у революции будут твои глаза

Он всё же умудрился свернуть по кривой дорожке. Это произошло неожиданно и без его ведома, по крайней мере, осознанного. Но то, в каком положении он оказался практически не по своей воле, не сулило ничего хорошего. Неконтролируемые ситуации всё ещё раздражали на профессиональном уровне. Антон Шастун — воплощение всего того хаоса, которого Арсений так боится, будучи личностью собранной и рассудительной. И, как самая коллапсирующая чёрная дыра, Антон Арсения не отпустил. Арсений, в свою очередь, считал, что это глупый поступок. Да, блядь, он сам к Антону тянулся. Но он же не думал, что всё получится… Так. Он не должен был срываться, а Антон не должен был давить. Существовало много «но» и «не должен», и, наверное, именно поэтому, они оказались идеально схожи в том, как ценна может быть правда. Только Антон точно не может знать, что Арсений не просто поделился чем-то личным, Арсений чужими руками раскрыл себе глаза. А когда долго блуждаешь в темноте, свет начинает резать глаза, стоит ему пробиться наружу. И то ли поэтому, то ли потому, что носить тонкое пальто в нестабильном марте было реально плохой идеей, Арсений слёг с температурой. Она прошла так же быстро, как и появилась, оставив после себя чувство полного рассинхрона с телом и гадкое ощущение с каждым годом приближающейся старости. Восстанавливаться после обычной простуды было даже тяжелее, чем после разговора с Шастуном. От которого он точно не восстановится ещё долго. Арсений впервые открыто взглянул на себя с другой стороны. Он никогда не был хорош в самокопаниях. По жизни было проще идти с твёрдым умением подавлять эмоции, и он мастерство это оттачивал долго и упорно. Конечно, не было удивительным, что в итоге всё вылилось наружу. Удивительным было то, что Антона, кажется, только притянула эта слабость. В этом и заключается проблема. Арсений не был уверен, что он способен вытащить Антона или привнести в его жизнь что-то хорошее. Арсений, как они оба выяснили, не был константой, как бы ни хотел ею казаться. Он получил от Антона то, что так давно хотел — нужный импульс. Но воспользоваться этой возможностью оказалось тяжелее, чем Арсений предполагал. Как в самом тупом меме: «Нельзя так просто взять и измениться». Тебя ломает, скрючивает сначала от осознания, кем ты был, потом от осознания, что никогда уже не станешь тем, кем мог быть. Блядь, Арсений искренне не любит философию. А ещё он не любит Антонов Шастунов, которые врываются в его жизнь и наводят в голове смуту. Но особенно сильно Арсений ненавидит, конечно же, себя. Его внезапное ухудшение самочувствия невероятно вписывается в запланированный мини-отпуск. И пока коллеги написывают в ожидании грандиозной попойки, которую Арсений стабильно устраивает каждый год в честь не самого любимого праздника, он раз за разом открывает один единственный чат, так и не решаясь написать. С прикроватной тумбы за его нерешительностью укоризненно наблюдает стандартный магнитик с видом на Ленина прямиком с Воронежской площади. Антон не соврал и привёз самый банальный и дурацкий. Только вот передал через Диму, ссылаясь на высокую занятость. Об истинной причине такого поступка Арсений боится даже задумываться. И, как последний придурок, таскает магнитик этот из комнаты в комнату, даже не снимая защитной плёнки. Их зарождающееся нечто напоминало хождение по лезвию. Каждый разговор — новая открытая рана, мозговой штурм и эмоциональное насилие, но ни с кем Арсений ещё не чувствовал себя таким живым. Всё это, как ему кажется, могло закончиться либо катастрофой, либо чем-то действительно многообещающим. Только вот второй случай обещал большую работу над собой, и Арсению нужно было решить, готов ли он к этому. Признать проблему — лишь полдела. Предстояло её решить. Чем активнее он будет общаться с Шастуном, тем больше будет видеть грязи в системе, на которую долгое время закрывал глаза. Вряд ли Арсений может сделать многое, вряд ли ему позволят что-то сделать. В отличие от Антона, он знает «внутреннюю кухню» своей работы. Даже будучи оппозиционно настроенным внутри системы, он ничего не сможет донести до коллег, которые просто не хотят слушать и замечать проблемы вокруг. Всё это видится Арсению золотой клеткой, из которой пока не находится выхода. Звонок в квартиру прерывает бесконечный поток цикличных мыслей. — С каких пор ты весь такой домашний? — Серёжа скептично разглядывает завёрнутого в одеяло Арсения и с пакетами проходит в гостиную. Арсений лишь плотнее кутается в тепло, потому что совсем разленился за время болезни. Оказывается, если не бегать как в жопу ужаленный с бесконечными делами, можно хорошо так расслабиться. Другое дело, что начинают пожирать изнутри собственные демоны. Но для этого существует Матвиенко, с которым действительно комфортно общаться на любые темы. — С тех пор, как понял, как это круто — ничего не делать. Серёжа расплывается в довольной солнечной улыбке. — Давно пора было расслабиться по-человечески. — Такими темпами я совсем разленюсь. Они рассаживаются за барной стойкой на кухне, игнорируя большой обеденный стол в гостиной. По правде, он редко использовался по назначению. Да и для кого он был такой большой? Семьи нет толком, гостей Арсений тоже никогда не ждёт. И если раньше одиночество ощущалось благом, то сейчас — брешью, в которую бить может кто угодно, не ошибётся. Серёжа вытаскивает восхитительно пахнущий ужин в коробках из какого-то брендового ресторана, и некоторое время они молча едят, пока Арсений пытается скрыться от внимательного Серёжиного взгляда. — Так ты мне расскажешь, что с тобой происходит? Арсений едва подавляет желание закатить глаза. Сначала Шастун, теперь предатель-Серёжа. Ну не умеет Арсений изливать душу. Может, поэтому и с женой разошёлся, и друзей толком не имел. Хотя Серёжа в этом плане напоминает Диму: он тоже стремился докопаться до истины, чтобы понимать чужие мотивы. Возможно, в этом тоже есть своего рода защитная реакция. Арсений же предпочитает в чужие проблемы не лезть, если они не касаются его лично или каких-то рабочих моментов. — А что со мной происходит? А вот Серёжа не сдерживается и громко цыкает. — Бля, заебал. Да, он не был Антоном Шастуном, чтобы рассказывать подробно, где кто соснул хуйца, перемывая косточки, лишь бы жертва не отвертелась. Серёжа матом умудрялся упрекать, стыдить и выводить на чистую воду. Матвиенко человек простой — либо общаешься с ним нормально, либо идёшь нахуй. У него тупо нет времени на хитрые психологические игры, за это Арсений его и любит. — Да, я заебал. Сам себя чёт так уже заебал, — Арсений тяжело вздыхает, откладывая китайский wok. А Серёжа, наоборот, ещё активнее жуёт, потому что Арсений, по всей видимости, предоставляет ему отличное развлечение на вечер — слушать чужую драму. Покруче любых театров и кино. — У тебя просто период твой тяжёлый начался, когда все вокруг напоминают, что ты родился на этот свет. Тебе нужно снова закатить вечеринку, с которой ты уйдёшь первым, напиться, проснуться и жить дальше. — Нет, в этот раз всё по-другому. В этом и дело, я больше не хочу так жить. Я… Не хочу чувствовать себя бесполезным. Серёжа замирает и медленно откладывает еду, мгновенно серьёзнея. Не каждый день Арсений приходит к таким «позитивным» мыслям. — Я знаю, мы много раз об этом говорили, но сейчас ты кажешься решительно настроенным. Что изменилось? Арсений не выдерживает накатившего напряжения и опускает взгляд, рассматривая белый пододеяльник на себе. Не то чтобы он сильно стремился к подобным разговорам, но у Антона был Дима, который, судя по всему, действительно был опорой и поддержкой. Арсению вдруг тоже захотелось верить, что он достоин чего-то подобного. В конце концов, если он хочет что-то в себе изменить, то нужно заново учиться открываться людям. — В меня почему-то поверил человек, от которого это ожидалось меньше всего. Не знаю… — он с силой закусывает губу, потому что иррационально волнуется. Тяжело произносить всё то, что пока сам с трудом понимаешь и принимаешь. — Не хочу его подвести. Серёжа наклоняется и почти ложится на свои руки за столом, отодвигая еду, чтобы посмотреть на Арсения снизу вверх или рассмотреть его грустное лицо, чтобы потом припоминать этот момент вечно — Арсений не хочет знать. — Ты впервые боишься проебать что-то или кого-то, и это даже не твоя дочь. Это успех. — Ну спасибо, что так точно подметил, — Арсений обиженно кривится. В него внезапно прилетают запечатанные китайские палочки, и Арсений с громким «эй» непонимающе вскидывает голову. — Не куксись, — Серёжа по-дурацки лыбится и предупреждающе тыкает вилкой. Они же не в ресторане, чтобы выёбываться и страдать во время еды палочками, правильно? — Не куксись. Ты, блин, какой литературы начитался? — недовольно тянет Арсений. — А как тебе ещё сказать, что ты выглядишь как дэд инсайд? Как этот, Антон твой. — Нихера он не мой, чё вообще за намёки, — Арсений тут же ощетинивается под нарастающим возмущением. Не всё же в его жизни крутится только вокруг Шастуна. — А то, что это всё его влияние, — Серёжа церемониться совсем не собирается, и Арсения, по правде говоря, это действительно бесит. — Блядь, он просто раскрыл мне глаза. Это мог сделать кто угодно и как угодно. — Но сделал он. Не я, не Эд, не даже твоя жена или дочь. Просто признай, что он особенный. Охуеть. А то Арсений этого не понял. — Да какая нахуй разница, что я признаю, а что нет? Речь вообще не об этом. Арсений резко подрывается и отходит к панорамным окнам, подтягивая одеяло до шеи. Раздражают его, на самом деле, не слова Серёжи, а собственная реакция на них. Поэтому пауза необходима, чтобы отдышаться и собраться с мыслями, задвигая эмоции. — Я хочу стать лучше, а для этого необходимо исправлять свои ошибки. Но я даже представить не могу как, — его голос предательски надламывается, и это точно слышно, но Арсений не поворачивается. В теле чувствуется ещё слабость после болезни, но в голове нету каши. Его мысли кристально чистые и от этого пугающие. Он закопался так глубоко в своих сомнениях и страхах, что уже с трудом различает выход из этого болота. Серёжа подозрительно долго молчит, и Арсений нервно оборачивается. Он и так чувствует себя не в своей тарелке, потому что подобного рода разговоры с Серёжей редко проходили «на сухую». Арсению всегда так было проще, часть неприятных эмоций на утро просто стиралась, при этом морально становилось легче от «разделения переживаний», и это стоило головной боли от похмелья. — Но твои ошибки — это прошлое, — в итоге медленно отвечает Серёжа. — А прошлое ты никак не исправишь. Арсений разочарованно поджимает губы. Просто потрясающе. — Погоди, — Матвиенко даже поднимается, чтобы Арсений не замыкался в себе так резко. — Прежде чем ты начнёшь загоняться, ты должен понять, что нет смысла думать о том, что ты не сделал или сделал когда-то там. Ты должен прошлое оставить в прошлом, как бы банально это ни звучало. Ты ведь не можешь изменить себя прошлого, ты хочешь измениться сейчас. Просто живи текущими событиями и думай о будущем в том ключе, в котором необходимо, чтобы всё стало так, как ты теперь хочешь. Арсений потрясенно замирает. Что ж, в этом была своя правда, и такой подход казался логичным. Вряд ли Серёжа, конечно, понимал масштаб проблемы, но это было хоть что-то, с чего можно было бы начать.

***

В подростковые годы он ещё любил дни рождения. Тогда были классические тусовки в кругу близких, как казалось в тот период, друзей с алкоголем и танцами под орущую клубную музыку. С годами во всех поздравлениях появилась эта гнилая искусственность, будто все вокруг просто вынуждены обратить на тебя внимание. И поначалу выручала семейная атмосфера, которая была у них с Алёной когда-то. Но потом и это разрушилось, поэтому выносить столь «знаменательный день» помогало только полное забытие. То есть, алкоголь. Арсений этим не гордится, прекрасно понимая, что выходом из ситуации это не назовёшь. Он мог быть максимально профессиональным депутатом, привыкшим ко вниманию публики, но внимание рабочее от вынужденного личного для него разделялось и имело большую разницу. Все вокруг всегда ожидали от него празднований, вечеринок, стремились окружить участием, но никого не интересовали желания самого Арсения. С возрастом подобные праздники превращаются из искренности в обязаловку, в потеху собственного эго. Самоутверждение за счёт дорогих подарков от приглашённых гостей. А ещё бесконечный список важных шишек, которых ни в коем случае нельзя обделить этим самым приглашением. Куча условностей, правил и бесконечное «надо». Арсений заебался. Поэтому в этом году не зовёт никого. И если Серёжа понимает и принимает такую позицию, оставляя в покое, то коллеги интересуются здоровьем, уточняют «дату переноса» (которого не будет), а особо наглые, типа Шустова, уточняют, всё ли нормально с финансами. У Арсения с финансами всё круто. Особенно замечательно, что на собственный праздник, наконец-то, не придётся отваливать кучу бабла. Он уже машинально откладывает освободившиеся суммы на особый накопительный счёт. С деньгами он всегда был бережлив, и это единственное качество, которое не сломалось в нём за годы престижной работы. Фраза «чем больше денег, тем больше потребности» на нём не работает. Не в том смысле, по крайней мере, в котором большие деньги тратят жёны олигархов, уж точно. Именно из-за собственных загонов первое, о чём он думает, когда кλόουν постит новую дату выступления — это не пойти. Пропустить выступление Антона и сделать вид, что был очень занят несуществующей вечеринкой. Но какая к чёрту разница, где напиваться? Зато он точно знает, что музыка будет хорошей. А Антон будет слишком занят выступлением, чтобы обращать на Арсения внимание. От этого осознания становится и до противного грустно, и отвратительно мерзко за то, как его вообще притягивает Шастун. Может, и есть у них общие точки соприкосновения, но их положения в обществе всегда будут ставить палки в колёса, что бы между ними сейчас ни происходило. Арсению просто нужно напиться и отвлечься. Может даже подцепить девушку в том же баре или парня, если очень повезёт. В общем, ему просто нужно делать то, что он умеет лучше всего — разрушать, чтобы не было этих глупых соблазнов. — Пожалуйста, просто отдыхай, — вымученно тянет Арсений Илье, который верной тенью тащится позади. — Не нужно надо мной трястись. Я просто буду сидеть за барной стойкой. Клуб в этот раз будто только с открытия. Абсолютно новая мебель, не загаженные и не потёртые посетителями столы. Возможно, поэтому такое заведение и сотрудничает с музыкантами типа кλόουν, чтобы раскрутиться и побыстрее привлечь аудиторию. При том, что за адекватностью посетителей следят на подобных выступлениях особенно. Очень удобно, никаких переживаний за свежий ремонт. Приглушенный свет и неоновые вывески выгодно скрывают лица присутствующих. В этот раз Арсений пришёл даже чуть заранее. На самом деле, он просто переживал за очередные разборки с секьюрити на входе, но проблем, что удивительно, не возникло. Арсений с легким волнением наблюдает за прибывающей толпой. В основном все по парам или большими компаниями, одиночек можно пересчитать по пальцам. Макаров тоже быстро затерялся в толпе. Возможно, друзей в Москве у него гораздо больше, чем один Антон Шастун. Про второго против воли думается всё больше. Ждёт ли он Арсения? А если действительно ждёт, переживает ли, зная, что хотя бы один человек в зале осведомлен о личности под маской? Арсений выпивает уже второй стакан, знаком показывая бармену подлить. Какими бы ни были дела у этого заведения, но сегодня они заработают чисто за счёт Арсения. Вкус у коньяка, конечно, не самый лучший, но функцию свою напиток выполняет, поэтому Арсений не жалуется. Антон-кλόουν выходит под приветственные крики и свист. Вся пришедшая толпа плотнее стягивается к сцене. Антон машет быстро рукой, переговариваясь о чём-то с диджеем и настраивая аппаратуру. Зато теперь Арсений ясно видит, где и какое движение Шастуна чёткое, будто отполированное до блеска, а где неосознанное, привычное. Теперь понятно, почему так тяжело было понять, кто под маской — Антон мастерски пытается не казаться собой. Его дёрганость и импульсивность на сцене превращаются в фишку, в образ. Арсению всегда казалось, что он умеет носить маски, учитывая свою должность. Но Антон со своей прижился, как со второй личностью. Он её искренне любит. А Арсений этим искренне восхищается. — Привет, народ! Многие из вас уже в курсе, что сегодня наша программа будет немного отличаться от обычной. Не во всём, не переживайте. Власть мы с вами обосрём, куда же без этого. Но будут и вещи, к которым вы не привыкли. По треку в телеге я понял, что не все из вас хорошо реагируют на такое. Но, хочу напомнить, что я всё-таки в равной степени и оппозиционер, и музыкант. Кто сказал «и душнила»? — его голос значительно изменён, но Арсений, со своим знанием, лишь отчётливее отделяет настоящий голос от механического. Антон фыркает. — И душнила, ладно. Но суть в том, что я не могу пилить «Нарушаем» или «Героем» в сотнях разных вариаций. Полезно пробовать что-то новое. Без этого невозможно расти. Так что олды, которым точно не зайдёт, просто потерпите, ладно? А начнём мы бодро, ребят. Это старая песня, но я знаю, что многим из вас она нравится. И даже первые аккорды для Арсения теперь звучат по-новому. По-особому как-то. — На левых идеях вечные ярлыки утопии, Правые движения набирают силу. Левых осталось меньше, чем саамов в Европе Или чем в Америке индейцев сиу. Толпа тут же подхватывает текст, прыгает, качает руками. Видимо песня исполняется не первый раз и многим знакома. Арсений делает ещё глоток, прогоняя горечь по организму, наблюдая, как Антон ещё больше меняется. До неузнаваемости почти. Он в музыке растворяется, а в подпевающих воплях толпы купается и выглядит так, будто он на своём месте. Выглядит как человек, нашедший своё призвание. Арсений думает, что теперь, с его знанием, всё будто по-другому. Атмосфера кажется ближе, чувствуется собственное участие. Он будто перестаёт быть просто наблюдателем и становится таким же простым человеком в толпе, как остальные. И ведь он даже не сдвигается с места, сжимая крепко бокал. — И ты идёшь по дороге сто лет одиночества, Чужие тревоги не доходят извне. Если мир в крови, согласно пророчеству, То ведь всё это не по твоей вине? Арсений внезапно поднимает бокал и салютует Антону, совершенно точно зная, что тот не увидит. Бармен даже не скрывает косого взгляда, беспокоясь, чтобы не возникло пьяных проблем. Как бы Антон ни подбирал песни, они очень точно перекликаются с текущим состоянием Арсения. Потрясающая обстановка для самоуничижения. — Революция придёт, несмотря на всю эту лажу, Если мы друг друга не передушим заранее. Убей в голове и душе государственную стражу, И ты сможешь услышать сигнал к восстанию. Горечь во рту уже не напоминает вкус коньяка. Арсений с холодной явственностью понимает, что приходить сюда с таким настроением было плохой идеей. Музыка делала именно то, что должна была — била по больным местам, затрагивала струны поцарапанной души. Все это было просто слишком. Арсений отворачивается, игнорируя последние аккорды. Смотрит зачем-то на пустой стакан, сверлит взглядом. Ему тошно, отвратительно от себя самого. И просто взять и уйти он уже не может, ощущая иррациональную общность, будто Антону нужна его поддержка. Особенно после раскрытия его маленькой (очень большой) тайны. Но всё это не более чем арсеньевские загоны. Антон, абсолютно довольный, на сцене говорит что-то в микрофон об особенности сегодняшнего дня. Шастун в этом деле — самостоятельная единица, и Арсений просто не понимает, зачем ему хочется верить в то, что он ему нужен. Он поудобнее натягивает сползающий капюшон худи и уже достаёт портмоне, чтобы расплатиться, но кто-то касается аккуратно плеча, присаживаясь на пустующее соседнее место. Дима выглядит напряженным, и его особо внимательный, даже пытливый взгляд мгновенно делает ситуацию ещё хуже. — Ну, конечно. Надо было сразу догадаться, что где он, там и ты. По правде говоря, это было действительно очевидно. Просто Арсений не задумывался. Было не к месту и не до этого. — Лето горит, как спичка. Ты грустная, я пьяный. Ничего уже не случится, Давай вызову «Яндекс». — Имей совесть, я пропустил тебя сюда уже второй раз, — Дима пытается перекричать музыку, а Арсений мечется между тем, чтобы ухватить Антона на сцене и сфокусироваться на разговоре. Проклятая песня, как назло, цепляет с первых строк. — В первый, кстати, отхватил от Антона пиздец как. Арсений довольно усмехается. Его не то чтобы сильно развезло от алкоголя, но для голодного желудка это было не самым лучшим питанием. Было одновременно легко и пиздецки сложно не скатиться в депрессивное состояние окончательно. — Ты что, уже уходишь? И вот сейчас Арсений хочет рассмеяться на внезапные взволнованные нотки в Димином вопросе. Но казаться совсем перепившим (а это не так!) не хочется, поэтому он просто жмёт плечами. — В каждой парадной, И в каждом подъезде, На каждой из сотен станций метро. Всё было бы заебись, Будь мы вместе. Но мы врозь. С каких пор Антон исполняет сопливые романтические песенки? Сегодня всё происходит по какому-то странному, подозрительному сценарию. — Скучно. Арсений неловко слезает с высокого барного стула, но Дима хватает его за плечи и вглядывается в лицо с таким упорством, будто для него это действительно жизненно важно. — Блядь, Арсений Сергеевич, ты хули сопли разводишь? Соберись, не малое дитё, — он выглядит так, будто заебался разбираться с одним негативом в своём окружении, и Арсений готов ему поверить. Димка тянет за рукав через всю толпу в едва заметную дверь. Когда они входят в узкий коридор закулисья, Арсений на секунду останавливается, чтобы всё переварить и жмурится, прижимаясь спиной к холодной стене. Здесь не так душно, как в общем зале, и трезвый рассудок постепенно и неохотно возвращается. Да, он конкретно размяк. Но Арсений может себе это позволить. Он тоже человек, в конце концов. И как бы он ни старался всё это время, так видимо и не смог стать куском холодного металла, как его коллеги. Всегда что-то внутри не позволяло, всегда в нём был этот ебучий стержень, дающий по тормозам. Арсению просто нужно наконец прислушаться к голосу разума, а не шелесту рублевых купюр и витающему в воздухе смраду «репутации». Он слышит приглушенную музыку и уверенный голос Шастуна и думает, что этот человек не побоялся последствий и сделал правильный выбор. У него могло быть всё материальное, но Антон выбрал духовное. Антон выбрал себя, а не деньги. Антон променял золотую ложку на микрофон и свободу слова, и жизнь подарила ему толпу последователей. Судьба подарила ему понимание окружающих, и он мог бесконечно рефлексировать по поводу своей жизни, но он никогда не был одинок. Арсений окончательно приходит в себя, только когда замечает собственные хриплые смешки. Приходится разлепить глаза и наткнуться на Димкино ошарашенное лицо. — Ты совсем в говно, да? — и звучит тот как-то совсем бесцветно. Будто Арсений его окончательно разочаровал. — Ведёшь себя, как ёбаный Джокер, и выглядишь соответствующе. Только не как манипулятор-Хит Леджер, а как депрессивный Хоакин Феникс. Арсений привычным движением поправляет чёлку и взлохмачивает копну волос на макушке. — Джокер у нас тут один, и он на сцене. Превосходно перевоплощается, кстати. На сцене — Хит Леджер, а в жизни — этот… Второй, короче. Дима закатывает глаза. — Я тебя звал не за этим, — он, не церемонясь, хватает за рукав и тащит Арсения чёрт знает куда. Они быстро оказываются прямо за сценой. В метре от Шастуна, который явно допел текст и отходит к команде под последние секунды мелодии. И именно тогда, когда всё совсем замолкает на секунду, когда остаётся только шум толпы, Антон поднимает голову и встречается с Арсением глазами. Попов против воли замирает, хотя Шастун тут же возвращается к делам более насущным. Арсений хочет спросить у Димы, какого хрена тут происходит, но не делает ничего. Просто стоит и ждёт, потому что Антон перекидывает через плечо гитарный ремень и подходит к микрофону. — Я предупреждал, что сегодня будут непривычные для вас треки. Со следующего вы вообще охуеете, — голос Антона доносится приглушённо, но в нём всё равно отчётливо слышится ирония. — Знаете… Я немного волнуюсь даже. Давно такого не было. Короче, не буду тянуть кота за яйца. Самым активным в чате должна была писать Ася. Если что, она совсем не против того, что я её упоминаю. Просто мне важно, чтобы те, кому она писала, поняли к чему я веду. Ася — классная девчонка, мы с ней познакомились в автозаке. Но до недавнего времени она не знала, что я — это я. У меня, знаете, есть некоторые проблемы (охуеть, насколько огромные) с доверием. И я бы ни за что с Асей не связался, если бы не один человек, который показал мне, что иногда людям всё-таки нужно доверять. Я всё время говорю, что в оппозиционной борьбе нужно искать союзников. Но жизнь довольно хуёвая штука. И, мне кажется, что в одиночку её вывозить совсем паскудно. Возможно, но… Хуёво. И иногда нужно уметь доверять другим людям. Даже когда они в себя совсем не верят. И вот у этого человека, показавшего мне, что людям можно доверять, сегодня день рождения. Поэтому просто сделайте так, как вас просила Ася. Ради меня. И ради хорошего человека, у которого, как и у всех нас, довольно сложная и хуёвая жизнь. Антон замолкает на секунду, переводя дух и глубоко вдыхая. Вообще-то в микрофон этого не слышно, но у Арсения этот иллюзорный вдох отдаётся внутри чем-то волнительным, скручивающим. Первые аккорды заставляют нервно сглотнуть, он не может знать точно, но Антон отчего-то кажется чуть более напряженным и нервным, чем должен на своём концерте. Приятный звук пускает по всему телу тепло и сладкое, приторное почти предвкушение. Стоит Антону запеть — и у Арсения сердце пропускает удар, а по телу пробегают непрошенные мурашки. — Знай, ты хороший человек, Пусть эта фраза прозвучит, Чтоб рядом быть в минуты бед, Пусть она будет о тебе, О сожалениях твоих, Изъянах, что с тобой навек. И голос у Антона, тянущий слова, будто нарочно изменён настолько минимально, что Арсений почти тактильно чувствует его искренность в каждой букве, в каждом пропетом слоге и задетой медиатором струне. Арсений не дышит почти, потому что не может до конца поверить во все происходящее. Толпа хлопает в такт, и всё это вкупе выглядит нереальным. Слишком волшебным. Слишком… Личным. — Пусть будешь ты собой прощен За то, что стать не смог другим. Не слушай тех, чей слышен смех Над смелым помыслом твоим. Пускай останутся калекам Рассуждения калек. Секунда — и зал вспыхивает поднятыми фонариками, превращается в настоящее космическое небо, мерцающее сотнями звёзд. — В тебе есть всё, я верю, ты — хороший человек, В тебе есть всё, я верю, ты — хороший человек. Пускай измерили они души твоей богатство в цифрах их валют. Это не абсолют. Это не абсолют. Улыбку Антона слышно в каждом слове, в каждой строчке, и на втором припеве он уже расслабляется совсем, играет ещё увереннее, пока толпа подпевает повторяющиеся слова. А Арсений стоит и изо всех сил старается не моргать. Глаза жжёт, а сердце заходится не то в предсмертном танце, не то норовит остановиться совсем. К такому невозможно подготовиться, невозможно просто подобрать слова или хотя бы собрать уплывающие мысли в кучу. Он не чувствует благодарность, нет, это слишком мелочно. У него внутри скребётся щемящая нежность к вот такому Антону — искреннему и простому в своих намерениях. У Арсения внутри взрываются и умирают все сомнения последних дней, распуская на пепелище что-то абсолютно чистое и доброе, тёплое даже. — Всегда в тени и в тишине, Ты словно кем-то запрещён. Раздавлен словом о себе Из уст того, кто не умён. Пускай рассыплется за миг, Что было правдой целый век. В тебе есть всё, я верю, ты — хороший человек, В тебе есть всё, я верю, ты — хороший человек. Пускай измерили они души твоей богатство в цифрах их валют. Это не абсолют. Это не абсолют. Для Арсения никогда не делали ничего подобного. Абсолютно незнакомые люди синхронно качают телефонами, волны ярких-ярких вспышек вторят аккордам, пока Антон ведёт по гитаре, плавно двигаясь вместе с толпой. Его бархатный голос с надломом, музыка и вся эта атмосфера обволакивают лучше и приятнее любого пледа. Арсений тает совсем и измученно улыбается, потому что не может не, даже зная, что пока Антон не в состоянии оглянуться. Последний аккорд затихает под громкие аплодисменты и шум фанатов. Антон оборачивается и они, кажется, синхронно вместе выдыхают. Арсений улыбается искренне и старается передать взглядом всю ту безмерную благодарность, что способен почувствовать. Антон быстро кивает и тут же разрывает невидимую нить внезапного единения. И пока Арсений пытается снова научиться дышать, Шастун уже разговаривает с залом. И сейчас как никогда ярко и точно ощущается созерцающее, спокойное настроение толпы, её чарующая благосклонность к этому музыканту, к таким личным песням и в целом, наверное, к жизни. Да даже к незнакомому никому Арсению. Это и льстит, и смущает одновременно. Это стоит даже больше всех текущих арсеньевских достижений в жизни. Это стоит всего. От происходящего кружится голова, и Арсений отворачивает от сцены, потому что ему жизненно необходим этот перерыв. Дима, оказывается, стоит всё это время за его спиной, буквально в паре шагов. Он смотрит на Арсения с таким пониманием, что становится как-то стыдно даже. Будто он школьник какой-то, которого спалили на непотребствах. От подобной аллегории передёргивает, поэтому Арсений быстро уточняет, где можно покурить, чтобы потом вернуться к Антону. Никаких сомнений теперь не возникает. Антона он уже точно не сможет оставить. Арсений выкуривает две сигареты подряд, пока ноги не становятся совсем ватными, а сознание не перестаёт крутить перед глазами одухотворенного моментом Антона. И хоть он был под маской, но, кажется, ни о чём не жалел. А Арсений? Арсению было страшно до усрачки возвращаться обратно в узкий коридор и ждать конца выступления. Страшно проебать вот этот внезапный их абстрактный мир. А он ведь действительно может — не было у них ещё разговора, где они бы не пособачились хорошенько. И общение это — сплошное хождение по краю, но жизненно важное, придающее существованию новый смысл. Арсений только надеется, что не выглядит как преданная собачка, получившая мясистую кость. Арсений надеется, потому что чувствует себя он именно так. Антон шумно заканчивает концерт и уверенно скрывается за кулисами сцены под визги толпы. И абсолютно спокойно поначалу смотрит на Арсения, будто знал точно, что тот его ждёт. Верный Дима идёт следом, но быстро бросает отвратительно любопытный взгляд на них обоих и учтиво скрывается в гримёрке, судя по написанному от руки названию на прикрепленном к двери листе. — Привет, — всё, что способен выпалить Арсений и тут же заткнуться. Потому что звучит он, мягко говоря, как полный идиот. — Привет, — взгляд Антона кажется… Напряжённым. Он неловко осматривает коридор и стаскивает маску. И, кажется, совершенно неосознанно издаёт стон блаженства. — Господи боже блядь, наконец-то. Эта хуета настолько же жаркая, насколько надежная в плане конспирации. У Антона порозовевшее лицо и взлохмаченные волосы, а на лбу собрались капельки пота между едва заметных складок, скрывающихся под спадающей чёлкой. Арсений рассматривает и думает, что… Блядь. Ну пиздец какой-то. Ну не может же Антон просто прийти после всего и рассказывать, как он устал в маске. Хотя, конечно, Арсений же смог сказать «Привет» вместо чего-то более осознанного и менее поплывшего. — Ну, она ещё и красивая… — Арсений вглядывается в пустые глазницы маски клоуна и сам себя чувствует шутом невероятных масштабов. — Наверное. Могла бы быть. Блядь, ты же вроде творческая личность, можно было разрисовать как-то по-современному. Дриппинг там. Антон фыркает. — Хаги-Ваги тебя бы больше устроил? Арсений сначала нервно прыскает, а потом, не удержавшись, ржёт открыто в кулак. — Уж лучше клоуны, они хотя бы понятно откуда такие стрёмные. Разговор уплывает явно не в нужном направлении. И, может, Арсений пока до конца это нужное направление у себя в голове не сформулировал, но с Антоном можно бесконечно бегать вокруг и не дойти до сути. Или дойти, но слишком завуалированно. А они так не договаривались. — Ты должен знать, что это невероятно важно для меня. То, что ты сделал, — он против воли задерживает дыхание. Между ними не то чтобы большое расстояние, но Антон сейчас чувствуется ярче. И дело не только в его стандартом дезодоранте, перекрывающим едва заметный шлейф пота. У него даже запах особенный. Он будто с детства ещё впитал запах затхлых коммуналок, свежего ветра за расписанными граффити гаражами. Всё это помножено на приторный запах корицы и чего-то ягодного, видимо, от электронных сигарет. Арсений думает, что именно так и пахнет свобода. — Слушай, Арс, — Антон вздыхает, но не тяжело. От неожиданного обращения Арсений застывает. Во взгляде же Антона видится какая-то непривычная теплота. — Я хочу, чтобы ты понимал, что всё это — ничего не означает. Бляяя… не так, хуйню сказал. Это ни к чему тебя не обязывает, понимаешь? Это подарок. Ты можешь его принять, можешь не принимать. Благодарить за такое не обязательно. Да и не за что, по факту. Ты ж знаешь, я не скажу тебе чего-то такого, чего на самом деле не думаю. Просто с песней вышло чуть более эффектно, чем если бы я просто это сказал. — Арс, — он повторяет, просто чтобы убедиться, что ему не послышалось. Арсений скорее чувствует, чем осознанно понимает, что на лице растягивается дурацкая, но довольная улыбка. Арсений ещё никогда не был так близок к падению в лужу из сантиментов и заполняющих внутренности чувств. — Мне так чертовски нравится, — Арсений старается не звенеть от счастья и держать тон ровным. — И выступление, и это всё… — он неопределенно машет рукой между ними, потому что пространство и воздух нужно как-то резать. Иначе существует серьёзный риск задохнуться. — Это было так же сильно, как и красиво. Свободно. То, что ты делаешь, и что можешь говорить… Я завидую, но по-доброму. И спасибо тебе, правда. Они встречаются глазами, но какое-то время молчат. Потому что сейчас хорошо и спокойно. Потому что депутат остаётся где-то вне этих стен, а оппозиционер — на сцене. Потому что сейчас они просто могут вот так стоять и смотреть, и не думать о реальной жизни и реальных проблемах хотя бы пару минут. Антон достаёт из кармана телефон и что-то быстро печатает, а затем убирает в карман. Ловит недоумённый взгляд Арсения и со вздохом поясняет. — Ну, раз тебе так понравилось обращение «Арс», я решил, что пришло, наконец, время переименовать твой контакт, — и уже чуть менее смело. — А ещё скинул трек. Подумал что, ну, будет неплохо, чтобы подарок имел какую-то условно материальную форму. Арсений скорее рефлекторно достаёт телефон, но оставляет в руках, не желая углубляться в пустой и холодный экран. — Ну, я человек простой, поэтому ты у меня «Антон Шастун». Хотя, может, стоит переименовать тебя в клоуна. Или, может, в кλόουν? Если кто-то захочет пошарить в моих контактах, то можно козырнуть популярной личностью. На предупреждающий взгляд Арсений виновато поднимает руки, понимая, что такие шутки пока воспринимаются в штыки. Просто Антон ещё не знает, что Арсений может быть очень озабочен его безопасностью. Настолько, что готов пойти к Высочинсокому. Сообщать об этом и очернять такой вечер Арсений, само собой, не планирует. — Как ты обычно отдыхаешь после концерта? Могу составить компанию, если ты, конечно, не против. На лице у Антона появляется какое-то очень сложное выражение. — Вот как ты это делаешь, а? — он смотрит с какой-то странной беспомощностью. — Если я тебе сейчас скажу правду, то она будет звучать нихуя не как правда. А как попытка отделаться. Хотя это вовсе не так. У меня всё очень хуёво с социальной батарейкой. Поэтому после концертов я сутки сплю. Просыпаюсь, чтобы пожрать, а потом снова сплю. А твой день рождения всё ещё идёт. И даже без всех остальных пунктов будет очень странно, если ты вместо какого-то праздника приедешь в мою квартиру и будешь палить, как я сплю. Арсению хватает воли не ляпнуть, что в целом он был бы не против. Но (даже не отдаленно) всё это напоминает совсем нездоровый фанатизм, который явно Антону не понравится. А объяснять, что вообще-то Арсений просто слишком впечатлён, долго и слишком смущающе для обоих. За это время он понял самое важное — в такие моменты нужно максимально осторожно прощупывать почву. — Я мог бы тебя подбросить. Ну, вернее не я, а мы с Ильёй, — он тут же осекается, хмурясь, потому что ситуация вырисовывается слишком сложная. — Хотя он же не должен знать, кто под маской… Арсений чертыхается, а настроение стремительно ползёт вниз. Тема с телохранителями и постоянным контролем и так вечно раздражала, а теперь начинает откровенно мешать. — Мы с Макаром знакомы с семи лет, — фыркает Антон, хотя взгляд у него при этом становится каким-то странным. — Вот его вообще нихуя не удивит. Ты мне лучше вот что скажи. Ты настолько меня уёбком считаешь? — это максимально странный вопрос. Но Антон продолжает говорить, не позволяя вставить ни слова. — Почему мы вообще сейчас говорим о том, чего хочу я? Если ты по какой-то причине хочешь провести остаток своего дня рождения со мной, то… Ну, окей. Но давай это сделаем так, как ты хочешь. Взаимность, она же, бля, работает в две стороны. — Да, именно поэтому я хочу, чтобы комфортно было нам обоим, — Арсений поднимает взгляд, замечая, как у Антона на лице начинает проступать усталость. — И я не скакал по сцене пару часов. Но раз ты настаиваешь на моей сегодня важности, то можем завалиться ко мне, — Арсений замолкает, чтобы ещё раз прокрутить в голове свои слова. — Ничего серьёзного, конечно, просто можем заказать еду и посидеть… Посмотреть что-нибудь? Он снова замолкает, потому что, вообще-то, давно отошёл от подобных посиделок. И сейчас чувствует себя идущим по чужой территории. И вообще, это же ничего серьёзного за собой не несёт. По крайней мере, он изо всех сил старается не думать в данном направлении, чтобы и Шастуна не спугнуть, и самому не накрутить себя. — Хорошо, — спокойно соглашается Антон. Он вообще весь вечер подозрительно миролюбивый и спокойный. — Но будет круто, если мы обойдёмся без высокой кухни. Я всё ещё не понимаю эту еду. А когда я чего-то не понимаю, я начинаю злиться. Могу гитару захватить. Ну, если тебе окей. Из своего у меня в репертуаре мало чего-то не на тему политики. Но зато у меня богатый арсенал каверов. Они договариваются встретиться уже на парковке. Арсению свежий мартовский воздух и легкий вечерний морозец оказываются жизненно необходимы. Сначала он прочищает голову и легкие от чужого в них присутствия, а потом пытается предупредить Макарова, как-то подготовить к приходу Антона. Илья смотрит на него, как на полного придурка, и Арсений быстро сдаётся. А потом всю дорогу едет полуобиженным, потому что секрет Антона был секретом, видимо, только для Арсения. Шастун много курит на заднем сиденье и вспоминает с Макаром общих давних знакомых. Арсений смотрит на плывущий ночной город в окне и пытается не думать о том, как ему хорошо впервые за долгое время. Без лишних выебонов, без хитросплетений и ожидания подставы. Просто по-хорошему легко. Под хриплый голос Антона и его звонкий смех они выходят с парковки, прощаются с Макаровым и идут к лифтам. Шастун молчит, но Арсению не трудно догадаться, о чём тот думает. Высотку в Москва-Сити просто невозможно противопоставлять районам МКАДа. Для Антона это буквально небо и земля. А Арсений даже не знает, как отвлечь его от ощутимой разницы их вселенных, потому что для него это привычная среда обитания. И с разницей положений он смирился давно ещё, в силу своей должности. Алёна с Кьярой ведь тоже переехали в место попроще, а родительский дом и улицы вообще ничем не отличались от жизни Антона. Внезапным напряжением можно было резать воздух, но Антон в этот день показывает невероятные способности к дружелюбию и тактичности. У двери курьер протягивает заказанную пиццу и быстро ретируется. Арсений пропускает Антона в коридор своей квартиры, и ему самому становится неловко от того, какой она внезапно кажется необжитой и серой. — Чувствуй себя как дома, — тянет он, при этом сам это ощущение теряя напрочь. Минимализм в данной ситуации неожиданно сыграл с ним злую шутку. В отличие от, может, и старенькой квартиры Антона, у Арсения она даже близко не кажется теплой. Она выглядит отполированной и доведённой до совершенства, будто со дня на день должны прийти покупатели. Во всей этой обстановке мало чего-то живого. Антон, что удивительно, не оглядывается по сторонам. Но неловко замирает в дверях, как будто не знает, куда себя деть. — Как дома — это вряд ли, — фыркает он. Но от дальнейших комментариев воздерживается, хотя в его духе было бы сказать что-то о том, что его месячная аренда обходится дешевле, чем любой предмет мебели в этой квартире. Но он молчит. Лишь осторожно ставит чехол с гитарой около стены. — Ну, вот мне чисто любопытно, — Арсений толкает парня в спину коробкой от пиццы, потому что на коврике прихожей они вдвоем развернуться никак не смогут. — Неужели никогда не было желания пожить в таком месте? И тут речь не про финансы или престиж. В плане комфорта и эстетического удовлетворения. В современной высотке, а-ля Нью-Йорк. Антон шумно втягивает носом воздух, слегка сдвигаясь в сторону, чтобы дать больше пространства, а затем слегка качает головой, отчего его кудри двигаются из стороны в сторону. — Не-а, — легко признаётся он. — Мне в таких местах всегда некомфортно делается. И даже не с точки зрения того, что это ненормально, когда у кого-то одного есть капитал, равный бюджету какого-нибудь маленького городка. Просто… Я себя неуместным чувствую в такой атмосфере. Это совсем не моё. Да и я для этого круга не подхожу и никогда подходить не буду. У меня падик воронежский с прокуренным тамбуром — яркая иллюстрация моей жизни. Место, где я максимально уместен. Ну, может что-то чуть более эстетичное с возрастом. Но… Я ж типичный такой воронежский гопник. Куда нам с суконным рылом в калашный ряд. Арсений пиццу кладет на обувной комод, а пальто скидывает на вешалку, стягивая стопами кроссовки. Он сначала поджимает губы, откровенно окидывая Антона взглядом с ног до головы, а потом отходит немного, чтобы было демонстративнее. — Бля, Антон, посмотри на меня. На мне такой же почти черный худак, как и на тебе. Джоггеры почти однотипные и трусы на мне вообще не от Calvin Klein, потому что их все равно один хер никто не увидит. Мы в данный момент отличаемся только количеством колец на твоих пальцах. И речь ведь вообще не об уместности. Здесь ты никогда не будешь дышать мусором соседей, которые выставили его за дверь на лестничную клетку. Но пока ты будешь так наговаривать на себя, никогда не поменяешь свою жизнь, — Арсений шумно вздыхает. — Ты можешь, конечно, сказать, что тебя все устраивает. Но ведь это все до той поры, когда реально не станет лучше и будет с чем сравнить. А для этого нужно и думать о себе немного лучше. Каждый заслужил быть счастливым. Забавно, как неожиданно вспоминаются слова дочери. Антон смотрит Арсению в глаза, и этот взгляд обжигает. Где-то в глубине зелёных глаз бушует опасная буря, не предвещающая ничего хорошего. — Слушай, — он, кажется, сохраняет самоконтроль каким-то чудом. — Ты смотришь на жизнь под своим углом. И это, наверное, логично. Но ты смешиваешь в один котёл совершенно разные вещи. Нужно ли мне богатство? Нет, Арс, не нужно. Было бы нужно, я бы просто общался с Высочинским. Ты прекрасно понимаешь, что даже если бы я с ним тупо раз в месяц виделся в формате обязаловки, я бы получал от него больше бабок, чем зарабатываю за месяц с учётом всех моих подработок. Или получил бы какую-нибудь перспективную должность. У меня, знаешь ли, даже вышка есть. Но мне это тупо нахуй не сдалось. А насчёт счастья… Наверное, банально говорить, что оно не в деньгах. Но всё ведь куда сложнее. Да, многие проблемы можно решить, когда есть бабки. И снизить количество стресса. Но тогда ответь на вопрос. А ты-то сам счастлив? Думаю, ты бы не пришёл на концерт, если бы ответ был «да». И никакими деньгами не купишь мне новую менталку. Да, я несчастлив и пока не вижу перспектив для улучшения своей жизни. Но фиксится это не жизнью в Москва-Сити. Нужно хорошо спать, пить «Прозак», регулярно посещать КПТ и не попадать в ментовку. Арсений мысленно воет громкое: «да блядь», потому что все опять скатилось в какой-то тлен. Хочется прикусить себе язык и отмотать время назад, потому что существует риск снова начать бесконечную дискуссию. Приходится серьезно продумывать каждое слово, чтобы не нарваться на конфликт. — Тогда мы оба здесь застряли в своем несчастье. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь позитивное в репертуаре. А то мы скатываемся в какие-то поминки. Хотя, мы всегда можем напиться с горя. Они проходят в кухню-гостиную и Антон сразу же валится на диван, пока Арсений отходит на другой конец комнаты, чтобы приготовить им кофе. Тишину разрезает сначала механический шум кофемашины, а через секунду легкие аккорды гитары заполняют всё пространство, вынуждая Арсения обернуться. Антон легко перебирает струны на грифе и вся его поза — то, как он прижимает гитару к себе, как глаза прикрывает волнистая чёлка, как длинные пальцы подкручивают колки — всё в нём отражает глубокую безмятежность. То, как он расслабляется, скрываясь за инструментом, завораживает. Арсений тихо присаживается на диван напротив, боясь потревожить момент. — Нам часто задают один и тот же вопрос: «У вас с головой все нормально?» На этот вопрос мы научились отвечать: «Мы такие, как есть, и нам нечего терять!» Самолёт летит, колёса сдутые, А нам все похую — мы ебанутые. Мы ебанутые, мы ебанутые, Мы ебанутые, мы ебанутыееее, — очевидно, Антон пропевает куплет и припев и прекращает играть. В его взгляде плещется неприкрытая ирония. Арсений закатывает глаза. — Гениальность и кринжатина, потрясающее сочетание, — он вкладывает в голос весь свой сарказм, возвращая взгляд. Антон берет одну из декоративных диванных подушек и метко бросает её в Арсения. Тот несильно получает по лицу, совершенно не готовый к такой неожиданности, но лишь крепко сжимает подушку, стараясь не провоцировать лишний раз. Хотя смех всё равно предательски прорывается наружу. — Да вы совсем охуели, ваша графская светлость, — кажется, Антона реакция Арсения ничуть не задевает. — Скажи спасибо, что эта кринжатина не моего авторства. Это не значит, что у меня нет кринжатины. Но играть её я не буду. Можешь попытаться расспросить Макара, если совсем припрёт. Поверь, ему будет что рассказать, такое не забывается. — Теперь даже интересно, — Арсений делает максимально умное лицо, наблюдая, как у Антона в глазах зарождаются редкие смешинки. — Что-то про падики или первую влюблённость? Что-то типа: «Серотониновая яма, пусть не узнает мама. Мы закинем всю грязь в сторис инстаграма» и тому подобное? Совершенно неожиданно Антон начинает смеяться. Кажется, он впервые смеётся так. Он буквально весь сгибается пополам, а затем даже слегка заваливается на спину и забавно дёргает ногой. Арсений сначала застывает, потому что ну… Антон ещё никогда рядом с ним так не смеялся. В итоге Шастун всё же принимает вертикальное и более-менее устойчивое положение. Но лицо у него становится таким счастливым на секунду, у глаз собираются маленькие лучики-морщинки, что Арсений хочет посмеяться в ответ, но выходит только нервное хихиканье. Антон открывается как будто бы с новой стороны, абсолютно раскрепощенный и доверчивый. — Ебаный свет, Арс, — между словами Антона всё ещё прорываются смешки. — Что это за срань? Кстати, моё детство пришлось на нулевые, какой инстаграм? — Авторское допущение, — абсолютно серьёзно отвечает он, даже поднимая указательный палец для важности. — Не верю, что всё было так плохо даже в те годы, — Арсений скрещивает руки на груди. — Многие знания — многие печали, — Антон смотрит преувеличенно серьёзно, но в глазах видны какие-то лукавые искорки. — Я могу показать. Но учти, развидеть ты это уже не сможешь. А ещё ты больше никогда не сможешь смотреть на своего охранника так же, как смотрел до этого. — Я рискну, чтобы был повод постебать вас обоих. — Это видели сотни три человек, — Антон издаёт лёгкий смешок. — Со временем даже такую хуйню начинаешь воспринимать просто как факт биографии. Он достаёт телефон и делает какие-то манипуляции. Затем поворачивает смартфон так, чтобы Арсений мог его видеть, но из рук не выпускает. На экране видна какая-то студия или вроде того. На стульях сидят Антон и Илья. Забавно, но Антон выглядит совершенно иначе, чем сейчас. У него короткая стрижка. А ещё он очень худой и весь какой-то нескладный. Но взгляд кажется куда более мягким. Очевидно, на экране снята какая-то юмористическая сценка. Антон отыгрывает роль школьника, а Макаров — его мамы. Все кажется довольно забавным, пока Антон более чем десятилетней давности не начинает читать рэп. «Твоя тёлка намокла под дождём — лох. Моя тёлка намокла подо мной, е». Антон нынешний, почти тридцатилетний, начинает хихикать, слегка закрыв лицо рукой. И если Антон смущается из-за своего «позора», то Арсений иррационально смущается от антоновой очаровательности. — Ох уж этот пубертат, — хмыкает он, пытаясь не выглядеть поплывшим. Видео-то реально смешное, просто Арсений не виноват, что Антон всё внимание забирает на себя. — Это что-то типа КВН? Я теперь знаю, какой марафон устрою ночью. — Ага, типа КВН, — соглашается Антон. — А пубертат тут вообще ни при чём. Вот уж о ком, а о девушках я в пубертате вообще не думал. Это специально такой кринж. Сейчас бы сказали, что это постирония. Почему-то от слов Антона становится ещё хуже. Арсению хочется как-то пошутить или что-то ляпнуть в стиле неудачного пикапа, но в голове не то перекати-поле, не то воют сирены. Вечно такие открытые признания от Антона сбивают с толку, как в первый раз. — К слову, как ты уже понял, меня в пубертате тоже девушки не интересовали. Вернее, не только они. С девушками как-то совсем не складывается, видимо, — Арсений морщится, — Не то чтобы с мужчинами проще… Но от них хотя бы знаешь, чего ожидать. И общаться проще. Но ты, между прочим, исключение из всех правил. — А ты, походу, сексист, — фыркает Антон. — И хуёво знаешь мужчин, с которыми спишь. Тебе проще, а они потом приходят к Антонам Шастунам и обвиняют этих самых Антонов в том, что те спят с их партнёрами вкрысу. Так себе экспириенс. Арсений на секунду замирает, немного удивленно. Просто невероятно. — Бля, Эд, что ли? — он недовольно хмурится, мысленно оставляя в голове пометку поговорить с ним снова, — Мы вообще-то с ним расстались. Блядь. И вообще, тебе не кажется, что это какой-то заговор? Почему все думают, что мы должны переспать? Дима вечно со своим загадочным лицом… На лице Антона снова проступают смешинки. — Ой, у Поза по жизни ебло загадочное, не обращай внимания, — отмахивается Антон. — Такой он человек. А насчёт Эда… Слушай, не трогай его, ладно? Я не ебу, почему он как-то связал меня с тобой в тот момент. Но я дурак, не надо было тебе говорить о чём-то таком личном. В смысле, это касалось только меня и Эда. Да и он не быковал. Просто… Наверное, хуёво быть брошенным по телефону. Не знаю, чо у вас произошло, да и не должен знать. И не мне кого-то из вас судить. Просто, может быть, Эд уловил твой интерес ко мне и почувствовал в этом отношение, которого ему самому не хватало. Он-то не знал, что ты интересуешься, потому что я — κλόουν. И, кстати, я не знаю, почему все считают, что нам надо потрахаться. Я предпочитаю ебаться только со сведением треков. Арсений правда старается терпеливо всё это выслушать, но в итоге сдвигается на край дивана и вытягивает руку, положив её Антону на колено. Потому что того действительно нужно притормозить, а не перебил Арсений чисто из уважения. — Мы с Эдом уже всё обсудили и поговорили лично. Боже, просто забей, потому что это уже никого не касается, — Арсений тяжело вздыхает. Что ж, он, кажется, абсолютно осознанно выбрал этот сгусток бесконечной рефлексии, и теперь ему с этим учиться жить. — Может, отвлечёмся? Я ещё могу попросить тебя сыграть что-нибудь приятное? Первые уверенные аккорды резонируют у Арсения внутри, мягко обволакивают душу и отдаются глубоко в сердце. От тихого голоса Антона снова бегут мурашки по всему телу, а внутренности волнительно сжимаются. — Кофе — мой друг, музыка — мой drug. И всё, что вокруг, я могу сыграть. Дорога — мой дом, небо — моя тетрадь. Пока мы вдвоём, мы точно не будем спать. И снова всё вокруг отходит на второй план. Антон тянет басовито гласные, и Арсений тает, потому что Шастун, когда играет, светит ярче солнца. Потому что руки на гитаре у него выглядят очень грациозно, и сам он в этой комнате смотрится так гармонично. Заполняет собой всё пространство, компенсирует простоту творческой яркостью. Антон своим голосом раскрашивает эту квартиру, превращая серые тона во что-то тёплое и более живое, весеннее. Арсений в этой атмосфере растворяется совсем, не может отвести взгляд и даже не моргает. Антон красивый до невозможности, будто сияющий изнутри, постигший в музыке настоящий дзен. Антон не смотрит на него совсем, пока тянет повторяющиеся строчки с прикрытыми глазами. А Арсений не может оторваться, запоминает каждое движение и впитывает в себя эту внезапно личную атмосферу. — Ночь меня ждёт за мокрым стеклом, Она всё поймёт в молчании слов. По струнам мой ток доводит до слёз. Ты плачешь… Ну что? Всё снова всерьёз? Ему кажется, что он уже не в реальном мире. Что вот они двое и абсолютная пустота вокруг. И нет ничего, кроме музыки и бархатного голоса Антона. Есть только ноющее сердце и накрывающие с головой волны близости. Что бы между ними сейчас ни происходило, оно было сильнее всех устоев и принципов Арсения. Важнее работы и любых денег. Антон наконец смотрит на него, и это ощущается, как конечная. У него во взгляде впервые такое уверенное доверие и спокойствие. Он абсолютно магнитный и завораживающий. Арсений теряется, не замечая, как затихает последний аккорд. Расстояние между ними кажется совершенно незначительным. Волшебство музыки ещё витает в воздухе, оседая на коже легким холодом, пока внутри всё собирается в большой огненный ком. Антон смотрит и смотрит, а у Арсения губы сами собой дергаются в легкой улыбке. Потому что невозможно на него смотреть и не чувствовать этого прикосновения к прекрасному. — С днём рождения, Арс, — Антон почему-то шепчет едва слышно. — Спасибо, Тош, — также тихо отвечает Арсений. Они синхронно смаргивают наваждение, откидываясь на спинку дивана. Антон возится с гитарой, не зная, куда её пристроить, и тянется за чехлом на полу. Арсений поднимается и отворачивается, закусывая нервно губу. Секунда — и яркость мира притупляется, оставляя после себя легкое смущение. Но у Арсения где-то глубоко внутри мурчащим комком теплится мысль, что, возможно, теперь он будет чуточку счастливее. Он отходит, чтобы забрать свежий кофе и принести коробку с остывшей пиццей. Возится, правда, долго, потому что вообще не в курсе, где у него находятся блюдца для кофейных чашек, а сделать хочется всё «по красоте». Антона он находит всё на том же диване, с откинутой назад головой, поджатыми ногами и плотно закрытыми глазами. Гитара аккуратно лежит в раскрытом чехле, а Шастун выглядит таким умиротворенным, что Арсений замирает, боясь случайно разбудить. Проблемы этого мира его больше не интересуют. И причинно-следственные связи отходят на второй план. Арсений смотрит на спящего на его диване Антона и понимает, что сделает теперь что угодно, станет тем, кто Антону будет нужен, лишь бы этот вечер повторялся снова и снова.