Последняя надежда

Лань Чжань не раз задумывался о том, чтобы оборвать свою ничтожную жизнь собственной рукой. Останавливала его только надежда на то, что душа Вэй Ина на самом деле не разбилась на части, как повторял каждый второй, а отправилась в перерождение. А значит, в иное время они могут встретиться снова. Лелея эту мысль, Лань Чжань только в ней и искал утешение, а в скитаниях своих пытался найти путь к смерти, чтобы воссоединиться с возлюбленным в другой жизни, когда оба будут свободны от горестей и отягощающей памяти. Лань Чжань накрепко выучил нужные слова, позволяющие в миг смерти связать одну душу с другой, он был уверен, что красная нить соединит его с Вэй Ином, и только это поддерживало его, заставляя открывать глаза навстречу новому дню. Знал он и то, что если направить клинок самому себе в сердце, перерезать горло, зубами вспороть вены на руках, как порой нестерпимо хотелось, душа непременно расколется и встречи не случится никогда. Как много он размышлял об этом! Казалось, стоит только на мгновение опустить веки, и эти мысли тут же возникали рядом, выстраивались одна за другой, с биением сердца сменяли друг друга. Так сильно Лань Чжань желал этой невозможной судьбы — снова рядом с Вэй Ином, — что едва ли замечал, как текут года, столь безрадостные и полные боли, что и вспоминать о них не хотелось. И лишь решение брата отрезвило его. Брата ли? Мог ли он теперь считать Сичэня братом, или стоило помнить, что тот — хладнокровный и расчётливый глава великого клана? Кого вообще в Облачных глубинах, во всём Гусу, в клане с безупречной репутацией Лань Чжань мог бы теперь счесть достаточно близким себе по духу? В целом мире кто ещё остался, способный понять его? Кто мог бы познать его горе, глубины которого казались неисчерпаемыми? Кто мог бы хотя бы руку протянуть? Вот только страшное одиночество все эти шестнадцать лет не так угнетало его, как навалившееся внезапно удушающим гнётом осознание — Вэй Ин сам выбрал смерть. Он не сорвался со скалы, как Лань Чжань убеждал себя. Он выбрал шагнуть с неё спиной вперёд. Он не пытался удержаться и сам выдернул руку. Тщетны попытки дозваться его души, невозможно и представить, что где-нибудь она сохранилась целой. Не будет никакого пути перерождения и никогда не случится встречи. Незачем страдать дольше! …В ту ночь не пришли даже тёмные от горя сны, Лань Чжань лежал на спине, сухим взглядом впиваясь в темноту, и сердце его билось медленно и больно. Жаль, не могло и вовсе разорваться. Зачем, зачем он так долго мучил себя, в чём искал опору, когда ответ был так прост? Сам себе он закрывал глаза, тешился тщетной надеждой, глупец! Неужели он рад был обманываться, потому что вопреки всему жаждал жизни больше, чем… Вэй Ина? Так что же тогда он не признавался в этом даже себе? И смеет ли он теперь хотя бы вызывать образ в памяти, если на самом деле тоже предал его?.. Предал своей исступлённой жаждой встречать рассвет за рассветом! «Договор о браке уже заключён. Видят Небеса, Ванцзи, я слишком долго терпел эту белизну. Супруга поможет тебе вспомнить о долге перед кланом», — холодно сказал ему брат. Отстранённо разум нашёл ответы даже чересчур быстро. Не о нём печётся глава клана, и не из-за траура он беспокоится. Чуть больше, чем плевать ему и на сторонние голоса, взгляды других, шепотки, от которых Лань Чжаню некуда было укрыться. Разгадав в брате схожую с собственной страсть, Лань Чжань давно уже знал — Лань Сичэнь не найдёт себе супруги и не станет заводить наследников. Но главная ветвь клана всё же не должна была так просто угаснуть. И если Сичэнь связывать себя обязательствами не желал, то младшего брата мог к тому принудить. Кем бы ни была дева, что он выбрал ему в супруги, Лань Чжань всем насквозь истерзанным сердцем ненавидел её. В ту бессонную ночь он решил, что прожил достаточно. Вдоволь настрадался, и больше не позволит играть с собой. *** Свеча разгорелась, распугивая ночной мрак по углам. В тайнике, что Лань Чжань собственными руками сделал под одной из половых досок, стояла пара кувшинов «Улыбки Императора». Когда он покупал их в Цайи, действовал бездумно, принёс в цзинши и только после того осознал, что сам не хочет пробовать вино снова, а Вэй Ин не придёт среди ночи, чтобы сесть у кровати на пол и пить, рассказывая истории и улыбаясь. Лань Чжань спрятал кувшины, потому что рука не поднялась разбить их, но и смотреть на них было невозможно. А ещё хуже было представить, что кто-то найдёт их, вспомнит о правилах, замарает память о Вэй Ине. Теперь он вытащил один из кувшинов и поставил на чайный столик, снова закрыв тайник, второй оставляя там неизвестно зачем. Странствия приучили его держать при себе достаточно лекарственных трав, флаконы со снадобьями, даже змеиный яд, что в малых дозах способен был оказать необычайное воздействие. Теперь ничего не стоило взять флакон и выплеснуть его целиком в нефритовую чашу. Жидкость была золотистой, густой, едва покрыла дно и словно застыла. В ней уже виделась усмешка смерти. Лань Чжань последний раз оглянулся на двери, коротким выдохом погасил свечу, до сих пор стоявшую на столике, а после этого щедро плеснул в чашу вина. Отставив кувшин в сторону, он на мгновение задумался, а затем размешал яд и вино, воспользовавшись для этого кончиком клановой шпильки. Едва он высвободил волосы, как те тяжёлым пологом упали на плечи, и показалось даже — призрак вынырнул из наступившей в цзинши темноты и обнял, поддерживая на последнем пути. Но нет, нет, не мог это быть дух Вэй Ина! Если бы только знать, что он цел, — не понадобилось бы этого яда, этой горькой чаши! Не нужно было бы пить её до дна. Лань Чжань сжал зубы, отрешился от мыслей. Поднял наконец отравленное вино со стола и поднёс к губам. — Пью за тебя, мой господин, — прошептал он, и горло перехватило знакомой болью. Как новобрачным следовало делить единую чашу, так он выпил вот эту, представляя, что разделяет наконец дорогу с Вэй Ином. Пусть она не к бессмертию увела их, пусть не стала тропой совершенствования, но зато принесла наконец покой его мятущемуся сердцу. Вино терпким жаром прокатилось по горлу, охватило огнём грудь, потекло по всему телу медленно и неотвратимо. Лань Чжань ощутил, как подгибаются колени, и опустился у столика, опираясь на него рукой и тщетно пытаясь удержать ставшее неповоротливым тело. Зазвенело в ушах, зашумело, потемнело ещё сильнее — яд действовал быстро, быстрее, чем Золотое ядро должно было его обезвредить. — Вэй Ин… — прошептал он, точно позвал. Но, конечно, и теперь никакой дух не явился за ним. Некому было являться. А собственная душа задрожала, заколотилась за клеткой из рёбер, желая как можно скорее разбиться. Небытие мраком дохнуло в лицо. *** Из темноты его повёл за собой холодный голос. Как ни сопротивлялся ему, Лань Чжань всё же не сумел вырваться, не смог сбросить его непонятную и угрожающую власть. Его безжалостно вытащили на свет, бросили задыхающимся среди холодного воздуха. Стоило приоткрыть веки, и ледяное приглушённое сияние тут же подсказало — своды Ханьтань снова сомкнулись над ним. — Неужели ты посчитал, Ванцзи, что я не прослежу за тобой? Буду столь беспечен и так тебе поверю, что позволю совершить непоправимое? Лань Сичэнь. Теперь действительно вовсе не брат. Жестокий глава возвышался над ним, глядя с мрачным торжеством. Губы было не разлепить, так они пересохли. И горло, и язык жаждали влаги. Лань Чжань дышал судорожно и шумно, с трудом — яд оставил свои следы, пусть кто-то и изгнал его из тела. Кто-то… Лань Сичэнь не позволил ему сорваться с крючка. — До твоей свадьбы осталось чуть больше луны. Чтобы ты не вздумал вредить себе снова, останешься здесь до того самого дня, слышишь? — на этот раз Сичэнь опустился с ним рядом на едва укрытое тонким одеялом каменное ложе. Подхватил с подноса, стоявшего поблизости, чашу с водой и поднёс к губам Лань Чжаня. Он был слаб, и таившийся в теле инстинкт возобладал над желанием умереть от жажды. Губы сами жадно приникли к холодному нефритовому краю, и влага побежала по горлу, успокаивая жжение. Лань Чжань медленно сглотнул. — Если не станешь есть или пить, я приду, чтобы ухаживать за тобой, — продолжал Сичэнь, и в этом звучала угроза. — Никто не узнает, как ты отвратителен на самом деле, и тайны твоей постыдной некому будет увидеть. Люди могут говорить что угодно, но пока нет никаких доказательств, ты чист, как снег на вершинах гор. Светлый заклинатель, ратующий за справедливость, защитник невинных, тот, кто помогает слабым и приходит к самым бедным. Нельзя лишать их веры и надежды, что рядом ходит некто, подобный небожителю, но готовый отозваться на их скромные мольбы. Только я знаю, насколько ты запятнал себя любовью к недостойному человеку. — А ты, значит, любишь достойного? — тихо проговорил Лань Чжань, но голос его внезапно раскатился по всей пещере сухим шорохом. — Достойного, только убийцу? Достойного, только родившегося от цветка из дыма? Того самого достойного, что привёл к гибели Вэй Ина?.. Лань Сичэнь ударил его по щеке, едва замахнувшись, но вложив ци. Пощёчина загорелась пламенем, Лань Чжань сжал зубы, пережидая взвившиеся горечь, боль и ненависть. — Не тебе судить о нём, — Сичэнь поднялся. — Я приду на рассвете. Не вынуждай меня применять силу. Лань Чжань лишь закрыл глаза. Его Золотое ядро исправно излечивало тело, и с каждым мгновением становилось легче дышать, уходила противная слабость, переставало нудно болеть обожжённое ядом нутро. Но душу эта благодатная внутренняя сила излечить не могла, душа разбивалась на осколки, сердце нестерпимо дрожало и плакало. Лань Чжань не видел смысла в таком существовании. Разум его зацепился за слова «чуть больше луны». Он не сможет нанести себе смертельную рану здесь, в пещере Ханьтань, но… Лань Чжань с удивительной ясностью увидел, как поступит дальше. В день свадьбы Лань Сичэню придётся вернуть ему меч. Заклинатель не может в столь торжественный день оказаться без него. И верный Бичэнь не подведёт. Зря он с самого начала доверился яду. Слишком хотел, чтобы в этом жесте было ещё и объяснение в любви, слишком желал хотя бы так принести свадебную клятву Вэй Ину. Но Вэй Ин не услышит, не узнает, никогда не узнает об этом. И Лань Чжань сколько угодно может считать его супругом, но ответа никогда не получит. Снова горечь взяла за горло. Сглотнув внезапные слёзы, Лань Чжань сам себе поклялся, что хоть и не станет больше демонстративно противиться — иначе как совершить задуманное! — но точно не наденет алых одежд. Алое он выбрал бы только в том случае, если бы Вэй Ин принял его ленту, согласился ступать рядом, ответил бы на его чувства. А раз это недостижимо, то никто не заставит нарядиться в цвета праздника. Вместе со слезами Лань Чжань сглотнул собственную ненависть и забылся сном. *** Лань Сичэнь не мог проследить за тем, как Лань Чжань облачается к свадьбе, а старшие ученики не смели поднимать глаз или спорить с ним. Алые, расшитые золотыми драконами одежды остались лежать не тронутыми. Не украсил голову высокий головной убор. Не золочёная шпилька скрепила волосы, а самая простая. Лань Чжань вышел из пещеры Ханьтань, полный мрачной уверенности. Он не спешил, двигался с достоинством, ведь каждый шаг приближал его к вожделенной смерти. И когда пришёл черёд подать руку, чтобы из паланкина спустилась та, кого глава клана желал видеть его женой, Лань Чжань подал, но вовсе не из заботы. Каждое его движение было подчёркнуто скупым, лицо навек застыло в холодном и даже пустом выражении, взгляд был скорее обращён внутрь себя. Спрятавшаяся под красной вуалью дева была ему вовсе не интересна. И вино в общей чаше нисколько не пришлось по вкусу. Кланяясь Небесам и земле, Лань Чжань в мыслях снова и снова просил у Вэй Ина прощения. «Каждый вздох разделить бы с тобой, — проговаривал он, — каждый шаг. Каждое утро встречать с тобой, каждый раз провожать солнце вместе. Даже если бы ты отказал мне, даже если бы позволил остаться только другом, я всё равно считал бы тебя супругом и господином, всё равно бы вечно был тебе предан. Только тебе. Но раз ничего не вышло, Вэй Ин, раз я не нашёл слов, не сумел спасти, потерял тебя, остаётся только одно». Ледяной взгляд Лань Сичэня он ощущал постоянно, но даже глава не посмел бы пойти с молодожёнами в их покои, проверить, что случится перед супружеской постелью. И только на краткое мгновение Лань Чжань позволил себе посочувствовать деве рядом, имени которой он и не запомнил толком, которую и на миг не посчитал супругой. Должно быть, горько увидеть чью-то смерть в день, что считался радостным. Оттого, едва они вместе покинули пиршественный зал, где продолжали поднимать чаши в честь молодожёнов, Лань Чжань ускорил шаг. В комнате, где постель усыпали символы счастливой жизни, где были и лепестки цветов, и семена лотосов, где золото и красный смешались так, что начинало рябить в глазах, Лань Чжань не позволил себе раздумывать ни единого мига. Лезвие Бичэня сверкнуло холодом, прерывая его жизнь.