Своему смотрю в глаза гневу, Своему смотрю в глаза страху. Где бы в то мгновенье я не был, Я послать стараюсь их на хуй!
Конечно, Арсений понимал, что в итоге всё равно окажется в этой точке, но какая-то его часть, видимо та же, что оголтело влюбилась в Антона Шастуна, до последнего надеялась на отзыв законопроекта. Но Арсений был ещё и реалистом, знающим, как работает эта бюрократическая машина. На этапе внесения законопроекта и его предварительного рассмотрения профильным комитетом у них ещё были шансы дать по тормозам, но первое чтение — конвейерная лента прямиком в глубокую пучину. Единственное, что Арсений действительно смог — это предложить гору поправок, каждая из которых была благополучно отклонена. По крайней мере, он знатно нагрузил эту прогосударственную шайку бумажной волокитой. Однако на третьем чтении всё это уже не имеет никакого значения. Сегодня они собрались в зале заседаний, чтобы закон утвердили и передали на весьма фиктивные дальнейшие процедуры. Собственно, именно поэтому Арсений чихать хотел на всех и, никого не приветствуя, прошёл на своё место строго за пару минут до начала. Прекрасно зная о количестве натыканных камер и буквально ощущая на себе хищные взгляды журналистов на балконах, он невозмутимо тыкает в экран планшета, регистрируясь в системе. Ему паршиво. Пока шли рассмотрения, времени не было практически ни на что: Арсений просто бесконечно с кем-то спорил, выступал на трибунах, едва сдерживая эмоции, давал интервью и постоянно отвечал на вопросы журналистов, то через Диму, то самостоятельно. Он снова напоминал себя в молодости, и многие коллеги это припоминали. Однако оказалось, что запал всё равно с возрастом поугас, а красивая и спокойная жизнь значительно размыла профессиональную хватку. Во время дискуссий мозг кипел и, кажется, перерабатывал на сто десять процентов. Нет у него былой эмоциональной лёгкости и открытости. Как будто старый проржавевший механизм попытались снова запустить, и вот он кряхтит, скребётся, но пашет с минимальным КПД. Арсений приходил домой и отрубался, даже не раздеваясь. После весьма романтичных посиделок у Антона они уже долгое время не виделись, и Арсений был полон решимости загладить вину. По крайней мере это всё, о чём мог думать его уставший мозг на работе. Не слишком профессионально, зато очень приятно. Антон присылал видеосообщения в Telegram, описывая и показывая иногда даже совсем банальные вещи, которые ему чем-то запомнились. Антон скидывал забавные видео из интернета, в основном с животными. Антон даже изредка записывал, как наигрывает что-то неопределённое на гитаре, потому что в будущем он может эту мелодию допилить до полноценного трека. Арсений старался в такие моменты все дела отложить хотя бы на короткое время, чтобы сформулировать адекватный ответ «не на отъебись». Потому что это было действительно важно и ценно. Потому что Арсения подобные сообщения вытаскивали из пучины обязанностей, к которым он уже не питал никакого, даже рабочего, вдохновения. Кажется, когда его принципы сместились, значительно пострадали мотивация и эффективность. Но Антон даже своим косвенным присутствием ухитряется вытаскивать его из начавшейся рефлексии. При всей своей напускной мрачности, Антон неосознанно находит возможность быть яркой краской в жизни Арсения. Рядом успевает сесть Оксана Суркова и тепло улыбнуться, прежде чем заседание объявляют открытым. Окси была единственным внефракционным депутатом на заседании, при том что в Госдуме таких в целом по пальцам можно пересчитать. Она молода и амбициозна, и одна из немногих, кто почти безусловно поддержал все выступления Арсения с поправками. Еще она была единственной, кто разочарованно посочувствовал (ему лично или стране в целом — Арсений так и не понял), когда все их отклонили. Если бы он мог делать ставки, он бы поставил на то, что Окси тоже в итоге сломается. В конце концов, когда-то и у неё будет семья, а она ещё и женщина. Стоит председателю этого балагана взять слово, как фоновый шум от слившихся воедино разговоров тут же стихает: — Добрый день, уважаемые коллеги. Мы начинаем. Пожалуйста, включите режим регистрации, — когда все болтливые и особо медлительные наконец включают свои планшеты и входят в систему, Иван Борисович продолжает. — Выведите результаты регистрации. На всех включенных экранах в этом огромном зале отображается весьма внушительное количество присутствующих депутатов, почти полный состав. — Кворум имеется. Если бы не камеры, которые всегда готовы выхватить самое интересное и разнести по интернету мемы про «тяжелые» депутатские будни, Арсений реально бы спал. Или, как минимум, залипал в телефон. Но даже когда выступать с законопроектом выходит Высочинский (все решили начать голосование с чего-то полегче, чем поправки в Конституцию) приходится делать внимательное лицо и создавать видимость работы. — Уважаемые коллеги, раз у нас на повестке есть куда более важные вопросы, если никто не против, я сокращу свой доклад. Вся информация и полный текст у присутствующих есть. Арсений силой давит зарождающуюся усмешку. Делегируем полномочия, а, Андрей Владимирович? — У кого-то есть возражения? — Иван Борисович медленно обводит глазами зал. Все присутствующие отрицательно мотают головой, — Что ж, тогда… Арсений включает микрофон, чуть наклонившись, потому что даже в таком месте устройства весьма бюджетные. — Прошу прощения, Иван Борисович, — подчёркнуто вежливо улыбается Арсений. — Я бы всё же хотел, чтобы Андрей Владимирович зачитал доклад. У меня будет к нему пару вопросов. Весьма добродушный, на первый взгляд, мужичок явно едва сдерживается, чтобы не закатить глаза, потому что за время прошлых заседаний Арсений уже у всех стоит костью в горле. — Андрей Владимирович, будьте добры, поподробнее. Высочинский транслируется сразу на двух экранах, потому что в просторном зале на задних рядах выступающие выглядят едва ли больше спичечного коробка. Но Арсений сидит впереди, поудобнее откидывается на кресле, упиваясь недовольством на побагровевшем лице. Доклад всё равно не длится долго. Иван Борисович возвращает выжидающий взгляд Арсению, после того как Высочинский оттараторил свою речь. — Переходим к вопросам. В зале воцаряется кристальная тишина. Даже вечно бубнящие коллеги на время прекращают разговоры, а журналисты не решаются щёлкать затворами камер. Арсений не считает себя злопамятным человеком. Однако, когда тебе говорят в лицо, что твои отношения не закончатся ничем хорошим, это задевает. А Арсений из принципа не может оставить последнее слово за оппонентом. Это мелочно и очень подло, да. Но совершенно безвредно для Высочинского, так что Арсений решает, что этому придурку даже полезно немного поработать. По крайней мере, искаженное возмущением лицо биологического отца Антона стоит того. Председательствующий и, очевидно, абсолютно понявший этот мир Иван Борисович, разбивает тишину: — Что ж, раз вопросов нет, приступаем к голосованию. Арсений стойко игнорирует устремленное к своей скромной персоне внимание, прикусывая щеку изнутри, чтобы мерзко не захихикать. Сто двадцать килограмм искренней злости в виде Высочинского возвращаются на своё место, и заседание продолжает идти своим чередом. Арсений уже привычно жмёт «воздержаться» на голосовании, потому что законопроекты сейчас достаточно проходные, ничего серьёзного. Он не может и не хочет нажимать «за» просто потому, что больше не собирается даже так поддерживать текущее правительство. Но не может проголосовать «против», потому что, даже сменив направление деятельности, Арсений не перестаёт логически мыслить и вчитываться в тексты законопроектов. И некоторые из них действительно важные и нужные. Он прекрасно понимает, что никогда не сможет усидеть на двух стульях. Это просто невозможно, когда-то чаша весов перевесит, и вряд ли в позитивную для Арсения сторону. — Итак, мы переходим к главному моменту сегодняшнего заседания — к проекту Федерального Конституционного Закона РФ «О совершенствовании регулирования отдельных вопросов организации и функционирования публичной власти». Для доклада я приглашаю председателя правительства РФ Максима Дмитриевича Лебедева. Арсений практически не слушает. Участие в этом заседании, само по себе, бессмысленно. Всё, что сейчас делается, превращает политику в супер-авторитарную модель. Вернее, теперь это закрепляется на законодательном уровне. Арсений лишь корит себя за то, что осознал это слишком поздно. Мог ведь срастить ещё в тот день, когда его посадили на эту должность с особыми наставлениями: неугодных уберут. Арсений с тихим шоком внезапно осознаёт, что никакой свободы слова в этой стране и не было. Просто раньше на многое закрывали глаза, а сейчас решили — достаточно. Он, не задумываясь, жмёт «против». А потом на всех экранах отображаются результаты с единственным «против» и полным нулём «воздержавшихся», и Арсений не может не прикрыть глаза, ощущая лишь дикую усталость и опустошённость. Он ничем не сможет помочь этой стране. Не в ситуации, когда даже внефракционщики типа Оксаны стелются под текущее правительство. Не в ситуации, когда партия и коллеги просто боятся поддержать твоё мнение. В этой стране политические движения просто не хотят ничего менять, какими бы ни были причины. Картинка сейчас складывается так ясно, что от осознания Арсения начинает мутить. Люди могут выходить на протесты столько раз, сколько им заблагорассудится, потому что всё, что они в себе несут — только выражение недовольства. Реальные общественные изменения не произойдут, пока протесты не станут движением. Пока в каждом из социальных слоёв населения не будет единомышленников, которые продвигали бы не общие идеи, а решали конкретные проблемы здесь и сейчас. Это ощущается, как удар под дых. Арсений не может ничего сделать для страны, потому что его просто никто не поддерживает. А теперь вряд ли вообще будет. Он пытается уйти с заседания также тихо, как пришёл на него, не обращая внимания на оклики коллег, но крепкая рука, опустившаяся на плечо, весьма напористо останавливает. Перед лицом тут же вырисовывается Высочинский, и руку с плеча хочется не просто скинуть — сдёрнуть и пойти помыться. Сделать это Арсений себе, конечно, не позволяет. — Наш общий знакомый очень плохо на тебя влияет, Арсений Сергеевич, — подчёркнуто любезно шипит ему на ухо Высочинский. Такого вторжения в личное пространство Арсений стерпеть уже не может и резко отстраняется, вглядываясь в чужое заплывшее лицо. — Вас это никак не касается, Андрей Владимирович, — Арсений возвращает ему колкость тем же тоном. Внутри опять всё закипает от злости. Со своей зацикленностью на Антоне Высочинский вызывает почти животное желание защитить. Она у него нездоровая совсем, неправильная, реально напоминающая помешательство. Арсений очень надеется, что Высочинский просто сложил два плюс два, а не продолжает следить за сыном. В противном случае, Арсений за себя не отвечает, ну серьёзно. Возможно, стоило даже пригрозить внезапно заинтересовавшимся им Шустовым, а потом думать о последствиях. В итоге Арсений решает просто капитулировать, потому что на сегодня и так достаточно потрясений. По пути в свой кабинет он просматривает накопившиеся на телефоне уведомления, включая парочку от Антона, но внимание цепляет вполне ожидаемое сообщение: От кого: Алёна «Привет. Нужно поговорить» И Арсений не может с этим не согласиться.***
Арсений глубоко затягивается, тактично прикрыв собственной спиной табличку, запрещающую курить, у дверей кафешки. Он подставляет лицо под ласковое апрельское солнце, которое, наконец, щедро приводит в порядок мокрый город от почти недельных дождей. Несмотря на набирающий обороты пиздец в его жизни, весенняя погода исправно выполняет свою функцию — вселяет в душу иррациональную надежду на успокоение. Арсений выдыхает густой дым сигареты, высоко задрав голову к голубому небу, наблюдая, как он растворяется в воздухе вместе со всеми тревожными мыслями. Пятиминутная перезагрузка, на удивление, помогает собрать себя в кучу. Дни, в последние пару недель, ощущаются непрекращающейся битвой. Только в данном случае проигравши битву, войну он точно не выиграет. — Арсений, здравствуй. Он сначала даже через пальто чувствует лёгкое прикосновение, а только потом открывает глаза, чтобы снова взглянуть на свою похорошевшую бывшую жену. Она ёжится в модном бежевом тренче, и Арсений скорее рефлекторно думает: «хорошо, что хоть тёплый свитер с горлом». Алёна действительно выглядит куда лучше, чем после их расставания. Лицо у неё выглядит посвежевшим… Счастливым, наверное. Арсений затягивается последний раз, совершенно не смущаясь ответного разглядывания (они практически не пересекались долгое время), а потом тушит бычок и выкидывает в урну. Он без слов открывает ей дверь, и всё это ни капли не джентльменство — простое воспитание. Они выбирают удалённый столик рядом с окном, народа в обеденный перерыв реально много, и сначала Арсений думает, что им просто повезло. Но потом их всё же догоняет администратор, и после быстрого обмена любезностями становится понятно, что Алёна неспроста в сообщении была так категорична. Никаких вопросов — она сама всё спланировала, и это был выбор без выбора. К тому же, это ему было близко от работы, но если он всё ещё знает эту женщину, то ей пришлось проехать пару станций на метро, чтобы добраться сюда. Арсению становится немного не по себе, потому что серьёзность предстоящего разговора после подобных вводных резко повышается. В конце концов, у них общая дочь, о ком ещё можно разговаривать? — Я не буду ходить вокруг да около. Я не хочу, чтобы Кьяра была знакома с каждым твоим временным партнёром. Ей ни к чему привыкать к чужим людям, которые быстро исчезнут. Вау. Арсений даже и не знал, что за ним закрепилась репутация шлюхи. И это при том, что после окончательно развалившегося брака у него была всего пара-тройка совсем случайных однодневных связей и Эд. Всё свободное время уходило на самобичевание и грандиозные попойки до беспамятства, какой уж тут секс. У Алёны в карих глазах плещется явное недовольство, вперемешку с острым ожиданием ответа. А Арсений под этим взглядом не чувствует ничего, кроме лёгкого раздражения от обвинения, и это не может не радовать. — Антон никуда не исчезнет, и я приложу к этому максимум усилий, — твёрдо отвечает он. — Он прекрасный человек и хорошо поладил с Кьярой. Об этом ты, видимо, не подумала, будучи занятой подсчётом моих «партнёров». Он не хочет этого ядовитого тона, но получается само собой. Они сидят в уютной, не слишком дорогой кафешке, оба состоящие из сплошных сгустков подавленных эмоций, и пытаются в конструктивный диалог впервые за несколько лет. План откровенно херовый, но другого у них просто не получилось бы. Алёна растерянно моргает, но в итоге тяжело вздыхает, сдавливая пальцами переносицу. — Да, прости, — она снова поднимает на него взгляд, и теперь он такой же тёплый, как когда они покупали квартиру или узнали о беременности. У Арсения, как назло, остались только хорошие воспоминания, поэтому он больше не может обижаться на эту женщину. — Это мелочно, прости. Просто… У тебя действительно с ним всё серьёзно? — Да. — Ладно. Они синхронно отводят друг от друга взгляд. Арсений бездумно заглядывает в окно, выходящее прямо на улицу и широкую дорогу, краем глаза наблюдая, как Алёна нервно теребит ламинированные листочки меню. Официант приносит ей кофе и сэндвич, а Арсению горячий, вкусно пахнущий сырный крем-суп, и это временно разбавляет возникшее неловкое напряжение. В целом, он способен Алёну понять, потому что тоже поначалу жёстко ревновал Кьяру к новому партнёру её матери. Да и сейчас, осознание того, что у ребёнка фактически две ролевые модели отца, заставляет нервничать, но только от сомнений в собственной значимости. Кьяра всё ещё проводит слишком мало времени с Арсением, по сравнению с Андреем, и это не может не повлиять на её мировоззрение в будущем. Что она возьмёт от него, а что от Андрея? И возьмёт ли от Арсения хоть что-то? — Нет, правда, это хорошо. То, что у тебя наконец-то появился близкий человек, — в итоге говорит Алёна, сжимая в руках чашку. — Да, я тоже этому рад. — Хорошо. Диалог абсолютно не клеится. В этом мало удивительного, но много неприятного, поэтому Арсений решает сделать лучшее, что он умеет — просто перейти к делу: — Раз уж мы встретились, я хочу удостовериться, что ты помнишь про наш договор, и он всё ещё в силе, — Алёна вскидывает брови, явно сбитая с толку, поэтому Арсений решает уточнить. — Кьяра будет учиться во Франции. Я всё ещё оплачиваю ту квартиру, которую мы выбрали. И регулярно пополняю открытый счёт. Возможно, всё это и мне пригодится, если захочется рвануть заграницу. В каком-то смысле это был его прощальный подарок Алёне и дочери. Вся их договорённость, по сути, нигде не была прописана и никак не была задокументирована. Это было обещание, держащееся на вере в честность друг друга. Естественно — это не его недвижимость, а имущество, которая Алёна приобрела с его материальной помощью уже после развода. Это была очень грамотно провернутая схема — приписать лишние нули к алиментам, чтобы у Кьяры была лучшая жизнь. А Франция? Они с Алёной просто любили эту страну. В университете Арсений изучал именно французский, а будучи в отношениях они даже несколько раз отдыхали в Париже. Любовь к французской культуре — то немногое общее, что у них было. — Да-а-а, всё как мы и договаривались, конечно, — задумчиво тянет она. А потом подозрительно сужает глаза. — Подожди, причём здесь ты и заграница? Что-то случилось? — Ничего не случилось, но мне просто нужно было удостовериться. И я не хочу говорить о работе, я только с неё. Уж прости. Он зачёрпывает ещё ложку супа, практически не ощущая его вкус. Слишком много мыслей и забот, а у Алёны в глазах мелькает опасный блеск, предвещая новые проблемы. — Да, не говорить о работе или о личной жизни. А я хочу поговорить о чём-то помимо нашей дочери, у нас ведь было не только это. Не только дочь связывала нас с тобой. Что происходит в твоей жизни? Как у тебя дела? Арсений недовольно поджимает губы. — Дела идут хорошо. И вообще всё хорошо, — он не выдерживает и закатывает глаза, отвечая на явный скепсис с её стороны. — Да ладно, я просто хочу отдохнуть и пообедать. — Вот поэтому мы и развелись, — шипит Алёна, и это оказывается последней каплей. — А я помню другую причину. Это отрезвляет её и делает ещё хуже Арсению. Он не хотел обо всём этом вспоминать. Он готов был помнить только тёплые моменты, поэтому старался избегать подобных разговоров. Когда его карьера поскакала в гору, времени на семью не оставалось. Это не была физическая измена со стороны Алёны, но лучше бы она пришла и просто покаялась, они бы сходили к семейному психологу и всё прошло бы со временем. Но Алёна ни о чём не жалела, потому что с моральной точки зрения, Арсений сам её отпустил, а Андрей просто оказался рядом и проявил внимание, в котором она нуждалась. Но моральная измена всегда хуже физической. Для Арсения уж точно, поэтому он не может не винить Алёну, даже осознавая причинно-следственные связи. — Может я и ошиблась, но мы отдалились задолго до этого, — едва слышно отвечает она. — Ага, из-за того, что я не хочу говорить о работе, — скептично добавляет Арсений. Если какое-то благодушное настроение у него и было, сейчас оно растворяется вместе с желанием поесть. Суп уже не лезет в горло и кажется отвратительно пресным. — Ты получил повышение, а я об этом узнала только через несколько недель, после того как тебе вообще предложили, — её голос снова наполняется той самой болезненной горечью, и это Арсения злит ещё больше. У них у обоих уже должно было всё отболеть, но, может нанесённые раны и затянулись, но явно не перестали ныть и нарывать. Это был бесконечный круг из сожалений, в который они оба себя загнали. — Большинство людей сочли бы это шагом вперёд и поддержали. — Как мне поддерживать того, кого никогда не было рядом? — она едва сдерживается, плохо скрывая звенящий от злости голос. — Даже когда ты был рядом, мы не говорили. Мы не можем нормально обсудить ни один аспект твоей жизни, мне нельзя ни о чём узнать даже сейчас. — Ты и так была одна с ребёнком, вечно замученная. Я не хотел обременять тебя политическими проблемами, — Арсений нервно подаётся вперёд, говоря едва слышно (чтобы на них не обращали внимание остальные гости), но тоже едва сдерживая накатывающие эмоции. — Я пытался тебя просто уберечь от лишних переживаний. — И таким образом ты окончательно нас разделил, — заканчивает Алёна, аккуратно возвращая пустую чашку из-под кофе на стол. Арсений снова отворачивается. Просто потрясающе. Он думал, что этап взаимных обвинений давно пройден, но вот они здесь. Проблема её слов была как раз в том, что она права. Даже сейчас он такой. С Антоном приходится быть открытым, но это не значит, что подобное даётся ему легко. А, если задуматься, то на теме работы всё ещё стоит жёсткое табу, хоть и по другой причине. Когда они с Антоном не говорят о политике или депутатской деятельности, они не ругаются, не спорят. Просто хорошо проводят время. И если необходимо пожертвовать типичными откровенными разговорами о том «какой начальник мудак», то Арсений это сделает. Общение на первых этапах — чистая дипломатия, и раз Алёна не способна принять это как данность, то это должны быть сугубо её проблемы. — Ты можешь рассказать мне об этом парне, Антоне, хотя бы немного? Если он и дальше будет общаться с Кьярой, я обязана хоть что-то знать, ты так не думаешь? — Алёна уже не звучит обиженно, скорее даже по-деловому. Будто теперь это действительно переговоры. — Он музыкант, — легко признаётся Арсений, даже не ощущая, как губы сами складываются в улыбку. А вот Алёна смотрит пристально. — Пишет оппозиционные песни и работает в книжном. Его бывшая жена совсем не удивляется. Ни тому, что у него всё серьёзно с парнем, ни его деятельности. И если с первым всё понятно, потому что их с Алёной долгая история, начавшаяся с дружбы в институте, подразумевала обмен такого рода секретами, то на второе заявление она грустно усмехается, опуская взгляд: — Так вот кто тебе нужен был. Человек, который хотя бы косвенно разбирается в твоей работе. Он прикусывает губу, лишь бы не ляпнуть, что это их совершенно не сближает, скорее наоборот. — Скорее он напоминает мне того, кем я мог бы быть. Это внутренне мотивирует. Впервые за вечер у Алёны в глазах вспыхивает понимание. Даже осознание. Она отодвигает от себя пустую чашку и недоеденный сэндвич (Арсений только сейчас осознаёт, что он был таким огромным, что вряд ли его кто-то вообще способен доесть), поднимается со своего места, накидывая на плечи тренч. — Тогда я рада, что в твоей жизни появился такой человек, — легко добавляет она. Может ей действительно ничего не стоило сказать это, но у Арсения на душе становится легче. Он позволяет себе выдохнуть. — Только не совершай тех же ошибок. Если ваше мнение в чём-то расходится, это ещё не значит, что об этом не нужно разговаривать вообще. Алёна слегка улыбается, немного вымученно, но для них обоих этот день дался тяжело. Арсения пугает то, как быстро она сложила два и два. Но она просто не понимает всю суть проблемы, и это нормально, потому что она не знает Антона. Алёна прощается, оставляя деньги за свой заказ, а Арсений подпирает голову рукой, глядя на пустующее теперь место. Возможно, они разошлись не потому, что чем-то не делились друг с другом. Возможно, в какой-то момент под влиянием внешних факторов они просто изменились настолько, что разлюбили. Но всё это было в прошлом, а значит, уже абсолютно неважно.***
Арсений рассматривает снующих туда-сюда посетителей театра и с лёгкостью отличает настоящих ценителей прекрасного от обычных туристов. Ценители не держат в руке телефоны и не делают сотни снимков, они прогуливаются медленно, поднимаются по лестнице, слегка касаясь пальцами холодного белого мрамора, и точно никуда не торопятся. Арсений не может себя отнести ни к тем, ни к другим. Последнее время он немного забросил походы в театр, но, будучи государственным служащим, часто получает бесплатные билеты на громкие премьеры. Это, конечно, был не Большой Театр, и спектакль, который Арсений выбрал для свидания, не был премьерным, для их же общей безопасности (ему пора бы не отсвечивать в прессе какое-то время). Но аннотация у приехавшей из мрачного Питера «Вселенной Островского» показалась самой интересной, а статьи в интернете обещали что-то новое и свежее. Арсений рассматривает снующих туда-сюда парочек и заставляет себя не думать о том, что тоже бы хотел встретить Антона у входа в театр, чтобы вместе подняться по ступенькам, или помочь ему снять куртку. Он даёт себе мысленный пинок под зад, потому что довольствоваться надо тем, что есть. С Антоном такие нюансы кажутся совсем не важными и, как бы ни кричали в конфетно-букетный период гормоны, им уже не восемнадцать, чтобы держаться за ручки или целоваться на каждом повороте. С возрастом романтика исчезает под гнётом общественных норм, правил и собственных тараканов. Но Арсению, честно, плевать. Он думает о том, что, стоит в поле зрения возникнуть знакомой вихрастой макушке, наверняка возвышающейся над всеми присутствующими, он всё равно сорвётся с места на балконе, чтобы спуститься и встретить Антона на лестнице. Но слова Алёны, как назло, не хотят вылезать из головы. Сейчас у них с Антоном всё хорошо, даже волшебно, но они ведь действительно не обсуждают ничего важного. Никакой работы. И это что-то на уровне молчаливой договорённости. По правде говоря, Арсений просто боится всё испортить. Возможно, суть отношений как раз в том, чтобы себя отпустить и быть открытым, только вот он так не умеет. Просто не может, не то в силу характера, не то в силу профессиональной деформации. Эмоциональность — пожалуйста. Экспрессивность и харизма — то, что люди видят и что запоминают в первую очередь. Но откровенность? Нет, Арсений с чистой совестью готов признать, что это не про них, и, очевидно, Антон его в этом поддержит. — Эй, — кто-то аккуратно тянет его за локоть, и Арсений резко оборачивается, вздрагивая. Видит перед собой опешившего Антона и мысленно ругается. Блядь. У противоположной стены продолжает как ни в чём не бывало стоять новый охранник (Макарова в такие моменты он старается предусмотрительно отправлять на выходной, чтобы им всем было комфортно), и это правильно. Потому что всем была дана установка Антона запомнить и не трогать. Но по пути сюда машину Арсения снова преследовали и, честно говоря, такими темпами к сорока годам он будет полностью седым. Отделавшись от бесполезного испуга, он быстро окидывает Антона взглядом и замирает. Тот в каких-то бесцеремонно огромных чёрных ботинках возвышается над Арсением двухметровой давящей сексуальностью, практически перекрывая свет люстр. Вообще-то из-за этого он светится весь, невероятно красивый в сером костюме с чёрной футболкой. На шее поблёскивает цепочка. Арсений давится воздухом, совсем не готовый к такому. — Вау… — он кидает взгляд на локоть и длинные пальцы Антона, увешанные кольцами. Но тот быстро убирает руку в карман брюк. — Привет. Антон ловит взгляд Арсения и слегка улыбается, как будто бы немного смущённо. Очевидно, что для него такой аутфит — выход из зоны комфорта. Но он определённо понимает, какое впечатление произвёл. — Привет, — говорит он и аккуратно тянется, прижимая Арсения к себе. Целомудренно и совершенно по-приятельски, потому что на людях они вряд ли могут позволить себе что-то большее. И Антон, оказывается, хорошо умеет соблюдать баланс. — Отлично выглядишь. — Я всегда в костюмах, — отмахивается Арсений. — А вот ты отказался от своего худи, и это просто поразительно. — Значит, ты всегда отлично выглядишь, — уголки губ у Антона слегка дёргаются, выдавая вполне искреннюю нежность. — А насчёт этого… Ну, я ж не совсем конченный, чтобы идти в храм культуры как гопарь. Арсений легко подхватывает эту улыбку, и они замирают на мгновение, настолько же смущенные, насколько бесконечно счастливые. У Арсения внутри отплясывают бабочки, давят на внутренние органы и лихорадочно заставляют сердце качать по телу кровь. — Можем немного пройтись и осмотреться, до начала есть время. Они синхронно движутся по лестнице, пока Антон любопытно разглядывает всё вокруг. Вид на винтовую лестницу и люстры действительно впечатляющий. Антон рассматривает висящие картины и росписи, а Арсений любуется его профилем и, честно говоря, поверить не может в происходящее. Хочется крикнуть: «Это моё». Но, к большому сожалению, они не одни. — Ты дописал ту песню? Когда выпуск? — Арсений, возможно, не держит нужную дистанцию, но не спросить — выше его сил. — Вернее, как ты чаще всего презентуешь музыку? Это телега и живые выступления? — Да никак, — как-то беззаботно жмёт плечами Антон. — Нет такого, чтобы я прям вышел и сказал: «смотрите, вот новый трек». У меня ж этих песен, как грязи. Просто выйду и спою, когда будет уместно. Мы обычно даже программу какую-то конкретную не составляем. Юрка может сам выбирать биты, он прекрасно настроение улавливает и моё, и аудитории. Ну, иногда я всё же прошу что-то специально поставить, при необходимости. Пару раз даже менял планы из-за тебя. — Не понимаю, как у меня ещё нет VIP проходки на твои концерты, после всего, что между нами было, — лукаво косится Арсений, замечая у Антона отражение собственных смешинок в глазах. — Или нужно перейти к «третьей базе», товарищ музыкант? Антон от намёка не тушуется, но смотрит на Арсения со смесью веселья и недоумения. — Губу обратно закатай, — он, поддавшись какому-то порыву, даже слегка щиплет Арсения за локоть, видимо, чтобы вернуть в реальность. — У меня не русский шоу-бизнес, чтобы всё через постель, а равноправие. Да и что, по-твоему, должна предполагать VIP проходка? Что Позов перестанет следить за обстановкой и придёт делать тебе массаж шеи? К тебе на концертах и так дохуя особенное отношение, другого в меню не водится. — А Дима хорошо делает массаж шеи? А то он мой подчинённый, вообще-то, придумаю ему задачу… Арсений откровенно ржёт, а Антон не выдерживает и возмущенно толкает в бок локтем. Их синхронно ведёт, потому что Арсений за него цепляется для равновесия. Они быстро выравниваются и останавливаются. — Не знаю, насколько Поз хорош, как массажист, но Катя — КМС по рукопашному бою. И очень любит своего мужа, — Антон смотрит лукаво, так что сложно понять, всерьёз он это говорит или нет. — Просто предупреждаю. Людей на пятом пролёте практически нет, лишь пара девчонок снимают вид с лестницы. Антон тоже свешивается слегка, но Арсений не отпускает его рукав, иррационально волнуясь. — Теперь зато понятно, почему Позов такой бесстрашный, — улыбается Арсений, глядя как уложенная чёлка Антона всё равно падает на лоб. Вид на лестницу и массивную люстру, отдалённо напоминающую скопление мини-планет, действительно впечатляющий. Арсений поддаётся порыву и кладёт свою ладонь на руку Антона, и они замирают так, позволяя себе небольшой риск. Антон красивый до невозможности, внутри всё сдавливает от нежности, которую он испытывает к этому парню. Они встречаются взглядами и кажется, понимают друг друга правильно. — Слушай, — как-то несмело спрашивает Антон, что резко контрастирует с настроением, в котором он был всего пару секунд назад. — А ты чего такой загруженный был, когда я подходил? Что-то случилось? Арсений замирает, закусывая губу. А потом ведёт Антона обратно в холл, потому что первый звонок оповещает о скором начале спектакля. — Ничего необычного, если ты об этом, — они легко перескакивают ступеньки. — Просто заседание сегодня было чуть сложнее, чем всегда. Работа. Они лавируют между людьми в очереди на партер, проходя к дверям балконов. Сегодня не премьера, так ещё и будний день. Вряд ли наберётся полный зал, а на балконах вообще посетителей не много, но Арсений всё равно на всякий случай выкупил их ряд и тот, что выше. Просто потому что любит комфорт и общество Антона, очевидно, тоже. Это их почти единственная возможность побыть вместе, притворившись, что «люди» вокруг них просто не пришли. Зал не такой огромный, как в Большом, но комфортный настолько, что с центрального балкона всё видно идеально, а расстояние до сцены не так уж и велико. Антон выглядит действительно впечатлённым и весьма довольным. — «Вселенная Островского» по пьесам, собственно, Александра Николаевича, — Арсений уже привычно шепчет на ухо, во все глаза наблюдая за мурашками, которые бегут по шее Антона. Лучше любого представления. — Я не сильно люблю пьесы читать, но вот смотреть как их играют — одно удовольствие. Эту нахваливают. Тут вроде какой-то известный питерский актёр играет, но я не сильно разбираюсь. — Где-то в бесконечном многообразии вселенных ты не поступаешь на экономиста, а становишься актёром. И играешь те роли, которые тебе нравятся, а не те, что требует государство, — вдруг неожиданно выдаёт Антон, слегка сжав его руку. Все-таки у него очень поэтичный склад ума, Арсений тает. — А чем занимаешься ты в этой вселенной? Кем бы ты мог быть, если бы не музыка? Они легко сплетают пальцы, как только в зале гаснет свет, а всё внимание присутствующих устремляется на сцену. Но не у Арсения. Он изучает на лице Антона каждую морщинку. Губы Антона, притягивающие внимание Арсения, сложены в легкую мечтательную улыбку. — Даже не знаю, — шепчет Антон, хотя рядом с ними никого нет и помешать другим зрителям он не может. — Думаю, я мог бы стать юмористом. Ну, помнишь те сценки с Макаром. У нас вроде неплохо получалось. Или ведущим, думаю, это было бы по-своему классно. — Это звучит как план на будущую жизнь, — выдыхает Арсений, наблюдая как артисты заполняют сцену, а зал взрывается музыкой. — Но я бы всё равно нашёл тебя в любой из жизней. Или ты бы свалился мне, как снег на голову. Меня устроят любые варианты. Антон притягивает его ближе, переплетаясь руками, и это почти похоже на объятие. Арсений утыкается носом в шею на короткий миг, вдыхая запах парфюма, чувствуя, как голова от такой близости идёт кругом. Он бы остался в этом моменте подольше, но Антон подталкивает в сторону, потому что между ними должно быть расстояние. Арсений отрывается, бросая скучающий взгляд на сцену, но в итоге спектакль действительно затягивает. Концепция оказывается интересной: воплощение Островского смотрит на свои произведения со стороны, путешествуя между этими вселенными. Действия на сцене по-настоящему многогранные — захватывают и не отпускают, а декорации не кажутся излишне искусственными, как это обычно бывает. Чувствуется уровень, чувствуются эмоции, которые заложил постановщик, а актёры умело воплотили. Арсению, правда, всё же важнее увидеть, как погружается в происходящее Антон, как эмоции отражаются у него на лице, как он подаётся вперёд в особо волнительные моменты, облокотившись на парапет балкона. Антон остаётся доволен и хлопает эмоционально и громко — для Арсения это важнее всего. — А ты не часто бываешь в театре, да? — они выходят в холл, слегка вспотев в душном зале. Антон оттягивает ворот футболки, и Арсений беззастенчиво залипает. — Кажешься реально впечатлённым. — Проще сказать, где я часто бываю, Арс, — отмахивается Антон, очевидно, стараясь не углубляться в подробности своей низкой социальной активности. — Но да, последний раз на спектакль ходил года три назад, если не больше. И тут ведь реально круто всё вышло, ты и сам нет-нет, да и смотрел на сцену, прекращая пялиться на меня. — Искусство и там, и тут показывали, просто, — легко улыбается Арсений, нащупывая в кармане брюк телефон. Его нужно снять с беззвучного, просто потому что Арсений и так забил на всех вокруг почти на два часа. Непозволительная для депутата роскошь. И уж тем более не для того, кто проебался по всем статьям. На экране отображается куча сообщений от Димы и столько же пропущенных, и, пожалуй, за это Арсений способен почувствовать себя виноватым. Он фактически бросил Позова одного на прессу после заседания, позорно свалив релаксировать и выяснять отношения с бывшей женой. Да, у него случались такие периоды в жизни, когда он откровенно пренебрегал своими обязанностями. Но иногда, очень редко, он всё же позволял себе думать, что в этом и состоит задача босса — делегировать свои полномочия. От кого: Дима Позов «Да где тебя носит? Антон тоже не отвечает, если вы сговорились, черти, то это ОЧЕНЬ неподходящий момент. Журналисты меня достали, а мы даже не продумали стратегию ответов.» «Прости, но мне на ум пришло только не отсвечивать в прессе, пока сегодняшняя ситуация не забудется сама собой. Нужно немного времени, и эти новости перекроет что-нибудь посвежее», — быстро набирает Арсений в ответ и снова убирает телефон. Арсений смотрит на погружённого в телефон Антона. И его сложное лицо до обидного быстро растворяет всё волшебство этого вечера. Антон поднимает взгляд, и внезапно складывается такое ощущение, что их откатило на несколько недель назад. Сейчас в глазах Антона нет ни тепла, ни нежности, только злость и, кажется, разочарование. Такое ощущение, что от разговора на повышенных тонах его удерживает только то, что они пока всё ещё находятся в театре, где кричать не принято. Внутри всё сжимается, разрушается. Пиздец ещё не наступил, но Арсений уже чувствует его дыхание затылком. — Тош, что-то случилось? — Нет, — Антон мрачно поджимает губы, но взгляд не отводит, а, наоборот, смотрит прямо в глаза. Будто пытается пробраться дальше, до самой души. — Ничего необычного, если ты об этом, Арсений. Его грудь тяжело поднимается, потому что Антон, совершенно очевидно, сейчас на пределе. Этот раунд игры в сапёра Арсений определённо проебал. Он сперва хочет резонно спросить: «Какого, собственно, хуя?», но просто хватает Антона за рукав и, абсолютно наплевав на всех вокруг, тянет к выходу. Антон сначала пытается отбиваться, но, во-первых, на них начинают коситься, во-вторых, им обоим жалко этот пиджак. Поэтому Арсений хватает его за локоть и предупреждающе шепчет прямо в лицо: — Если ты собрался что-то предъявить, то я просто не могу устроить разборки здесь. Мы поговорим в машине. Они забирают верхнюю одежду в тотальном игноре, потому что Арсений тоже злится. Даже если это каким-то образом касается его работы (спасибо, Дима), не совсем понятно, чем Антон может быть так недоволен. Как будто он впервые вспомнил, что Арсений вообще-то депутат. И он не может взять и подать в отставку просто потому, что начал встречаться с Антоном. Они быстро добираются до машины, и Антон хлопает задней дверью прямо перед носом Арсения, которому вообще-то тоже туда нужно. Охраннику он говорит сходить покурить и отправляет за крепким кофе, обещая позвонить, когда надо будет вернуться. Ему сейчас вообще плевать, что о них подумает какой-то очередной бугай. — Что ты узнал, интересно, такого, чего не знал до этого? — Арсений скрещивает руки на груди, потому что расстояние между ними в «Мерседесе» С-класса на заднем сидении теперь кажется бесконечным. — Да не поверишь, дохуя всего, — Антон курит. И выглядит так, словно сигарета — единственное, что вообще хоть как-то удерживает его на плаву. — Даже не знаю с чего начать. С того, что ты мне не доверяешь? С того, что на деле все твои разговоры про особенность наших отношений, хуйня? Потому что для тебя важнее просто налепить человека, как пластырь, и на время забыть о том, что где-то болит. И как при этом будет больно самому человеку, тебе поебать. С того, в конце концов, что ты столько лет варишься в ебучей политике и как еблан считаешь, что можно закрыть глаза на проблему и ждать, что «само рассосётся»? У тебя в руках имеется козырь в виде одного из самых талантливых журналистов, что я знаю, который мог бы тебя из любого дерьма вытащить, но ты просто оставил его выкручиваться и на измене глотать корвалол? — Блядь, вот только не надо говорить мне, как выполнять свои обязанности, — Арсений едва выжидает и терпит, стараясь не просто выслушать, а услышать. Но суть проблемы ускользает, растворяясь в накатывающей злости. — Если ты так уверен в профессиональных качествах Димы, то знаешь, что он готов к таким форс-мажорам. Да, я ему не помог. Но он мой помощник, а не наоборот. И не ты ли у нас плюёшься всякий раз, когда мы затрагиваем политику? Я стараюсь минимизировать конфликт между нами, а ты цепляешься за то, что так ненавидишь, я правильно понимаю? Антон закрывает глаза устало, вслепую вытаскивая из пачки вторую сигарету. Давать себе передышку он, видимо, не планирует. — Нихуя ты не понимаешь, — говорит он лишь после того, как делает крупную затяжку. Арсения эта пауза тоже слегка успокаивает. — Ты большую часть того, что я сказал, просто взял и проигнорировал, блядь. И сходу бросился грызть глотки. Есть разница, между тем, чтобы обсуждать, что у вас было на повестке заседания, и информацией о политическом, еб твою мать, самоубийстве, которое ты совершил! Ты действительно не осознаёшь, что мне не плевать на тебя? Что когда ты делаешь что-то, что в буквальном, сука, смысле, ставит твою жизнь под угрозу, я должен об этом знать? Понимаешь ведь в чём проблема: о твоём поступке, которым я безусловно восхищаюсь, я узнал не от тебя самого. Абы как узнал, из комментов, сука, в моём канале. И ты считаешь, что это нормально? Вот так в твоей картине мира выглядят отношения? Что есть ты, а партнёр как-нибудь подстроится? Если ты намерен продолжать кормить меня только той информацией, которую считаешь нужным сообщить, то я, пожалуй, дезертирую. Усталый и искренне разочарованный тон Антона его отрезвляет. Арсений замирает, пытаясь побыстрее переварить услышанное и сделать правильные выводы, а не продолжать эмоционировать. Против воли в голове снова всплывает это отвратительное: «Только не совершай тех же ошибок» и становится дурно. Арсений просто не может проебать всё точно также снова. К тому же, он действительно намеренно избегал разговоров о работе. И аргумент по типу: «он у меня не спрашивал» нихуя тут не прокатит, они же не в детском саду. Но такая простая просьба — делиться повседневными рабочими проблемами — ощущается как настоящее откровение, от которого теплеет в груди. До Арсения только сейчас начинает доходить, что Антон, кажется, встречается с ним не за его достоинства, а вопреки всем тем недостаткам, которые для этого парня, вообще-то, слишком критичны. Арсений впервые думает о том, что ему, по сути, ничего не стоило полюбить Антона Шастуна, вот такого эмоционального, сложного, но абсолютного открытого в своих чувствах и словах. Но Антон наверняка основательно прошёлся по своим принципам. И ради кого? Блядь, Арсений не может любить этого человека ещё сильнее. Он больше не думает, он просто забирает у Антона сигарету, быстро затягивается, а потом резко прижимается к его губам, выдыхая дым, на ощупь отправляя бычок в пепельницу. Антон не пытается ответить на поцелуй, и сидит, застывший, как каменная статуя. Но, впрочем, и не отодвигается. — Ты правда думаешь, что вот этим можно всё исправить? — спокойным, даже каким-то ровным тоном спрашивает он. — Ты можешь попытаться в диалог или как? Потому что, Арсений, ебал я в рот кататься на таких качелях. Тебя уже преследовали, у меня отец биологический — ебучий психопат, помешанный на контроле, и я сильно сомневаюсь, что он не знает о нас или благословил. Потому что, если с тобой что-то случится после твоего сегодняшнего поступка, это будет моя вина целиком и полностью. Потому что, если с тобой что-то случится, это меня просто уничтожит. Потому что я… Он прерывается на полуслове, как будто с силой останавливаясь. Непослушными, трясущимися пальцами Антон пытается достать ещё одну, уже третью по счёту сигарету. И, кажется, его вот-вот накроет. Арсений замирает на секунду. Нельзя вот так обрывать подобные предложения! Но он, кажется, впервые за день, действительно понимает. Он останавливает руку Антона, мешая ему отравлять свой и так потрёпанный организм, берёт его лицо в ладони, как что-то невероятно хрупкое, осторожно поднимая подбородок, чтобы заглянуть в глаза. — Я проебался, да. Но я просто не думал, что тебе даже такие мелочи могут быть важны. И тут дело даже не в твоих политических убеждениях, хотя они добавили мне мнимой уверенности, я просто… Я привык думать, что я херовый человек. Я многое проебал, поэтому было проще не затрагивать самую проблемную часть моей жизни, чтобы не отравлять ею твою. Потому что поверь, она тоже слишком важна для меня. Антон, кажется, немного расслабившись, смотрит в ответ. И в его глазах появляется что-то тёмное, опасное, но не угрожающее. Скорее это какая-то внутренняя сила, тот самый стержень, который он старательно прячет и от всего мира, и от себя самого. Под нос себе Антон бубунит что-то вроде: «ладно, давай на твоём языке», и одним быстрым движением отталкивает Арсения назад, заставляя упереться в спинку сидения. Сам он нависает сверху, шумно ведёт носом вдоль шеи, словно не решаясь оставить поцелуй, затем слегка отстраняется. — Давай договоримся раз и навсегда, — произносит он почти Арсению в губы. — Когда мы оказываемся рядом, ты отключаешь своё стремление контролировать всё и всех. Я не твоя партия, чтобы ты решал за меня, что отравляет мою жизнь, а что нет. Он не подаётся ещё ближе, чтобы поцеловать, нет. Антон снова наклоняется к шее и резко втягивает кожу, так, что это ощущается даже чем-то болезненным. — Не смей… — очередной поцелуй, больше похожий на укус, — … называть… — широкое размашистое движение языком по слегка саднящему месту, — … себя… — следом уже полноценный укус, но не слишком болезненный, — … херовым. Арсений цепляется за его талию, сжимая крепко и притягивая ближе, прижимаясь теснее. Антон невозможный совсем: заставляет все внутренности сворачиваться в узел, а мысли — утекать в неизвестном направлении. Сначала Арсений скидывает пуховик Антона куда-то в ноги, а потом впивается в чужие губы, яростно углубляя поцелуй языком. Антон распаляется неожиданно и за секунды, и одного этого знания достаточно, чтобы мир Арсения в очередной раз перевернулся. Но он должен ответить, пока мозг ещё способен генерировать что-то кроме жарких вздохов. — Я обещаю… — шепчет он, но Антон уже, кажется, ничего не соображает. — Обещаю, что буду стараться ради тебя. Но Антон и тут удивляется, отстраняясь. — Старайся ради себя, Арс… — говорит он твёрдо. — И позвони уже этому своему уебану, потому что вот конкретно сейчас нам очень пригодится депутатская мигалка на твоей тачке.