А внизу размытые круги. Там у них всё митинги, дожди и четверги. Там внизу великая страна. И как будто нету нас, Словно кто придумал нас, Здесь и не существовало нас!
Он медленно перекатывается совсем ещё сонному Антону на спину, не слишком наседая, но удобно примостив голову между острых лопаток. Они отрубились ещё до полуночи, уставшие после тотальной уборки, но теперь, полноценно выспавшиеся, нежились под одеялами под аккомпанемент утреннего дождя по металлической крыше. За ночь деревянный домик успел остыть, и вылезать из их тёплого гнезда совершенно не хотелось. Арсений любовно разглядывает россыпь родинок и веснушек, гладит их пальцами и соединяет особо крупные в импровизированные созвездия. Антон довольно жмурится, не разлепляя глаз, и Арсений зацеловывает гладкую кожу везде, где только может дотянуться. Ленивое и абсолютно счастливое утро. — Доброе, Тош, — Арсений почти мурлычет и уже даже ничему не удивляется. Ни своему просевшему хриплому голосу (на дне рождения они выделили время, чтобы хором проорать самые известные рок-хиты), ни влиянию, которое оказывает на него этот восхитительный человек. — Хорошо отдохнул? — Мгм, — глубокомысленно изрекает Антон, не желая выныривать из сонной неги. — Настолько хорошо, что не хочу вставать. Арсений ведёт носом по горячей шее, щекочет дыханием Антону за ухом и вдыхает до боли родной запах цитрусового шампуня. Они лежат вот так какое-то время, посапывая в унисон и абсолютно не понимая, где чьи переплетённые конечности, а потом у Арсения в голове щёлкает, будто мозг проснулся окончательно, и он вспоминает. — Бля, хорошо, что получилось так выбраться. Следующие несколько недель будут загруженными. Уже несколько дней его гложат не самые позитивные мысли, требующие как минимум озвучивания, а как максимум — развернутых обсуждений. Вообще-то реакцию Антона можно предугадать, Арсений и сам был не в восторге. Но проблемы накопились и требовали решения. Он приподнимается на локтях и перекатывается обратно на свою половину кровати, подтягивая подушку повыше. Атмосфера в комнате ощутимо меняется, и от былой беззаботности ничего не остаётся. Антон, явно почувствовав разницу, поворачивается к нему и тоже садится, натягивая повыше одеяло. — Я, наверное, должен начать издалека, — стоит открыть рот, как все накопленные мысли вылетают из головы. Ему всегда сложно давалось озвучивание своих проблем. — Ты должен знать, что не все мои деньги заработаны честно. Стереотипы не так уж и беспочвенны. Он нервно закусывает губу. Но Антон должен знать правду: не догадываться, не предполагать, а знать. Как бы Арсению ни было от самого себя тошно. — Я обеспечивал победу на разных тендерах и аукционах компании, о которой ты наверняка слышал. Да и владелец у тебя на слуху. И мне за это платили. Много и незаконно. Наверное, было бы проще, если бы Антон отвёл взгляд, зажмурился или нахмурился. Но он смотрит абсолютно спокойно и невозмутимо. — Ладно, — кивает он. Голос Антона не звучит ни агрессивно, как в былые времена, ни разочарованно. — Это вполне очевидно, Арс. В таких условиях, как у нас сейчас, быть честным и неподкупным депутатом просто невозможно. Я прекрасно понимал, что у тебя есть свои скелеты в шкафу. Спасибо, что сказал, но можешь не бояться, что это что-то изменит. Хотя Арсений готовился к этому несколько дней, с плеч всё равно исчезает ощутимый лишний груз долгих загонов. Он тянет руку, чтобы провести ею по щетинистым скулам Антона. Тот подставляется под прикосновение, прикрыв глаза. Невозможно любить человека ещё больше, но Антону раз за разом удаётся Арсения в этом переубедить. — Ты самый лучший, ты знаешь? Арсений немного грустно улыбается, понимая, что ему перспектива быть самым лучшим не светит. Но он полон решимости данный факт изменить. — Это, правда, не конец истории. Этот гондон не хочет выпускать меня из «игры», — Арсений рисует в воздухе кавычки, кривясь. Вспоминать Шустова в постели с Антоном — почти богохульство, но рано или поздно этот пластырь необходимо было сорвать. — Я вижу только одно решение — подать на него в суд. Потому что у меня есть документы, способные его прижать. И вот теперь Антон хмурится. Его взгляд становится пугающе серьёзным. Примерно так он выглядел большую часть времени, когда они ещё знали друг друга намного хуже, чем сейчас. — Арс, нет, — твёрдо говорит Антон. — Это исключено. И даже не обсуждается. По нему видно, что вряд ли найдутся аргументы, способные изменить его мнение. Антон может быть крайне упёртым человеком, когда что-то задевает его за живое. И у Арсения внутри сначала всё протестующе взбрыкивает, потому что он не привык спрашивать разрешения. Этот разговор им и не был. Но он гасит это чувство, обрубает на корню, потому что всё это не более чем закоренелые привычки и дошедший до крайности эгоизм. Арсений учится на ошибках. По крайней мере, ему хочется в это верить. — Я могу понять, почему ты недоволен. Мне, вообще-то, тоже не хочется сесть в тюрьму. Но, во-первых, я верю, что ты меня дождёшься, — он криво хмыкает, но Антон мрачнеет с каждым новым словом, и Арсений отводит взгляд, бездумно разглядывая стены. — А, во-вторых, я наконец-то смогу сделать что-то стоящее. Что-то, благодаря чему на одну коррумпированную ячейку в этой стране станет меньше. Это ведь именно то, о чём ты поёшь в своих песнях. Все должны получить в итоге по заслугам. Было бы легче, если бы Антон начал кричать или бросаться ядовитыми фразами. Но вместо этого он тихо говорит: — Дождусь, да? А ты уверен, что будет кому ждать? Я впервые за долгое время захотел жить, Арсений. Как думаешь, хватит ли этого желания, чтобы справиться с ужасом от осознания того, что любимый человек в СИЗО? Блядь, я даже не знаю, как сейчас с тобой разговаривать. В смысле, да, можно сказать, что ты делаешь именно то, чего я хотел. Но мои политические взгляды — сплошная дихотомия. Жёсткое деление на чёрное и белое. И это работает только при условии, что ты не сближаешься с человеком, не знаешь, каким он может быть, какие хорошие поступки он в прошлом совершал наряду с плохими. Арс, еб твою мать, ладно, ты не думаешь о себе. Ладно, ты не думаешь обо мне. А что насчёт твоей дочери? Уверен, что через четыре года, или сколько там тебе по итогу дадут, она будет тебя также любить? Ты вроде как хотел избежать конфликта отцов и детей, похожего на мой. Уголовка этому явно не поспособствует, не считаешь? Арсений прикрывает глаза, шумно выдыхая. Он думал об этом. Вернее, он думал об этом и ни к чему стоящему не пришёл. Но проблема остаётся, и он больше не понимает, как должен выполнять свою депутатскую работу и не обращать внимание на изменившийся вокруг него мир. Да, тот всегда таким был — гнилым и несправедливым, но ни Антон, ни Кьяра не были виноваты в том, что глаза Арсения раскрылись только сейчас. — И ты предлагаешь просто жить так, как я живу сейчас? Я не уверен, что буду способен долго это выносить. Знать, что я могу что-то сделать, и не делать ничего. Я пожертвовал семьёй ради денег однажды, и теперь ради неё же я не могу поступить правильно хоть раз в своей жизни? Антон устало трёт виски. Он сидит, подтянув колени к груди, и в этом положении, несмотря на весь внушительный рост, он кажется уязвимым и хрупким. — Блядь, Арсений, даже я не пытаюсь жертвовать собой ради мира, — всё же начинает злиться он. — Хороший оппозиционер — это живой оппозиционер. Находящийся на свободе оппозиционер. Слышал когда-нибудь о том, что маску нужно сначала надевать на себя, а потом на ребёнка? С тем же успехом я могу выйти на Красную площадь и поджечь себя. Охуенное политическое заявление. Только о нём поговорят два дня, узнают о моём лечении у психиатра и придут к выводу, что я просто поехавший долбоёб. А потом и вовсе забудут. И о твоём жесте забудут. Он никого не вдохновит, ничего не поменяет. А Шустов этот твой, — Антон ловит удивлённый взгляд Арсения. — Да, блядь, я интересуюсь твоей жизнью и охуенно умею собирать информацию, не делай такие круглые глаза. Он же отмажется, Арс. Как Высочинский отмазывается уже который год. А там в числе преступлений далеко не коррупция, но он на свободе. И этот мудак соскочит, как пить дать. А ты сядешь. И разрушишь жизнь не только себе, но и всем, кто тебе дорог. Почему бы тебе просто, блядь, не сложить полномочия, а? Ты не будешь полезен в играх проворовавшихся мудил, если у тебя не будет власти. Почему обязательно действовать как мученик? Чтобы что? — Ты серьёзно веришь, что если у меня не будет власти, то я что-то смогу им противопоставить? — Арсений тоже начинает заводиться, потому что он видел всё это собственными глазами и проверил на собственной шкуре. — Пока нет достаточной поддержки в верхах, оппозиция может бастовать сколько угодно, но всё равно ничего не добьётся. Это сраный замкнутый круг, и из него нет выхода. Сейчас у меня ещё есть возможность сделать хоть что-то, или, может, начать делать, но если я уйду — я потеряю даже эту возможность. Он замолкает, переводя дыхание. На секунду воцаряется тяжелая, гнетущая тишина. Арсений уже догадывается, что проиграет в этой борьбе, потому что Антон сказал очень правильные слова. У него есть дочь. И Антон, с которым он чувствует себя по-настоящему живым и впервые действительно счастливым. Арсений может и хочет быть самоотверженным, действительно верить в своё дело, которое благодаря этому человеку обрело новый смысл, но он всё ещё немного эгоистичен. Потому что другими депутаты и не могут быть. И потерять всё это сейчас просто нереально. — Я что-то не вижу, чтобы власть тебе помогала в борьбе, — фыркает Антон, и это тоже очень метко подмечено. — Скорее уж сковывает тебя по рукам и ногам, потому что до тех пор, пока ты пытаешься что-то делать, будучи у всех на виду, ты больше напоминаешь мишень, а не борца за справедливость. Знаешь, почему я выступаю в маске? Дело не в страхе, если уж на то пошло. А в том, что под своим именем я тут же попаду под прицел. И это свяжет мне руки. И вот у тебя такая же ситуация, Арс. Любой оппозиционер, действующий открыто, может чуть меньше, чем тот, кто действует в тени. Мы партизаны, такая вот хуйня. Арсений поворачивается и они наконец-то сталкиваются, вглядываясь друг другу в глаза. — Я бы легко и с радостью отказался от самоуничтожения, но Шустов заебал своей слежкой. Я переживаю за тебя и за дочь, — он на секунду задумывается и сам себе кивает под пристальным взглядом Антона. — Я поговорю с ним, Тош, но в последний раз. Если это не прекратится, мне придётся добиваться через ментов, чтобы он отвалил. А там, будь что будет. — Вот только не надо что-то оправдывать моей безопасностью, — морщится Антон, словно ему физически неприятно это слышать. — Так уж сложилось, что ко мне подобраться нужно ещё суметь. Я впервые рад, что за мной следят. Пусть жаба ебёт гадюку, чо. Может, в конечном итоге они уничтожат друг друга. Даже для тебя Высочинский стал сюрпризом. Прикинь, как охуеет Шустов. Я знаю, что тебе сейчас кажется, что другого выхода нет. Но это не так. Пообещай мне, пожалуйста, что, если твой разговор с Шустовым не даст эффекта, ты не в ментовку побежишь, а придёшь за помощью. Не ко мне, а к нам. К твоим близким. К Сергею, Диме. У меня есть даже бывший росгвардеец знакомый. Не то чтобы я рад этому знакомству, но можно общими усилиями понять, как действовать, чтобы закрыть Шустова наверняка, и не потянуть тебя следом. Не строй из себя жертву, ладно? Тебе не идёт. От этого разговора веет горечью, и Арсений наклоняется, чтобы мазнуть по губам Антона в легком поцелуе, чтобы стало хоть немного легче. Он не умеет работать в команде. Может его работа и предполагает большой коллектив, но никому нельзя по-настоящему доверять. Антон же выглядит так, будто знает, о чём говорит. У Антона в этом большой опыт, и Арсений готов ему довериться безусловно. И не потому, что Антон его полностью переубедил, а просто потому что с Алёной он не мог себе это позволить — взять и безотчётно опереться на неё. С Антоном всё ощущается по-другому, будто встаёт на свои места и наполняется смыслом. Возможно Антон и есть этот самый смысл. Арсений по-прежнему не умеет в философию. — Я люблю твои мысли и тебя сильнее, чем всё остальное в этом мире, за что стоит бороться, — тихо отвечает он. — Это взаимно, — также тихо отвечает Антон, укладывая голову на плечо Арсению. — И именно поэтому глупо с твоей стороны ожидать, что я просто закрою глаза на твою самоубийственную выходку. Я всю жизнь за что-то борюсь. И если я направлю всю свою энергию на борьбу за тебя, то ты охуеешь. — Точно, а я ведь ещё хочу пожить эту жизнь, — Арсений легко усмехается, стараясь разрядить обстановку. — Подозреваю, что как бы далеко и надёжно меня ни закрыли, ты бы всё равно нашёл меня, чтобы прибить самостоятельно. Антон абсолютно серьёзно кивает. И любой другой человек мог бы знатно прихуеть, потому что шутками здесь и не пахнет, но Арсений лишь улыбается, снова придвигаясь ближе, увлекая любимого человека в объятия. Они собираются в единое целое, как самый яркий астеризм, и это ощущается как самая правильная вещь за это чёртово утро. — Ты бывал когда-нибудь на отдыхе за границей? Антон смотрит на Арсения так, словно тот спросил несусветную глупость. Вспоминается фраза про зарплату воспитателя в восемнадцать тысяч рублей, явно взятая из личного опыта. — Ага, — фыркает Антон даже с некоторым ехидством. — Ездили однажды в Минск с семьей. Слава богу, Беларусь пока заграница, так что щитово. Арсений уверенно игнорирует язвительность и ласково целует Антона в нос. — Когда я разберусь со всеми делами, давай рванём куда-нибудь подальше отсюда? Я мог бы показать тебе Францию. Антон вдохновлённым этим предложением совсем не выглядит. Но не спорит и не ехидничает, что в его случае, пожалуй, является хорошим знаком.***
Ладно, не серчай — мои орлы чуток перестарались. Не надо тебя было им волочить за рубаху до виселицы! Ну что ж тебе — гаду, неймётся никак. Отдыхай, веселись и не ссы. А такие, как ты, всегда видят лишь негатив, положив на весы…
Арсений заторможено крутит в руках ничем не примечательную флешку и думает, что каким-то образом всё равно умудрился оказаться в сюжете тупого русского фильма про мафию, подобного тем, что мелькали в его детстве по телевизору. На флешке были все его дела с Шустовым — квитанции о переводах, подписанные договора, сметы, итоги электронных аукционов. Словом всё, за что и его, и себя можно посадить далеко и надолго. Наверное поэтому несчастный кусок пластика обжигает пальцы, а ладони предательски потеют. Осознание собственного нерадужного будущего приходит только сейчас, липкие волны сожаления и обреченности яростно накатывают и портят настроение. Серёжа поглядывает на него всю дорогу и кажется таким же мрачным и недовольным. Например потому, что ему достался такой проблемный друг и клиент. Или потому, что на его сотрудников по вине Арсения, заблокировавшего номер Шустова, вместо того чтобы адекватно поговорить наконец, произошла лишняя нагрузка. Серёжа тоже весь на нервах, потому что Шустов — выродок девяностых, который может и ведёт сейчас «чистый» бизнес, но пришёл к нему далеко не прозрачными способами. И бестолковые слежки за Арсением всё ещё продолжаются, как очередное доказательство того, что люди никогда не меняются. Антон бы сказал, что Арсений — исключение из этого правила. Но у Арсения уже патологическое отвращение к ярлыкам. Серёжа паркует свой «Порше» перед зданием, отведённым под офис компании Шустова, и Арсений снова внутренне содрогается. Проблема не в том, что он боится этого человека, проблема в том, что его действия напрягают Серёжу, а уж он на своей должности явно насмотрелся всякого. Для Арсения Шустов — просто очередной выпендрёжник. Он всю жизнь по долгу службы с такими водится. Но Матвиенко встревожен, и это само по себе — веский повод для беспокойства. Они молча добираются до офиса, переглядываются в лифте через зеркало. И выглядят немного комично. Арсений в своём привычном аутфите: «смотрите, я депутат», и Серёжа с туго завязанным хвостиком в лёгкой кожаной куртке. Бандитом в кабинете Шустова выглядит в итоге именно он, и Арсений, стараясь держать невозмутимое лицо, делает себе пометку не забыть Серёге это припомнить. Станислав Игоревич лениво поднимает на них меланхоличный взгляд, даже не пытаясь подняться для рукопожатия. — Одумался? На весьма очевидную резкость у Арсения внутри всё протестующе взбрыкивает, и приходится приложить усилия, чтобы подавить эту злость. Они через это уже проходили. Поэтому он спокойно садится по другую сторону стола, стараясь не обращать внимание на пафосно-доисторический дизайн кабинета. — Я пришёл миролюбиво договориться. Шустов сверлит его тяжелым взглядом, ничего особо не выражающим. Он выглядит так, будто Арсений внезапно стал ему неинтересен. Это кажется странным, учитывая, что он так ничего и не добился с ним с последнего разговора. — И о чём же? Арсений не ведётся, сохраняя спокойное лицо. — О том, чтобы меня прекратили преследовать ваши люди. Я не хочу обращаться в полицию. — Я не знаю, о чём ты. Арсений даже не чувствует, как ладонь на коленке сжимается в кулак, пока от напряжения в руке не становится больно. Шустов — скользкий говнюк, косящий под дурака в тщетной попытке выбесить Арсения. У него, конечно, получается, но кто Попов такой, чтобы демонстрировать свою слабость? Арсений опирается локтями на стол, подаваясь вперёд и сцепляя ладони в замок. И издевательски улыбается в ответ. — Тогда мне стоит обратиться в полицию. Они, конечно, спросят, есть ли у кого-то повод точить на меня зуб. И мне, как абсолютно открытому депутату, придётся раскрыть все наши совместные дела, — Арсений делает театральную паузу, напуская ещё больше пафоса. — Нам же обоим абсолютно нечего скрывать. Шустов наклоняется навстречу, и его и так маленькие глаза сужаются, опасно поблескивая в дневном свете. — Ты не сдашь себя. — Мы можем проверить. Серёжа у входной двери показательно кашляет, и Арсений смаргивает застилавшую глаза ярость. На долю секунды отвлекающий манёвр Матвиенко срабатывает, и витающее в кабинете напряжение рассеивается, но этого оказывается достаточно, чтобы Арсений смог оценить ситуацию. Они снова скатываются в бессмысленные препирательства, хотя Арсений пришёл за компромиссом, а не за войной. Антон учил его разговаривать с людьми, Антон просил его не рисковать собой почём зря. И Арсений, конечно, совершенно не хочет (и не планирует) провести остаток дней в тюрьме. Но вся эта ебаная ситуация напоминает покер, и тут важно блефовать с уверенностью до самого конца. Арсений шумно выдыхает. — Давайте начнём с начала, — он снова возвращается к дружелюбному тону. — Вы хотели информацию о Высочинском? Я могу представить финансовые отчёты партии, темы на предстоящих заседаниях… Шустов издаёт глухой смешок. — Эта информация есть в прямом доступе на сайте Госдумы. Арсений крепко стискивает зубы, едва не шипя от досады. — Но это всё, что я могу. Вы ошибаетесь, думая, что мы знаем всё друг о друге, если работаем в одном здании. — Что ж, в этом ты прав. Учитывая твоё текущее положение в Госдуме, это, видимо, действительно всё, что ты можешь знать. Шустов явно теряет интерес к этому разговору, к Арсению в частности. Складывается ощущение, что он уже давно не воспринимает его всерьёз, а все эти слежки или ни к чему не приводящие разговоры — простое развлечение. От скуки. Как с собакой — пнуть в бок и посмотреть, будет ли она лаять или заскулит и убежит. Это тупик. Почувствовав, что оппоненту больше нечего предложить, Шустов наклоняется к нему с уродской довольной ухмылкой. — Да, я читаю новости, Арсений Сергеевич, и общаюсь с некоторыми твоими коллегами. Твоё положение в партии уже не такое стабильное, как пару месяцев назад. Многие опасаются, что ты едва ли не с ума сошёл, меняя так резко свою политическую позицию, — он откидывается обратно на спинку стула. Язык его тела выражает уверенность человека, который во всём преуспел. — Может, так и есть, учитывая, что тебе хватает наглости меня шантажировать. Может, мне нужно было занять твоё место для начала, а потом добраться и до Высочинского, а? Арсений медленно поднимается со своего места, чтобы последний раз взглянуть на человека, с которым когда-то был даже кем-то вроде приятелей. От подобных мыслей уже привычно накатывает тошнота. Ассоциировать себя с кем-то похожим, пусть даже и в прошлом, неприятно. Это ощущается как что-то противозаконное. Как то, за что он должен понести наказание. Антон может бесконечно его обелять или убеждать, что он-не такой-как-они, но вполне очевидно, что не будь Арсений Арсением — его бойфрендом — Антон не давал бы таких поблажек. Ведь Антон такой же как раньше и не сменил своё мнение насчёт власти. Возможно он просто слегка скорректировал его, став чуть менее категоричным. А Арсений всё ещё является коррумпированной ячейкой власти, и пока существуют такие типы как Шустов, вряд ли таким как Арсений дадут это забыть. — Это не имеет никакого смысла, — бросает он, отворачиваясь к двери. Серёжа смотрит на него с легким сочувствием, но проворно тянется к ручке двери. — Увидимся в суде, раз вы не хотите засунуть свою уязвленную гордость куда подальше и нормально договориться. Серёжа выскальзывает в коридор бесшумной тенью, пока Арсений пытается осознать очередной провал. И как так получилось вообще, что он перестал выигрывать на своём поле? Он, конечно, прикидывал последствия, когда решил «встать на правильную сторону», он не рассчитывал, что под ногами будет буквально проваливаться почва. — Передавай привет Антону… Как там его? Шастуну? Арсений замирает. Медленно оборачивается, быстро сморгнув потрясение. — Кому? Шустов смотрит так снисходительно, будто сейчас рассмеётся от такой нелепой актёрской игры. Арсений хотел бы посмеяться с ним, но слишком занят тщетными попытками остановить взорвавшиеся сиреной мысли. Шустов не может знать про происхождение Антона, просто не может. Они с Матвиенко тоже не могли нарыть эту информацию, Высочинскому даже не нужно было стараться, чтобы закопать любое своё упоминание. Невозможно узнать то, что существует просто на словах. Это можно услышать лишь непосредственно от источника. А Высочинский такие промашки точно не допускает. — Хороший вопрос. Кто он? Арсений едва заметно выдыхает, но каждый напрягшийся от паники мускул всё равно ноет. От подобной засады невозможно отойти по щелчку пальцев, но дышать определенно становится легче. Шустов следил за ним, не удивительно, что Антон тоже попал под раздачу. Понятно было одно — Станислав Игоревич не может оставить ситуацию, когда последнее слово не за ним. Арсений спокойно убирает руки в карманы брюк и небрежно жмёт плечами. — Букинист знакомый. Помогал выбирать литературу для дочери. Школа, первый класс, все дела. Что-что, а придумывать на ходу он умеет. — Ну да, букинист в книжном у чёрта на рогах, — Шустов кривится. Он будто рассчитывал на куда более бурную реакцию, но Арсений не способен подставить Антона даже случайно. Фамилия его парня звучит в этих стенах и так чаще, чем нужно (а не нужно вообще никогда), и внутри уже поселился противный червячок волнения. — Будет неловко, если кто-то из журналистов вдруг подумает, что тебя не подружки интересуют. Арсений притворно прыскает, разворачиваясь к выходу и не намереваясь больше задерживаться здесь ни на секунду. — Я оставлю этим любопытным журналистам номер бывшей жены. Она будет только рада сообщить, какие девушки меня интересуют. Он покидает офис Шустова с полным осознанием того, что теперь у него, кажется, реально нет выхода. Нет, за решётку Арсений не собирается, но и просто оставить всё так, как есть, он уже не может. Попов почти на сто процентов уверен, что на нём цепочка не закончилась, а то бы просто так его не отпустили. Нашлись другие покровители, и деятельность коррупционной машины продолжалась. Незаконные миллионы продолжают крутиться между людьми, в руках которых они не стоят ничего. Арсений набирает Антона, стараясь не обращать внимания на мрачное лицо Серёжи. Они с Антоном придумают новый план, который позволит остановить Шустова так, чтобы Арсений не попал под раздачу. Арсений звонит один, два раза, но слышит лишь затяжные гудки. И замирает на парковке, неверяще разглядывая холодный экран айфона. Антон, скорее всего, просто высыпается в свой выходной после очередного выступления. Припекающее полуденное солнце ненавязчиво напоминает, что это для Арсения двенадцать часов дня — самое время для активной работы, а Антон — жуткая сова, встающая после полудня. Но именно сейчас, после разговора с Шустовым, Арсению жизненно необходимо услышать голос Антона. Лишний раз убедиться, что слова Шустова не более чем трёп. Что он в действительности не добрался и до Антона тоже. Но телефон продолжает утверждать, что абонент временно недоступен, и Арсений начинает нервничать по-настоящему. — Дим, можешь перенести всё, что на сегодня запланировано? Сгоняю к Антону, а то он не берёт трубку. Серёжа снова бросает на него участливый взгляд, здороваясь с Ильёй. Макаров подъехал, чтобы забрать Арсения в офис, ведь Матвиенко совсем не по дороге, да и миссию свою он уже выполнил. Серёжа лично хотел оценить обстановку (и совсем чуть-чуть проконтролировать, что Арсений действительно попробует решить всё мирным путём) и, судя по его спокойному поведению, тоже не воспринял Шустова всерьёз. Дима, однако, мало что знает о ситуации в целом, поэтому волнение Арсения разделять не собирается: — Арсений Сергеевич, — его тон звенит от опасного предупреждения и, если бы не тревожность, которая внезапно решила взять контроль над мозгами, Арсений бы прислушался к своему помощнику. Но Антон не берёт трубку после сомнительных событий с Шустовым, и это оказывается важнее работы. — У нас много дел, мы не можем отменять всё так часто, а Антон просто отсыпается и… — Ты не понял, — Арсений сжимает в руках телефон, стараясь подавить дрожь в голосе. — Это не просьба. От делового настроя у Димы окончательно ничего не остаётся, и он посылает проклятия, но Арсений сбрасывает прежде, чем Позов успевает позволить себе чересчур много вольностей, не положенных сотруднику ниже рангом. Арсений сталкивается с выжидающим взглядом Серёжи и медленно выдыхает. Старается глубоко дышать, как учил Шастун. — Привет, Илья, — они вежливо жмут друг другу руки, — Мы к Антону. Макаров не выглядит удивленным. Он спокойно кивает, бросает взгляд на вытянутое от удивления лицо Серёжи и решает, видимо, оставить их наедине. Он усаживается на водительское сидение «Мерседеса», и Арсений наконец-то отдаёт всё своё внимание другу. — Он не берёт трубку, а этот гондон перед уходом сообщил, что копал под Антона. Матвиенко смотрит снизу вверх, засунув руки в карманы широких брюк, и таким, в своём гангстерском прикиде, он кажется опаснее, чем есть на самом деле. Попов с удивлением осознаёт, что глава его службы безопасности действительно совсем не напряжён. А у Арсения внутри всё тревожно ноет от тяжелой неизвестности. И дело даже не в том, что Антон не берёт трубку. У него как раз часто бывает такая проблема. «Не слышал, писал музыку», «прости, был занят на работе» или «блин, я отрубился». Арсений в последнее время просто потерял дальнейшее видение своего будущего. Он не знает, не может представить, куда заведут его ситуация на работе и проблемы с Шустовым. Партия недовольна его выходками, и Арсений не знает, как долго они ещё позволят ему говорить от общего имени. — По-моему он просто выёбывается, — Серёжа достаёт брелок от машины из кармана и небрежно им трясёт на манер чёток, — Если хотя бы половина из того, какие о нём слухи ходят, — правда, то это просто манера общения. Бывшие мафиози только так и могут. — И что ты предлагаешь, подать на него в суд и слить себя тоже? — хмыкает Арсений, доставая полупустую пачку сигарет. Серёжа косится неодобрительно, и они меняются местами, чтобы Арсений дымил против ветра. Матвиенко сигаретный дым не переваривает наотрез. — Как раз этого я тебе советую ни в коем случае не делать. Тогда ему точно придётся тебя убрать. Радуйся, что он не прибил тебя в своём же офисе, видно с нервами всё хорошо. Арсений совсем невесело хмыкает, чувствуя только, как приближается бесконечная усталость. Она маячит где-то на горизонте, намереваясь сожрать его окончательно. Так и уйдёт в отставку депутат Арсений Попов по причине крайней заёбанности от жизни. Или от себя самого, потому что умудрился же накрутить дел. Бабки поднял, молодец. Как теперь только от них отмыться — непонятно. — Послушай, — Серёжа вытаскивает его из забытья, аккуратно сжав локоть через ткань пиджака. — Ты, конечно, наговорил, и вы снова поцапались, но пойми, ему нужно убедиться, что ты действительно не будешь его сливать. Поэтому просто потерпи ещё немного слежки, и ты даже не заметишь, как она прекратится. Занимайся своими обычными делами. Старайся не связываться лишний раз с правоохранителями, чтобы не нагнетать. Арсений угукает, так и не придя к общему знаменателю в своей голове. Он затягивается и выдыхает дым, меланхолично наблюдая, как тот рассеивается в воздухе. Он не уверен, что способен отпустить ситуацию. Это что-то вроде принципа — разобраться с Шустовым. Арсений знал, чувствовал, что когда-нибудь ему придётся делать выбор. И этот день явно настал. Что изменится, если он просто отпустит Шустова, когда есть такой хороший шанс избавиться от маленькой песчинки в круговороте коррупции, которую так ненавидит Антон? Да, это не свержение власти, о которой так мечтают оппозиционеры. Но если Арсений решил встать на этот путь, если он действительно хочет измениться, разве не должен он сделать хоть что-то? Даже если поначалу вся эта оппозиционная романтика и была возможностью «покрасоваться», то сейчас его позиция вышла далеко за рамки простого наблюдателя. Сейчас наступает время реальных действий, и Арсений должен окончательно выбрать сторону. — Я не буду тебя уговаривать ехать обратно на работу, тебе действительно полезно побыть с кем-то, кто реально успокоит, — продолжает Серёжа, внимательно вглядываясь в его лицо. — Но перестань, пожалуйста, себя накручивать лишний раз. Ничего с твоим Антоном не случится, его папочка об этом позаботился лучше, чем ты. Последнее предложение у Серёжи всё равно получается с оттенком недовольства, каким бы беспристрастным он ни хотел казаться. Арсений выдавливает тихое «конечно», и они жмут руки на прощание. Попов затягивается последний раз, сбрасывает бычок на землю, прижав подошвой дорогих лоферов, и забирается на прохладное заднее сиденье корпоративной машины. Илья убирает телефон на подставку, смахивая диалог с кем-то, и Арсения впервые по-настоящему цепляет это действие. Пока они выезжают на основную дорогу, он решает последовать серёжиному совету и просто отвлечься, чтобы немного успокоиться. — Ты ведь недавно из отпуска, ездил куда-то? Илья всегда казался интересным и дружелюбным парнем, но почему-то Арсений вечно был слишком занят, чтобы нормально с ним поговорить. За это осознание становится немного стыдно. С Димой они могли обсуждать много разных сторонних тем, когда было необходимо отвлечься от работы, но вот с Ильёй так поговорить Арсений даже не пытался. О неприметности и обособленности охранников и личных водителей всегда ходят легенды. Их никогда никто не берёт в расчёт, да они и сами стараются не отсвечивать, оставаясь в тени, чтобы лучше выполнять свою работу. Но с Ильёй такой подход ощущается неправильным. У них с Антоном каким-то образом сформировалась общая компания друзей и знакомых, и Макаров давно в неё входит. — Нет, — Илье такое общение всё ещё даётся с трудом, поэтому он замолкает на секунду, но быстро расслабляется. — Ездил к родственникам в Воронеж только. Строю там дом потихоньку. Прикинув, Арсений себе мысленно кивает. Вполне резонно везти московскую зарплату в регионы, тем более, если родные просторы приятнее холодной и бездушной столицы. Он делает себе мысленную пометку уточнить у Серёжи, точно ли у его подчиненного хорошая зарплата. Настроение у Арсения сегодня определенно альтруистичное. — Свой дом — это всегда солидно, даже если небольшой. В зеркале заднего вида Арсений замечает, как у Ильи на лице расцветает такая редкая улыбка. Задерживать он её явно не собирается, не отводя сосредоточенного взгляда от дороги. — У меня большая семья, так что маленьким домом тут не обойдёшься. У Арсения от этих слов что-то жалобно ноет между рёбер. Может для обеспечения семьи это и прибыльная работа, но явно не такая безопасная, как хотелось бы. Хотя наверняка интереснее и активнее, чем среднестатистическое сидение в офисе. Илья хотя бы держит себя в отличной физической форме. — А девушка есть? Если не секрет, конечно. — Может в скором будущем будет жена. Арсений подаётся к водительскому сидению, чтобы лукаво выглянуть у Макарова из-за плеча. — Звучит не слишком уверенно. Илья окончательно теряет всю свою серьёзность и собранность, усмехается довольно и даже слегка мечтательно. — Она у меня, знаете ли, с характером. Арсений легко смеётся. Его немного отпускает и ситуация с Шустовым, и собственное неясное будущее. Он просто позволяет себе отодвинуть тревожные мысли на второй план хотя бы на короткое время. Позволяет почувствовать себя обычным человеком, с обычными проблемами, в окружении действительно приятных, поддерживающих друзей. Он уже и забыл, каково это — находиться в обществе, где от тебя не ждут ничего, кроме теплой беседы. Или где на тебя не смотрят, как на мешок с деньгами. Появление Антона в его жизни изменило так много, при этом совершенно ненавязчиво, и Арсений думает, что такой, наверное, и должна быть жизнь. Заземленной, но с простым человеческим счастьем, когда под боком любимый человек. Когда самая большая проблема: как провести выходные и что приготовить на ужин. Сколько он себя помнит, он только и делал, что гнался за чем-то. Будь то хорошие выпускные экзамены или высокая должность. Он редко замедлялся, редко по-настоящему наслаждался моментами даже будучи в отношениях с бывшей женой. Но каждая встреча с Антоном, душевные разговоры с Серёжей в последние пару месяцев и вот такие ненапряжные диалоги будто замедляют время, позволяя вдохнуть наконец полной грудью и осмотреться вокруг. Осознать, что в его жизни ещё осталось что-то совсем невинное, что-то, что нужно беречь и откладывать в небольшой коробок из светлых воспоминаний. Они с Ильёй болтают ни о чём, пока за окном проплывают улицы. Макаров рассказывает, как попал на работу к Матвиенко, и как они с Антоном в детстве гуляли по воронежским заброшкам, пока его уход в армию не разбросал их окончательно. Арсений, к сожалению, не может вспомнить своё такое же беззаботное детство. Бесконечные репетиторы, учёба и выходные с родителями просто не оставляли возможности для подростковой активности. — А, мы ещё пытались с ним всякие сценки делать. Думали, что хороши в шутках. Стоит им углубиться в район Антона, как улочки становятся почти пустынными, что кажется даже немного пугающим. День в самом разгаре, но на улицах появляются только пожилые бабульки, изредка матери с колясками и возвращающиеся с начальной школы дети. Деревья почти закрывают окна наливающейся зеленью, и всё вокруг буквально кричит о приближающемся лете. Арсений даже не скрывает довольное хихиканье, тут же вспоминая сценку, которую ему показывал Антон. — Да-да, я видел этот шедевр. Ты был выдающейся мамочкой. Арсений наблюдает, как Илья густо краснеет и нервно покашливает, тщетно пытаясь скрыть накатывающее смущение. Машина, наконец, останавливается перед нужным подъездом. Былой негативный настрой и волнение растворились, оставив после себя лишь лёгкую нервозность, потому что Антон всё ещё не берёт трубку. Арсений вылезает из машины и замирает, заглядывая в окна верхних этажей. Естественно, в двенадцать дня ни о каком свете и речи быть не может, поэтому определить, точно ли Антон дома, он не может. Но почему-то бежать тоже не стремится. Первоначальные загоны перестают иметь под собой такую уж железную логику, как сорок минут назад. На секунду становится немного совестно, что он действительно собирается разбудить Антона (или отвлечь от каких-то важных дел) из-за собственной паранойи. Илья вылезает следом, захлопывая водительскую дверь, и Арсений опирается на окно локтями, щурясь на солнце и пытаясь теперь потянуть время. — Чем вообще занимаются телохранители, пока их начальство вот так отсутствует? Надо же как-то коротать время. Илья как обычно шарит взглядом по местности, пожимая плечами, явно сосредоточенный на своих прямых обязанностях в текущий момент. Арсений давно привык к такому поведению и уже даже не обращает внимание. — Вообще-то я должен вас сопровождать до двери квартиры или, как минимум, войти в подъезд первым и осмотреться, но… — Но я не президент, чтобы передо мной ещё и двери открывали, — Арсений терпеть не может эти правила и не раз сообщал об этом Серёже. И как бы сильно его друг ни возмущался, Попов никогда не считал себя личностью, которая не способна справиться с рандомным пьяным неадекватом. Он что, зря ходит в спортзал? — И это всего лишь тридцать метров до лифта. К тому же, они давно поправили график Макарова так, чтобы на вечерние променады с Антоном его заменял напарник, чтобы они втроём могли избежать какой-либо неловкости. А сегодняшняя ситуация была нештатной. — Ну да, поэтому максимум, что я могу — это наблюдать за входящими и выходящими из подъезда и, может, что-то посматривать краем глаза на ютубе, — недовольно добавляет Макаров. — Зато в твоём распоряжении комфортное сидение и кондиционер, — Арсений отворачивается, захлопывая пассажирскую дверь и намереваясь подняться наконец к Антону. — К тому же, разгар буднего дня… В одно мгновение что-то ощутимо меняется. Арсений не успевает ничего понять — тишину улицы разрезает подозрительный хлопок, и он дёргается, сам не понимая почему. Всё происходит быстро, слишком быстро. Илья бросается на него, зажимая всем своим телом, и Арсений бьётся лицом прямо об тонированное окно. Макаров клонит его к земле, наощупь дёргая ручку двери. Снова хлопок, а потом ещё один, и дезориентированный Арсений всем телом летит на заднее сидение машины. Плечо простреливает резкой болью, когда он сталкивается им с мягкой обивкой салона, и Арсений окончательно теряется в пространстве. А потом, когда раздаются оглушительные хлопки сзади, до него наконец-то доходит. И внутри всё испуганно ухает, а к желудку подкатывает тревожная тошнота. Ужас осознания сковывает всё тело противным холодом. — Нам нужно уехать. Срочно! Илья кричит совсем чужим голосом и падает на водительское сидение, тут же заводя мотор и трогаясь. У него в руках пистолет, ебучий пистолет Макарова, и эта картина перед глазами внезапно расплывается, темнея на секунду. Арсений смаргивает, но оружие никуда не девается. И напряжённое лицо Ильи тоже остаётся. Макаров сжимает руль и пистолет так сильно, а дышит так часто, что Арсений подаётся вперёд, неосознанно пытаясь дотронутся и проверить, точно ли он реален. Илья даёт по тормозам, и Попов снова врезается всем телом в переднее сидение, а потом вскрикивает, потому что откуда-то взявшаяся боль в плече не хочет теперь его покидать. Макаров разворачивается к нему, громко матерясь, и Арсений тоже смотрит вниз на свой пиджак. На чёрной ткани медленно расползается мокрое пятно. — Я… Я должен посмотреть и оказать первую помощь. Голос Ильи хрипит и звучит будто отдаленно. Арсений неверяще тянет пальцы к пиджаку, и они зачем-то краснеют. Боль накатывает с новой силой, подавляя остаток разумных мыслей. Арсений поднимает голову и непонимающе смотрит в ответ, но Макаров заваливается в его сторону слишком резко. На секунду это отрезвляет, и Арсений здоровой рукой успевает подхватить его голову, неумолимо клонящуюся вниз. — Илья? Макаров пытается выровняться на своём сидении самостоятельно и тут же кривится, закусывая губу до крови. Взгляд у него то проясняется, то становится стеклянным и каким-то неживым. Арсений держит его за плечо, медленно возвращая накренившееся тело обратно, и едва не скулит от собственной боли. Она противно вытесняет остатки адреналина и заполняет каждую клеточку не то что тела, а всего сознания. Арсений пытается не думать о ней, пытается схватиться за что-то другое, за что угодно, лишь бы не провалиться в блаженное беспамятство. — Макаров, тебя задело? Говори со мной! Илья мотает головой, но Арсений уже не чувствует в его действиях хоть какой-то адекватности. Он быстро оглядывается — они отъехали совсем недалеко, даже не выехали на главную дорогу — и, скрючившись, перебирается на переднее сиденье. — Блядь! Арсений шипит и, усевшись, прикрывает глаза всего на секунду, пережидая новую волну разъедающей изнутри пытки. Рука в простреленном плече почти не ощущается, но вот любое действие — словно её режут до кости в реальном времени. Ему кажется, что он прикрыл глаза всего на секунду, на долю секунды, но в машине становится тихо, слишком тихо, и вымученный стон по соседству — единственное, что заставляет вернуться в реальность. Арсений распахивает глаза, и задачей это оказывается нелегкой, веки ощущаются тяжёлыми и совсем чужеродными. Илья одной рукой по прежнему сжимает пистолет, а другой успевает что-то нажать в телефоне, пока тело снова не кренится вперёд, а голова не падает на руль. Арсений дёргается в его сторону и тут же поражённо замирает, до боли стискивая зубы. Белую кожаную обивку водительского сидения украшают карикатурные кровавые разводы, не предвещающие ничего хорошего.