Последняя надежда

В темноте не было боли, не возникало воспоминаний, не чудилось никакого движения. Лань Чжань не ощущал в ней себя, будто слился с ней, сам был ею. Только в момент, когда послышался голос, он обрёл возможность сознавать, что от мрака отличается, пусть и не ведает, чем именно. Голос поначалу просто был, звучал, то нарастая, то сходя на нет. Лань Чжань не понимал слов, точно утратил само чувство языка, и звуки превращались для него то ли в шум, то ли в музыку. Исподволь, постепенно, одно за другим слова нанизывались друг на друга, и внезапно фразы стали ясны, как будто вспыхнули перед мысленным взором выписанными на белых листах рисовой бумаги чёрной тушью. Посреди темноты это видение сияло так нестерпимо, что будь у Лань Чжаня глаза, он зажмурился бы, будь у него руки, закрыл бы лицо ладонями. Вот только ничего телесного у него не имелось, потому следующим ощущением родилась боль. — Лань Чжань, не надеюсь даже, что ты простишь того, кто самовольно решил нарушить твоё желание, выраженное столь очевидно, — звучал голос, и произносимое ранило. — Что толку твердить прости? И всё же в этом мире должен быть хоть один заклинатель, в чистоте души которого не приходится сомневаться. Я не ради твоей безутешной жены это делаю, слышишь? — «жены» показалось и вовсе пощёчиной, Лань Чжань рад был бы отвернуться или глубже погрузиться во мрак, только бы перестать слышать, но голос был настойчив. — Ради собственного желания — живи, Лань Чжань. Не правлю собственные ошибки, не пытаюсь исправить чудовищное, мной совершённое. Но, Лань Чжань, послушай, разве это не величайший мой дар этому миру? Разве ты не воплощение справедливости? Разве нет?.. Лань Чжань не мог возразить, как не мог укрыться от звука, как не понимал, что совершил сам и что пытаются сделать с ним теперь. Одно лишь он осознал с неожиданной полнотой и яркостью — говоривший обладал достаточной силой, чтобы воплотить собственное желание в жизнь. Говоривший… Этот голос! Лань Чжань попытался назвать его. Если он сам был Лань Чжань, то у этого голоса тоже должно было быть имя, обозначение, которое столь же чётко отделило бы его от темноты. Но какое? И отчего Лань Чжань считал, что его знает? Звуки становились громче, звуки отступали. Не все слова были ясны, не каждое казалось понятным, но отчего-то они завораживали, а вскоре — потянули за собой. Странное ощущение для того, кто не имел никакого тела! Но всё, что говорил голос, обретало силу и тащило, тащило без направления, не вверх, не вниз, но — куда-то прочь от темноты. Он почти вспомнил имя в тот миг, когда голос исчез. Лань Чжань готов был погрузиться во тьму, снова слиться с мраком, но обнаружил, что уже не может этого. Медленно в нём стало вызревать ощущение, что он не просто конечен — ограничен в пространстве, но обладает телом. Руки и ноги казались непомерно тяжёлыми, кожа и кости были сродни клетке, в которую кто-то запечатал его дух. И только позже Лань Чжань вспомнил, что это называется жизнью. Вслед за этим обрушилась и горечь. Он ведь не желал жить, так отчего снова грудь пыталась вздыматься, принимая воздух, отчего в ней стучало медленно сердце?! Это всё голос виноват?.. Отчего же не получается на него разгневаться? Лань Чжань попытался открыть глаза, но удалось разве что немного нахмуриться. Он, несомненно, был жив, но нисколько не мог управлять собой. Как будто… как будто оказался под действием талисмана подчинения. — Удивительно, о чём вспоминаешь, увидев тебя столь беспомощным, — вернулся вдруг голос. — Когда-то талисман заставил тебя попробовать вина со мной. И в ту ночь ты тоже недолго был таким же… М-м… — всколыхнулась следом и память Лань Чжаня, сердце забилось быстрее, но он никак не мог поймать ускользающее имя. — Душа вернулась в тело, тело вернулось к жизни. Но пока связь их очень хрупка. Требуется почти луна на то, чтобы лотос вновь укоренился… — рассказал голос, точно захотел ответить на его вопросы. — Ты, верно, думаешь, о чём я?.. Только лишь о том, что тебе придётся слушать унылую болтовню, которую ты ненавидишь, так долго. Но потом я отпущу, слышишь?.. Ненавидит?.. Лань Чжань не обнаружил в себе ненависти. Голос ошибался. Звучание его приносило странные чувства, но ни одно из них не было ненавистью. Вот только возможности возразить Лань Чжань был лишён. Мгновения, которые он не слышал голоса, тревожили, а позвать, чтобы заставить вернуться, тоже не получалось. — Помнишь, когда-то мы оба клялись защищать невинных и сражаться со злом без сожалений в сердце? — снова возникли слова. — Может, ты забыл, потому и решился на столь страшный поступок?.. — Лань Чжань вздрогнул всей душой — тело его ещё не вспомнило, как выражать подобные эмоции вовне. Имя перестало скрываться в тенях, ударило болью осознания и невыносимым счастьем, от которого захотелось рыдать. Вэй Ин! С ним сейчас говорил Вэй Ин. И оборвать свою жизнь Лань Чжань захотел только лишь потому, что не мог соприкоснуться с ним больше, даже единственный раз не мог посмотреть в глаза! Кажется, пока он складывал эту картинку, часть слов рассыпалась, он услышал только: — Твоя жизнь теперь — мой тебе дар. Ты не имеешь больше права разбрасываться ей безрассудно. Ты ведь не посмеешь больше, м, Лань Чжань?.. Он бы поклялся, если бы услышал, что Вэй Ин позволяет остаться с ним рядом! Нестерпимо хотелось открыть глаза наконец, схватить за запястье, умолять, упрашивать, рассказывать о том, как душа стосковалась! Но Лань Чжань не мог, губы его не слушались, веки не поднимались, даже слёзы не хотели бежать из-под ресниц. *** Лань Чжаню не удавалось уследить за временем. Иногда казалось, что в неподвижности он провёл уже тысячелетия, и непонятно было, печалиться этому или радоваться, ведь Вэй Ин находился поблизости, говорил о чём-то, то приближаясь, то удаляясь. Иногда возникали непрошенные мысли — вдруг душа его попала после смерти в ловушку и бредит тем, что вернулась в тело, а Вэй Ина нет и темнота — не от закрытых век, что столь тяжелы, никак не поднять. Иногда обрушивалась тишина, и это было страшнее всего. В тиши Лань Чжань терялся, погружался в боль потери, оказывался в плену чудовищных воспоминаний. Но как за ночью приходит рассвет, возникал снова голос Вэй Ина, даря надежду, непонятную невероятную надежду. Темнота вокруг почти не менялась, но в какой-то миг Лань Чжань обрёл способность видеть сны. Теперь, когда голос Вэй Ина замолкал, он засыпал, и сновидения дарили ему возможность объясниться, снова и снова рисовали любимый облик. Вскоре это стало предпочтительнее реальности, наполненной лишь темнотой и голосом. Лань Чжань даже успел мимолётно решить, что скоро и вовсе помешается, перепутает явь и грёзу, забудет, где истина, а где скрывается ложь. Но — не успел. Обрушился слишком глубокий и вязкий сон, лишённый привычных уже грёз, а когда схлынул — всё закончилось. — Ну же, слушайся только меня, я — жена твоя! — разрубил его странный мир девичий голос. Ярость вскипела в груди, всколыхнулась ненависть. Лань Чжань и забыл уже, что умеет испытывать и эти чувства, что-то, кроме бесконечной любви, безнадёжной боли, тоски от желания коснуться. Ничто больше не держало его, и тело сразу налилось силой. Он распахнул глаза, и слова вырвались сами собой: — Ты — не жена мне! Не ей он принёс клятвы, венчая себя со смертью, пил чашу один, навсегда свою душу связав с Вэй Ином. Эта девчонка опоздала и зря приехала в красных одеждах. Никакого права вставать с ним рядом она не имела. И тут вспомнилось — Лань Чжань даже не сумел разобраться, когда именно произнёс это голос: «Я не ради твоей безутешной жены это делаю, слышишь?» Значит, эта девушка нашла Вэй Ина? Она знает, где тот скрывается?! Наверняка. Но вряд ли понимает, кто это на самом деле! — Отвечай, где тот, кто сумел вернуть меня к жизни? — сказал Лань Чжань с нажимом, не произнося вслух любимое имя. Девчонка отступила да так и упёрлась спиной в створку двери. Выражение её лица менялось так быстро, что Лань Чжаню было никак не успеть угадать её мысли. Она попыталась просить о чём-то, говорила о его брате, о главе Цзинь, но всё это Лань Чжаню было неважно. Наконец она сдалась и отдала талисман с заклятием тысячи ли, в глазах её были испуг и отчаяние. Лань Чжань в прошлом должен был ужаснуться, что стал таким человеком — дурным человеком, способным напугать девушку, почти ребёнка. Но всё, что для него было сейчас важным, заключалось в клочке желтоватой бумаги. Направив ци, он немедленно активировал талисман. *** …Затаившийся среди разросшегося кустарника и высоких деревьев дом будто ничем и не был защищён, точно не заклинатель поселился тут, и уж тем более не тот, кто способен вернуть душу в тело, заставить кого-то воскреснуть против его воли. Но Лань Чжань едва ли обратил внимание на подобную мелочь, он решительно преодолел последние несколько шагов и только прямо перед дверью оробел. Следовало ли постучать? Что он вообще собирался сказать?.. Не помогли ему просмотренные сны, все улетучились, оставив его в одиночестве. Ничего не решив, он осторожно тронул створки, тихо-тихо вступил внутрь — и тут же замер. Комната, что ему открылась, разительно отличалась от его сдержанного жилища в Облачных глубинах. Тут и там взгляд наталкивался на талисманы и артефакты, на листки рисовой бумаги или оставленные сиротливо кисти. Тот, кто жил здесь, как будто ни на секунду не отрывался от работы, потому превратил весь дом в подобие мастерской. С первого взгляда всё это казалось настоящим хаосом, но вскоре Лань Чжань осознал, что на самом деле каждый угол будто подчиняется определённому правилу, и порядок здесь всё же есть, только постигнуть его не каждому дано. А едва ли не в центре комнаты стояла старая бочка для омовений, борта которой почернели от времени. Спиной к дверям в ней сидел мужчина, он опустил голову на край и, похоже, забылся сном. Длинные, кажущиеся серебряными пряди волос ниспадали до самого пола и на нём укладывались причудливыми кольцами. Лань Чжань сглотнул, не в силах справиться с волнением. А если он ошибся? Если на самом деле… это кто-то другой? Может, собственные желания сыграли с ним, когда он возвращался из небытия, может, он их голос слышал? Вдруг это всего лишь иллюзия говорила с ним, звала по имени и рассказывала о давно минувших днях?.. Что ж… тогда он разбудит и потребует… Чего? Отобрать подаренную жизнь?.. Расторгнуть договор, что удерживает в теле его исстрадавшуюся душу? «Твоя жизнь теперь — мой тебе дар. Ты не имеешь больше права разбрасываться ей безрассудно». Потерявшись в этих мыслях, Лань Чжань приблизился к бочке, совсем забыв о приличиях, о правилах, предписывавших никогда не подглядывать за другими. Увидев же лицо спящего, он безмолвно рухнул на колени. Измождённый, исхудавший, кажущийся чрезвычайно усталым в бочке замер Вэй Ин. Тяжёлый сон сморил его, между бровей залегла морщинка, на губах запеклась кровь. Плечи и локти были так остры, точно о них можно было израниться. Запястья оказались так тонки, что удивление вызывало, как ещё держат они изящную крупную ладонь. На коленях Лань Чжань преодолел последнее разделившее их расстояние. Хотел было взять за руку, но вместо того отчего-то тронул воду и осознал, как она холодна. Взгляд скользнул по загорелой коже — Вэй Ин по-прежнему любил солнце? — и зацепился сначала за очертания клейма Цишань Вэнь на груди, а после — за уродливый шрам внизу живота. Ледяная волна скатилась по позвоночнику. Ужас до дурноты сжал горло. Неужели… неужели кто-то посмел отнять у Вэй Ина Золотое ядро?! Выдернуть его из тела, лишая тем самым возможности… следовать путём меча? В этом крылась причина, что Вэй Ин оставил свой Суйбянь? Значит, тогда Лань Чжань не понял его боли? Не сумел заметить столь очевидного? Так его вина ещё больше, чем он мог помыслить? И что же, несмотря на это, Вэй Ин всё равно… всё равно вернул ему жизнь? Не сумев сдерживать собственные чувства больше, Лань Чжань подхватил Вэй Ина на руки. Тот показался ужасающе лёгким, будто и не человеком был теперь, а всего лишь духом. От холодной воды и кожа показалась сначала прохладной, только лёгкое дыхание выдавало, что всё же Вэй Ин — не создание инь. Лань Чжань перенёс его на узкую койку в углу, сдвинув старые пыльные занавеси, уложил осторожно и опять растерялся. Тени под глазами ясно показывали, что Вэй Ину необходим сон. Без Золотого ядра тело наверняка восстанавливалось слишком медленно. Нельзя было разбудить его вот так! Нельзя было потревожить его, не дав отдохнуть достаточно! Лань Чжань замер перед постелью на коленях, не зная, на что решиться. Когда он выбрал и уже хотел укрыть Вэй Ина и отойти, прийти в себя от обрушившейся на него радости, смешанной со страхом и с чувством вины, найти слова, которыми он будет вымаливать прощение, Вэй Ин приоткрыл глаза и медленно произнёс — голос звучал едва слышно: — Снова ты, Лань Чжань?.. Надеюсь, не станешь обрывать свою жизнь. Зачем ты так? — казалось, он говорит в полусне, и Лань Чжань не шевелился больше, слушая голос как околдованный. — Чтобы вернуть тебя к жизни я отдал половину своей. Она, конечно, никчёмная, кто-то бы сказал, что я просто боюсь старости, вот и… — он внезапно закашлялся. «Половину своей»?.. Половину своей жизни?! Лань Чжань снова взглянул на серебристые пряди. Они говорили не о тёмном искусстве, не о запретных техниках. Показывали только, чем Вэй Ин пожертвовал ради него. Но снова было не успеть объясниться — Вэй Ин продолжал, голос его шелестел, как иссохшая осенняя трава в порывах ветра: — Но всё же это хороший подарок, да?.. Или как бы ты сказал? — Вэй Ин медленно моргнул. — Мне не жаль. Я не хотел оставаться в живых, это тьма не допустила смерти. Тьма следила за мной и пестовала меня, а тут вот… её обмануть получилось. Живи, Лань Чжань, миру нужен хотя бы кто-то, кто обратит внимание на нужды самых беспомощных, самых неустроенных и беззащитных. Пока клан Цзинь стремится занять место упавшего солнца, кто-то должен… должен помогать людям. И я буду — пока смерть не заберёт наконец. Но только мой путь не такой, как твой, — это попытка… попытка искупить причинённое зло. Он шевельнулся, и одна из серебряных прядей упала на лоб. Лань Чжань осторожно убрал её, едва коснувшись пальцами. — М-м.. — отозвался на это Вэй Ин. — Ты ведь всего лишь чудишься мне, отчего у тебя… такие горячие пальцы?.. — и тут же широко распахнул глаза. — Лань… Лань Чжань? — Вэй Ин… — выдохнул он в ответ. — Ты… не говорил прежде, — Вэй Ин подался вперёд, дрожащими пальцами коснулся его скулы, сглотнул. — Что ты… что ты здесь делаешь? Пришёл спросить меня, зачем я… зачем я послушался твою жену? — голос его словно надломился. — Не жену. Она… не жена мне! — качнул головой Лань Чжань, щекой прижимаясь к пальцам Вэй Ина. — В клане Лань допускается лишь один брак. Свои клятвы я принёс не ей. — Не ей, — усмехнулся отчего-то Вэй Ин. — А кому же тогда? И зачем… Зачем, глупый Лань Чжань, ты сотворил с собой такое? — он коснулся шрама на его шее. — Так тяжело было залечить его, так тяжело… Лань Чжань поймал его ладонь и принялся неистово исцеловывать пальцы. Эти руки вернули его к жизни, и чем бы Вэй Ин ни руководствовался, Лань Чжань собирался жить ради него. Только ради него. Не из-за этой проклятой подаренной жизни, а потому что Вэй Ин был его единственным светом. — Всего себя я отдал тебе, — проговорил он. Вэй Ин смотрел на него неверящим взглядом, не понимая. Острую скулу расчертила слеза. — Мне? — голос окончательно ему изменил, превратился и не в шёпот даже, а в беззвучный вопрос, который лишь по движению губ можно было угадать. Лань Чжань, всё ещё стоявший перед ним на коленях, поклонился, лбом коснувшись дощатого пола. — Каждый вздох разделить с тобой, — заговорил он, выпрямляясь и кланяясь вновь: — Каждый шаг. Каждое утро встречать с тобой, каждый раз провожать солнце вместе. Даже если откажешь мне, даже если позволишь остаться только другом, я всё равно нареку тебя супругом и господином своим, всё равно вечно буду тебе предан. Только тебе. Вэй Ин встал с постели, точно не замечал своей наготы и уязвимости, поймал его и заставил подняться с пола. Прежде они были одного роста, схожи шириной плеч. За шестнадцать лет Вэй Ин стал хрупким и тонким, Лань Чжань ещё раздался в плечах и оказался немного выше. Он мог бы теперь укрыть Вэй Ина рукавами белого одеяния, спрятать, словно тень, в снежной белизне. — Что же это с тобой, Лань Чжань? — спросил Вэй Ин. Но слова у Лань Чжаня кончились, и он мог только смотреть в любимое лицо.