Верь мне

Азик целует жадно — сминает чужие губы, игнорируя противный привкус доместоса и колы. Вылизывает рот, словно собака; ангел, прижатый к кровати, только и может, что скулить в поцелуй, сжимая пальцами плечи падшего. Кости у него тонкие и полые, такие, что даже страшно сломать — Митрохин наконец откидывает голову, смотря на Даниэля сверху-вниз. Оба тяжело дышали, и оба замерли в один момент. Только спустя пару мучительных секунд ладони ангела уверенно забрались под чужую толстовку, заставляя Азика прогнуться в спине, лишь бы уйти от горячих ладоней. — Скажешь, что любишь меня? — фраза доносится до Даниэля приглушенно, словно он находится под водой. Подбородок обхватывают острые когти, сжимают, оставляя на нежной коже кровавые полосы. Азик смотрит на него все также сверху-вниз, его глаза залиты красным, что медленно стекает по щекам, растворяясь на лице ангела. Даниэль ничего не успевает сказать — его снова требовательно целуют, и на губах резко чувствуются зубы. Они оттягивают нижнюю губу, играючи, словно Митрохин был большой кошкой. Только вот это движение слишком резкое, слишком много в нем силы — Даниэль чувствует яркий вкус крови, видит, как Азик отрывается от него, слизывая кусочки кожи с собственных губ. Со рта ангела почти срывается болезненный вздох перед тем, как он приходит в себя. Азик действительно перед ним — склоняется над предложенным меню так, что видна только красная макушка. Молчит, только глаза часто-часто бегают туда-сюда, внимательно изучая список блюд. Даниэль едва уловимо подмечает, что острых ногтей больше нет; а ведь раньше это было одним из демонических атрибутов. Теперь было видно бледно-розовую пластину ногтя, на которых осторожно кто-то нарисовал черные закорючки. Точнее, ангел даже знал, кто это был: точно Варя. В голове тут же появилась картинка, как девушка заботливо склонялась над рукой падшего, вырисовывая дрожащей рукой черные цветочки. — Ты будешь колу? Митрохин наконец поднимает голову, задавая такой простой вопрос. Он говорил это тысячи раз, но именно сейчас Даниэля это бьёт по ушам и он кивает, словно вмазанный. Нервно ерзает на стуле, не понимая, как вообще здесь оказался — воспоминания былой ночи появляются в голове медленно, словно нехотя. После того неприятного диалога с Варей, Азик сам пригласил его в кафе (или в ресторан? В таких нюансах ангел не сильно разбирался), что дало слабую надежду. Конечно, узнай об этом Баженова, влетело бы обоим — но та сейчас должна была уже сладко спать дома. Даниэль от всего сердца пожелал ей крепкого сна до утра, потому что если оборви девушка все сейчас — это будет конец. Его к Митрохину и на шаг близко не подпустят, и не дай бог еще и Григория подключат к «слепой» защите бывшего демона. Не слишком ли много заботы? Зачем оберегать его душу, что так тянется к Даниэлю сама? Может, эту любовь Господь благословил и направил на путь истинный! Ах, да. Если забыть, что Даниэль бессмертный. А Азик уже нет — пускай он все еще изящный, красивый до безумия с этими его острыми скулами и наглой улыбкой, он более не был демоном. Только человеком, хрупкое тело которого может сломаться от одного неаккуратного движения. Но это вовсе не убивает те чувства, что бурлят в сердце ангела — он ведь влюбился именно в душу падшего, в его маску самоуверенности и загоны. Открывать Азика оказалось сложной задачей, с которой Даниэль справлялся — вытирал черные от туши слезы бережно, целовал холодный лоб и прижимал к себе во время беспокойного сна. Это было так недавно, но кажется, что прошло сто лет. Но неизменно остается одно — Даниэль уверен, что каждому человеку нужен ангел-хранитель. И он станет таким для Митрохина, даже если тот решит проигнорировать старые чувства и отношения. Ангел понимает, что не стоит витать в собственных мыслях — официантка ставит перед ними два подноса с бокалами и, спросив, нужно ли что-то еще, возвращается за свою стойку. Азик выбрал напитки на свой вкус — Даниэлю досталась кола, а ему, кажется, что-то покрепче. Напиток в бокале тёплого медового цвета и пахнет терпким алкоголем. Спросить не удаётся, потому что падший тут же прикладывается к бокалу, делая пару глотков — ангел безбожно залипает на чужое движение, на длинные пальцы, обхватившие граненный бокал. Митрохин идеальный по всем возможным и нет параметрам, сердце ангела болезненно сжимается. Бывший демон перед ним до сих пор пытается играть мнимую уверенность, только по скованным движениям и нервозности можно понять, что все не так просто. И Даниэль снова оказывается прав — когда Азик начинает говорить, по всему телу и даже оперению крыльев проходят словно слабые разряды тока. — Варя считает, что я совсем ничего не помню. Это бред. Азик делает глоток. — Я помню. Демьяна помню, Нелли тоже. Еще глоток. Второй. — И цирк тот помню. Священника. Глоток. Третий. — И тебя тоже. К стакану уже прикладывается Даниэль, лишь бы спрятаться хотя бы за тонким стеклом. — Только стоит мне начать думать о том, как я со всеми вами связан. — падший откидывается на спинку стула. Глаза уже затуманены алкоголем, пускай Даниэль не уверен, что он может так быстро подействовать. — Как здравствует головная боль. Как я со всеми вами связан. Это заставляет Даниэля молчать. Одно он узнал точно — Азик помнит все события и людей, которые участвовали в возможном конце света. Но неужели он не помнит то, что был демоном? Что он сам, на секундочку, помог антихристу встать на правильную сторону? Это звучит как полнейший бред, но заставляет ангела выстроить логическую цепочку, почему Варя так уберегала Митрохина от него. Банально желала дать тому человеческое существование без горя о потерянном? Но это бред. Ведь если Демьян смог отобрать бессмертие, то он его может и вернуть. Стоит только постараться, попросить. И Даниэль, кажется, знает чем хочет заняться — но пока вырисовывается новая проблема в лице Азика, что слишком резко выходит из-за стола, что-то неразборчиво буркнув. Бессмертному не удаётся разобрать слов, они сказаны будто в нос — взгляд светлых глаз падает на специальную книжицу, где Азик уже оставил деньги за заказ. Неужели планировал уйти? Только вот Даниэль видел, что тот в туалет быстрым шагом ушел — и что-то заставило пойти следом. Пойти следом, чтобы увидеть, как Азик сжимал пальцами до побеления костяшек край старой раковины, пытаясь успокоиться и начать дышать хоть немного ровно. У людей есть один минус. Им нельзя пить алкоголь, если подавленных эмоций слишком много. А у Азика их как раз имелось огромное количество — узкие плечи тряслись, но в отражении Даниэль увидел, что падший не плачет. Нет. Только смотрит в разбитое зеркало, сам не зная, чего хочет увидеть. Наверное, Митрохину действительно нужно было увидеть сплошное белое пятно, которым и являлся ангел — мутные глаза не прояснились, дрожь не пропала, но Азик почти сразу же бросился в чужие протянутые руки, прижимаясь так сильно, словно хотел сломать Даниэлю кости. Ведь Митрохину нельзя быть слабым. В его окружении по-настоящему он нужен был только Варе, но на ту и так много всего вывалилось. Девушке самой помощь была нужна, а не возня с истеричной драмой квин, коим бывший демон и считал себя. А Даниэль...а Даниэль вообще появился в его жизни пару минут назад, но внутри воспоминания подсказывали, что ему можно доверять — и сейчас, ощущая слишком горячие ладони на оголенной шее, Азик не жалеет, что так сдался. Что выпил этот несчастный бокал алкоголя, что сейчас стоит и обнимает ангела, словно тот его последняя надежда. Так оно и было. — Поехали отсюда? В облеванном туалете тебе не станет лучше. То, что говорит Даниэль, поражает обоих — Азика заставляет хрюкнуть от нервного смеха, а ангела улыбнуться самым уголком губ. Что-что, а услышать от святоши про облеванный туалет не каждый день будет возможность.

***

Азик лежит на широкой постели, раскинув руки — смотрит в потолок, разглядывая белизну. Напоминает больницу, и все же он переводит взгляд на ангела. Тот на самом краю поместился, неуверенно сжимая в руках чужую лодыжку, почти любовно оглаживая выпирающую косточку. — То есть ты ангел, да? Круто. — голос у Митрохина не полон восторга, ничего удивительного. Знал ведь сам отчасти, мозг отчаянно подсказывал: что-то не то со всем этим. Где-то он не узнал правду до конца, и сейчас вынужден с мясом вырывать ее с чужих губ. Даниэль кивает, почти сразу же получая молчаливое приглашение — Азик двигается к краю, позволяя ангелу лечь рядом. Их лица совсем близко, дыхание оседает на губах друг друга. Но никто не рискует приблизиться, как раньше — потому что «раньше» уже не существует. — У тебя и крылья есть? Покажешь? — Азик как ребенок тянется, ложится ближе, теснее. Так, что Даниэль под серой футболкой ощущает сердцебиение, прежде чем крылья выпустить. Белоснежные, огромные, они едва не задевают люстру, упрячивая в кокон падшего. Тот не боится, только с детским восторгом касается перьев кончиками пальцев, и от этой нежности у Даниэля кружится голова. Азик, не переставая трогать крылья, сам тянется к чужому лицу — но губы только смазанно скользят по щеке ангела, оставляя след чёрной помады. На непонимающий взгляд Даниэль только сжимает тонкое запястье, убирая его от крыла и прижимая к губам. У Митрохина проблемы, у Митрохина, кажется, с эмоциональным балансом не все в порядке — Даниэль не может позволить ему забить на это, как раньше. Не может и не хочет, потому что Азик всегда был таким. Всегда заглушал чувства алкоголем, а духовный голод и нехватку любви и тепла — сексом. Только от этого с каждым разом хуже, ему пора восстанавливать себя по кусочкам, по осколкам. А это больно до жути, только вот Даниэль сейчас держит его в своих руках, пряча крыльями от всего мира — без слов показывает, что теперь точно поймает. Чтобы не случилось, Азику не придется терпеть это одному, не придется все заталкивать во внутрь из чистого страха помешать близким. И кажется, сам падший это понимает — впервые с его губ слетает всхлип, тихий и жалобный, словно у котёнка. Солёные дорожки криво текут по щекам, размазывая остатки смоки и тушь. Митрохин всегда казался таким сильным, что только сейчас, прижимая его к себе и забивая на темные пятна на светлом свитере, Даниэль понимает, какой падший хрупкий по сравнению с ним. Никто не может пройти путь ангел-демон-человек. Не может пройти и остаться прежним. Даниэль шепчет ему какие-то глупости в макушку, пока всхлипы не замолкают — Азик словно насильно их подавляет, утыкается носом в шею ангела, дыша глубоко и часто. Это все временно. Заставляет вздрогнуть звонок телефона Азика — на экране высвечивается «Варя» с синим сердечком на конце, а часы показывают всего лишь четыре часа утра. Трубку никто из них так и не берет — на телефон приходит еще тысяча сообщений, наверняка гневных, но Митрохин слишком занят. Занят тем, что сжимается в клубок под крыльями, едва ли удерживая сознание — сон окутывает паутиной, как и мягкий голос Даниэля. Тот, кажется, обещает все вернуть на круги своя. Но что именно остается загадкой — Азик засыпает, напоследок чувствуя едва уловимый поцелуй на лбу. Быть человеком — больно. Только боль медленно растворяется в тёплых ладонях, что так уверенно забирают её.