Сердце Кракена

      С той ночи все изменилось. Дни шли быстро, сменялись неделями. Днем Эд раскрывался рядом с ним, подобно бутону розы. Он менялся, расцветал на глазах, в нем появилась какая-то едва заметная мягкость, теплота. Стид любил это в нем, любил без остатка. Любил, когда Эд заворачивался в его розовый шелковый баньян, когда жмурился, пока Стид разбирал гребнем его волосы, когда вздрагивал, когда он покрывал поцелуями, нежными, едва ощутимыми, его шею.       Ночью Эд рассыпался под его прикосновениями цветными осколками, из которых Стид бережно, с любовью, собирал прекрасные витражи, раз за разом, неустанно. Стид любил, когда Эд прижимал его к себе, любил, когда он целовал его, страстно, отчаянно, словно в последний раз. Любил, когда Эд стонал его имя, когда Эд подводил его к самому краю, но никогда не давал упасть. Их вздохи, их стоны вились по пустому кораблю лозами, и Стид как никогда был благодарен, что его команда большую часть времени проводила на берегу, тактично не возвращаясь, давая им возможность быть наедине. Он просил об этом Люциуса и Олуванде, уверял их, что с ним все будет в порядке, если они оставят его наедине с Великим Кракеном. Они не верили, боялись за него — но просьбы не нарушили.       Ему нужно было это время, чтобы разобраться в себе, чтобы понять одну простую истину, ясную, как белый день.       Он любил Эда. Любил так, как никогда не любил в своей жизни, горячо, страстно, без остатка. Он не знал, что можно любить так, что можно отдаться кому-то полностью, целиком, вложить свою душу, свое сердце в чужие руки и не опасаться, что их раздавят.       Он никогда не произносил этого вслух. Боялся, сам не зная чего. Что Эдвард уйдет? Что это каким-то образом пробудит ярость Кракена, дремавшего в его груди? Что Эд не ответит взаимностью?       Стид боялся произнести это вслух, но не скупился доказывать это своими поступками, своим обращением. Эд был для него всем, он был ему нужен, словно тепло солнечного дня, словно прохлада звездной ночи. Эд был луной, а Стид был морем, подвластным ее прихотям. Он не смог бы противиться, даже если бы захотел, но он не хотел.       Весь смысл его существования свелся к одному маленькому слову, к имени, которое так легко срывалось с его губ вздохом, стоном: Эд.       Он продолжал познавать пиратское ремесло. Эд не давал ему расслабляться, заставлял заучивать карты, запоминать названия островов, портов, учиться пользоваться всевозможными приборами для навигации. Ночами они всматривались в звездное небо до рези в глазах, пока Стид наконец не смог назвать все видимые в их полушарии созвездия. Днем он раз за разом повторял названия снастей, а затем натягивал их, спускал и поднимал паруса, на которые указывал Эд, снова и снова, пока предплечья не начинало ломить, а стертые ладони не жгло от просаленной веревки. Вечерами они фехтовали. Каждая мышца в его теле ныла от боли, но Эд был безжалостен, не позволял ему и минуты отдыха.       Он был словно одержим тем, чтобы научить его выживать в море, и Стид лишь отчасти понимал причину этой одержимости. Он подозревал, что Эд не хотел, чтобы Стид отправился с ним и его армадой в большой рейд, который Эд запланировал. Однако на каждую его попытку поднять эту тему Эд хмурился, упрямо мотал головой и отказывался обсуждать это. Стид старался не таить обиды, мысленно он осознавал, что Эд наверняка переживал за него, но не мог избавиться от червя сомнения, точившего его изнутри день за днем: Эд считал его недостаточно подготовленным, слабым, изнеженным. Это обжигало хуже веревки, вырывающейся из истерзанных ладоней под порывами ветра.       Эд стал чаще рассказывать случаи из своей пиратской жизни. Он был великолепным стратегом, каждый его рейд был воплощением его гения. Особенно Стида восхитила история, которую он провернул однажды, когда его целый день преследовало сразу несколько разъяренных испанских кораблей, которые он разграбил, тайно забравшись на борт вместе с командой. Дождавшись ночи, под покровом тумана, Эд снял «Месть Королевы Анны» с якоря и позволил морскому течению, ведомому полной луной, унести их на безопасное расстояние. Он заработал богатство испанцев и славу — и все это не пролив ни единой капли крови.       Мысль о насилии претила Эду, он не раз давал Стиду это понять. Будучи пиратом, он был вынужден прибегать к увечьям, даже пыткам. Он не скрывал этого, хоть и не гордился. Однажды вечером, кутаясь в его баньян, глядя в пламя пустыми глазами, он рассказал Стиду, как убил своего отца, когда был еще совсем юным. Сердце Стида сжималось от жалости, он крепко держал Эда за руку, гладил его плечо. Лишь несколько слез сбежало из его глаз.       — В тот день, Стид, — признался он глухим шепотом, цепляясь за его ладонь. — Именно в тот день я впервые почувствовал в себе Кракена. Она прокляла меня много позже, да, но я сам выбрал свое проклятие, убив своего отца.       Стид не спрашивал, кем была загадочная «она» — из обрывков рассказов он понял, что проклятие на Эда наложила женщина, но он все еще не знал, что такого совершил Эд, чем заслужил такую часть. Эд избегал этой темы как огня, словно сама мысль о ней причиняла ему боль. Стид не настаивал — он понимал, что рано или поздно Эд все равно расскажет ему. Нужно только дать время, а времени у них было в достатке.       Сам он многое поведал ему о прошлой жизни. Эд удивился, узнав, что у него есть дети. Воспоминание о них заставило Стида улыбнуться, а затем опечалило. Он перечеркнул свою прошлую жизнь, сделал свой выбор, вряд ли он когда-то увидит Луиса и Альму снова. Рассказывая Эду о детях, о своей прежней жизни, он словно на мгновение возвращался в нее, переживал все лучшее, что с ним происходило тогда.       Однако он тщательно избегал разговоров о Сэме — старая боль мешалась в нем с новым стыдом. Рядом с Эдом он забывал о нем, забывал все, что они пережили вместе, и ему казалось, что он предает саму память о нем.       Однажды он случайно заметил, как Эд, стоя к нему спиной, рассматривает что-то в руках. Он подошел к нему, приобнял сзади, поцеловал в шею, а затем похолодел и замер. Эд сжал его в пальцах, желая скрыть от него, словно стыдясь, но Стид заметил предмет: золотой медальон, покрытый сапфирами и изумрудами, где пряталась часть его души.       — Прости, я не должен был брать его, — пробормотал Эд извинения, и Стид посмотрел на него, а затем вздохнул.       Он разжал пальцы Эда, один за другим, мягко вытащил медальон из его рук, раскрыл — отломанная крышка осталась в ладони.       — Тебе не за что извиняться, ты можешь брать все на этом корабле, — заверил его Стид, не отрывая взгляда от портрета. — Это Сэм. Я заказал его портрет после того, как он погиб. Как напоминание о моих ошибках…       — Стид… — Эд развернулся в его руках, положил ладонь на лицо, провел большим пальцем по щеке. — Ты не обязан ничего мне рассказывать.       — Но я хочу. — Стид сжал половинки медальона в руке, острые края до боли впились в ладонь. — Я должен. Ты… тебе стоит знать обо мне все. Чтобы сложить окончательное мнение.       — Меня ничто не заставит тебя… — Эд замолчал, прикусил губу; Стид бросил на него быстрый заинтересованный взгляд, но Эд не закончил предложение. — Ничто не изменит моего отношения к тебе, — произнес он наконец хмуро.       Стид покачал головой, взял его за руку, мягко усадил на диван.       — Как и моего к тебе. — Он поцеловал его, легко, в уголок губ, стремясь доказать искренность своих слов. — Мы с Сэмом познакомились при странных обстоятельствах, — начал он с невеселой усмешкой. — Я истекал кровью на корабле, полном испанцев, каждый из которых желал моей смерти. Когда я только вышел в море, я был… спесив. Думал, что мне все под силу, что стоит мне сказать пару-тройку вежливых слов, и к моим ногам падет признание и уважение… Кинжал в живот и веревка вокруг шеи доказали, как сильно я заблуждался. Меня спас он — Сэм Беллами, прославленный пират. Как я узнал много позже, он месяцами выжидал возможности напасть на испанцев — что-то, связанное с несправедливо отнятым награбленным добром… Его команда только и ждала случая, когда испанцы отвлекутся на что-то — например, на такую легкую добычу, как я.       Стид мрачно хмыкнул, вспоминая, как наивен он был тогда. Эд молчал, поднеся сжатый кулак к губам. Его глаза были прищурены, и Стид не был уверен, как правильно истолковать его взгляд.       — По какой-то причине Сэм пощадил меня и мою команду. Наверное, мы показались ему забавными. В любом случае он никогда не высмеивал нас… меня в лицо. Он был добр. Он стал человеком, который поддержал меня тогда, когда все остальные отвернулись. И я… — Стид сглотнул. — Я бесконечно благодарен ему за поддержку. За все те уроки, что он мне преподал. Я стал… другим. Мы плавали вместе, его корабль «Уида» сопровождал «Месть» под командованием его первого помощника, пока сам он… Он с чего-то решил, что из меня может выйти хороший пират.       — Из тебя может выйти хороший пират, Стид, — недовольно пробормотал Эд, и Стид усмехнулся.       — Что ж, я рад, что ты веришь в меня, Эдвард. В любом случае… Сэм нападал исключительно на испанцев — уж не знаю, почему он так их не любил, он так и не рассказал мне. И однажды… испанцы вышли на нас. Окружили — у них было вдвое больше кораблей, все они — тяжело вооружены и злые как черти. Они вынудили нас сдаться — мы не смогли бы убежать, они загнали нас в угол, в бухту на отмели возле острова Кейп-Код. Они отказались от переговоров. Тогда Сэм… — Стид прикрыл глаза рукой, сглотнул. — Пошел с ними на сделку. «Уида» и все ее сокровища — а он успел награбить немало, Эд, и все это — испанское золото и серебро. И его собственная жизнь. В обмен на мою… и моей команды. Он хотел, чтобы испанцы позволили нам уйти.       Голос Сэма звучал в ушах громко, словно это произошло только вчера. Сэм говорил медленно, почти лениво, не поддаваясь на провокации испанцев. «В нашем деле важнее всего, Стиди, — не показывать своей заинтересованности, набить себе цену», повторял он ему много раз. Ему не нужно было набивать цену себе — испанцы знали его, точили зуб на него. Но Стид…       В тот день прозвучало много слов, много насмешек. Стид понимал, что Сэм старался спасти его, сбить цену на его жизнь, но его слова все равно больно жалили, даже спустя месяцы. Никчемный… Не заслуживает называться пиратом… Всего лишь развлечение для богатого мальчишки… Такие лживые, но такие точные.       Каждое вскрывало его душу тупым ржавым ножом.       — Что было дальше, Стид? — осторожно спросил Эд, нащупывая его руку. Стид с благодарностью сжал пальцы, сморгнул слезы.       — Они купились. Сэм был… очень убедительным.       «Не верь ни единому слову, это все — ложь, ложь ради тебя», — успел Сэм шепнуть ему, прежде чем испанцы скрутили его по рукам и ногам. Его последние слова.       — Я так и не смог сказать ему, что не сто́ю всего этого… — прошептал Стид в ответ своим мыслям. — Что я на самом деле такой, как он и говорил — слабый. Никчемный…       — Нет, Стид. — Эд крепко сжал его ладонь, поднес к губам, поцеловал. — Ты не должен так говорить. Ты стоишь любых сокровищ. Жизни любого.       Стид мотнул головой, не скрывая слез. Он вздрогнул, вспомнив, как покатилась голова Сэма по палубе, как из его собственной груди вырвался крик ужаса.       — Эй… Посмотри на меня. — Эд положил руку ему на щеку, повернул голову, заставляя взглянуть себе в глаза. Стид увидел знакомый стальной блеск Кракена, перемежаемый нежностью Эда. — Он сделал свой выбор. И ты сейчас здесь, со мной. Тебя ценят, Стид. Ты вовсе не никчемный. Ты прекрасный человек, самый лучший. Твоя команда любит тебя. Я… я люблю тебя.       — О, Эдвард… — только и сумел выдохнуть он, прежде чем Эд прижал его к себе, целуя яростно, нежно, не давая ему продолжить.       Сердце в его груди билось в бешенном ритме, кровоточащее, живое. Оно словно хотело вырваться из грудной клетки, прильнуть к Эду. «Любит, Эд его любит, любит…» — пело оно, отстукивая эту непреложную истину.       Слова, такие простые, такие величественные, вырвались у него прежде, чем он сумел обдумать их, как только Эд отстранился, чтобы дать ему вдохнуть:       — Я тоже люблю тебя…

* * *

      Эд ненавидел себя каждую секунду. Он любил Стида, и эта любовь была обжигающей, испепеляла все внутри него. Он любил Стида, и эта любовь была опасна. Он любил Стида, хотя знал, что не может, не имеет права обрекать его на участь, подобную своей, на участь хуже смерти.       Он должен был отпустить Стида, но не мог — ему казалось, что он рассыплется на части в тот же миг. И хотя он не мог умереть, он знал, что умрет, как только Стид уйдет.       Любить Стида было все равно, что любить свет, яркий, чистый, незапятнанный. Тьма внутри него сжималась, съеживалась, напуганная этим светом, Великий Кракен втягивал свои щупальца, отпускал его разум, чтобы затем впиться в него с новыми силами, причинить еще большую боль.       Эд чувствовал его каждой клеткой своего тела, чувствовал его страсть, ярость, голод. Кракен тоже любил Стида, но по-своему, пугающе черной любовью, жестокой любовью. Он требовал впиться в Стида конечностями, не отпускать из цепких смертельных объятий, утянуть на дно, уничтожить все светлое, доброе, что было в нем, и уподобить себе. Чтобы они были вместе до конца дней, чтобы правили Семи Морями вдвоем, непобедимые, неотступные, ужасающие.       Эд не мог этого допустить. И все же с каждым днем контролировать Кракена становилось все сложнее. Проходили недели, и он давно, слишком давно не оставался человеком так долго. Кракен был недоволен, зол. Эд знал, что не сможет сдерживать его долго. Как и знал, что в тот момент, когда он потеряет контроль, Стида не должно быть рядом с ним.       Эд уже все решил. Теперь счет шел на дни — последние спокойные дни, затишье перед бурей.       Великий Кракен не боялся ничего.       Эд боялся только одного — потерять Стида.       И если единственное, что он может сделать, чтобы спасти его — научить его выживать в море самостоятельно, а затем отпустить, то так он и поступит. Он научил Стида уже практически всему, что знал сам, жалея, что не может передать весь свой бесценный опыт.       Изо дня в день, не жалея сил он вкладывал в Стида свои знания и умения. Ночами Стид отдавался беззастенчиво, отчаянно, как будто какая-то часть его понимала, что скоро все кончится. Он льнул к нему, и Эд отдавал ему всего себя. Если бы сердце все еще билось в его груди, он бы вырезал его и преподнес Стиду, все еще кровоточащее, на радость Кракену.       Но его сердце молчало, и Эд прижимал Стида к себе крепко, до боли, ощущая всем телом его тепло, его любовь, надеясь услышать гулкий ритм его сердца, эхом отзывающимся в собственной груди.       Стид открыл свою душу, вложил в его руки свою любовь, хрупкую как стекло, крепкую как сталь. Стид поведал ему все, свои сомнения, страхи, свою неуверенность в себе. Эд впитывал все это, жадно пил, прильнув к его ладоням. Знал, что Стид ждет ответной откровенности. Но не мог заставить себя. Дни шли за днями, и Эд надеялся, что ему не придется рассказывать, что Стид просто позволит ему любить себя в ответ, молча, горячо, преданно.       Пока однажды Стид снова не поднял эту тему.       — Можно ли снять твое проклятие? — спросил он задумчиво, расчесывая гребнем волосы Эда.       Эд, сидевший на полу перед кроватью, расслабленный, сомлевший, открыл глаза, чувствуя, как напрягается каждая мышца в теле.       Стид заметил это и отложил гребень. Мягко собрал всю массу волос в кулак, осторожно перекинул через плечо, поцеловал в шею. Эд выдохнул и наклонил голову, открывая доступ. Он понимал, что не сможет промолчать в этот раз.       — Нет, — ответил он нехотя, когда поцелуи Стида прекратились. — Вернее, я так думаю. Я… я пытался найти ее. Аду, женщину, которая меня прокляла. Сразу после… после того, как это случилось. Ничего не вышло. И я смирился. Пришлось смириться.       — Ада… — повторил Стид негромко; его дыхание обожгло кожу, Эд вздрогнул.       Стид соскользнул с кровати, сел на пол рядом с ним, взял за руку. Смотрел мягко, умоляюще. Эд боялся смотреть на него в ответ, боялся услышать его следующие слова, хотя понимал, что Стид непременно спросит.       — За что она прокляла тебя, Эд?       Вот и оно. Вопрос, который давно витал между ними, наконец был озвучен. Эд прикрыл глаза, судорожно втянул носом воздух. Он не смог ответить, не смог выдавить из себя слова, поэтому просто покачал головой, медленно, умоляюще.       — Расскажи мне, — мягко попросил Стид. Как будто это было так просто. Как будто это очередная забавная история из его пиратской жизни.       — Я не могу, — прошептал Эд; горло болезненно сжалось. — Ты возненавидишь меня.       — Ничто не заставит меня возненавидеть тебя, Эдвард, — возразил Стид. Взял его за руку, поднес к губам ладонь, поцеловал костяшки. Как будто он был чем-то драгоценным.       Как будто на его руках не было чужой крови.       Эд вздрогнул и вытащил ладонь из пальцев Стида. На мгновение ему показалось, что рука покрыта кровью, темной, густой. Он сжал дрожащие пальцы в кулак.       — Расскажи.       Слово было мягким и жестким одновременно, ударило его плетью.       Эд подтянул колени к груди, обхватил их руками. Халат Стида, легкий, струящийся, был накинут на его обнаженные плечи, но не согревал. Ему было холодно, его била крупная дрожь.       «В тот день шел дождь», внезапно подумал он, воспоминание яркой вспышкой пронзило мозг.       — Я был тогда еще молод. — Слова срывались с губ сами собой, Эд не мог контролировать их, не мог заставить себя замолчать. — Плавал на корабле Бенджамина Хорниголда. Мне едва исполнилось тридцать, а я уже был боцманом. Метил в старпомы. Старший помощник Хорниголда как раз получил травму в бою. Рану зашили, но она была скверная, вся рука почернела. Мы с парнями знали, что долго бедняга не протянет. Знал это и Хорниголд, но отчего-то не отправлял бедолагу на корм рыбам, хотя понимал, что это милосерднее.       Эд невесело усмехнулся, покачал головой.       — Хорниголд вообще был не из милосердных. Он отличался крутым нравом, его кулак был тяжелым, что твой молот. Он ненавидел в своих людях только одно — слабость. При малейшем проявлении малодушия расправа была быстрой и жесткой. Я… — Голос прервался, Эд сглотнул. — Я знал, что должен проявить себя. Кроме меня на место старпома метило еще несколько пиратов, все они — старше и опытнее меня, все прославились своей кровожадностью. Хорниголд благоволил им. Но я… Я был честолюбив, Стид. Гордец, который мнил о себе черт знает что. Я хотел, чтобы должность стала моей. И если мне что-то взбредало в голову… Меня было не остановить. Эта мысль заседала где-то в мозгу, грызла меня днями и ночами, не давала покоя.       Он замолчал надолго, сглотнул несколько раз, но комок из горла никуда не девался, только становился больше. Он чувствовал руки Стида на своем плече, на спине, они гладили, жалели, словно он заслуживал нежности. Словно он заслуживал любви.       — В тот день мы разграбили корабль. Британский, торговый. Добыча была богатой, рейд прошел чисто, без потерь. Мы были… опьянены, хотя не выпили ни капли рома. Среди экипажа было двое пассажиров. Британский морской офицер и его молодая жена, они плыли в колонии, собирались начать новую жизнь. Его… его звали Джонс. Дэвид Джонс. Ее — Ада. Ты спросишь, откуда я все это знаю? — Эд покосился на Стида; тот коротко, едва заметно кивнул. Глаза его были широкими, напуганными, словно он уже знал, куда повернет история. — Я узнал это позже, много позже, когда пытался… пытался найти ее, откопать хоть что-то из ее прошлого.       Эд замолчал, выдохнул судорожно, дрожаще. Тот день стоял перед его мысленным взором, пасмурный, серый. Небо было тяжелым, ветер гнал стальные облака. Он знал, что приближается буря, чувствовал это своим больным коленом, сустав выворачивало наизнанку. Первые капли уже сыпались с неба, все чаще, все гуще.       Они стояли перед ним, юные, красивые. Богатые дети богатых родителей. Те, кем ему никогда не суждено было стать. «Мы не из тех людей», говаривала его мать, словно все было решено за него кем-то свыше. Эда бесила эта мысль, бесила несправедливость. Злость плескалась в нем темной водой.       — Хорниголд не любил британских моряков, — произнес он вслух, глядя в пустоту, видя свое прошлое перед глазами. — И я знал, что должен сделать.       Меч приятной тяжестью оказался в руке. Товарищи по команде подбадривали его свистом, жестокими криками. Он чувствовал его страх, видел, что парнишка напуган. Он дрожал как осиновый лист, но все равно прикрывал жену своим телом.       Она была хорошенькая. Красавица даже. Рыжие локоны, синие глаза. Слишком красивая для этого сурового мира.       Эд покосился на Хорниголда. Тот лишь приподнял бровь, выжидающе, холодно. Эд знал, что должен сделать. Знал, чего ждет от него капитан.       Меч пронзил тело легко, словно масло. Мальчишка вздрогнул лишь раз, покачнулся, тяжело завалился ему на руки. В его глазах был страх, отчаяние, непонимание.       Девушка кричала, кричала высоко, пронзительно, прижав к лицу дрожащие пальцы.       — Я убил его, — прошептал Эд, прижал к лицу дрожащие пальцы.       Руки были в крови, теплой, густой, она лилась рекой, пачкала одежду, пропитывала его медным запахом. Он вздрогнул, резко отнял руки от лица — на мгновение он снова увидел на них кровь.       — Я убил его, потому что должен был. Потому что этого от меня ждал Хорниголд. Это было мое испытание. И я… я должен был пройти его.       — О, Эдвард… — пробормотал Стид, но Эд качнул головой, один раз, жестко. Его трясло, трясло так, словно он снова оказался под тем дождем. Стид обнимал его, он чувствовал это смутно, осознавал какой-то частью разума.       — Она кричала и плакала, — продолжал он, не замечая ничего вокруг, не слыша вздоха Стида. — Упала на колени рядом с мужем — он был уже мертв, но она не понимала этого.       Парни смеялись, сурово, презрительно, кричали ему одобрения, обменивались колкостями. «Подними ее, Томми! Негоже девке плакать из-за хлюпика!» Ее плечи содрогались, волосы выбились из косы, разметались по плечам.       Она была красива, слишком красива.       Эд знал, что должен сделать.       — Мы пробыли в море слишком долго. Рейд был легким, все были веселы. Парни… — Эд запнулся, прижал ко рту руку, словно это могло помешать словам сорваться с губ. — Я знал, что им нужно. — Стид охнул, громко, шокировано, и Эд вздрогнул. Он понял, конечно же, он все понял. — Я отдал приказ. Они…       Слезы брызнули из глаз, комок в горле мешал говорить. Эд всхлипнул, спрятал лицо в ладонях. Его плечи дрожали, его всего трясло, он чувствовал пронзительный холод и давление, словно снова опустился на самое морское дно.       Он ушел, сбежал с палубы, в свою каюту, быстрее. Он слышал ее крики, слышал их слишком хорошо, стены корабля не заглушали ничего. Он пытался смыть кровь с рук в тазу, снова и снова, но она словно въелась. Он тер кожу губкой, яростно, до красноты, пока не содрал кожу. Она кричала и кричала, ее плач не заглушал пьяный смех.       Наверное, Стид прижал его к себе. Наверное, он что-то говорил — его губы шевелились, но Эд не слышал слов. Он видел перед глазами рыжие локоны, синие глаза, в ушах звучал плач, пронзительный, нечеловеческий. Новые и новые слезы лились по щекам, он даже не пытался остановить их. Руки, которые он все еще прижимал к лицу, оказались в теплых ладонях Стида — они дрожали, дрожали так же, как мальчишка перед тем, как он убил его.       Хорниголд пригласил его к себе тем же вечером. Он был доволен рейдом. Доволен им. Отчего-то Эд не был рад, когда Хорниголд назначил его старпомом. Выдавил ухмылку, пожал протянутую руку. Ему казалось, что он все еще слышит ее плач, но только казалось — девушка давно замолчала, они оставили ее на разграбленном корабле, ее и единственного матроса, который должен был поведать миру о величии Бенджамина Хорниголда и его отчаянных головорезов. Теперь Эд стал одним из них окончательно. Назад пути нет, есть только дорога вперед. Он должен радоваться, упиваться добычей вместе с ними.       Только в груди отчего-то стало тяжело, как будто туда запихнули камень, сердце трепыхало умирающей птицей.       Эд прижал ладонь к груди, болезненно поморщился. Сердце больше не билось, он больше не чувствовал тяжести. Не чувствовал вообще ничего. Только сосущую пустоту.       И целый океан сожалений и боли.       — Я больше не видел ее до того самого дня, как она прокляла меня. Это случилось не сразу. Прошло… — Он прикрыл глаза, мысленно оглядывая все эти годы. — Прошло лет десять, прежде чем я снова увидел ее. Я… я почти забыл об этом дне. Жизнь круто изменилась для меня — я стал капитаном на «Анне», прославил свое имя. Обо мне знали в каждом порту, шептались в светских кругах. Но она не забыла. Я не знаю, как она нашла меня — мы тогда стояли на Тортуге, тайно — нашего брата не привечали там уже тогда, но нам надо было где-то сбыть добычу. Я увидел ее в порту, когда возвращался на корабль. Она ждала у трапа, совершенно одна. Я узнал ее сразу же, хотя она изменилась.       Она была по-прежнему красива, но другой, зрелой, опасной красотой. Она смотрела ему в глаза, прямо, без страха, без неприязни. Ее глаза были холодными, пустыми, печальными. Синими, как океанские воды. Ее голос звучал негромко, но набатом стучал в голове.       — Эдвард Тич. За то, что ты сделал со мной, я проклинаю тебя. — Ее губы шевелились, но он слышал еще один голос, вкрадчивый, тихий, словно кто-то другой говорил через нее. Кто-то могущественный, кто-то неукротимый. — Ты любишь море больше, чем что-либо на свете — так оставаться же тебе в море на веки вечные. Отныне все увидят, каким монстром ты являешься, ибо ты больше не сможешь прятаться в обличье человека. Ты — чудовище, Эдвард Тич, так и быть тебе чудовищем. Это — мое проклятие, и ты никогда не избавишься от него сам.       — …и ты никогда не избавишься от него сам, — повторил он эхом, секундой позже ее голоса в голове. Он помнил эти слова наизусть, словно они были раскаленным железом выжжены в памяти.       Стид молчал, молчал пугающе долго. Эд боялся смотреть на него — вместо этого смотрел в окно, где солнце медленно и лениво уползало за горизонт. Море золотилось в его последних лучах, с виду такое невинное, прекрасное, но напоенное кровью стольких невинных. Как и он сам.       — «Ты никогда не избавишься от него сам», — повторил Стид задумчиво спустя много минут, и Эд вздрогнул от неожиданности и отвел взгляд от окна.       — И это все, что ты скажешь? — спросил он резче, чем собирался, чувствуя внезапную злость. Стид посмотрел на него удивленно.       — Ты хочешь, чтобы я сказал что-то другое? — переспросил он глухо, нехотя.       Вспышка ярости была белой, Кракен черными щупальцами обхватил его внутренности, стиснул до боли. Эд сжал кулаки, всплеснул руками в тупом озлобленном отчаянии.       — Я только что рассказал тебе, что убил невинного человека, а жену его отдал на растерзание шайке пиратов, а ты можешь только повторить слова ее проклятия? Как будто я недостаточно часто повторял их про себя?! Как будто я не знаю их наизусть, как будто эти словно не горят, выжженные у меня в мозгу, всякий раз, как я закрываю глаза?!       Стид выслушал его молча, с отвратительно раздражающим спокойствием. Эд вскочил на ноги, заходил по каюте, словно затравленный зверь. Ему нужно было сделать хоть что-то, дать этой ярости выход, иначе он мог сделать то, о чем будет сожалеть до конца своего жалкого существования.       — То, что ты сделал, Эдвард… ужасно, — произнес Стид как будто с сожалением, поджал губы, посмотрел на него с сочувствием.       Эд замер. Слова пронзили грудь затупленным лезвием, медленно, мучительно больно. Услышать это из уст Стида оказалось хуже самой изощренной пытки.       — Я не стану пытаться оправдать тебя и твои поступки, — продолжал Стид. Он встал с пола, подошел к нему, ни на секунду не отрывая взгляда. — Но, как ты и сам сказал, — ты должен был сделать это. Не смог бы поступить иначе. Обстоятельства были против тебя. И, боюсь, они были тебе не подвластны. Девушку ждала подобная ужасная участь. С твоим приказом или без него. Ты… ты не смог бы ее спасти. Разве только… подарив смерть. — Он нахмурился, покачал головой, словно эта мысль ему претила.       — Я не смог бы убить ее… — прошептал Эд. Вся его ярость разом ушла, словно смытая волной, оставив только холод и боль.       — Этим ты бы только еще больше обрек себя, — медленно кивнул Стид. — И все же… Что-то в ее словах не дает мне покоя, Эдвард. Она сказала: «ты никогда не избавишься от него сам». Ты уверен, что это точная цитата? — Эд поморщился и кивнул. Он понимал, куда ведет Стид.       — Стид, любовь моя… — Он взял его за руку, сжал пальцы до боли. — Не надо. Не пытайся найти лазеек. Не мучь себя зря. Проклятие не снять.       — Ты не можешь быть уверен… — попытался возразить Стид, но Эд перебил. Жестко, грубо. Он хотел, чтобы Стид услышал его:       — Но я уверен.       Стид посмотрел на него обиженно, с болью, и Эд отогнал сожаления. Стид должен понять раз и навсегда: его не спасти. Он уже давно миновал черту. В тот самый момент, когда его меч пронзил тело Дэвида Джонса, а его губы отдали приказ изнасиловать его жену.       Осталась лишь последняя часть рассказа, и как только Стид услышит ее, он поймет. Должен понять, должен оставить любую ложную надежду спасти его.       — Я не поверил ей поначалу, Стид. Вернулся на корабль, велел отплывать немедленно. Уже тогда я почувствовал, как он проснулся, зашевелился во мне. Но я не сразу понял, что происходит. А через пару дней… Он полностью захватил меня, разум, тело… Подчинил себе все, без остатка, вырвался на волю, яростный, голодный. Монстра, которого я столько лет прятал в себе, увидели все. — Эд невесело усмехнулся. — Моя команда была в ужасе. Они прыгали за борт, словно это могло их спасти. Кракен вылавливал их, одного за другим, выжимал досуха. А затем они возвращались — целые и невредимые, как будто не умерли в страшных муках пару минут назад. И тогда я обнаружил… что мое проклятие распространяется на тех, кто находится рядом со мной. Кто остается мне верен. Они не могут умереть, но они и не живут. Они лишь… существуют, обреченные вечно скитаться по морям в поисках добычи для их ненасытного капитана. Тени. Призраки.       Он замолчал, глядя в темный неразожженный камин.       — Когда я снова стал человеком, я был в ужасе. Я не понимал, как она это сделала, но я знал: я должен найти ее. Должен умолять ее, на коленях, если придется, вымаливать ее прощение. Именно тогда я обнаружил, что… не могу ступить на землю. В тот момент, когда мой сапог коснулся дна на отмели, я испытал боль, какой никогда не знал. Она не прекращалась, пока меня не подняли в шлюпку. В тот же самый момент я узнал, словно кто-то шепнул мне на ухо: я смогу ступить на берег лишь через десять лет. В тот день, когда она прокляла меня. В тот же день, когда я обрек ее на страдания… — Он покачал головой. — Я был упрям. Я посылал своих людей отыскать ее. Наказывал им не возвращаться без нее — или они снова познают гнев Кракена. Но раз за разом они возвращались с пустыми руками — и раз за разом Кракен пировал. А она словно под землю провалилась. Испарилась. Единственное, что я узнал — те крохи, что сообщил тебе в самом начале. Лишь имя. Как я и моя команда, она стала лишь призраком, тенью из прошлого.       Эд замолчал, устало опустился на диван. Он чувствовал себя опустошенным. Он никому, ни единой живой души, не рассказывал всю эту историю целиком. Он ждал, что Стид уйдет. Надеялся услышать звук закрывающейся двери, топот убегающих от него в ужасе ног.       Но Стид и не думал убегать. Он начал зажигать свечи, а затем и камин, привычными плавными движениями, словно это был обычный их вечер наедине. Каюта светлела, наполнялась теплом; лишь по углам остались плясать тени, но их танец не был пугающим, он казался завораживающим, почти волшебным. Эд следил за Стидом, но боялся встретить его взгляд. Они оба молчали, и тишина томила Эда неизвестностью.       Наконец Стид закончил разжигать огонь. Он налил бренди, с силой вложил прохладный бокал в ледяные пальцы Эда, накинул ему на плечи одеяло. Словно оно могло изгнать холод из его тела.       — Эд, посмотри на меня, — негромко позвал он и, когда Эд не отозвался, положил руку ему на лицо, повернул к себе. Эд нехотя подчинился. — Сделанного не воротишь. Ты не сможешь ничего исправить. Но ты сожалеешь — я видел это по твоей реакции. Твои слезы были искренними, ты раскаиваешься по-настоящему. И это… хорошо. Это первый шаг на пути к исцелению.       — О чем ты говоришь, Стид? — горько усмехнулся Эд, покачал головой. — Не будет никакого исцеления. Не будет прощения, не будет избавления. Я проклят, проклят на веки вечные — так она сказала. И тебе… тебе лучше оставить меня. Иначе ты тоже будешь проклят.       — Ох, Эд… — Стид тоже усмехнулся. — Разве ты не помнишь наш разговор в день нашей встречи? Я проклят не меньше, чем ты, Эд. Ты не сможешь обречь меня на страдания большие, чем я обрек себя сам.       Эд почувствовал, как в глазах снова закипают слезы.       — Не говори так, любовь моя, — прошептал он. — Ты вовсе не проклят. Ты — лучшее, что было в моей жизни. Ты свет, который смог развеять мой мрак и увидеть меня настоящего. Никто… никто больше не пытался разглядеть меня. Ты единственный не испугался, рискнул. И я не могу обречь тебя на существование во тьме. Ты… ты слишком прекрасен для этой тьмы.       «Для меня», — подумал он, но не сказал вслух.       — Но если я хочу этого? — возразил Стид упрямо. — Я не боюсь смерти. Для меня будет честью умереть от твоей руки — разве ты забыл мои слова?       — Нет. — Эд нахмурился, резко покачал головой. — Я не позволю тебе умереть.       Стид встал, возвышаясь над ним, глядя на него сверху вниз, прекрасный, ужасающий в своем упрямстве.       — Ты не можешь мне запретить быть с тобой, Эдвард. Я сам волен выбирать свою судьбу. И я выбираю ее — выбираю тебя.       — Пожалуйста, Стид… — Он смотрел на него снизу вверх, умоляюще, глазами пытался уговорить сдаться, не продолжать. Стид остался глух к его мольбам.       — Я люблю тебя, Эдвард, — мягко сказал он, вынимая бокал с нетронутым бренди у него из рук. — Я хочу быть с тобой. Даже если это будет означать, что мне придется разделить твое проклятие.       Эд не стал возражать — не смог. Как и не смог воспротивиться, когда Стид сел ему на колени. Когда втянул в поцелуй, тягучий, жаркий. Когда его пальцы нашли пуговицы его брюк. Когда он направил Эда в себя, ловя его отчаянные высокие стоны, глотая их жадно, словно они были живительной влагой.       Эд не мог сопротивляться Стиду. Рядом с ним он терял любой контроль над собой, и это было опасно. Это не могло продолжаться. Кракен уже нащупал эту брешь, уже запустил в нее свои щупальца, готовый разодрать в клочки остатки его воли.