*
— Сегодня мы вряд ли будем по-настоящему охотиться, — говорит Сокка по пути на гору. Тёмное небо ещё только начинает сереть, и когда он бросает взгляд вбок, он едва может разглядеть облака пара, вырывающиеся у Зуко с дыханием. — Это будет не столько охотничья вылазка, сколько… тренировочная вылазка. Можно сказать, обучащая экспедиция. — И ты не мог обучать меня внутри? — спрашивает Зуко, хотя Сокка не может не заметить некоторое облегчение на его лице от этих слов. — И в нормальное время, когда солнце уже поднялось? Сокка пожимает плечами, пытаясь скрыть самодовольство. — В какой-то момент тебе придется привыкнуть к этой погоде. К тому же ты сможешь потренировать свой навык чтения карты. — Я умею читать карту, — бурчит Зуко. — Ну, тогда у тебя не должно возникнуть проблем, так ведь? Кроме того, я подумал, что тебе будет полезно познакомиться с местностью и часто встречающимися животными, чтобы у тебя было хотя бы приблизительное понимание того, чему я буду тебя учить об охоте и том, для чего мы используем добычу. Зуко хмурится. — Вы… вы же используете её для еды, разве нет? — Ну, да, — говорит Сокка, закатывая глаза, — но ты же не сможешь съесть всё целиком. Что, по твоему мнению, мы делаем со всем остальным? — Всем… остальным. — Это еще один из его не-вопросов, которые означают, что Зуко любопытно, но он не знает, как спросить. — Мы не просто съедаем мясо и выкидываем остальные части животного, — объясняет Сокка. — Мы используем каждую его часть. Кости можно использовать для тысячи разных вещей в зависимости от размера — например, из маленьких можно делать инструменты и украшения, а из больших оружие и строительные материалы. Мы используем их кости и шкуру для саней и лодок, а из кожи и меха одежду и иные изделия. Когда есть возможность, мы даже стараемся сохранять кровь, чтобы использовать её в качестве приманки для крупных подводных хищников. Сокка делает паузу. Когда он оглядывается на Зуко (который одет во всё красное, единственное алое пятно на белоснежной горной равнине), на его лице застыло странное неуютное выражение. — Что? — ухмыляется Сокка. — Слишком много подробностей? — Нет, — тут же возражает Зуко. — Просто… не слишком ли это… — он затихает, как будто не в силах подобрать подходящее слово. — Разве не хуже забирать жизни понапрасну? — спрашивает Сокка. — Мы используем всё, что природа дарит нам. Поступать иначе значит быть расточительными и проявлять неуважение к тем, кто отдаёт свои жизни, чтобы могли жить мы. Зуко не отвечает на это, только кивает. Сокка продолжает. Он ведет их по северному склону горы, и пока они идут, он описывает, от каких животных стоит держаться подальше, и как выбрать наилучший способ охоты в зависимости от местности и вида дичи. Он объясняет, когда прибегают к выслеживанию, когда к метанию копья, а когда к расставлению ловушек, и какие орудия наилучшим образом подходят для этого. Пока они карабкаются вверх и вниз по снежным склонам, он указывает на уникальные особенности, обозначенные на карте, и описывает разные места обитаний животных и лучшие места, где можно затаиться, выслеживая добычу. Когда к полудню они поднимаются на первое и самое большое плато горы, Сокка решает, что это вполне подходящее место для привала. — Ладно, — говорит он, — думаю, мы можем здесь передохнуть, — Зуко кивает, но садится только дождавшись, пока это сделает Сокка. — Держи. — Сокка достает из сумки небольшой сверток и протягивает Зуко. — Вяленое мясо тюленя. И даже не начинай, — упрекает он, увидев выражение его лица. — Это вкусно. И кроме того, мы только что поднялись, типа, на восемь миль в гору по снегу. Тебе нужно восполнить силы, потому что обратно с горы я тебя не понесу. Зуко фыркает, но сверток берет. Он съедает пару полосок мяса, явно приятно удивленный вкусом, и затем встаёт, чтобы побродить вокруг, пока Сокка тоже перекусывает. Проходит пару минут, прежде чем кто-либо из них нарушает молчание. — Эй — Сокка! — громким шепотом зовет Зуко. Сокка поднимает глаза и видит, что тот дошел до обрыва плато, на котором они сделали привал, и теперь выглядывает с края, глядя на море внизу. — Кажется, я вижу одно из тех существ, о котором ты говорил мне раньше — полярную медведесобаку? Сокка вскидывает глаза от карты, которую он развернул на коленях. — Где, в воде? На этой стороне фьорда? Не может быть. — Ну, — говорит Зуко, — там внизу что-то есть, и я — вот блин. Сокка резко вскидывает голову. — Что? Что ты натворил? Зуко возмущенно щурится. — Я просто разговаривал. Думаю, оно услышало меня, но я не — вот блин, — повторяет он, и на этот раз в его голосе звучит неподдельная тревога. — Сокка — Сокка, а что за животное умеет карабкаться по отвесной гладкой поверхности? Глаза Сокки расширяются, и он засовывает карту обратно в сумку и торопливо подбегает к месту, откуда Зуко заглядывает в пропасть. — В смысле — караб… Вот блядь, — Сокка отпрыгивает от края и, используя силу инерции, хватает Зуко за капюшон, чтобы оттащить и его как можно дальше, потому что Зуко привлек внимание грёбанного осмьиногомамонта, и им было пора валить. — Это грёбанный осьминогомамонт! — рявкает Сокка, отшатываясь от края и таща Зуко за собой. — Кто? — требовательно переспрашивает Зуко. Он спотыкается у Сокки за спиной, явно не привыкший бежать по снегу. — Не заставляй меня повторять это! — Эти слова в равной степени звучат как вопль и как мольба, пока он тащит Зуко за собой обратно к скалам. Они едва успевают пересечь плато наполовину, когда Сокка оглядывается назад и видит, что осьминогомамонт наконец-то втаскивает своё тело через край обрыва; его щупальца и бивни и когти впиваются в лёд, взламывая его. Взгляд Сокки не задерживается, так что он не знает, что тот делает дальше — просто еще сильнее подгоняет Зуко. — Блядь, — выдыхает Сокка, хватая воздух ртом пока они несутся по снегу. Он снова бросает взгляд через плечо на распахнутую ревущую пасть и гротескный силуэт, и немедленно решает больше никогда этого не делать. — Так не должно быть — с этим осмьиногомамонтом что-то не так. Он быстрее, чем обычно. Думаю, у него бешенство или что-то такое. — Чего? — выкрикивает Зуко. Ему по силам поддерживать тот же темп, что и у Сокки, но он тоже сбился с дыхания. — С какой стати у него бешенство? — С какой стати ты разговаривал со мной, стоя прямо над осьминогомамонтом? — Да откуда мне было знать, что это такое? — в отчаянии орет Зуко. — Я же рисовал тебе картинки в снегу! — Твои картинки — полный отстой! В ответ Сокка хочет проорать что-то про здравый смысл, но знает, что нужно беречь дыхание. Он просто пытается ещё ускориться. Но они бегут слишком долго, и хотя на земле осьминогомамонты гораздо медленнее, чем в воде, Зуко и Сокка начинают уставать; скоро он их догонит. Они добежали до противоположного края плато и теперь бегут у подножия горы, когда Сокка хватает Зуко за локоть и втискивает их обоих в маленький узкий альков во льду. Они спиной продвигаются по узкому проёму до тех пор, пока двигаться не становится просто невозможно, и даже ещё немного дальше. Осьминогомамонт проносится мимо них и затем снова в обратную сторону. Сокка знает: он чует их. Он поднимает палец и прижимает его к губам, призывая Зуко к молчанию. Ему можно было не переживать — лицо Зуко кажется еще бледнее чем обычно, почти синее от бликов, что бросает на него лёд, и его губы сжаты так плотно, что Сокка гадает, не смёрзнутся ли они. Быть может, Зуко мог бы попробовать применить магию огня, думает Сокка. Чтобы отпугнуть его. Сработает ли это? Хороший ли Зуко вообще маг огня? Сможет ли этот осьминогомамонт распознать опасность и сбежать от неё? Он делает мысленную зарубку сказать отцу отправить в ближайшие дни охотничью команду, чтобы избавить это создание от страданий и удостовериться, что оно не нападет на двух других неудачливых идиотов, которые наткнутся на него. Существо не прекращает носиться вперёд и назад, и с каждой минутой Сокка всё больше убеждается в том, что он прав — у него бешенство или что-то в этом роде. Осмьиногомамонты не слишком выносливые охотники. Любой другой осьминогомамонт — или даже любое другое животное того же размера — к этому моменту хотя бы лег, если даже не вовсе сдался. Тот зверь, что мечется у входа в их укрытие, куда они втиснулись, сдаваться не собирается. Он продолжает шататься взад и вперёд, покачиваясь и вздрагивая, вертя головой и время от времени издавая громкие хнычущие звуки. Несмотря на то, что осмьногомамонт постоянно находится в движении, он никогда не отходит от них достаточно далеко. Они не могут выскользнуть, не проходя мимо него, что означает, что у них нет выхода, точка. Сокка знает, что в какой-то момент ему всё же придётся уйти. Осмьиногомамонты могут дышать кислородом, но они не могут надолго оставаться вне воды — через пару часов их кожа начинает пересыхать. Единственный вопрос состоит в том, как долго конкретно этот зверь будет готов терпеть.*
Спустя примерно полчаса Зуко начинает дрожать. Сначала это едва заметно, даже с учетом того, как тесно его тело прижато к телу Сокки, но чем больше проходит времени, тем заметнее становится, как трудно ему контролировать свою дрожь. Его дыхание становится громче, и пару раз его зубы даже начинают стучать, прежде чем он спохватывается и стискивает свою челюсть, чтобы это прекратить. На второй раз, как это случается, осьминогомамонт вскидывается, и Сокка шипит, хватая Зуко за грудки. На миг Зуко кажется встревоженным — даже больше, чем когда они бежали, в буквальном смысле спасаясь от смерти — и затем Сокка больше не видит выражение его лица, потому что он притягивает Зуко прямо к своей груди, обхватывая его обеими руками. — Перестань дрожать, — выдыхает Сокка прямо Зуко в ухо, молясь о том, чтобы третий участник их вечеринки их не услышал. Всё тело Зуко содрогается, но как-то по-другому, не так, как раньше, но Сокка не выпускает его из объятий, а только стискивает крепче, пытаясь передать ему тепло своего тела. — Хватит, — шипит он тихо. — Здесь слишком тесно. Он услышит тебя. Они так близко, прижатые друг к другу от колена к бедру и до груди; лицо Зуко вжимается прямо в местечко между его плечом и шеей, так, что Сокка чувствует, как Зуко делает несколько глубоких вдохов, как будто пытаясь успокоиться. Сокка кладет свои ладони Зуко на плечи, чтобы помочь ему в этом (и даже эта малость даётся ему с трудом, настолько сильно они вжаты в свой закуток). Когда он понимает, что это не работает, он скользит по его шее и берёт его лицо в ладони, вынуждая Зуко вскинуть на него глаза. — Зуко, — отрывисто шипит он. — Зуко, дыши. Зуко смеряет его абсолютно взбешенным взглядом, как будто пытаясь сказать, что, блядь, во имя Агни, я по-твоему всё это время тут делал? Он нехорошо щурится и бросает взгляд в сторону трещины во льду, которая ведёт к выходу из их укрытия, и затем на бумеранг, прикрепленный к бедру Сокки. Это единственное оружие, которое Сокка взял с собой сегодня, и которое он захватил скорее по привычке сегодня утром, когда он ещё думал, что сегодня его не ждет ничего интереснее длинной прогулки по морозу, пару часов которой он будет читать лекцию иноземному принцу на темы, которые отлично знает с самого детства. Он пытается просчитать, сможем ли мы одолеть его, понимает Сокка, и ему приходится задавить неверящий хохот. Он качает головой. Только не вдвоём, хочет сказать он. И не с этим оружием, предназначенным для дальнего боя. Он успевает пробормотать, может, три с половиной слова, прежде чем осмьиногомамонт издаёт ещё один гнусаво-хрипящий вой. Сокка захлопывает рот. Зуко поднимает руки и хватает Сокку за запястья, но не отнимает его ладони, так что те остаются лежать там, где они и были, — на его челюсти, почти обнимая его загривок. Пару мгновений спустя он опускает одну руку Сокке на грудь и оставляет её там. Он снова склоняет голову, и его дыхание обжигает Сокке горло, и этот факт настолько отвлекает его, что Сокке требуется целая минута, чтобы понять, что Зуко использует то, как поднимается и опускается при дыхании грудь Сокки для того, чтобы попытаться дышать синхронно с ним. Как только Сокка осознает это, он замедляет ритм своего дыхания, и, вторя ему, Зуко тоже замедляет своё. Внезапно Сокку захлёстывает чувством вины. Он, во всяком случае, знает, что рано или поздно осьминогомамонту придётся вернуться в воду, и что осмьиногомамонты ненавидят тесные пространства; он не достанет их, если только они вдруг не попытаются покинуть своё убежище, пока он еще стоит на страже. Говоря откровенно, они скорее всего смогут вернуться назад в город ещё до темноты. Но Зуко ничего этого не знает, и Сокка не может заговорить с ним прямо сейчас, чтобы объяснить. Со стороны Зуко ущелье нависает ниже, достаточно для того, чтобы ему пришлось горбиться сильнее, чем Сокке; достаточно для того, чтобы ему приходилось склоняться верхней частью туловища в его сторону, чтобы не задевать затылком лёд. В какой-то момент ладони Сокки соскальзывают ниже к Зуко на плечи, и он ослабляет хватку — совсем немного. В награду Зуко немного расслабляется и склоняется ещё ниже, сильнее опираясь Сокке на грудь, сбрасывая часть напряжения, которое — и Сокка готов поспорить на собственную лодку — убивало его спину. Он даже перестает дрожать, что, по крайней мере означает, что даже если всё остальное обернулось полным провалом то хотя бы план Сокки разделить с ним тепло своего тела сработал. Они остаются в этом положении на долгие часы — стоя, не шевелясь, не разговаривая, едва дыша. В конце концов проходит так много времени, что даже не совсем помня тот момент когда это началось Сокка осознаёт, что его тело болит целиком, с ног до головы — его икры, бёдра, шея и спина каменные от напряжения и боли. Зуко наверняка находится в той же ситуации, думает Сокка, если даже не хуже. В какой-то момент руки Сокки сползли, устроившись у Зуко на талии. Учитывая, что Зуко перенёс практически весь свой вес на него, нет ни сантиметра тела Сокки, который не был бы прижат либо к ледяной стене за его спиной, либо к телу Зуко. Когда осмьиногомамонт наконец-то — наконец-то — оставляет свой пост, чтобы возвратиться в океан, как Сокка и знал, что это произойдет — солнце висит уже совсем низко над горизонтом. Когда он уходит, они выбираются из своего убежища, усталые и с ломотой по всему телу. Им предстоит два с половиной часа долгой дороги сквозь снег на пути обратно в город. В этот раз они двигаются в молчании.*
Улицы города по большей части пусты и освещены всё так же ярко, даже учитывая позднее время. И всё же у них не получается избежать пары поддевок за то, что они возвращаются так поздно и с пустыми руками. — Вы разве были не на охоте? — фыркает от смеха хозяин одной из лавок с уличной едой, сворачивая свой бизнес в конце дня. Зуко, пребывающий в тихом изнеможении, кажется, и вовсе его не слышит. Сокка не утруждается с ответом и вскидывает руку в неприличном жесте так, чтобы тот увидел его за его спиной. Он пытается не морщится, когда это простое движение вызывает у него вспышку боли, но, видимо, у него это не слишком-то выходит, потому что хозяин лавки начинает хохотать ещё сильнее. Едва они переступают порог того крыла дворца, где находятся личные покои, Зуко обессилено прислоняется к стене. — Это было ужасно, — с чувством произносит он. — Я ненавижу охоту. — Откуда тебе знать? — спрашивает Сокка. — Мы, вообще-то, сегодня даже не занимались ею. Что означает, что в какой-то момент нам придётся снова совершить вылазку — тебе ещё многому предстоит научиться. Зуко издаёт мучительный хрип, который поразительно похож на звуки, что издавал осьминогомамонт, и Сокка с трудом давит смех. — Могло быть хуже, — говорит Сокка после паузы, стискивая ноющий от боли пресс и пытаясь игнорировать ту часть мозга, которая очень настойчиво призывает его лечь прямо здесь, в открытом для всех коридоре, и уснуть. — Как? — спрашивает Зуко. — Как это могло быть хуже? — Ну, он мог и добраться до нас. Тогда не мы бы собирались ужинать, а поужинали бы нами. — Умираю с голоду, — признаётся Зуко. — Но не думаю, что смогу продержаться достаточно, чтобы поужинать в зале и не уснуть прямо там. — О, духи, я тоже, — говорит Сокка. — Но это не проблема. Пойдем. Зуко не задаёт лишних вопросов, пока Сокка на подгибающихся ногах ведёт его к своим комнатам, надеясь, что по пути они наткнутся на кого-нибудь — и оказывается прав. — Привет! Извините, вы не могли бы?.. — зовёт Сокка, увидев смутно знакомую фигуру кого-то из работников кухни на другом конце коридора. Она останавливается и поворачивается в их сторону, чуть кланяясь. — Принц и я только что вернулись из длинного путешествия в горы. Я знаю, что ужин уже окончился, но вы не могли бы заглянуть на кухню и захватить нам по тарелке… эм, всего, наверное, и просто принести в мои покои? — Разумеется, — отвечает девушка, снова кланяясь. — Одну минуту. — Спасибо! — кричит он ей в спину, когда она спешит прочь. Он разворачивается и начинает идти, и успевает пройти почти половину коридора, когда понимает, что за его спиной не слышно ничьих шагов. Он оборачивается и видит, что Зуко всё ещё стоит, привалившись к стене с закрытыми глазами, по-видимому, не заметив его ухода. — Зуко? Зуко! — зовёт Сокка, щелкая пальцами. Глаза Зуко распахиваются, и он вскидывает голову. Он смотрит на Сокку, но его взгляд остаётся совершенно бессмысленным. Он почти не спал прошлой ночью, вспоминает Сокка. Сокка гадает, спал ли тот вообще с тех пор, как он приехал сюда. Наверняка последние пару часов он держался исключительно на остаточном запале. Это было чудо, что он всё ещё был на ногах — но это чудо таяло на глазах. Сокка вздыхает. — Давай, приятель. Нам нужно хотя бы дойти до моей комнаты. — Точно, — говорит Зуко. — Твоей комнаты. Он по-прежнему не двигается. Сокка вздыхает, возвращается обратно к нему и берёт его под руку, ведя по коридорам. Зуко без единой жалобы следует за ним, по-видимому, слишком обессиленный, чтобы сопротивляться. Это небыстрый процесс, и когда они наконец-то добираются до комнаты Сокки, девушка уже успела оставить им еду и уйти, потому что большое блюдо с горячей едой дожидается их на столе. Сокка втягивает Зуко внутрь, проталкивает сквозь дверной проём и доводит до стола в центре комнаты, где тот падает в кресло. Тарелка пустеет в считанные минуты. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Сокка после. — Нормально, — отзывается Зуко. Сокка прищуривает глаза. — Тело ноет, — сдаётся Зуко. — Сильно. Устал. Сокка встаёт. Зуко повторяет за ним, и затем бессмысленно оглядывается, как если бы он не продумал, что он будет делать дальше. Сокка фыркает. — Сейчас я буду готовиться ко сну, — размеренно говорит он. — Отличная мысль, — рассеянно отзывается Зуко. Он тяжело садится на постель и начинает расшнуровывать ботинки, хотя очевидно, что это занятие даётся ему с трудом — его пальцы неловкие, дрожат и почти не гнутся, а глаза едва держатся открытыми. Он хмурится, и Сокка чувствует внезапное и необъяснимое желание опустить большой палец ему между бровей, разглаживая морщинку между ними. Он игнорирует этот порыв, но не может и дальше спокойно наблюдать его, откровенно говоря, довольно жалкие потуги. — Ладно, — говорит Сокка. — Хорошо, с меня достаточно. — Он опускается на колени, морщась от прошившей его боли, и кладет одну ступню Зуко себе на колени. — Но учти, что это разовая акция, понял? Следующим твоим уроком будет обучение навыку развязывания шнурков. — Я умею, — капризно шипит Зуко. От Сокки не укрывается факт того, как невнятно он произносит эти слова. Зуко пытается убрать ногу, но Сокка закатывает глаза и сжимает хватку. Неудивительно, что у Зуко возникла проблема — его ботинки сделаны в Стране Огня. Кто бы не придумал их, он явно понятия не имел, как выглядит настоящая снегоустойчивая обувь, или из чего она должна быть сделана. У него уходит на это время, но в конце концов Сокка умудряется расслабить шнуровку достаточно, чтобы получилось почти без проблем стянуть ботинок с его ноги. Он берётся за вторую ногу и начинает процесс заново. В это время Зуко приваливается к стене, по всей видимости, оставив попытки сопротивляться как Сокке, так и усталости. Когда Сокка заканчивает, он встаёт — что ещё больнее, чем было садиться — и заходит в ванную, чтобы переодеться в одежду для сна. Вернувшись, он видит, что Зуко едва сдвинулся с места. Единственное, что изменилось, так это его волосы — в какой-то момент, пока Сокки не было, Зуко вытащил из волос золотую заколку и ленту, которыми был затянут его привычный пучок; он оставил их на столе. Его волосы, чернильно-черные и более короткие, чем Сокка представлял, кажутся мягкими и немного вьются, их длины едва хватает на то, чтобы доставать до ушей и носа. За исключением этого изменения, Зуко остаётся в той же позе, в которой Сокка его и оставил — ссутулившимся в постели, наполовину привалившись к стене. Шансы на то, что он сам двинется с места, сравнимы с шансами, что то же самое сделают Восточные горы. — Давай, — бормочет Сокка, чувствуя, как слипаются его собственные глаза. — Тебе нужно… — Он сдаётся уже на середине предложения. Всё равно Зуко не то чтобы слушает его. Принц едва в сознании и настолько близок ко сну, насколько неспящий человек в принципе способен. Возможно, если бы Сокка сам не был настолько уставшим, он задумался бы об этом. Может быть, ему даже было бы не плевать. Но он устал. И ему плевать. Он сомневается, что добьётся внятного ответа от Зуко, пока тот не получит хотя бы одну ночь нормального сна, и не думает, что он сам способен пройти весь путь до комнаты Зуко, а уж тем более, дотащить туда самого Зуко. Наверное, есть и какие-то другие варианты, но Сокка слишком вымотан, чтобы додуматься до них. Сокка вздыхает. Он стягивает с Зуко верхний слой одежды, весь грязный и мокрый от снега и пота, и заменяет одеждой, которую он достал — и хотя Сокка пытается игнорировать этот факт, но он отмечает, что по длине одежда ему как раз впору, хотя и немного тесновата в плечах и груди. Зуко, кажется, вообще не осознаёт, что происходит. Как только они оба остаются в нижнем белье, Сокка затаскивает Зуко в постель и под одеяла. Зуко, едва в сознании, охотно подчиняется, и затем Сокка, уже практически в полусне, забирается в постель вслед за ним. Его глаза закрываются еще до того, как голова опускается на подушку, и последняя мысль, которую он помнит, это мысль о том, что он не в силах представить большего облегчения. И хотя утром он вспомнит это неожиданное, ошеломительное тепло, которое обнимает его в этот миг, но он не вспомнит одного — того, как его тело без его на то согласия будет тянуться в сторону центра постели; в сторону источника тепла; в сторону Зуко.