Человек-тюрьма и человек-вина Вдвоем пойдут до смертного одра. Вся жизнь субъекта Б — перед субъектом А Иметь не завершенные дела. И снова нет ответа «Да» на основной вопрос: А отдал ли он столько, сколько мог? Но никогда не вызовет вопросов или слез, Висящий на его двери замок.
Антон глубоко затягивается, стараясь заполнить дымом лёгкие. Справиться с волнением это всё равно не помогает. Он знает, что это решение правильное. Собственно, это единственно верное решение в сложившейся ситуации. Поступить иначе он не может, да и не хочет. Путь, на который он встал несколько лет назад, требует полнейшей отдачи, самоотверженности и в каком-то смысле готовности на самопожертвование. Его можно было назвать музыкальным смертником. Отдать за κλόουν жизнь было не страшно, Антон пошел бы на это без раздумий, потому что этот проект и был для него жизнью. Теперь же всё изменилось. Нет, Антон по-прежнему хочет перемен для своей страны, хочет быть причастным к ним и делать всё, что в его силах. Но. Теперь у него есть и другие части жизни, не менее значимые, ценные, выстраданные. И Антон не в состоянии отказаться от них в угоду великой, но недостижимой цели. Для того, чтобы попытаться что-то изменить, нужно выступить с протестом открыто и смело, снять маску и начать говорить от своего имени, пытаясь достучаться до всех, кто готов слушать. Говорить, даже если голос дрожит. Проблема лишь в том, что Антон таким образом поставит под угрозу тех, кто ему дорог. Существование Высочинского всерьёз бы осложнило задачу тем, кто попытался бы объявить охоту на Антона, выступи он открыто как оппозиционер. Но это значит лишь, что добраться до него попытались бы через близких. И пойти на подобное Антон не может. Не после того, как видел бледное лицо Арсения и его мёртвый взгляд, упрямо сжатые губы, отпечатавшееся на лице разъедающее чувство вины и беспомощность, проявлявшуюся даже не в физических сложностях из-за травмы, а в потере контроля над ситуацией. Не после бесконечных и мучительных часов, проведённых возле палаты, в которой лежал Макар. Мерный и ритмичный писк кардиомонитора был единственной музыкой, которую в тот момент мог воспринимать Антон. И эта музыка была самым прекрасным, что он слышал, потому что её ровный ритм означал, что его лучший друг всё ещё жив. Ничего важнее этого в тот момент для Антона не существовало. Он не может подставлять близких. Страшно даже подумать, что в опасности окажутся Дима и его семья, или мама с Олегом, или малышка Кьяра. Чёрт, у Антона слишком много дорогих для него людей. И он не готов ставить их жизни на кон в игре, в которой ему никогда не победить. Антон однажды столкнулся с тем, что смерть обратила свой взгляд на тех, кем он дорожит. И это радикально изменило его систему ценностей. А ещё он понял, что не имеет права заставлять других пройти через то, через что прошёл он сам, уничтожая кофе и сигареты на крыльце больницы, чтобы не задохнуться от боли и бессилия. Мучеником, отдавшим свою жизнь ради великой цели, можно быть лишь при условии, что рядом нет того, кто будет по тебе скорбеть. У Антона же таких людей очень много. И если с ним что-то случится, это разобьёт им сердце. И в таких условиях продолжать выступать как κλόουν больше невозможно. Если не кривить душой, то Антон банально… не хочет. Это музыкальное альтер эго с каждым годом всё больше разрушало его реальную личность, крало её. В какой-то момент Антон запретил себе мелкие радости жизни, исключил всё, что мешало заниматься музыкой. Он не позволял себе писать песни, не касающиеся политики. Иными словами, не просто поставил свою жизнь на паузу, а буквально сбросил всё, что не касалось клоуна, как балласт. И это убивало его, потому что избранный путь никогда не предполагал счастливого финала. Антон хочет вернуть себя, вспомнить, кем он был до того, как государство пережевало его и выплюнуло. И совсем не хочет умирать, поэтому умереть должен κλόουν. Антон возвращается в комнату и в очередной раз проверяет камеру на штативе, тяжело вздыхая. Сколько ни тяни, а сделать это необходимо. Он натягивает маску клоуна, включает запись и садится в кресло. — Привет, народ, — голос предательски срывается. Антону очень непривычно его слышать, чувствуя при этом тяжесть маски. — Есть серьёзный разговор. Я знаю, что многие из вас эту идею не одобрят, будут разочарованы или даже почувствуют себя преданными. И поверьте, мне очень жаль. Но правильные решения обычно являются самыми тяжёлыми и болезненными. Хотя… для начала давайте познакомимся. Он осторожно снимает маску и откладывает её на стол, затем слегка приглаживает волосы и пытается восстановить дыхание. Антону очень страшно. Вообще-то он мог бы не записывать это видео, просто вбросить пост и жить дальше, так и оставшись таинственным парнем, делавшим неплохую музыку. Но Антон не может так поступить. Наверное, смог бы раньше. Но теперь он знает, что его музыка производила на людей куда больший эффект, чем он предполагал. Он вспоминает детей, певших на митинге его песню. Вспоминает Лёху, ушедшего из Росгвардии. Вспоминает истории, которые люди иногда рассказывали в комментариях. Множество мелочей, показывающих, что его творчество было очень важно для некоторых людей и временами даже меняло судьбы. И Антон чувствует ответственность за всё это. Люди заслужили правду. — Ещё раз привет. Меня зовут Антон, и мне очень приятно с вами познакомиться, — звучать голос, конечно, начинает увереннее, но Антону всё равно невообразимо тяжело. Несмотря на то, что клоун — альтер эго, ощущение сейчас такое, словно Антон наживую вырывает часть себя. — Я совершенно немедийный человек, простой сотрудник книжного магазина. Да, я оппозиционер, но лидером мнений я становиться никогда не хотел и не пытался. Собственно, для этого мне и нужна была анонимность. Однажды я попытался взять на себя ответственность и координировать действия других во время акции протеста. Это плохо для меня кончилось. Наверное, в полной мере после произошедшего я не оправился даже сейчас. Но и молчать я не мог. Так появился κλόουν. Я писал эти песни, чтобы не сойти с ума от того, что меня окружает. Не подумайте, я не пытаюсь надавить на жалость, просто объясняю логику своих действий. Маска клоуна дала возможность стать кем-то лучше и сильнее, чем я сам. Антон не готовил какой-то сценарий этого разговора, поэтому монолог выходит довольно сумбурным. Но он считает, что так получится честнее и искреннее. Записать он тоже намерен одним дублем, потому что в противном случае все будет срежессированным и фальшивым, а притворства ему за эти годы хватило. — И это было здорово. Захватывающий опыт, не похожий ни на что другое. Всё это было бы невозможно без вас, потому что в какой-то момент проект перестал быть попыткой не загнуться и превратился в попытку поддержать тех, кто в этом нуждается. Пару месяцев назад я ходил на митинг и незадолго до начала винтилова люди вдруг стали петь мой трек. Парнишка, панически боявшийся целлофановых пакетов после пыток в одном из отделов полиции, даже мечтать не мог о том, что однажды при помощи его песен другие будут бороться со своим страхом. Спасибо. Нет, серьёзно, вы не представляете, как я благодарен за вашу поддержку и искренний интерес к тому, что я делал все это время. Вы вернули моей жизни смысл и показали, что я чего-то стою. И именно поэтому я решил записать это видео. Вы неосознанно столько лет держали меня на плаву, что я обязан объясниться, а не молча исчезнуть. Мне жаль, но проект κλόουν прекращает своё существование. Нога начинает предательски дрожать. Антон дёргает ей неосознанно, в попытке справиться с перегрузкой. Во время разговора с Арсением, заявляя о намерении закрыть проект, Антон звучал твёрдо и непоколебимо. Но лишь потому, что в тот момент Арсений нуждался в человеке, точно знающем, что делать дальше. Во время разговора с Димой Антон был скорее подавленным, чем встревоженным. Сейчас же он в ужасе. — Это неожиданно, понимаю. Для меня тоже. Но в моей жизни кое-что изменилось. Я не могу повести вас за собой, не могу служить достойным примером. Я дошёл до точки невозврата и мне больше нечего вам дать. Поэтому будет нечестно продолжать проект дальше. Я жил им все эти годы, но больше не могу. Если продолжу, со временем всё станет фальшивым, натужным, превратится в тяжкую повинность. Я не хочу всё вот так бездарно проебать. Я прошу прощения. Хотелось бы сказать какое-то ободряющее напутствие, но я не в праве вас наставлять или чему-то учить. Только вы знаете, какой путь для вас будет правильным. Κλόουν как артист существовать больше не будет, но я с вами не прощаюсь. Не уверен, что это произойдёт в ближайшее время, но однажды мы с вами ещё услышимся, ведь совсем без музыки я не смогу. И… да, я не оставлю вас без песен, которые вы полюбили. Большая часть концертных треков постепенно появится на этом канале. Спасибо за все. И до встречи. Стул протяжно скрипит, когда Антон поднимается. Он выключает камеру и достаёт флешку. Антон и правда не планирует переснимать это видео хотя бы потому, что ещё раз он через это пройти не сможет. Зачеркнуть этот этап жизни оказалось невыносимо сложно. Но он вроде как справился. А дальше у него будет новая жизнь, в которой пока нет цели, но они с Арсением обязательно что-то придумают, Антон уверен в этом как никогда. Он всё же отсматривает ролик, удаляя кадры с лишними телодвижениями в начале и конце монолога. Собственные слова, сказанные всего несколько минут назад, кажутся чужими и странными. Антон не может оценить, насколько искренней по итогу получилась эта исповедь. Но он сказал всё, что хотел, и сделал всё, что мог. Ролик загружается мучительно медленно, и Антон чувствует, как от движений кружка, отображающего степень загрузки, на который он уставился не моргая, постепенно начинает рябить в глазах. Наконец видео всё же публикуется. И Антон в буквальном смысле перестаёт дышать от накатившего волнения. Взять себя в руки удаётся лишь потому, что он должен подгрузить следом трек. Это должно работать в связке, иначе донести свою мысль в полной мере не удастся. Он включает песню фоном, чтобы удостовериться, что всё точно пошло по плану. — Я помню, было время, всё жить учил планету, Достойной грезил целью — мир лучше сделать этот. Серьёзен до смешного, могли меня вы помнить По фильмам «мастер слова» и «мистер бесподобный». Но время шло, и этот мир как будто становился только хуже. Я был так оскорблён его словами, что спасать его не нужно. Идеи знамя истрепалось, чем-то став смешным, нелепым, чуждым. И мне нужно, сказать так нужно… На губах непроизвольно появляется улыбка. Эта песня не имеет ничего общего с рэпом, но, строго говоря, Антон никогда не ограничивал себя жёсткими рамками. Хоть рэп, хоть панк, хоть блюз… Это всего лишь форма, в которую можно облечь идею. И идея Антона сейчас заключается в том, чтобы показать себя настоящего. Ту драйвовую, давно забытую часть своей личности, о которой фанаты клоуна даже и не подозревают. Это и прощание, и знакомство одновременно. И Антон надеется, что достаточно хорош в музыке, чтобы передать всё это слушателям. — Я — не твой герой, Вложи в других героев свою веру. Не иди за мной, Я здесь, чтоб быть собой, а не примером. Я — не твой герой, Поход крестовый отменён, ребятки. Не водись со мной, Здесь только я и мои недостатки. Может для кого-то это покажется трагичным. Антон отдаёт себе отчёт в том, что такой трек может показаться немного издевательским после того, как он в другой своей песне призывал всех «стать героем на один день». Но сам Антон не видит противоречия. Долгая, длинная, страшная ночь закончилась. День, в котором он был героем, пусть и самопровозглашённым, прошёл. Начинается новый день, новая глава его жизни, и Антон просто хочет быть собой. Его за это, безусловно, осудят. Но он устал пытаться стать тем, кем не является. — Так ясно в моём небе, там ни единой тучи. Так классно было верить, что я чуть-чуть всех лучше. Брал фразы позаумней, чтоб не понять тупицам, И правда в те дни думал, мне к ним не относиться. И было наплевать, что мир мог научить меня чему-то даже, Чего я не могу сейчас сказать с уверенностью про себя же. Ведь я всегда был занят выполнением миссии вселенски важной… Что тут скажешь, что тут скажешь… Этот куплет, пожалуй, самый личный в этой песне. И самый откровенный. Потребовалось немало времени и один Арсений, чтобы Антон наконец смог понять, что смотрит на мир однобоко, грубо деля всё и всех на чёрное и белое. Антон очень долго жил в слепой уверенности, что он знает, какие поступки являются правильными, а какие — нет. Самоуверенно полагал, что может судить других людей только потому, что его мнение — единственно верное. А мир оказался куда сложнее и многограннее. Арсений стал первым, на кого Антон смог взглянуть по-настоящему, откинув свои предубеждения и слепую веру в то, что он имеет право делить людей на плохих и хороших, строя своё мнение на минимальном количестве вводных. Арсений стал первым, но оказался далеко не единственным. После того, как жизнь буквально столкнула их лбами, Антон наконец смог увидеть реальность, а не картинку, которую придумал его не очень здоровый мозг. И этой реальности вовсе не нужен герой под маской, потому что жизнь — не комиксы. Но зато Антон нужен сам себе. И этой причины, в принципе, тоже достаточно, чтобы быть. — Я — не твой герой, Вложи в других героев свою веру. Не иди за мной, Я здесь, чтоб быть собой, а не примером. Я — не твой герой, Поход крестовый отменён, ребятки. Да, но я живой, И наконец-то больше чем в порядке. Читать комментарии, которые начали появляться и под видео, и под треком с пугающей скоростью, Антон не собирается. Нет, он обязательно сделает это, но не сейчас. Ему нужно время, чтобы осознать и принять новую реальность. Но уйти в себя и удариться в рефлексию Антону не удаётся, потому что мобильный оживает, ударяя по ушам слишком громким рингтоном. Антон морщится, пытаясь прикинуть, кто это может быть. Явно не Арсений и не Дима. Они оба ждали этого поста, но определённо захотят поговорить лично. Может, Ася? Но жизнь всё ещё полна сюрпризов. Оказывается, звонит Антону Выграновский. — Охуеть, Шаст! Просто охуеть! — орёт телефонная трубка на Антона взбудораженным голосом Эда. — Ебать. Ты просто… Охуеть, Антон. — Эм, привет, — пытается перебить и как-то осадить его Антон, подозревая, что в противном случае ему придётся слушать поток матов ближайшие минут пять. — Ну вот как-то так. — Я просто в шоке, Шаст, — честно признаётся Эд, всё же наконец успокоившись. — И ведь молчал, зараза, как партизан! Антон вздыхает. Он не знает, что на это можно ответить, потому что, ну, в этом как бы весь смысл конспирации. Антон спрогнозировал несколько возможных вариантов реакции аудитории, но забыл подумать о том, что есть пласт людей, пусть и не большой, знакомых с Антоном и знающих о κλόουν. Пожалуй, для них раскрытие личности артиста окажется вдвойне шокирующим. — Бля, у тебя такие классные треки, — продолжает Эд беззаботно, и становится понятно, что он вовсе не пытается укорить Антона за молчание. Это радует. — Зато теперь наконец понятно, как именно нас с Арсением спалили на концерте. На твоём концерте. Охуеть, Антон, ну это же просто мозг взрывает! Выграновский непроизвольно сворачивает на довольно скользкую тему. Антон знает, что не виноват перед Эдом ни в чём, но всё равно чувствует укол стыда. Возможно потому, что однажды бросил в разговоре с ним фразу о том, что если в его жизни и появится какой-то мужчина, то это точно будет не Арсений. Ещё один урок от жизни: не делай громких заявлений, потому что карма обязательно укусит тебя за это за задницу. — Ну, да, — всё же находит в себе силы на ответ Антон. — Я по большей части тебя сначала запалил. Потому уже Арса заметил. И зол на вас был пиздец. Требуется долгая секунда, чтобы понять, что он проебался. «Арса» он заметил, ага. Антон отвешивает себе мысленный подзатыльник. Делать из отношений с Арсением тайну он не собирается, хватит с него тайн. Но всё же Антон предпочёл бы с Эдом это просто не обсуждать. — Блин, кстати, как вы вообще… — неуверенно начинает Эд. У него, видимо, настроение как раз пообсуждать все пикантные темы, но Антон пока не очень понимает, к чему тот клонит. — Я имею в виду после того покушения. Хотел позвонить ему, но чот хз, к месту ли это будет. Ты ж не против, что я через тебя спрашиваю? — Ему уже намного лучше, — отвечает Антон, подбирая слова. Тут уже вопрос в том, что он понятия не имеет, какую часть информации Арсений хотел бы рассказать другим в этой ситуации. Физически Арсению и правда лучше, а для восстановления ментального состояния требуется больше времени. Но делиться этим с другими он должен сам. — И зря не позвонил. Думаю, он будет рад. В трубке появляется неловкая тишина. Ясное дело, Антон своим ответом подтвердил то, что Выграновский знал лишь на уровне догадок. Отчаянно хочется объясниться, дать понять, что не лгал, и всё закрутилось сложнее и позже, но Антон не уверен нужно ли это кому-то вообще. — Ну, может тогда позвоню, — не слишком уверенно заключает Эд. И затем довольно шутливо прибавляет. — А ты ревновать-то не будешь? — Антон давится воздухом, чем вызывает у Выграновского смешок, а тот невозмутимо продолжает: — Вообще охуеть, конечно. Как-то не верится даже, что вы вместе. С Арсением-то всё сразу понятно было, он тебя ещё на новый год сожрать глазами пытался. Но ты его очень убедительно хуесосил. — Слушай, Эд, я не… — начинает Антон, чтобы всё-таки попытаться как-то прояснить ситуацию, потому что он чувствует себя мудаком. — Бля, Шаст, ты пиздец сложный, — даже по интонации понятно, что Выграновский закатил глаза. — Всё нормально, забыли, забили. Мне уже как бы похуй на всё, но Арсений классный мужик, чисто по-человечески с ним не хочется теряться. Я и тему-то поднял, потому что хуй знает, может тебе будет не ок как-то. А за вас я рад. Мы с Арсом так припизднуто познакомились, что, если он всех своих партнёров так находил, остаётся только порадоваться, что у него в кои-то веки нормальные отношения. — У меня в любом случае вышло более припизднуто, — зачем-то решает развить тему Антон. — Меня Арс сбил. Технически не сам, но можешь представить, как я был зол. Выграновский ржёт как последняя скотина. У Антона очень двойственное ощущение от всей этой ситуации. С одной стороны, они, по сути, сплетничают у Арсения за спиной, и это не очень красиво. С другой Антон чувствует, что обоим был нужен этот разговор. Их положение легко могло бы превратиться в любовный треугольник, но все причастные оказались адекватными, предпочитая проблемы проговаривать. Вероятно, Эд действительно извёлся, не зная, как Антон отреагирует на его общение с Арсением. На самого же Антона давило чувство вины перед Выграновским. Теперь этот вопрос вроде бы решён, и Антон чувствует себя свободным от ещё одной проблемы, пусть и не такой глобальной, как κλόουν.***
С окончанием проекта жизнь Антона как будто теряет смысл. Не весь, само собой, потому что он и решение-то о закрытии принял, осознав, что готов двигаться дальше. Просто это… сложно. Если поискать грубое сравнение, то сейчас Антон учится жить заново, подобно тому, как человек учится снова ходить после серьёзного перелома ноги. Это больно, тяжело, неудобно. Ты вроде и помнишь механику, но одеревеневшее тело не справляется с поставленной задачей так, как нужно. Вот здесь похожий случай. Антон настолько привык, что клоун является центром всей его жизни, что без него теперь пусто. Арсений входит в комнату, держа в руках две кружки с чаем. Антон надеется, что ничем себя не выдал, но Арсений всё равно с чего-то решил, что ему требуется моральная поддержка после закрытия проекта. Возможно, дело в обилии негативных комментариев. Сам Антон их даже не читал, попросив Асю, в тот же день вышедшую на связь, кидать какие-то трогательные и искренние истории из комментов. Дело не в том, что Антон хочет слышать о себе только хорошее, нет. Просто не хочет, чтобы очень важная страница его жизни закончилась на негативе. Да и те истории, которыми делятся люди, прощаясь с кумиром, слишком много значат, чтобы размывать их льющейся грязью. К самим же людям, поливающим его дерьмом, Антон относится спокойно. Он знает, что многие сейчас чувствуют себя обманутыми и брошенными. Прикол ведь в том, что Антон не только у себя вырвал важную часть жизни, но и у тех, кого он вынужден оставить позади. Это перемена, которую он насильно навязал другим, не дав морально подготовиться. Человеческий мозг — сложная штука. Внезапный разрыв с партнёром, например, может причинить очень много боли. Особенно, если бросили тебя. Ты живёшь в своей привычной рутине, строишь планы на будущее с учётом присутствия рядом дорогого человека, а потом всё обрывается в один день, и тот, кого ты любишь, пропадает, в некоторых случаях навсегда. И для мозга это ощущается так же, как смерть. С κλόουν, конечно, никто кроме Арсения в отношениях не был. Но он определённо много значил для некоторых людей. И сейчас те переживают горечь утраты, потому что клоун действительно мёртв. Так что Антон их не винит за агрессию. Пусть справляются, как умеют. У Арсения позиция на этот счёт более резкая. Антон не удивится, если окажется, что тот прочитал каждый негативный коммент и придумал для каждого автора способ казни. А ещё Арсений считает, что Антону требуется поддержка. И он не так уж неправ, хотя причина всё же немного другая. — Нам обоим не помешает взбодриться, хотя я всё ещё не понимаю, почему просто нельзя взять и нажраться в хламину, — тяжело вздыхает он, мимолётно проводя освободившейся рукой по волосам. — Столько поводов. Усмешка у него получается совсем невеселая. Арсений выглядит уставшим, потому что последние дни он только и делает, что либо спит, растеряв былой распорядок жизни, либо общается с юристами и даёт показания. Ублюдка, который в него стрелял, всё же нашли, но расколоть его оказалось тяжело. Высочинский помогает чем может, уже даже не пытаясь скрыть свою вовлеченность. Зато органы правопорядка наконец-то закрутились, и дело уже нельзя просто замять. Антон с Арсением пришли к выводу, что это тоже определенный успех. На Шустова напрямую пока выйти не удалось, но следаки определенно близки. Хотя Антону кажется, что в моральном плане Арсению всё это совсем не помогает, если даже не наоборот. У того между бровей на постоянной основе залегла морщинка, и сам он будто потух. Большую часть времени его лицо либо с очень сложным выражением, либо наоборот не выражает ничего. В такие моменты он проваливается так глубоко в себя, что, кажется, перестаёт замечать окружающих. Антон хорошо знает это состояние, но впервые видит, как это выглядит со стороны. Да и неопределённое будущее висит между ними большим вопросом, сгущая воздух. Тишина вдвоем иногда перестаёт быть приятной и скорее давит, душит, поднимая внутри противную тревожность, от которой хочется куда-то спрятаться. Но прятаться им некуда: проблемы не решаются сами собой. — Потому, Арс, — Антон отставляет свою кружку в сторону, притягивая Арсения к себе. — что без антидепрессантов мне будет ещё грустнее. А тебе стоит поберечь почки после горы обезбола, что ты принимал. Да и отвык я решать проблемы алкоголем. Они сливаются в объятии, привычно цепляясь друг за друга, и на короткий миг наступает блаженное спокойствие. Понимание, что в жизни осталась хоть какая-то константа, успокаивает. — Да уж, а мне нельзя привыкать, — тихо бубнит Арсений, стараясь не потревожить сгущающуюся тишину. — Ты сделал очень много, Тош, и все те невероятные истории, которые люди пишут — тому подтверждение. — Я знаю, — Антон грустно улыбается. — Я правда понимаю, что в этом качестве я сделал всё, что мог. Нужно двигаться дальше. Просто пока не очень понятно куда. На самом деле Антону сейчас уютно и спокойно. Ладонь Арсения, лежащая на лопатке, согревает приятным теплом. Это чувство, которое испытываешь, когда обнимаешь по-настоящему родного человека. И Антон очень рад, что может испытывать это чувство. Но Арсений снова хмурится, и для того, чтобы ощутить это изменение, не нужно даже заглядывать ему в лицо, всё его тело каменеет. Они ходят по какому-то эмоциональному лезвию, и пока трудно представить, к чему придут. — Знаешь, я недавно поймал себя на мысли, что не совсем уверен, что смогу и дальше жить здесь, — Арсений запинается, быстро понимая, что ляпнул. — Сначала я подумал, что речь о моей квартире или об этом городе… Но я просматривал варианты, и всё не то. Система задушила меня, Антон. Я должен выйти из неё. У него надламывается голос, и по всему телу от этого пробегают мурашки. — Мне кажется, я должен уехать из страны в принципе. Антон чувствует, как где-то в груди обрывается сердце. Нет, конечно, он вовсе не удивлён. Это логично и закономерно, что жить Арсению в России больше нельзя. Это слишком опасно, ведь неизвестно, кто ещё, помимо Шустова, захочет до него добраться, особенно теперь, когда Арсений наиболее уязвим после отставки. Переезд — это тот самый спасительный сценарий, о котором Арсения просила бывшая жена. То, о чём вообще-то должен был попросить и сам Антон, но предательски тянул время, не решаясь начать этот разговор. У него было глупое ощущение, что добром эта беседа не кончится. И Антон малодушно откладывал всё на потом, оправдывая себя тем, что они заслужили небольшую передышку в этом круговороте пиздеца. Что ж, дотянулся. — Думаю, так действительно будет лучше всего, — Антон старается говорить как можно более ровно, а выражение лица сделать непроницаемым. Держать себя в руках и не показывать эмоции, рвущиеся наружу, тяжело. Но это необходимо, ведь если сейчас дать слабину, то Арсений, возможно, и не уедет в итоге никуда. А правильные решения, как Антон и говорил недавно, иногда причиняют боль. Кажется, у него что-то всё же отражается на лице, потому что Арсений подрывается и касается ладонями скул, виновато заглядывая в глаза. — Блядь, нет, нет, нет, нет. Я идиот, что так преподнёс тебе всё это, — он выглядит также потеряно, как Антон себя сейчас ощущает. — J’ai besoin de toi, Тош. Я просто хотел попросить тебя серьёзно подумать над тем, чтобы уехать вместе. Может куда-то во Францию... В любом случае, мы сможем всё это обсудить и найти выход. Я не способен оставить тебя, не теперь. — В смысле вместе? — немного глупо переспрашивает Антон, потому что он совсем теряется в происходящем. — Ты хочешь чтобы я поехал с тобой во Францию? Как? У меня познания начинаются и заканчиваются на bonjour и je m'appelle Antoine. Я ж работу в жизни не найду. И визу мне не дадут. Чёрт, у меня даже заграна нет, Арс. — Есть ещё je t’aime, — отмечает Арсений, решив, вероятно, расширить чужой словарный запас. Антон смысл не столько понимает, сколько догадывается, захлёбываясь от нежности, которую видит в чужом взгляде. У Арсения в целом проясняется выражение лица, а глаза сияют. Вряд ли он придумал план с отъездом прямо сейчас, но, кажется, идея с каждой секундой нравится ему всё больше и обретает явные очертания. — И бюрократия решаема, если ты согласишься. Я не хочу на тебя давить и вообще постараюсь больше не говорить об этом, чтобы ты самостоятельно всё взвесил. Но я хотел бы быть вместе, Тош. В безопасности. Антон нервно сглатывает, стараясь придумать, что ответить, чтобы при этом не задеть. Хочет ли он быть с Арсением? Естественно. Это даже не вопрос. Важна ли ему страна, в которой он будет с Арсением жить? В теории — нет, если брать в расчет всю эту хуйню в духе «с милым рай в шалаше». Хотя в шалаше-то они точно не будут, потому что Арсений — это Арсений. И вряд ли он способен легко отказаться от высокого уровня жизни. Но желание быть рядом с любимым человеком никак не отменяет того факта, что для этого Антону придётся уехать из дома. И это — проблема. — Я тоже хочу быть с тобой, — говорит Антон без колебаний, но севшим голосом, что выдаёт его эмоции с головой. — Я люблю тебя. И я бы правда сейчас хотел сразу сказать «да, поехали». Но это слишком неожиданно. И мне действительно нужно время. Я ценю, что ты его даёшь. Арсений кивает и оставляет смазанный поцелуй на щеке. Довольно быстро они укладываются рядом на кровати, потому что оба слишком вымотаны. Арсений легко вырубается, а Антон лежит с открытыми глазами, наслаждаясь чужим теплом. Прислушивается к тому, как мерно бьётся сердце, втягивает носом слабый аромат неизменного парфюма. Несмотря на всю хуйню, которая происходит вокруг, ничуть не сбавляя темп, Антон всё ещё может чувствовать счастье, находясь рядом с Арсением. Этой близости уже достаточно, чтобы быть живым.***
— Ты какой-то не такой, — заключает Дима, окинув Антона внимательным взглядом. — У вас с Арсением всё хорошо? Вопрос он задаёт с тщательно скрываемым, но всё равно заметным напряжением. Что не удивительно, учитывая, через что им всем пришлось пройти. Кто бы мог подумать, что Позов настолько скоро будет вынужден вернуться к поиску работы. У него, насколько Антон понял, сейчас тоже что-то типа кризиса. Если в прошлый раз Дима попытался найти какую-то безопасную гавань, опасаясь за благополучие своей семьи, то теперь, видимо, пришёл к выводу, что быть на стороне власти в этом случае — не слишком рабочая схема. И сейчас он пытается понять, куда можно податься с таким интересным бэкграундом. Антон и рад бы попытаться как-то помочь другу, но перспективы на собственное будущее видит ещё более туманными. Впрочем, одно остаётся неизменным: читает его Позов как открытую книгу. С потерей работы у Димы появилось куда больше свободного времени. И, несмотря на то, что формально у него нет причин видеться с Антоном так же часто, как раньше, ведь им больше не нужно работать над проектом, Позов всё равно приезжает к Антону примерно с той же регулярностью. Разве что уточняет теперь заранее, дома ли Антон. Потому что в последнее время он больше находится у Арсения, чем у себя. Они больше не возвращались к тому разговору, хотя Антон не перестаёт думать об этом. Но, как ни парадоксально, рядом с Арсением тревожных размышлений куда меньше, это держит в тонусе. — Всё у нас нормально, все живы и целы, но... — Антон нервно сглатывает и отводит взгляд, чем заставляет Позова напрячься ещё больше. — Арс... предложил переехать. Во Францию. Вместе. В горле появляется тяжёлый ком. Озвучить это вслух оказывается очень тяжело. Даже тяжелее, чем раструбить на весь интернет о том, кто скрывается под клоунской маской. Эти слова предполагают, что Позов спросит у Антона, как он планирует поступить. И проблема в том, что Антон не знает, что сказать в ответ. — Ага, — хмыкает Дима, совершенно не удивившись. Впрочем, в этом и правда ничего удивительного нет. Переезд из страны — самый логичный шаг в положении Арсения. И тот факт, что он позвал с собой Антона не неожиданность тоже. — И что тебя беспокоит? — Поз, а ты точно журналист? Ведешь себя как психотерапевт, — Антон бросает это почти раздражённо и тут же стыдится собственной реакции, ведь нельзя винить друга за то, что он просто пытается не подливать масла в огонь и хочет сначала выслушать. — Иногда грань между этими профессиями очень тонка, — спокойно хмыкает Дима, пропустив выпад. От повисшей тишины становится неуютно. Но Антону тяжело начать разговор, а Позов просто даёт ему личное пространство. Вопрос он уже озвучил и, вероятно, теперь не хочет давить, позволяя Антону самому решиться на разговор. Но Антон не знает, как правильно сформулировать ответ. Готов ли Антон уехать куда-то с Арсением и жить с ним вместе? Да, определённо. Несмотря на разницу в социальном положении, ощущающуюся даже после того, как Арсений сложил полномочия. Антону с ним вполне комфортно и как с партнёром, и просто сосуществовать в одном пространстве. Антон его любит, хочет быть вместе, но... Свою страну он любит тоже. Не только красивую природу или парадную Москву, как паразит вытягивающую все жизненные соки из регионов. Нет, Антон любит всё в своей родине: вечную её хтонь и безысходность, серые панельки и обшарпанные, заплёванные подъезды, старый асфальт с выбоинами, непроходимые лужи, сугробы снега, прибитого к обочинам коммунальщиками, галантных бомжей, стреляющих сигареты, и крикливых старух на лавочках. Он любит провинцию, потому что это жизнь, которую он знает. Кажется, куда ни посмотри, а всё плохо и выхода из этого нет. Но в этих условиях — суровых и часто несправедливых — живут совершенно замечательные люди. И во многом эти стрёмные условия делают их теми, кто они есть, закаляя, проверяя на прочность эмпатию. Легко быть добрым, когда мир благоволит тебе, люди заботливы и вежливы, и жизнь проходит приятно и ровно. Легко однажды осознать свои привилегии и быть добрее к тем, кому повезло меньше. И куда сложнее сохранять эту доброту в сердце, как едва тлеющий уголёк, сопереживать другим, несмотря на то, что собственная жизнь трещит по швам и пованивает говном. Сложно, но люди справляются. Не все, конечно. Тех, кто справляется, даже не большинство. Но за этих немногих, кто держится, подобно тому, как держаться всю жизнь старается Антон, он и любит свою родину. И мысль о том, что он может покинуть её, ощущается как предательство. Антон в тупике. Он не знает, как поступить, поскольку какой бы выбор он ни сделал, это разобьёт ему сердце. — Дим, — вздыхает Антон, чувствуя, что ещё немного рефлексии, и он позорно разрыдается. — Ну вот какая мне Франция? Что я там делать буду такой нелепый и не вписывающийся? Бог с ним, что я языка не знаю, это можно решить со временем. Но... мой дом здесь. И не могу даже представить, что это когда-то изменится. Я хотя и бросил проект, но это не повод бежать, как крыса. Он ждёт, что Позов закатит глаза или фыркнет с раздражением. Что вот на данном этапе они наконец дойдут до точки, где Дима потеряет терпение. Он ведь совсем не нанимался возиться с Антоном, как нянька. Кто ж виноват, что у того не голова, а склад дерьма. Но Дима смотрит почти ласково. Так, словно сам с другом уже попрощался и окончательно отпустил. — Не смотри на это с позиции бегства. Ты не скрываешься от каких-то проблем, ты уезжаешь с любимым человеком, потому что он в опасности. Это очень разные вещи, Антон, — вздыхает Позов, а затем торопливо прибавляет. — Но я, конечно, поддержу любое твоё решение. Просто постарайся откинуть свою привычку быть безгрешным героем и подумай о том, чего ты действительно хочешь. Позов как всегда подбирает нужные слова, которые при этом довольно тяжело слышать. Он рубит правду с плеча похуже, чем сам Антон. Разве что умеет заворачивать в красивые формулировки, за которыми не сразу понимаешь, что тебя только что ткнули носом в твои ошибки, как котёнка в лужу. Позов настолько ловко обращается со словами, что будь он чуть более амбициозным, мог бы разъебать как журналист всех. Но Дима умеет отлично расставлять приоритеты. Для него семья стоит выше карьеры, поэтому его словесная эквилибристика обычно приходится на Антона. — Я не знаю, чего хочу, — Антон отпивает из кружки остывший кофе и морщится. — Но точно знаю, чего не хочу. Я боюсь, что потеряю Арса. Не могу себе этого позволить, не после всего, через что мы прошли. — Ну вот ты и сам ответил на свой вопрос, — улыбается Дима так, словно не сомневался, что в итоге Антон придёт именно к этому выводу. Если бы всё было так просто. От одной мысли о том, что Арсений уедет, а он останется, начинает неприятно ныть под рёбрами. И Антон честно пытается представить себе жизнь в другой стране. Но не может, просто не может. За свои тридцать лет он никогда не был за границей, как-то не довелось. Даже излюбленная соотечественниками Турция, во-первых, была чем-то недостижимым в его юности, потому что зарплаты работяги с завода и провинциального педагога из вариантов отпуска предлагают лишь несколько недель отдыха в посёлке под Геленджиком. Дёшево и сердито. А, во-вторых, Антона никуда особо не тянуло. Ни в Турцию, ни в европейские страны с их знаменитой архитектурой, ни даже в страны постсоветского пространства. В случае с первыми срабатывал прочно укоренившийся принцип «не жили хорошо — нехуй и начинать», а во вторых смотреть было особо не на что, в том смысле, что сделай шаг в сторону с туристического центра и окажешься среди привычных панелек и дворов с лебедями из покрышек. Хуле толку-то. Советское наследие найдёт тебя своим затхлым дыханием. Он и про поездку в Минск-то соврал, чтобы не выглядеть совсем уж жалким. — Я боюсь, — решительно, не давая себе передумать, чтобы всё же высказать горчащую на языке правду, произносит Антон. — Боюсь маму оставить, боюсь жить там без тебя и Макара, боюсь не справиться с этими переменами... — Я думаю, что все близкие, которых ты здесь оставишь, будут чувствовать себя лучше, зная, что ты счастлив, — веско заключает Дима. — А ты обязательно будешь. Но тебе придётся довериться Арсению. Несмотря на то, что в разговоре с Позовым всё выглядит вполне однозначно и логично, после ухода друга Антон продолжает загоняться. Он понимает, что это отчасти даже глупо, но привычка всё катастрафизировать не даёт принять решение окончательно. В конечном итоге он не выдерживает и решает поступить так, как делал всегда. Шагнуть в пропасть, судорожно набрав в лёгкие воздух, чтобы не иметь больше пути к отступлению. И посмотреть, что из этого выйдет. Антон хватает телефон и быстро набирает сообщение. Наверное, не слишком правильно вываливать всё это в переписке, потому что слова, которые он должен сказать лично. Давно должен был, если уж на то пошло. Но на долгие откровенные разговоры у него уже не осталось сил, лимит исчерпался на Позове. Антон отправляет сообщение и устало прикрывает глаза. Вот и всё. Он вроде бы принял решение и даже сделал то, на что не решался преступно долго. Облегчения Антон не чувствует, наоборот, становится даже более тревожно, чем раньше. Но провалиться в это чувство он не может, потому что остался последний, чертовски важный шаг. Он набирает знакомый номер, нервно сглотнув. — Привет, Арс, — начинает Антон, слыша, как неестественно и напряжённо звучит его голос. — Нет-нет, не переживай, всё в порядке. Я просто хотел спросить... Как насчёт поездки в Воронеж? Хочу тебя кое с кем познакомить.По лужам барабанит дождь, Есть только мы и эта ночь. И я прошу тебя: «Сбежим!» Что будет дальше — там решим