Молчать о пустом — никогда Очнуться в душном — нигде Гореть, но не сжигать К сожаленью, теперь твой удел
Арсений разглядывает стерильные белые стены, пока Паша лично осматривает швы и гематомы, обрабатывает их, а потом снова заматывает в тугие повязки, пристраивая бандаж. Это превратилось в рутину. Он пролежал в своей палате не так уж и долго, но стены всё равно умудрились осточертеть до тошноты. Они больше не были такими идеально чистыми, какими казались в первые осознанные часы после операции. Где-то выцвела краска из-за проникающих между полосками жалюзи лучей солнца. Арсению даже видятся жирные отпечатки пальцев и рук бывших здесь пациентов и их посетителей. Может уборщицы даже однажды стирали с них бордовые капли крови особо тяжелых больных. Арсений не может этого знать, конечно. Но он боится снова увидеть красный на белом. — Всё отлично, и рентген хороший. Ещё пять недель и можно будет начать потихоньку нагружать руку и плечо. Воля звучит так довольно и спокойно, что хочется просто выйти и не слышать его примерно никогда. Арсений кивает, чтобы обозначить своё присутствие. Ему не то чтобы плевать на своё здоровье, просто… Да ему всё равно. Люди получают куда более серьёзные переломы или травмы в бытовых условиях каждый гребанный день, поэтому вся эта возня над ним ощущается как что-то излишнее и совершенно неоправданное. Дима волей-неволей, но вводит иногда в суть некоторых статей в СМИ или рассказывает о сплетнях из офиса, ненавязчиво требуя реакции или какого-то внятного ответа. Но у Арсения его просто нет. Ему в целом непонятна шумиха вокруг себя. Он думает, что не первый и далеко не последний человек, в которого кто-то выстрелил. Но почему-то все, кому не лень, стараются узнать как он, что со стрелком и какие будут его дальнейшие действия. Арсений смотрит вежливо и спокойно, делает всё, что от него требуют быстро и чётко. Такой подход действительно работает, и всё быстро возвращается на круги своя. СМИ прекращают писать только о нём, а коллеги наконец-то переходят от личных вопросов к рабочим. Арсений возвращается с больничной койки к себе домой и ещё пару часов, почти не дыша, стоит в коридоре, стараясь что-то для себя осознать. Так ведь поступают люди, когда с ними происходит что-то важное? Мысли не приходят, ответы не находятся, и он продолжает этот цикл заново, просто потому, что Москва не позволяет стоять на одном месте. А жизнь не даёт замереть или остановить время. — Если хочешь, можешь пообщаться с родственниками Ильи. Тихие слова Паши вытягивают из серости мыслей и возвращают в этот мир резким толчком. — Когда они приехали? — Пару дней назад. Горло сводит внезапным спазмом, и Арсений кашляет, чтобы убрать непонятно откуда взявшийся ком. Воля аккуратно хлопает его по спине, но нужной поддержки он не ощущает, потому что просто не может. Потому что не существует какого-либо способа подготовиться к такому разговору. Илья стабилен уже несколько дней, и в скором времени его определят в общую терапию. Арсений старается выкинуть из головы, что его сердце пришлось запускать вручную. Но картинка тела на носилках и ритмичные движения медика на чужой груди стоят плотно перед глазами, а в ушах до сих пор звучит сирена скорой. Арсений петляет по коридорам, потому что выучил путь к нужной палате наизусть и отпечатал у себя на подкорке. Только в этот раз он не останавливается напротив широкого занавешенного окна в палату, чтобы посмотреть на протянутые к спящему Илье трубки. В этот раз, стоит свернуть в нужном направлении, он замирает, не в силах сдвинуться. Напротив палаты Макарова, ссутулившись, сидят две женщины и тихо разговаривают, сжимая в руках пластиковые стаканчики с кофе из больничного автомата. Арсений пробегается по ним быстрым взглядом и тут же трусливо прячется за углом. Он хотел бы, правда хотел просто подойти и искренне пожелать здоровья Илье, пообещать… Арсений резко отдёргивает сам себя, до боли приложившись затылком о стену, крепко зажмурившись. Перед глазами только багровое небо, вязкие, липкие красные реки и сдавливающая горло тишина — первый и наверняка далеко не последний ночной кошмар. К горлу снова подкатывает тошнота, и он срывается с места, практически бегом удаляясь подальше. Подальше от людей, которые не заслужили тот пиздец, который он привнёс в их жизни. Подальше от понимающих и сочувствующих взглядов. Подальше от бессмысленных разговоров. Подальше от самого себя и ублюдских мыслей про деньги, которые он мог бы предложить за жизнь их родного человека, потому что блядскому мозгу плевать, что он изменился, плевать на мораль, мозг на автомате предлагает самое лёгкое решение. Никакие деньги не смогут даже частично возместить то, что Илья сделал для него. Никакие деньги не смогут приглушить ту степень отвращения к самому себе, ту степень вины, которые теперь с ним, наверное, навсегда. Никакие деньги не способны теперь вернуть Арсению личность, которой он был больше полугода назад. Он больше ничего не может дать людям. Арсений носится по коридорам почти на ощупь, пока глаза застилают противные слёзы, а желудок скручивает спазмами. Кто он такой для них без денег и власти? Просто очередной глубоко сочувствующий прохожий. Таких сотни, тысячи в этой больнице, таких куча в их жизнях. А Арсений лишь напоминание, из-за кого всё это произошло. Он тщетно пытается понять: неужели вот это и есть цена его жизни? Загубленное здоровье и, наверняка, карьера человека, который просто хотел лучшего для своих близких. К горлу подкатывает новая волна желчи. Арсений почти пинками распахивает последние двери и его, наконец, отпускает, когда колени до синяков ударяются о холодный, неровный кафель. Накопившееся за последние дни выходит с противными спазмами, Арсению дурно настолько, что ему чудится, будто со скудным содержимым желудка выходит вся накопленная с годами гниль. Когда из организма исчезает последняя вода, он откидывается на дверь кабинки в попытках отдышаться. Легче, естественно, не становится. Голова гудит, а перед глазами по-прежнему плывёт, внутренности сковывает от невысказанного вслух. Он мог бы поорать или психануть и что-нибудь разбить, но и так распугал весь персонал, пока бежал сюда. — Это всё психосоматика. Голос Павла Алексеевича отражается эхом от стен мужского туалета, и Арсений невольно вздрагивает, потому что наивно надеялся, что за ним никто не пошёл. — Откуда ты знаешь? — недовольно бурчит он. Не слишком приятно, когда тебя ловят за слабостями организма. Даже если это твой лечащий врач. — Может это осложнения. — От пули в плечо? — весело хмыкает Воля и стучит костяшками по двери. — Я знаю твой желудок, как и весь твой организм. Уж за пару лет изучил хорошо. — Я рад, что ты развлекаешься. — Не шипи, — Воля бесцеремонно открывает дверцу изолированной уборной, и Арсений почти вываливается к его ногам. С одной здоровой рукой он чувствует себя беспомощным ребёнком, и это совсем не помогает в попытках успокоиться. — Сам умоешься или помочь? — Блядь, я тебя нахуй уволю! Я не маленький ребёнок, — он поднимается, хмурясь от звуков прохрустевших суставов, и тащится к раковине. — Арсений, ты не можешь меня уволить, я же работаю на больницу, а не на одного тебя. Поверь, не обеднею. Ледяная вода немного помогает, хотя умываться одной рукой всё ещё неудобно и не слишком эффективно. Холод отрезвляет и немного успокаивает, хотя Арсений всё ещё не понимает, что делать, всё ещё до жути себя ненавидит. Проблем от него оказывается больше, чем пользы, и он больше не чувствует под собой твёрдую почву. Он проваливается в полнейший мрак под тяжестью собственных мыслей. — Послушай, — Воля снова подходит вплотную и успокаивающе кладёт руку на здоровое плечо, заглядывая в глаза. У Арсения по лицу к шее стекают капли воды, теряясь под чёрной худи, но даже через ткань он чувствует теплоту пашиной ладони. — Ты должен справиться с этим. Более того, я знаю, что ты в состоянии справиться с этим самостоятельно. Но если я увижу, что ты проигрываешь бой своим чувствам, я буду вынужден отправить тебя к психотерапевту. Я знаю, как ты этого не хочешь, но я твой врач и твой друг. Поэтому ты должен пересилить себя и поговорить с семьёй Макарова. Потом тебе будет легче, я обещаю. Арсений понимает смысл его слов, правда понимает, но к горлу снова подкатывает желчь, и он отводит взгляд, отходя к небольшому окну. Он бы хотел вычеркнуть из памяти все воспоминания о покушении, но какая разница, если картинки будут приходить во сне. Какая разница, если в мире существует человек, пострадавший от этого сильнее, чем он сам. Мир никогда не был справедлив. Но стал слишком жесток, а Арсений не успел к такому подготовиться и теперь корит себя за это. Они с Серёжей недооценили Шустова, а расплатился за их ошибки Макаров. Всё это просто слишком неправильно. Он закусывает губу, едва сдерживая желание закурить. Паша стоит над ним и терпеливо ждёт, пока Арсений соберётся на вторую попытку. Но что, если он не соберётся? Что, если он именно такой жалкий депутат, каких ненавидит Антон? Что если он именно такой слабый, как всегда ему и казалось, а всё остальное — просто маска? — Я не думаю, что могу им чем-то помочь, — в итоге выдыхает он. Паша легко улыбается, убирая руки в карманы белого халата, буквально излучая какую-то внеземную добродетель. — Арсений, помощь окажут врачи. Им же достаточно просто знать, что тебе не всё равно. Он смотрит в ответ, но желаемой уверенности внутри так и не появляется. Арсений выходит в коридор, и на этот раз Паша сопровождает его, оставаясь молчаливой поддержкой. Женщины, кажется, даже не сдвинулись с места, а в руках у них уже пустые пластиковые стаканчики. За время, проведённое в больнице, Арсений успел понять одну простую истину — человеческая жизнь не измеряется в деньгах. В медучреждениях она определяется скорее в количестве перелитой крови или выпитых литрах кофе. Антон первые пару дней таскал из автомата горький кофе едва ли не каждый час. Он умудрился пропахнуть терпким запахом вперемешку с лёгким ароматом лекарств и хлорки, как пахла вся больница. Арсений же от себя чувствовал только запах бессилия. — Здравствуйте. Он тихо обращает на себя внимание, и стоит дамам только повернуть голову, как тут же приходится отвести взгляд. Это оказывается сложнее, чем он успел представить. Обе синхронно подскакивают, а Арсений, тяжело сглотнув, пятится. Энергия женщин почти физически сбивает с ног, а их волнение оказывается слишком очевидным и сильным. Арсению приходится обнять себя здоровой рукой и сжать бандаж до побелевших костяшек, чтобы позорно не сбежать снова. — О, вы и есть Арсений Попов? — женщина постарше берёт слово, и её тон, на удивление, оказывается подозрительно дружелюбным. — Вы в порядке? Внутри снова всё сжимается. От подобной заботы становится совсем некомфортно, а отвратительное, разъедающее чувство вины накатывает с новой силой. После случившегося всё вокруг становится чересчур абсурдным. — Я в норме только благодаря вашему сыну, — это всё, что получается из себя выдавить. В целом, это всё, что он на самом деле думает, и что по-настоящему важно. — Он поступил как настоящий герой, — вздыхает женщина. Арсения передёргивает, и он наконец-то встречается с усталыми глазами матери Ильи. Она выглядит так, как будто действительно в это верит, и Арсения это шокирует. Девушка за его спиной, видимо будущая невеста Ильи, кивает. Он был готов к чему угодно, но такая реакция совершенно сбивает с толку. — Послушайте, мне очень жаль. То, что он пострадал — неправильно, удар был направлен на меня… Женщина внезапно притягивает его в объятия и аккуратно прижимается, видимо, стараясь не навредить повреждённому плечу. Арсений испуганно сжимается, совершенно растерянный. Девушка рядом ему тепло улыбается и приходится отстраниться практически силой. Женщина отпускать его совершенно не собирается, крепко хватая за здоровую руку. Арсений оборачивается на Волю в поисках помощи, но врач не сдвигается с места со своей раздражающей снисходительной улыбкой. — Ох, не стоит винить себя, Арсений Сергеевич! — продолжает мать Макарова так яро и уверенно, будто старается вбить известную ей одной истину прямо в голову. — Илья поступил так, как считал нужным. Это его работа, и она ему действительно нравилась. Он немного рассказывал о вас, и мне приятно видеть, что вы о нём переживаете. Но Илья всегда был таким ответственным и принимал все риски. Мы тоже понимали, что это не самая безопасная работа. Во всём произошедшем виноват только человек, который в вас стрелял. — И мы надеемся, что его найдут как можно быстрее, — довольно серьёзным тоном добавляет девушка за её плечом. — От такого ублюдка могут пострадать и другие люди. Арсению приходится признать, что о стрелке он думал меньше всего. Он так закопался в собственных переживаниях, в волнении за жизнь Ильи, что практически не участвовал в расследовании. Даже на вопросы Серёжи или сотрудников правопорядка он отвечает настолько односложно и незаинтересованно, что практически не помнит этих разговоров. Ему определенно пора было вытащить свою испуганную голову из песка и посмотреть, наконец, на окружающий мир. Взять ситуацию в свои руки. Он совершенно размяк после инцидента, но чем дольше он стоит в стороне от расследования, тем маловероятнее становится его положительный исход. С Шустовым всё ещё нужно разобраться, особенно сейчас. Серёжа наверняка взял всё в свои руки, но Арсений единственный, кто в ответе за то, что натворил. — Я приложу все усилия для этого, — Арсений кивает и впервые за всё это время включает свой «дипломатичный» тон. Даже настрой немного меняется. — И вы можете даже не беспокоиться, с Ильёй будут врачи до полного его восстановления. Да, и… Если что-то нужно, вы всегда можете обратиться ко мне. Пожалуйста. Вы нашли где остановиться в Москве? — У нас были ключи от его квартиры, вы не переживайте. И мы видим, что Илья в очень надёжных руках, — взгляд женщины выразительно перебегает на Волю, а потом многозначительно возвращается к Арсению. Он понимает, что она имеет в виду. Но в подобное дружелюбное отношение всё ещё верится с трудом. Арсению надо переварить эту ситуацию и всё же выкурить хотя бы одну сигарету, поэтому он прощается, обещая заглянуть в ближайшее время к Илье лично. Легче от разговора совсем не становится, но узел внутри будто распутывается, а внутренние органы, по ощущениям, наконец возвращаются на свои места. Маловероятно, что всё станет как раньше. Ему всё ещё придётся научиться не просыпаться от кошмаров и много часов разговаривать с Ильёй, извиняться или просить прощения. Но они оба хотя бы остались живы. С этого можно было начать.***
Арсений смотрит на возвышающиеся над ним белые стены и не чувствует больше ни-че-го. Здание Государственной Думы давит на него своей напыщенной представительностью, а от конструктивизма, от симметричных боковых фасадов мутит, как от наскучившей картины. Он ничего и не помнит, кроме этих тонированных дверей, будто они — самый важный путь в его жизнь. Небесами, конечно, тут и не пахнет — это всегда была прямая дорожка в преисподнюю. Пафосные позолоченные буквы и герб больше не выглядят для него монументально на тёмно-сером мраморе. Они ощущаются как приговор, как вечное клеймо, от которого не отмыться. Арсений не обязан приходить сюда в свой больничный, но его ведет чувство ответственности (не бросать же Диму одного) и абсолютное неумение бездельничать. После всех событий желание закрыть гештальты превращается в настоящую потребность, и начать стоит именно отсюда. Охрана на входе косится на него удивленно, но методично проверяет необходимые документы, пропуская в широкий холл. Здесь даже пахнет искусственно. Он наивно надеялся, что выбрал правильное время, чтобы проскочить незамеченным, но, судя по всему, графики заседаний сдвинулись в его отсутствие, а путь в сторону кабинетов пролегает ровно через пресс-центр. Журналисты всегда напоминали Арсению голодных чаек. Стоило одной заметить добычу, как остальные налетали, не оставляя шансов на выживание. Антон бы с большой долей вероятности оценил шутку. У Арсения изначально не было шансов проскочить незамеченным, но с упорством ледокола он продолжает идти, уперевшись взглядом в пол, пока два охранника создают ему для этого коридор, оттесняя особо настырных журналистов. — Арсений Сергеевич, каково состояние вашего охранника? — Арсений Сергеевич, стрелка уже нашли? — Арсений Сергеевич, какие планируются заявления об инциденте? — Арсений Сергеевич, это было заказное нападение? — Арсений Сергеевич, как вы думаете, необходимы ли новые поправки в Уголовный кодекс после произошедшего инцидента? — звонкий голос девушки тут же перебивается горой вопросов, но Арсений останавливается. Его секундной заминки оказывается достаточно, чтобы окружающие затихли в предвкушении. Он не должен реагировать. Но вопрос попадает в яблочко, и девушка должна собой гордиться, а Арсений должен быть умнее. Это было до покушения. Сейчас хаотичные мысли останавливаются, а в душе поднимается злоба. — Я считаю, — сквозь зубы отвечает он, вскидывая голову под вспышки фотоаппаратов, — Что мы должны усиливать контроль за доходами чиновников и госслужащих, а не наоборот. Отчётность должна быть прозрачной, а мы только и делаем, что продолжаем покрывать коррупцию. Он смаргивает ярость и старается держать тон ровным, но за время больничного, очевидно, растерял сноровку. Высказывать накипевшее вслух оказывается приятнее, чем он ожидал, но даже некоторые журналисты смотрят на него с неодобрением и легким удивлением. Арсений меланхолично думает, что им всем придётся привыкнуть. Он больше не намерен притворяться и строить из себя того, кем не является. На спрятанный под пиджаком бандаж, прежде чем Арсений успевает дать дёру, ложится знакомая мужская рука. Стас на него даже не смотрит, лишь лучезарно улыбается в ближайшую камеру и крепко сжимает больное плечо. По всему телу от легкой боли пробегаются сотни мурашек, и Арсений резким движением сбрасывает чужую руку. Вот теперь ситуация со стороны точно выглядит плохо. — Арсений Сергеевич у нас самая настоящая пчёлка, совсем без работы не может. Вышел вот в свой больничный, я даже завидую такой работоспособности, — наигранный веселый тон Стаса кажется слишком уж ядовитым, а искусственная улыбка больше напоминает оскал. — Дайте ему больше воздуха и времени, чтобы влиться в рабочую суету, а там уже можно будет и подумать над новыми законопроектами, да? Шеминов снова кладёт руку теперь уже на правое плечо и поднимает на него ледяной взгляд. Игра в дружелюбие заканчивается довольно быстро, потому что Стас едва ли не пинками направляет Арсения прочь от журналистов и шума. Стоит оказаться в длинных коридорах наедине, как Арсений тут же отстраняется подальше, даже не пытаясь скрыть своё недовольство. — Ты забываешься. Кем ты меня выставил перед журналистами? Стас выглядит по-настоящему мрачно. Арсений вообще-то совсем не эмпат, но от этого человека всегда прямо тянет отрицательной энергией и потенциальными проблемами. — Ты и сам неплохо справляешься, председатель партии. В последних словах оказывается столько искреннего яда, что Арсений даже останавливается на секунду. Он дёргает Стаса за рукав, вынуждая повернуться к себе лицом. Возникшее между ними напряжение предвещает настоящую бурю. — Хватит! Я многое тебе позволяю, но не потерплю такого тона. Шеминов абсолютно расслабленно убирает руки в карманы, вызывающе вскидывая голову выше. Арсений всегда старался быть мягким, но справедливым начальником. Будучи сильно моложе некоторых подчиненных, он завоёвывал их расположение серьёзным подходом к каждому совещанию и делу. Он старался вливаться в деятельность своих сотрудников, быть в курсе всех событий, а также знать хотя бы минимально о личных проблемах каждого. Это помогало поддерживать определенный эмоциональный настрой. Арсений не всегда был искренен, это факт, но абсолютно всегда был внимателен к работе каждого члена партии. А Стас всегда был костью поперёк горла. Он сохранил должность после прошлого председателя либо благодаря внешнему вмешательству, либо отвалив кучу денег следакам, ведущим дело бывшего начальства. В любом случае, честностью рядом с ним никогда не пахло. Поначалу это мотивировало. Арсению приходилось быть умнее, дипломатичнее и внимательнее. Вряд ли он бы добился успехов, не маячь у него за спиной такой подозрительный человек, как Шеминов. В последние же месяцы Станислав Владимирович упрямо шёл против любых его действий или слов, даже не утруждая себя излишней обоснованностью. Картина в голове складывается весьма ясная. — Ты пропустил встречу спонсоров, Арсений Сергеевич, — ядовито произносит Шеминов, заглядывая в глаза с вызовом. — Это просто вечеринка для богачей, ничего интересного. Арсений отмахивается легко и непринужденно. Он искренне рад, что в этот раз обошёл собрание стороной, и даже по уважительной причине. На подобных приёмах место было только алкоголю и большим деньгам, а разговоры шли в основном о том, как распилить проектный бюджет, отмыть очередную взятку или, наоборот, кому-то занести. Раньше именно после таких вечеринок Арсений все выходные не просыхал, стараясь заглушить остатки совести. Больше на таких посиделках ему делать нечего, поэтому больничный пришёлся как нельзя кстати. — Очень зря, — наглая самодовольная улыбка расползается по лицу оппонента, и Арсений на секунду цепенеет, ощущая подвох. — Ты был персоной номер один для обсуждения. Арсений хмурится, пока шестерёнки в голове активно крутятся, пытаясь предугадать конец этого разговора. Подготовиться морально или придумать остроумный ответ — он пока не знает, какой выбрать ход. В этой стране политики действительно мало решают. На каждую большую рыбу способна найтись рыба покрупнее, и богатые бизнесмены, инвестирующие миллиарды рублей в развитие партии, чтобы лоббировать собственные интересы, являются реальной властью. По сути своей партии всегда идут в том направлении, за которое заплатят спонсоры. Но Арсений был в хороших отношениях с начальством каждого из фондов, которые вкладывались в «российскую оппозицию». — Ты навел много шумихи в последнее время, Арсений, — вздыхает Стас, сжимая переносицу. Он весь как-то сразу сдувается, от былой напыщенности не остаётся и следа. — Не все этим довольны. Арсений дёргается ему навстречу, пока внутри нарастает волнение. — Что ты имеешь в виду? — Ситуация с голосованием оказалась серьёзнее, чем мы думали. Это был важный законопроект, а ты единственный его не поддержал, — терпеливо продолжает Стас. — И твои внезапные резкие высказывания журналистам всё лишь усложняют. Да взять хотя бы сегодняшний день — ты совсем себя не контролируешь. Мы все не можем понять, что с тобой происходит, но совершенно точно ясно, что твоя точка зрения стала расходиться с точкой зрения партии. Твоё мнение стало слишком личным, Арсений. Жаль, что именно мне приходится это говорить, но ты должен уйти с должности. Арсений неверяще хмыкает, отшатываясь. Просто потрясающе, его не было чуть больше недели, а Шеминов уже нагрел себе место в кресле начальника. — И кто меня заменит? — он широко усмехается, даже не скрывая откровенного пренебрежения. Ну серьёзно, ни на секунду нельзя расслабиться в таком коллективе. — Ты, что ли? Стас ведёт себя на удивление спокойно, хотя на лице играют желваки, а смотрит он даже с толикой жалости. Это только раздражает, и Арсений легко закипает от подобного настроя. Возможно, он действительно не в себе, во-первых, потому что всё ещё на легком обезболивающем (хотя Паша снижает дозу с каждым днём), а во-вторых, потому что раньше контролировать себя было легче. Что-то сломалось в нём после нападения. Что-то, что больше не позволяет оставаться холодным и безучастным к происходящему вокруг, будь то обычный повседневный разговор или решение всей его жизни. Возможно, всё происходящее после появления Антона раскрыло в нём новый потенциал, а, может, запустило бомбу замедленного действия. Арсений не знает ответа, но хочет надеяться на лучшее. — Может быть, — кивает Шеминов всё также спокойно, пока Арсений недовольно сжимает в кулак свободную руку. — Об этом разговора пока не было. Но ты не понимаешь, Арсений. Ты уйдёшь сам. Либо они тебя вынудят. Сердце, кажется, делает кульбит и проваливается куда-то к желудку. Он не успевает подумать — перед глазами сама собой возникает картинка лежащего в палате Ильи. Спящего, но преступно беззащитного. Арсения снова мутит, и приходится придвинуться ближе к окнам в длинном коридоре, опершись на подоконник спиной. Этого не может, блядь, быть! Ему не могут угрожать снова. От одной мысли об этом кровь в венах застывает, а дыхание беспощадно сбивается, так что приходится крепко сжать челюсть, чтобы позорно не заорать. Стас перед ним больше не кажется таким уж безобидным, пусть даже и не он лично принимает эти решения. Впервые в этих стенах — в стенах, которые он выучил наизусть, которым отдал почти половину своей жизни, вкалывая, как проклятый — Арсению становится по-настоящему страшно. — Ты… — он сглатывает, но слова всё равно встают поперёк горла. — Ты серьёзно сейчас? Стас не выглядит так, будто ему искренне жаль его, или что ему хотя бы не нравится эта ситуация. Его лицо нейтрально, но вольготная поза говорит сама за себя. Он сочувственно качает головой, но смотрит так холодно, что Арсению кажется, будто перед ним настоящий робот. И он впервые думает о том, что, наверное, и сам выглядел так со стороны. Неживым. — Никому не нужны проблемы, Арсений. А ты начал их притягивать с какой-то невероятной силой. Поверь, если ты тихо уйдёшь сам, то избежишь худшего варианта развития событий. Блядь. Одно дело, когда у тебя проблемы с такой незначительной единицей, как Шустов, который даже не смог нанять нормального киллера (Арсений пытается рассуждать логически, но по телу всё равно пробегает дрожь от воспоминаний). И совсем другое, когда речь заходит о реальных элитах общества. Они не пожалеют денег, чтобы устроить Арсению настоящий пиздец. Шею сковывает в удушливом спазме. Арсений, кажется, задыхается. Это выбор без выбора. Система поиздевалась над ним, пережевала и выплюнула, как инородное тело. Возможно, он никогда и не участвовал в этой игре по-настоящему. Возможно, все годы упорной работы были всего лишь иллюзией, в которой он барахтался, чтобы быть хоть на каком-то месте в жизни. Чтобы хоть что-то из себя представлять. Либо всё вокруг было именно таким неустойчивым, как сейчас ощущал себя Арсений, либо его личностное самоопределение было настолько искусственным, что стоило ему сменить вектор, и мир вокруг начал разваливаться, как в грёбанном Шоу Трумана. Стас, кажется, снова пытается сказать, как ему жаль, но Арсений уже не слушает. Он думает о том, сколько ещё может пострадать людей, пока он цепляется за эту должность. Сколько стоят жизни в его окружении? А стоит ли вообще хоть что-то его собственная? Арсений думает об Илье и его родственниках, о врачах, которые боролись за его жизнь несколько часов. Думает об Антоне, который снова потерял стабильный сон, совместными усилиями налаженный за время их отношений. Он вспоминает Кьяру, которая каждый день звонит, чтобы узнать о его здоровье. Наконец, он вспоминает Диму и срывается с места в свой офис, потому что Позов всё это время работал, разгребая навалившееся дерьмо, хотя, наверняка, с этими новостями ему было нелегко оставаться рассудительным. Ни одна должность не стоит безопасности близких людей. Арсений сделал для страны всё, что мог. Он попытался что-то изменить. Большинство людей не делают даже этого. Когда он врывается в свой офис, Дима подскакивает, потрясенно округлив глаза. Конечно, Арсений рассчитывал появиться чуть более эффектно, чтобы Позова взбодрить и, может, даже немного обрадовать. Но теперь всё это не имеет смысла. Дима медленно выскальзывает из-за своего рабочего стола, подходит и крепко обнимает. Арсений впервые за день выдыхает, зажмурившись. Он старается не думать о будущем, пока есть такая возможность и по-настоящему благодарен судьбе — Антону — за то, что теперь у него есть люди, которые хотят его просто обнять и делают это. С одной стороны это совсем незначительная деталь, но, оказывается, Арсений сильно изголодался по такой искренности. — Рад, что ты в порядке, — говорит Дима, и получается слишком хрипло для него. Арсений отстраняется, чтобы криво улыбнуться. Дима заходил к нему в любую свободную минуту, но чем дольше Арсений отсутствовал, тем меньше у него их было. — Должен признаться, что я тоже рад, что в порядке. Они дружно хмыкают, и Дима начинает суетиться возле кофемашины, предлагая присесть, но Арсений отмахивается. Он смотрит, как Позов собирает разбросанные по столу бумаги в ровные стопки документов, как сортирует по важности: «чтобы сразу сильно тебя не нагружать, Арсений», и внутри всё сжимается, превращая его в единый комок сожаления. — Дим. Позов мычит, даже не отрываясь от дел. Но пауза затягивается, и он наконец вопросительно поднимает голову. — Ты был лучшим помощником из всех, с кем я работал. Сбитый с толку Дима поначалу хмурится, и между бровей у него появляется глубокая морщинка. А когда до него наконец доходит, то он весь будто обмякает, плечи опускаются, а губы складываются в широкую, но тоскливую улыбку. — Мне было приятно с вами работать, Арсений Сергеевич.***
Написать пару предложений на бумажке было проще, чем принять это. Арсений был… В замешательстве. И он даже не мог напиться, потому что алкоголь плохо сочетается с таблетками, хотя нажраться до беспамятства хочется почти до боли. Впрочем, кажется теперь боли в его жизни и без этого предостаточно. Арсений больше не знает, что должен делать, или хотя бы что может. Он отдал политической деятельности больше пятнадцати лет и никогда не представлял себе финиш. По крайней мере не такой. Это ощущается как… Конец. Не конец всей жизни, конечно, но отсутствие работы похоже на тупик. Он больше не знает, как сложится его жизнь. Он больше не знает, каким будет завтрашний день. Отсутствие планов, отсутствие ясной картинки не оставляют пространства для манёвра, потому что Арсений всегда жил по расписанию, с чётким пониманием того, что ждёт дальше. Но постоянный контроль растворился, стоило поставить подпись под заявлением, оставляя после себя только страх перед неизведанным. Арсений не жалел, нет. Но теперь он катастрофически потерян, хотя, казалось бы, перед ним должны распахнуться все двери. И как человек, который понятия не имеет, что делать дальше, он просто пялится в никуда, сидя за обеденным столом своей холодной, слишком представительной квартиры. Слишком, потому что ещё утром она ему такой не казалась. Внезапно всё вокруг становится до противного чужим. Не то чтобы Арсений вдруг начал понимать, каким человеком он в конце концов стал, но чёткое желание вычеркнуть всё и вся, связанное с «прошлой», депутатской жизнью, с каждой нарастающей секундой тишины давит на него всё сильнее. Оно захватывает мысли, и поглощает последние хорошие воспоминания как чёрная дыра. Когда-то Арсений верил, что может быть полезен своей стране. Может что-то изменить или даже создать, как настоящий творец. Реальность оказалась прозаичнее и как последняя сука просто забрала все авторские права, выкинув его за ненадобностью. Страна гниёт изнутри, и вряд ли этот процесс способен остановить хоть кто-то. Он не слышит, как в замке входной двери проворачивается ключ, поэтому Арсений панически вздрагивает от неожиданности, стоит теплым рукам обнять его со спины. Антон, который уже успел привыкнуть к таким реакциям, успокаивающе целует его в шею, обжигая ухо теплым дыханием: — Тш, это всего лишь я. Арсений встаёт со своего места, чтобы нормально обнять Антона. Арсений кладёт ему голову на плечо, прижимаясь, как к последнему оплоту надежды. В последнее время Антон именно им и является. Его гулкое и размеренное сердцебиение успокаивает, и впервые за день чувство одиночества растворяется, капитулируя под теплой улыбкой, которой Антон его легко одаривает. — Что нового? — бубнит Арсений, зарывшись носом в волосы Антона. Начать разговор с важного, как он обычно это делает, сейчас не выходит. Уход с должности, возможно, подкосит его ещё больше, чем покушение, раз он оказывается не в силах просто рассказать последние новости. Арсений ещё никогда не ощущал себя так жалко. — Ой, ну у меня всё как всегда. Я не любитель перемен, сам знаешь, — улыбается Антон и садится на соседний стул, прислоняя голову к здоровому плечу Арсения. — Мы с Позом посовещались и решили на время все концерты отложить. Как-то не хочется сейчас светиться. Внутри снова что-то обрывается. Конечно Арсений знает. Он знает, что Антон не любит перемены, и всё равно подписал ебучее заявление на увольнение. Чтобы всё к чертям изменилось. Он потерял способность решать свои проблемы, а теперь даже не знает с чего начать. Глаза предательски щиплет, и он ощущает себя последним неудачником. Давно позабытое чувство, искорененное, как казалось, в самом своём основании — оно пожирает его (все неудачи пожирают его), и Арсений снова начинает задыхаться. Он не умеет быть никем, кроме депутата, и теперь у него не осталось даже этого. — Я… Я был сегодня в офисе, — хрипло выдавливает он, и горло перехватывает, а в глазах темнеет. — Мне жаль, Антон. В первую секунду Антон нервно хмурится, но потом до него доходит, и лицо проясняется. Даже не так, оно едва не светится от счастья. — Я… — он говорит осторожно, подбирая слова. — Горжусь тобой, Арс. И, наверное, поздравляю. Даже если сейчас тебе кажется, что не с чем. Арсений потрясенно замирает и сперва даже не знает, что сказать. А потом его просто несёт: — Ты не понимаешь, я больше не знаю, кто я. Ты думал, что я лучше, чем пытаюсь казаться, но я теперь не имею цели, не имею почвы под ногами и не знаю, что будет завтра или как теперь вообще жить. Я не умею ничего другого, Тош. Сколько я себя знаю, я был депутатом. Сколько я себя помню, у меня был определенный образ жизни. А теперь я даже не знаю, кем являюсь. И я больше не стабильная единица в твоей жизни. Он выдыхает, ощущая на щеках противную влагу. У него за душой-то больше ничего не осталось. Арсений проводит рукой по лицу, пытаясь согнать эту бессильную ярость, из которой, кажется, теперь состоит. И он не может больше смотреть на Антона, потому что тот начал встречаться с одним человеком, а теперь перед ним нечто несформированное и хаотичное. — Давай разбираться, Арс, — вздыхает Антон. — Ну с чего ты взял, что мне от тебя нужна какая-то стабильность или вроде того? Рутины у меня и так хватает. Я люблю тебя не потому, что могу получить какую-то пользу. Любовь так, блядь, не работает. Бывают хорошие времена, бывают плохие. Когда наступают плохие, каждый человек волен выбирать, хочет ли он проходить через них с партнером. Я хочу быть с тобой и сейчас, и в будущем. И мне очень жаль, что я так много гнал на тебя в прошлом, что теперь ты отчаянно боишься передо мной облажаться и пытаешься соответствовать образу, который сам определил как то, что нужно мне. Ты не знаешь, кто ты теперь? А я знаю. Ты просто хороший человек. Хороший начальник, хороший партнёр и хороший друг. Ты мужчина, который пытался сделать мир лучше, как умел. Но даже в фильмах супергерои не могут спасти вообще всех. А у нас тут реальная жизнь. И она куда более несправедлива, потому что у неё нет сценария. Всё решают люди. Есть плохие, есть хорошие. Но ты несёшь ответственность только за то, что делаешь сам. Антон как обычно говорит запальчиво и много. Забавно, что в любых обстоятельствах, какими бы плохими они ни были, он склонен ораторствовать. Арсений же слушает внимательно, хотя ему и есть что сказать в ответ. — И… слушай, — Антон становится куда более неуверенным, чем во время предыдущего пламенного монолога. Кажется, он даже немного нервничает. — Ты не один теперь не знаешь, кто ты и что ты должен делать. Я не хотел говорить сейчас, потому что пока всё-таки ещё колеблюсь. Но когда я сказал, что мы решили на время отменить все концерты, я был не совсем честен. Я хочу закрыть κλόουν. Арсений застывает, не зная за какую информацию хвататься в первую очередь. Он пытается осмыслить происходящее, но для этого требуется, кажется, больше времени. Монологи Антона всегда были прекрасны, всегда попадали в цель, но они убийственны в своей красоте и почему-то всегда заканчиваются на шокирующей ноте. К такому невозможно привыкнуть, но Арсений искренне пытается. — Но… Ты уверен, что точно этого хочешь? Ты же вложил столько сил… — Арсений пытается подобрать нужные слова, но они ускользают. — Я не уверен, что это правильно, если события в моей жизни так повлияли и на тебя… Чужая рука накрывает ладонь, и Арсений радуется этому теплу. Оно не решает проблем и не делает ничего проще. Но хорошо, когда Антон есть рядом. — Арс, — Антон отнимает голову от его плеча и садится ровнее, слегка поворачивая Арсения на себя, чтобы иметь возможность посмотреть в глаза. — Я понимаю, что тебе тяжело. Могу только догадываться, насколько. Но, пожалуйста, не пытайся взять на себя ответственность за все плохие события, которые происходят вокруг. Я хочу закрыть проект не потому, что испугался за себя до такой степени. Да, произошедшее повлияло на это решение, но совсем иначе, чем ты думаешь. Я просто понял, что у меня слишком сменились ценности. Ты жил работой в Госдуме, а я жил этим проектом. Клоун был единственной важной вещью, что у меня есть. И мне было плевать, к чему это приведёт. Хоть к тюремному сроку. Похуй вообще. Я не хотел жить, поэтому Позов придумал для меня вот такой смысл жизни. Сейчас у меня есть ты, есть друзья, которых я не могу снова заставить переживать обо мне, есть некоторые обещания, данные хорошим людям. Очень много целей и планов. И я просто не смогу больше отдаваться этому проекту на том же уровне, что и раньше. Да и честен с аудиторией в таком случае не буду. В любом музыкальном проекте главное — вовремя остановиться и уйти на пике, когда ты дал всё, что мог. Арсений притягивает Антона к себе, и они сидят так какое-то время, прижавшись лбами, разделяя общий воздух и общую боль. До него наконец-то доходит. Они оба уже никогда не совершат ту революцию, о которой мечтали, к которой подсознательно стремились. Но у них есть нечто другое. В какой-то степени это революция над собой. И куда бы она их не вела, они способны пройти через проблемы вместе. Может сейчас у них нет чётких представлений об этом пути. Может нет даже мыслей. Но Арсений понимает Антона. И Антон понимает его в ответ. Сейчас, наверное впервые за всю их недолгую пока что историю, у них гораздо больше общего, чем было ещё несколько недель назад. — Я… Наверное мне нужно чуть больше времени, чтобы окончательно всё осознать, — Арсений смотрит в глубокие зеленые глаза напротив и не может подавить в себе горькую улыбку. — Блядь, я очень любил твою музыку, твой проект, и я охуеть какой везунчик, раз κλόουν — мой парень. Но это лишь часть твоей личности, и я люблю всего тебя, а не только музыку. Что ж, теперь мы можем хотя бы попытаться справиться со всем этим вместе, да? Хоть я и не знаю, с чего начать. Антон добродушно фыркает и тепло улыбается. — Мы не попытаемся справиться, Арс, а справимся, — твёрдо говорит он. — Все живы, ничего непоправимого не произошло. Со временем всё обязательно будет хорошо. Они сидят какое-то время в тишине, пытаясь осознать свои новые положения. В воздухе уже не витает ощущение отчаяния, но и надежде зарождаться пока рано. Это просто вера, что когда-то всё сложится. Вера Арсения в Антона и их общую силу. Может быть где-то на задворках его потрепанной души зарождается даже вера в себя самого. Сейчас Арсений позволяет себе выдохнуть и собраться с мыслями. — По крайней мере, мы есть друг у друга. Это отличная отправная точка, не так ли?Пусть кто-то другой принимает решения, Пусть кого-то другого приводят в пример. Если вдруг на мой счёт возникают сомнения, Я не точка, я не запятая, скорее… Пробел. И плевать ваше мнение мне не интересно. Я давно ненавижу вот это вот всё… И не каюсь. Я не тот человек, среди вас мне не место. Оказался случайно, теперь притворяюсь.