вздрагивала и издавала клокочущие звуки, а затем вдруг выплюнула небольшой клочок зернистой бумаги. — Надеюсь, мне пальцы она не попробует откусить? — ухмыльнулся Хуа Чэн, но в душе его действительно волновал этот вопрос. Он более не обладал регенерацией Князя Демонов и не хотел навсегда лишиться конечностей. — Нет, на сильных существ она не нападает, — поспешил успокоить Се Лянь и спрыгнул одним плавным движением на кровать. Птица наблюдала за ним своими внимательными глазами, но не решалась шевелиться, пока Его Высочество приближался к запачканной розоватой слюной записке. — Гэгэ, не нужно это трогать, — поняв, что Се Лянь хочет сделать, остановил его Хуа Чэн. Достав платок, он поднял записку и тщательно обтер плотную бумагу, прежде чем развернуть ее. Его Высочество коротко хихикнул. — Му Цин тоже никогда не давал мне касаться этих записок, — пояснил он на брошенный Хуа Чэном вопросительный взгляд. — Как по мне, ничего такого в этом нет, но Му Цин предпочитал забрать ее сам, или заставить Фэн Синя, — легкая улыбка, появившаяся на лице Его Высочества, в следующий миг померкла, и он озабочено пробормотал: — Надеюсь, с ними все хорошо… — Не переживай, гэгэ. Твои слуги, как я успел понять, словно сорняки — совершенно неубиваемые. Се Лянь снова коротко рассмеялся и принялся ждать, пока Хуа Чэн вслух прочтет записку. Несколькими короткими строчками Императрица сообщала, что невероятно благодарна Его Высочеству за связанные с поиском ее семьи хлопоты. Она считала, что Вэй Усянь действительно может быть ее сыном, а описанный Се Лянем учитель Вэй — напоминает сбежавшего мужа. Из-за болезни Императрица не могла сама прибыть в Царство Людей, чтобы увидеться с ними, да и подобный визит привлек бы слишком много внимания. Поэтому она сообщала, что в скором времени в столицу прибудет Сяо Синчэнь, чтобы сопроводить мужа и сына своей госпожи в ее резиденцию. От Его Высочества тут более ничего не требовалось, но при возникновении трудностей Императрица просила оказать его посильную поддержку. Несмотря на это, женщина игриво отмечала, что использование сил Се Ляня на учителе Вэе или Вэй Усяне из-за их особого положения в разных ситуациях может рассматриваться как нанесенное императорской семье оскорбление. Читая это, Хуа Чэн раздраженно фыркнул. — Что за бесстыдная женщина… — пробормотал он. Уже громче юноша добавил: — Кроме того, что заставляет гэгэ бегать, словно слугу, по всему миру в поисках ее потерянного ребенка, так и не страшится прямо тебе угрожать. — Это издержка жизни в Царстве Демонов, — беспечно отозвался Се Лянь. — Даже самым близким людям нельзя доверять полностью, когда ты занимаешь Драконий трон. Она упомянула это не от недоверия мне, а скорее по привычке. Хуа Чэн фыркнул снова. В обоих мирах судьба отчего-то была неблагосклонна к Его Высочеству на господ, под началом которых он служил. Конечно, Императрица Скрытых Цветов была все еще лучше Цзюнь У, но подобное пренебрежение с ее стороны злило Хуа Чэна. Пока юноша раздраженно комкал в руках записку, Се Лянь повернулся к странной птице и изящно кивнул ей. — Передай Императрице, что я получил ее послание. Птица несколько раз подпрыгнула и взлетела, тут же теряясь в окутавшей город ночи. Пусть полет был стремителен, толстое брюхо явно тянуло ее к земле. Отправив посланницу обратно, Се Лянь взглянул на Хуа Чэна и не смог удержаться, чтобы не подразнить его: — Молодой господин, умерьте свой гнев. Вы переживаете так, будто оскорбили не иначе как вашу супругу. Его Высочество говорил не думая, но, стоило лукавым словам сорваться с его губ, невольно будто огнем вспыхнула повязанная на лапе невидимая красная нить. Се Лянь знал, что на пальце Хуа Чэна красуется точно такая же и понимал, что значит это обещание. Однако Его Высочество все еще не чувствовал в себе сил поговорить об этом, поэтому, сделав вид, что ничего особого не сказал, неловко потянулся. Пусть вид белого хорька не давал смущению и неловкости отразиться на лице Се Ляня, голос дрогнул, когда он сказал: — Разве… разве нам не пора уже спуститься к ужину? Замерший на миг Хуа Чэн кашлянул и выкинул наконец записку, которую он превратил в мелкие обрывки бумаги. Бросая на Его Высочество быстрые взгляды, юноша аккуратно ответил: — Ужин уже прошел. — Ох, и в самом деле, ха-ха… — Се Лянь замер, а затем отвел глаза к окну, тщетно ища, за что можно зацепиться. Пусть подобный его вид невероятно радовал душу и сердце Хуа Чэна, он быстро сжалился и со вздохом обернулся к двери комнаты. — Я выброшу мусор и попрошу принести горячей воды, — легко сказал он, чувствуя, как румянец касается скул. — Гэгэ… может уже отходить ко сну, если хочет. — В самом деле, — неловко рассмеялся в ответ Се Лянь. — Кажется, я слишком устал за прошедший день… Благородно позволив Его Высочеству разобраться со своими чувствами, Хуа Чэн спустился на первый этаж и только через время вернулся. За ним шел слуга гостиницы, неся пустую деревянную бадью. Се Лянь устроился на кровати, сделав вид, что уже спит, и, приоткрыв глаз, наблюдал, как слуги устанавливают бочку за расписной ширмой в углу комнаты и таскают в нее воду. Хуа Чэн в это время сидел за столом чуть поодаль, забросив на лакированную столешницу ноги и задумчиво крутя меж тонких пальцев прядку своих волос. Широкая комната гостиницы на внешние и внутренние покои делилась лишь условно и лунные ворота, разграничивающие части комнаты, даже не были занавешены чем-либо. Лежа на мягкой постели и слыша, как невероятно громко колотится сердце, Его Высочество в подробностях мог наблюдать, чем Хуа Чэн занимается в другой стороне. К счастью, бочку для купания все же закрыли от любопытных глаз ширмой: причем Се Лянь отметил, что поставили ее не к стороне двери, чтобы оградить купающегося от случайного взгляда оттуда, а к стороне кровати. Даже в этой простой мелочи сквозило чужое игривое лукавство. На ширме простыми мазками был изображен матерый зверь с огненной гривой, что скалил в сторону высоких гор зубастую пасть. У деревянной бадьи зажжены были толстые свечи и сквозь незамысловатый сюжеты ширмы Се Лянь видел едва различимый силуэт. Пусть взору бесстыдного демона не открылось откровенных весенних видов, и бледных теней было достаточно его живому воображению. В какой-то момент Его Высочество поймал себя на странной мысли — что он вообще делает? Пусть Се Лянь никогда не был скован гордыней от своего положения, все же привык считать себя достойным молодым господином Царства Демонов: и все же он здесь, в виде небольшого зверька, вдали от своих друзей играет с неким очаровательным совершенствующимся в подглядывание, которого они оба будто не замечают. Самое необычное, что от такого положения Его Высочество не чувствовал ни смущения, ни расстройства, лишь странная веселость короткими смешками срывалась с губ. С распахнутого окна шерстку на хребте Се Ляня гладил теплый ветер летней ночи, ласковый, словно руки красавца, а в невероятной близости от него за широкой ширмой изящный силуэт и тихий плеск воды рисовал волнующие душу образы. Одеяло, на котором лежал Се Лянь, густо пахло мыльным корнем, но к этому запаху примешивался холод металла — а может, его рисовало воображение юноши. Он молчал, но мог сказать что угодно сейчас, и получил бы необремененный тяжелыми силами ответ, который, кроме прочего, отдался бы нежным теплом в его сердце — чего, в самом деле, радостно краснеющему юноше еще было желать?