***
Антон никогда не мог назвать себя человеком, зависимым от общения с другими людьми. Да, он довольно сентиментален в плане каких-то дружеских связей, и ему обычно жаль, если общение внезапно прерывается. Но он никогда не был тем, кого начинает ломать от нехватки контакта с другим человеком. Даже в немногочисленных отношениях не было такого, чтобы Антон как-то страдал в отсутствие партнёра. Есть рядом — заебись. Нет — ну, не конец света, можно заняться треком. Но с Арсением и эта система неожиданным образом сломалась. Антон прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что у Арсения довольно жёсткий график. И, вообще-то, он думал, что уж это точно не станет проблемой. Но уже в середине дня он вдруг понял, что потребность увидеться с Арсением ощущается почти физической. У них не было времени встретиться в последние пару дней. Его и сегодня, по правде говоря, нет. Но Антона с головой накрывает естественная человеческая потребность — в чужом тепле, эмоциональной близости, присутствии. С Антоном вообще в последние дни происходит что-то странное. Гормональные взрывы, вызванные влюблённостью, решили отомстить ему за всё время, что он пытался их подавлять. Так что у Антона на постоянной основе ощущение, что он вмазался какими-то лёгкими наркотиками. А ещё он не чувствует себя ожившим трупом. Множество эмоций, отчасти даже забытых, наполняют его. И, оказывается, в последние несколько лет Антон не понимал, как ему не хватало этого. Как сильно в собственной жизни ему не хватало жизни. Поэтому Антон всё же поддаётся слабости и пишет Арсению, приглашая его в гости. Вроде бы очень банальное предложение, которое не должно вызывать какой-то чрезмерной тревоги. Но Антон переживает, что длительное пребывание наедине может толкнуть их на вещи, к которым он сейчас просто не готов. Антон привык разделять секс и чувства. Чего-то похожего на влюблённость он не испытывал уже очень давно. Это можно было назвать попыткой защитить себя от боли. И не отравлять жизнь другому человеку. Потому что Антон прекрасно понимает, что с ним в отношениях как угодно, но не просто. Секс же был какой-то рутинной вещью, в последние годы ещё и ставшей чем-то необязательным. В этой же ситуации всё будет куда сложнее. И Антон осознаёт, что пока что для него это будет слишком. Но он не может поручиться за то, что в присутствии Арсения гормональный коктейль согласится с доводами рассудка. Поэтому лихорадочно планирует максимально целомудренный вариант досуга. Как будто они — школьники, а в любой момент могут нагрянуть родители. На ожидаемый, но всё равно внезапный звонок домофона Антон подрывается и открывает дверь, не уточняя, кто пришёл. Арсений стоит, как ебучий ангел: в белой джинсовке и таких же белых брюках. Под курткой надета кремовая футболка. И выглядит он также идеально, как и нелепо в сером подъезде с потрескавшейся краской на стенах и заплеванной лестничной клеткой. — Ну привет, — нахальная улыбка уже не кажется такой правдивой, как бывало поначалу. Спустя время Антон научился разбирать его напускные маски на составляющие, выделяя за этим настоящего Арсения. — Я вроде и был у тебя, а всё равно как будто впервые тут. — В этот раз тебе здесь, в отличие от прошлого, рады, — усмехается Антон. — А вообще, ты ж не заходил дальше кухни, так что тебя ждёт много интересного. Считай, идёшь в святая святых. Большую часть треков я пишу здесь, так что кроме Позова никто ещё не удостаивался такой чести. Арсений небрежно стаскивает в прохожей кремовые туфли (серьезно, у него есть свой стилист?), уже даже не пытаясь скрывать любопытства. И такая откровенность кажется Антону правильной. По крайней мере она лучше, чем его предыдущие попытки в пустое безразличие. И гораздо приятнее. — Я, если честно, не сильно в этом разбираюсь, поэтому интересно, как можно соорудить студию в обычной квартире. О, Антону есть что сказать на этот счёт. Он по-хозяйски проходит в комнату и указывает Арсению рукой на кровать, проявляя зачатки гостеприимства. На самом деле, ему до дрожи в кончиках пальцев хочется к Арсению прикоснуться, выплеснуть всю накопившуюся за последние дни ласку. Но желание повыёбываться студийным оборудованием, которое он собирал не один год, перевешивает. Он подходит к столу и врубает компьютер. На столешнице стоят два больших монитора, которые вообще-то брались в кредит. Еще на столе можно обнаружить аудиоинтерфейс, за которым Антон ходил в тот злополучный день, когда его приняли за мнимое участие в митинге. — Обрати внимание на вот эту штуку, — указывает Антон рукой на прибор, решаясь дать Арсению полную картину, произошедшего в тот день. Всё-таки тот не слишком долгий разговор в машине сыграл не последнюю роль в отношениях, которые у них сейчас есть. — Вот за этой хуйнёй я шёл в магаз, когда меня приняли. Потом пришлось всё же ждать доставки. Знаешь, мне жаль, что я тогда на тебя так быковал. Арсений сначала отстаёт, всё ещё озираясь по сторонам, впитывает всю атмосферу и пытается уделить внимание каждой детали. Как будто опасается, что в последний раз здесь. Но на последних словах Антона он оказывается рядом, и, не выдержав, первым и прижимается к спине Антона, приобнимает за талию, укладывая голову Антону на плечо. По телу тут же бегут мурашки, а в груди появляется внезапное облегчение. Антона сразу отпускает накатившее ранее напряжение. — Я мог бы сказать, что мне не жаль, что мы через всё это прошли, раз сейчас здесь, — тихо отвечает Арсений, обжигая ухо теплым дыханием. Слишком близко. — Но я вообще тебя сбил. Так что мы квиты уже давно. — Не ты, — фыркает Антон. — А тот стрёмный тип. Макар бы такой хуйни не допустил. Но, может и хорошо, что водила меня сбил. В целом, даже логично, что мне потребовался буквально физический и довольно ощутимый толчок, чтобы что-то начать менять в своей жизни. Он слегка отстраняется от Арсения, но лишь за тем, чтобы запустить программу. — Кстати, ты не против, если я сначала немного порешаю свои музыкальные дела? Я сегодня просто понял, что хочу увидеть тебя и не хочу ждать до завтра. Но задачи от этого никуда не делись. Я стараюсь к концерту хотя бы один новый трек записывать. И нужно переписать несколько дублей. Арсений едва даёт договорить, а затем подаётся вперёд и утыкается в чужие губы. Антон отпускает себя окончательно, отвечая на поцелуй и купаясь в нежности, которую, по правде говоря, до сих пор не очень ожидает получить. Арсений не напирает и, что удивительно, это не выглядит так, будто контроль стоит ему больших усилий. Он скользит по губам невесомо, осторожно, но обнимает ощутимо и крепко. Ему, кажется, происходящее реально в кайф. Антон подаётся ещё ближе и окончательно растворяется в чужих эмоциях. Какое-то время они просто целуются, стараясь сильно не углубляться, но оторвать от себя Арсения оказывается действительно сложно. Антон оставляет аккуратный, едва ощутимый поцелуй на губах Арсения и через силу отстраняется, не сдерживая лёгкую улыбку. — Даже если это было «нет, я против», у нас нет выбора, — ухмыляется Антон. — Но я могу сделать тебе кофе, чтобы ты совсем не заскучал. А ещё ты будешь через колонки слышать, как я пишу. У меня просто именно балкон со звукоизоляцией. — Это было обреченное «ну один разочек», — зеркалит ухмылку Арсений, выглядя при этом бессовестно довольным, как кот. Он отходит к небольшому дивану и разваливается на нём так, будто пришёл смотреть настоящее шоу. — А ты меня не услышишь? Типа, ты всегда сам записываешь, никакого звукорежиссёра или кто должен помогать в таких случаях? Антон с чистой совестью делает вывод, что кофе Арсений, видимо, не хочет. Он возвращается к настройке оборудования, попутно отвечая: — Нет, пишусь я всегда сам, даже на студии, — объясняет он, стараясь не вдаваться в ненужные подробности. Вряд ли Арсению станет легче, если он засыплет его кучей сложных для обычного человека терминов. — Только на этапе мастеринга обычно к Кириллу обращаюсь. Ну, чисто для взгляда со стороны. Да и то в случаях, когда не пытаюсь записать очередную херню, чтобы вкинуть в тгк. Там уже не до выдрачивания идеального звука обычно. Когда всё готово, Антон бросает на Арсения напоследок взгляд, с удивлением отмечая, что тот умудряется органично смотреться в его квартире, даже с учётом его дорогущих брендовых шмоток. Натянув наушники, Антон заходит на балкон, прикрывая за собой дверь. Это было разумным решением, отделить пространство. Добиться нормальной звукоизоляции в целой спальне было бы проблематично. Даже с учётом того, что обычные предметы быта можно удачно приспособить под борьбу с ненужными шумами. В этом плане Антон всё же консерватор, который любит писать дорожки в специальном месте. Размеры балкона, разве что, подкачали. Но, к счастью, его вынужденная маскировка и изменение голоса дают ему возможность не слишком заморачиваться с вокалом. Да и в целом… Обычно его песни в записи почти никто не слышит. Это скорее внутренний перфекционизм. Переписать Антону нужно первый куплет, чему он даже радуется. Конечно, Арсений прекрасно понимает, с кем связался. Но Антон и сам не хочет поднимать какие-то политические аспекты. Сейчас ему слишком уютно и спокойно, накалять обстановку желания нет. А в этом куплете Антон осуждает не политиков, а силовиков. Гитарные аккорды, записанные ранее, приглушённо раздаются в наушниках. — Вырастая на окраинах, с детства помню монстров, от которых тебя бросит в пот. От скинхедов до фанатов много разных доминаторов родил наш Готэм. Но среди зевак или бездельников, Воссевших в казематах с подземельями, Где днями свою злобу кормят, Больше всех боюсь я тех, кто ходит в форме. Антон старается отсекать лишние мысли и контролировать дикцию, потому что именно из-за недостаточной сосредоточенности ему сейчас и приходится переписывать этот дубль. Налажал с согласными, сожрав почти половину в паре слов. Но всё равно в голове появляется дурацкая мысль о том, что трек, текст которого написался ещё в прошлом месяце, очень хорошо ложится на последние события, связанные с внезапными открытиями об охраннике. — Ты надел доспехи, чтобы верно поступать. Это был когда-то первый постулат. И хотел бы ты пойти да по стопам Рыцарей круглого стола, Но в глазах лишь пустота. Ты бьёшь женщин, и детей, и даже стариков, Мне так интересно: как из офицеров делают имперских штурмовиков? Если бы Антон начал утверждать, что он совершенно не следит за реакцией Арсения, он бы солгал. Да, в голове сейчас приходится держать множество различных нюансов. Пододвигаться к микрофону, когда в вокал нужно добавить больше глубины и экспрессии, или, наоборот, увеличить расстояние, чтобы звучание смягчилось. Но Арсений занимает добрую половину внимания Антона. Во многом ещё и потому, что беззастенчиво пялится. И этот взгляд такой обжигающий, что Антону даже делается немного душно. На лице Арсения застыла внимательность, хотя сложно сказать, вслушивается он в текст песни или просто залипает без особого смысла. Привычная музыкальная деятельность Антона, кажется, всерьёз зацепила Арсения ещё на ранних этапах их знакомства. И не отпускает до сих пор. Антон не может вспомнить, смотрел ли на него кто-то также завороженно во время исполнения песен. А ведь сам Арсений сейчас даже музыку не слышит, чисто вокальную часть. На всякий случай Антон решает перезаписать ещё и припев, потому что сейчас его настрой куда лучше, чем во время записи прошлых дублей. Но ему приходится приложить некоторые усилия, чтобы вернуться к необходимым эмоциям. Слова припева вовсе не предполагают, чтобы в их исполнении сквозили щенячий восторг и очевидная влюблённость, которые сейчас переполняют Антона. — Пусть скажут потом, что всегда я недоволен, Но я кричу не просто так, а от боли. Пусть скажут потом, что всегда я недоволен, Но я кричу не просто так. Довольно забавно, что Арсений впервые слышит в живом исполнении что-то из творчества Антона. Да, он пел ему на день рождения. И в самой «подарочной» песне при сведении изменяющий голос эффект Антон не накладывал. Но вот так, как сейчас, Арсений его ещё не слышал. И забавно то, что в этой композиции Антон решил немного поэкспериментировать. Здесь много вокала, а не читки, и есть лёгкие джазовые мотивы. По крайней мере, когда Антон поёт «а от боли», стараясь добавить этому более глубокого и мелодичного звучания, Арсений начинает смотреть совсем уж странно. Словно перед ним какое-то восьмое чудо света или типа того. Никаким чудом Антон себя не ощущает, конечно. И под таким восхищённым взглядом ему делается даже неуютно. Но в какой-то мере такая реакция всё же льстит. Не каждый может похвастаться, что на него вот так залипает мужчина, выглядящий как сраный Аполлон. Закончив дубль, Антон возвращается в комнату, чтобы переслушать его. Это в моменте ему кажется, что всё получилось шедеврально. Но нужно удостовериться, что он не заронил и в этот раз на слове «бьешь», как было в прошлом варианте. Особенно если учесть, что голова у Антона сейчас забита далеко не музыкой. Арсений выбирает не лучший момент, чтобы что-то сказать, потому что у Антона в наушниках уже запустилась запись. Всё что он понимает, это как двигаются губы у Арсения и серьёзность его слов, потому что выглядит он так, будто говорит что-то важное. Всё, что Антон может — отрицательно махнуть головой со словами: «придержи мысль», возвращаясь к монитору. Ну, потому что он себя знает. Если он отвлечётся сейчас, они снова заболтаются, а сроки этой песни и так горят. И пусть они просто у Антона в голове, ведь он не работает на какой-то лейбл, позволить себе создать что-то некачественное он просто не может. Арсений всё равно умудряется перетащить на себя внимание, активно жестикулируя. — Пожалуйста, потерпи, лучше я сразу доделаю и буду свободен, чем застряну с этим надолго. Арсений больше не выглядит серьёзным и сосредоточенным. У него в глазах пляшут весёлые черти и он определённо что-то говорит, но Антон не понимает. И резких жестов не понимает, отрицательно мотая головой в ответ. Это начинает даже слегка раздражать, и Антон уже тянется к клавиатуре, чтобы отключить в наушниках звук, а Арсению дать пиздюлей. Но тот вскакивает со своего места, и Антон замирает, разобрав явное: «Стой!» Удостоверившись, что всё внимание маленькой вселенной под названием Антон Шастун теперь полностью на нём, Арсений чётко указывает пальцем на себя, формирует в воздухе из ладоней сердечко и проводит как-то странно по шее, повторяя что-то снова и снова. Антону становится не по себе. Он пытается прочесть по губам то, что говорит Арсений, но ему не очень удаётся. Первые два жеста, банальные и очень характерные, заставляют сердце Антона бешено заколотиться. Он никогда еще не хотел одновременно и быть правым в чем-то, и ошибаться. Потом он понимает, что последний жест, который Арсений дублирует вслух, подразумевает два слова. И это немного развеивает опасения. — Ты любишь… мой рот? — с сомнением спрашивает Антон и видит, как Арсений посыпался от смеха. Тот сгибается пополам, снова с огромным потоком слов, явно не относящихся к начальной задумке. Антон чувствует себя придурком, но приходит к выводу, что это даже весело. Они точно играют в какую-то выдуманную игру, и в нём зарождается внезапный азарт. Антон действительно близок к разгадке. Арсений тоже успокаивается и снова проводит пальцами от ярёмной ямки вверх по скулам, уводя руку в воздух. Сначала Антон залипает на несколько секунд, потому что думать он может только о том, что хочет целовать эту шею, а не играть в странные игры. Собственно, он вдруг отчётливо понимает, что сейчас в мире нет ни единой причины, чтобы останавливать себя. А насчёт желания понять эту пантомиму... Ну, Антон не настолько азартен. Он стягивает наушники, капитулируя. Скорее это относится даже к тому, что работать в присутствии Арсения оказывается просто невозможно. Но нельзя сказать, что Антона это расстраивает. Он кладёт наушники на стол (они тоже пиздец дорогие), а потом в несколько крупных шагов пересекает комнату, чем заставляет Арсения даже слегка опешить. — Если ты хотел таким изящным образом привлечь внимание к своей шее, то у тебя получилось, — фыркает Антон, заключая Арсения в объятия. Хочется, по правде говоря, всего и сразу. Но он останавливается, ограничиваясь цепочкой едва ощутимых поцелуев в шею. Арсений застывает лишь на секунду, а потом зарывается в волосы, приятно поглаживая кожу. От лёгкого массажа по телу прокатывается волна удовольствия, потому что в определённых случаях и с определёнными людьми Антон может быть очень тактильным человеком. — Я вообще-то просто пытался тебе сказать, что люблю твой голос, — Арсений отстраняется с такой лёгкостью, что Антон даже завидует. Но тот кажется реально вдохновленным своей «гениальной» идеей, поэтому снова последовательно показывает жесты. — Я. Люблю. Твой. Голос. Антон чувствует, как по телу пробегает дрожь. Не нервная, а приятная. Это настолько интимно, что в первую секунду он просто не понимает, как реагировать. Поэтому он решает, что реагировать вербально вовсе не обязательно, и просто увлекает Арсения в поцелуй, поглаживая кончиками пальцев чужую шею. Охуенную шею, надо сказать.***
Во время рутинной поездки на работу Антон вдруг ловит своё отражение в метро и понимает, что сидит с совершенно дурацким, воодушевлённым выражением лица. Большая часть остальных пассажиров выглядит заспано и хмуро. Антон их прекрасно понимает, потому что с таким выражением лица в последние годы ходил постоянно. А людей, демонстрирующих радость, кажущуюся неуместной ранним утром, всегда считал раздражающими. Иронично. Ему даже не хочется досыпать в пути лишние минуты. Да и вообще сонливость, ставшая его вечным спутником в последние несколько лет, прошла. Словно Арсений взял и поменял в Антоне давно севшую батарейку. Нет, с рациональной точки зрения Антон прекрасно понимает, с чем связано его состояние. Он осознаёт, что сейчас его истощённый организм впервые за долгое время наполняется серотонином и дофамином, восполняя ресурсы. Уровень адреналина и норадреналина, на которых он держался предыдущие пару месяцев, старательно отрицая свою влюблённость, наконец снижается. А на смену им приходит зашкаливающая доза окситоцина, заставляющая Антона пьянеть. Всё это научное обоснование любви не помогает Антону сделать выражение лица чуть более уместным в атмосфере всеобщей заебанности. Отчего-то Антону вспоминается ситуация из прошлого. Несколько лет назад у него были непродолжительные отношения с парнем по имени Артём. Тот был, в сущности, хорошим человеком. Но отношения эти с самого начала были обречены на провал. Артём был довольно приземлённым, не склонным к чрезмерной драматизации и бурным эмоциям. Он вполне мог стать той тихой гаванью, в которой Антон нуждался и до сих пор нуждается. Но... в то время Антон просто не был способен это принять. Во время гормональных вспышек Антон, как водится, писал драматичные и довольно мрачные песни о любви. Его образ мышления в ту пору в целом был куда более мрачным, чем сейчас. И одну из песен, которую Антон не планировал записывать, он Артёму даже сыграл. На строчке «Электричество мозга превращается в химию тела, это будет недолго, как ты и хотел» Артём обозвал Антона циником. На строчке «Я люблю тебя, только какой в этом толк, всё закончится болью, не больше» Артём нахмурился и тяжело вздохнул. В целом как-то комментировать песню Артём не стал, но Антон всё прекрасно понял и сам. Писать песни о любви с тех пор он зарёкся. А ещё через месяц Антон, когда его в очередной раз накрыло, решил всё это прекратить. Артём, кажется, во время того разговора почувствовал облегчение. Антону давно начало казаться, что влюблённость партнёра медленно перерастает в созависимость. И это было одной из причин, по которой он решил пожертвовать собственным благополучием ради другого человека. Артём был очень хорошим, и именно поэтому Антон не сомневался, что тот достоин большего. — Я правда хотел бы тебе помочь, — признался в тот день Артём. Вся боль, которую он в этот момент испытывал, довольно ярко отражалась на его лице. — Но, боюсь, что это не в моих силах. Надеюсь, однажды ты встретишь человека, который окажется сильнее, чем я. Нельзя сказать, что Антон тоже чувствовал боль. Скорее опустошённость. Тогда же он решил для себя, что человек, с которым он сможет по-настоящему стать счастливым и примирить себя с собою, вряд ли где-то существует. И отказался от идеи построить какие-то отношения, ограничившись редкими одноразовыми связями, после которых на душе неизменно становилось ещё более гадко, чем до этого. Тем парадоксальнее для Антона тот факт, что в отношениях с Арсением, пока не так уж и долго продлившихся, внутренняя пружина, которую он считал частью своей личности, расслабляется. Это неожиданно, потому что назвать такие отношения спокойными и стабильными вряд ли возможно. Учитывая, с какого напряжения их общение началось. Но Антону действительно спокойно и хорошо. Влюблённость, чистая и светлая, окутывающая теплом и лишённая пыльной горечи, уравновешивает состояние Антона, заставляя его чувствовать себя целым. По пути к книжному он заскакивает в стационарную кофейню, взяв кофе не только себе, но ещё и Маше со Светой, с которыми у него сложились наиболее приятельские отношения. Даже покупает эклеры, к которым сам точно не притронется. Он чувствует себя счастливым, и этим счастьем хочется делиться. Девчонки, польщённые вниманием Антона, обычно не отличающегося человеколюбием, спешно уплетают эклеры, потому что до открытия магазина осталось от силы минут десять. — Антош, — обращается Маша, наконец прожевав пироженное. — А ты чего такой довольный? Влюбился что ли? Привычки делиться подробностями личной жизни у Антона нет, но он понимает, что его довольный ебальник говорит сам за себя. Так что в ответ лишь кивает, притворяясь, что увлечён своим латте. — Ой, а покажи её! — просит Света. — Мне интересно, какой счастливице удалось отхватить такого красавчика. Антон давится кофе, громко кашляя. Его из колеи выбивает даже не тот факт, что Арсения назвать «счастливицей» весьма тяжело. Нет, к гетеронормативности он давно привык. Но осознавать, что кто-то считает его красивым — странно. — Свет, — с укором говорит Антон. — Излишнее любопытство — это плохо. Я же не спрашиваю, как выглядит твой парень. Вообще, о личной жизни Светы ему мало что известно. Антон старается не лезть в чужие дела, а сама девушка эту тему не слишком активно поднимала. Разве что упоминала, что у неё есть партнёр. — Во-первых, у меня нет парня, — легкомысленно заявляет Света. — У меня есть девушка. И у меня каждая третья фотка в инсте с ней. А ты вроде подписан. По правде говоря, подписался Антон на девчонок только потому, что они его очень просили. У самого Антона в соцсетях практически нет фотографий. Только несколько снимков, сделанных во время выступлений в клубах. И пара кадров, снятых Позовым, на которых Антон что-то разглядывает с сосредоточенным ебалом. Лёгкость, с которой Света делает каминг-аут, заставляет Антона закашляться ещё раз. Только на этот раз он давится дымом электронной сигареты. — Ой, а может у тебя тоже не девушка, — лукаво предполагает Маша. И Антон впервые за долгое время просто не понимает, куда себя деть. Каждое его действие лишь ухудшает положение, прямо как в шахматах. Поэтому он поджимает губы, сдаваясь. — Да лаааадно, — восторженно тянет Света. У неё эта новость вызывает вполне понятную радость: Антон становится чуть более «своим». — Теперь ещё более интересно! Антону хочется бессильно застонать. Он не может показать Арсения. Дело даже не в его широкой известности. Просто на всех фотографиях, которые можно найти в сети, у Арсения на лице обязательно видна какая-нибудь маска, надёжно укрывающая личность. Ничего общего с настоящим Арсением эти фальшивые улыбки и холодная отстранённость не имеют. Наконец Антон вспоминает, что у него есть одна фотография, сделанная лично. В тот день, когда они ужинали с Кьярой. Снимок этот был сделан втайне. Арсений тогда отвлёкся на дочь, и от него исходила такая нежность, что её удалось даже поймать в объектив камеры. Немного подумав, Антон всё же находит фотографию в галерее и показывает коллегам. Те рассыпаются в комплиментах и заключают, что Антон и его «бойфренд» (характеристика, меньше всего подходящая Арсению) — отличная пара. А Антон с удивлением отмечает, что небо не рухнуло ему на голову, после того, как он в очередной раз облёк в слова существование своих отношений с Арсением. Более того, признаваться в этом оказывается удивительно легко. Это ощущается чем-то правильным.***
Вернуться к вопросу с Лёхой всё же приходится. Антон понимал, что оттягивать неизбежное не получится, как бы сильно он этого ни хотел. Но всё же упорно делал вид, что всё под контролем. А потом ему вдруг приходит сообщение с незнакомого номера. Одна фотография, без каких-либо пояснений. На снимке изображён какой-то документ. Сначала Антон ничего не понимает, а потом вчитывается: «Прошу уволить меня со службы в Росгвардии на основании пункта 2 части 2 статьи 82 Федерального закона №342-ФЗ «О службе в органах внутренних дел РФ» (по инициативе сотрудника)...». Взгляд цепляется за ФИО человека, подавшего рапорт. Котов Алексей Игоревич. В памяти непроизвольно всплывает образ Лёхи. Огромная гора мускулов, массивный подбородок, колючие карие глаза. Котов, ну надо же. Сил у Антона хватает лишь на то, чтобы послать неизвестному (условно неизвестному) абоненту вопросительный знак. Сообщение читается в ту же секунду, но никакого ответа не приходит. А потом тишину квартиры разрезает рингтон. Руки у Антона начинают непроизвольно подрагивать, но он заставляет себя успокоиться и принимает входящий вызов. — Алло, — говорит он твёрдо и немного сердито. Несколько секунд он слышит лишь помехи. А затем в трубке раздается: — Здравствуй, Антон. Голос у Лёхи... очень характерный. С интонациями, собственно, как у силовика. От этого по коже бегут неприятные мурашки, но Антон отмахивается от пронзившего его беспокойства. Странно, что он раньше не обращал внимания на манеру речи охранника. Впрочем, нельзя сказать, что Антон так уж часто говорил с ним лично. Он вообще старается не взаимодействовать с охраной без серьёзной необходимости. — Здравствуй, — иррационально хочется перейти на вы, но Антон понимает, что это будет глупо. До него доносится чужой тяжёлый вздох. — Я, наверное, должен всё объяснить. Вообще, в тот же вечер стоило бы. Но подумал, что ты не станешь со мной даже разговаривать. — И поэтому скинул фотку рапорта? Честно говоря, Антон перестаёт что-либо понимать. Первоначальная паранойя быстро отступила. Мотивы Лёхи были Антону не понятны, но очевидным было то, что вряд ли тот приходил на концерты из-за работы. В смысле, такими вопросами вроде занимается не Росгвардия. Да и, откровенно говоря, не был Антон фигурой настолько масштабной, чтобы за ним на протяжении стольких лет «следил большой брат», не переходя к активным действиям. При желании лавочку с κλόουν Лёха давно мог прикрыть. Для него личность Антона вовсе не была тайной, потому что на старте проекта с конспирацией всё было куда хуже. — Ну, — хрипло усмехается Лёха. — Я не знал, как иначе доказать тебе, что работал в охране по личной инициативе. — Что ж, — тянет Антон растерянно. — Получилось очень исчерпывающе. Неужели я настолько угрожающий, что ты аж уволиться решил? Лёха в ответ на это заявление басовито смеётся. В смехе этом нет абсолютно ничего весёлого. Но Антона тоже тянет разразиться смехом, чисто от абсурдности ситуации. — Да нет, Антон, ты совсем не угрожающий. Я ведь знаю, что ты не признаёшь насилие ни в каком виде, — от этой фразы становится по-настоящему страшно. Антон как-то не задумывался о масштабах катастрофы. А ведь на концертах он, пусть и скрывая личность, довольно много рассказывал о себе. И человек, присутствовавший на стольких же выступлениях, что и Лёха, мог очень хорошо изучить его мировоззрение. — И уволился я, разумеется, не для того, чтобы с тобой поговорить. Но из-за тебя. — Я не понимаю. В какой-то момент пружина тревоги отпускает. Антон не знает, с чего вообще возникло это внезапное чувство безопасности, но он почему-то уверен, что в этой ситуации ему действительно ничего не угрожает. Страх пропадает. Остаётся полное непонимание происходящего. — Если я скажу, что ты как-то резко пробудил во мне совесть своими песнями и разговорами — я совру, — начинает Лёха, и становится понятно, что сейчас Антона ждёт настоящая исповедь. Но ему вдруг кажется важным это услышать. — Наверное, до большинства людей в системе ты не сможешь достучаться. Но у меня задолго до этого были... сложности, так сказать. Многое не устраивало, многое вообще казалось диким. И с каждым годом становилось всё хуже и хуже. Я, наверное, поэтому и с Джараховым стал возиться. От «службы» иной раз хотелось то ли пулю в лоб пустить, то ли удавиться. Начальство закрывало глаза на мои «подработки», у нас каждый крутится как может. Кто-то шлюх крышует, а я вот охранником на всяких тусовках заделался. А однажды Эльдар сконтачил меня с твоим Димой. Я потом у него спросил, что это за хуйня была. Знаешь, что он ответил? «Я подумал, что это будет забавно». Забавно ему, блядь, было. О. Эльдар Джарахов. Тот коротышка, чья фамилия совершенно вылетела у Антона из памяти. Один из странных знакомых Музыченко. — Потом мне Дима перезвонил. А он у тебя может быть очень убедительным, если ему надо. Сам не знаю почему, но согласился выйти ещё раз. Не могу сказать, что сразу проникся или типа того. Я много лет проработал в органах внутренних дел, привык жить по уставу. Но что-то меня всё равно раз за разом тянуло. И чем чаще я выходил на смены в качестве охранника, тем невыносимее становилась служба. И я много раз об увольнении задумывался. Лёха делает драматичную паузу. Весь этот диалог имеет какой-то налёт кинематографичности, потому что эти откровения не укладываются в картину мира Антона. — А несколько месяцев назад ещё, после митинга на Китай-городе, курил с ППС-никами, а они вдруг начали о тебе разговаривать. Мол, кто это Шастун вообще такой, что его постоянно из отделения депутаты вытаскивают. Ну, я поспрашивал у нужных людей. Охуел от того замеса, произошедшего несколько лет назад. И что-то мне херово так стало. Я всегда старался об оппозиции не думать. Ну, во время митингов. А ты был вроде как свой, и от такого не отмахнуться. А потом я стал узнавать людей. Смотришь на толпу протестующих, а в голове только: «о, вот этот нажрался и блевал у бара», «эта обожает Антона и всегда приходит на саундчеки» и так далее. Ну, а на Трубной я окончательно всё для себя решил, ещё до того, как тебя заметил. Антону... очень странно это слышать. Он не может сказать, что откровения Лёхи как-то цепляют его. К силовикам у Антона, по понятным причинам, нет никаких чувств кроме глубокого отвращения. Но вся эта ситуация кажется очень любопытной. В начале знакомства с Арсением Антон уцепился за идею изменить его, вытащив наружу тщательно подавляемые хорошие черты. Но, получается, с Лёхой он провернул что-то похожее, только совершенно неосознанно. Антон пока не понимает, как на это реагировать. — Бля, это странно так прозвучит, наверное. Но меня окончательно перемкнуло, когда люди стали «Героев» твоих петь. Сильные, сука, у тебя строчки в песнях. И вот стою я, вспоминаю, что в институт МВДшный в своё время поступал, потому что думал, что смогу пользу приносить, героем буду. Уральский дядя Степа, ёпта. А теперь стою, как дебил, и понимаю, что нихуя не героем оказался. А тем, с кем герои борются. Честное слово, хотелось просто развернуться и уйти. Но потом тебя увидел. Решил, что хоть тут что-то полезное сделаю. Лёха заканчивает свой затянувшийся монолог. А Антон не знает, что ему на это ответить. Серьёзно, как вообще он должен на это реагировать? — Слушай, — наконец выдавливает из себя Антон. — А позвонил-то ты зачем? Типа, прости, Лёх, но я не могу тебе как-то посочувствовать или похвалить за рапорт. Я после твоих дружелюбных коллег до сих пор у психиатра лечусь. И не могу прикасаться к скотчу. А первые пару лет не мог брать в руки целлофановые пакеты. Ты неплохой мужик, пожалуй. И пока я не узнал о том, кем ты работаешь, ты мне даже нравился как человек. Но теперь сорян. Очень уж у меня хуёвые ассоциации. — Да я не рассчитывал как-то, что ты нормально отреагируешь. Даже, бля, удивился бы, если бы тебе было вдруг похуй. Просто... Я заметил, что ты не совсем понимаешь, как действуешь на людей. Как меняешь их. Я ведь не один такой. Даже депутата этого взять, которого ты тогда попросил вытурить. Ты, Антох, не раз говорил, что не лезешь в политику. Но влиять на людей умеешь пизже, чем все политические оппозиционеры. На секунду Антону кажется, что он оказался в ебучей симуляции. Серьёзно, он сейчас разговаривает с силовиком, ушедшим в отставку из-за него, и этот силовик затирает ему, какой он пиздатый оппозиционер? Ёбаный сюр. — Предлагаешь мне баллотироваться самовыдвиженцем в Госдуму? — ехидничает Антон. — А какой в этом, нахуй, смысл? — в голосе Лёхи неожиданно слышится тоска. — Честным людям у нас в политику путь заказан. Я это к тому, что твоё творчество — куда более эффективная форма протеста, чем походы на митинги. — Песнями, Лёх, власть не сменишь, — вздыхает Антон. — Да её вообще ничем пока что не сменишь. И даже не в самой власти дело. А в остальных людях, таких, как я или тот депутат, или куча других людей, которые на твои выступления ходят. Плывём по течению, пытаемся своё мнение поглубже в задницу запихать, чтобы получить подачку очередную. И люди с плакатами на площади, которых журналюги фриками показывают, ничо тут не меняют. А у тебя получается. Не подставляйся по хуйне, КПД от этого нулевой. Короче, Антох, береги себя. И, если можно, я хотел бы на концерты ходить. Ну, как гость. — Лех, я... — неуверенно начинает Антон. — Не отвечай сейчас. Просто дай знать, если вдруг передумаешь и будешь не против. И, не давая Антону никак отреагировать, этот грозный человек с абсолютно негрозной фамилией кладёт трубку.Каково быть в этой форме? Будет ли удобно в ней По земле таскать людей, по земле таскать людей? Как ты с мыслью примиришься, на такой позор идя, Что всё это про тебя, что всё это про тебя? Как ты в этом оказался? Сеял ли в своих мечтах Ты хоть в чьём-то сердце страх, ты хоть в чьём-то сердце страх? Пока ты прежний — не воспоминание, Вали, вали, вали из этой компании