***
Утром Джон пришел к супруге. Осторожно постучал, но войти не посмел, пока девушка сама к нему не вышла. Одетая в простое платье, заспанная, сонная, отчего мужчина не мог не улыбнуться. В таком виде она, казалось, нравилась ему еще больше, чем в дорогостоящих платьях, которые она не очень-то любила, но носила по требованию матери. Мужчина чувствовал себя виноватым, поэтому и был там. Он попросил прощения за свою наглость, за нанесенное Теодоре оскорбление, а после они, обменявшись дежурными приветствиями, разошлись. Осадок остался у обоих, но хотя бы обида поутихла. Завтракали муж и жена отдельно. Теодора терпеливо выждала, пока Джон не ушел на работу, только потом спустилась на кухню. В тот день у нее не было занятий в институте, однако хватало дел до самого вечера. Поэтому она сначала немного похлопотала по хозяйству, потом сходила в город в компании гувернантки, закупившись всем необходимым. По дороге домой она заглянула к аптекарю, купив немного успокоительных трав. Девушке они были нужны для успокаивающего чая, который она готовила по рецепту Йоке Ван Дер Люссе. Эта бельгийка приехала в Америку после того, как появилась угроза нападения на ее страну. Она работала вместе с Джоном и он не раз ее выручал. О ней нередко упоминали Джон и Томас, когда они сидели в гостиной и обсуждали дела. Двое друзей говорили о ее невероятной доброте, заботе, удивляясь тому, как женщина может быть настолько успешной в таком деле как медицина. И Теодору не могли не заинтересовать эти разговоры, но она не ревновала, а, наоборот, хотела узнать, кто бы мог вызвать у профессиональных врачей такое уважение. — Она одна воспитывает сына, — рассказывал Теодоре супруг о своей тогда новой знакомой. — Ее обманул мужчина, с которым она работала. Он оказался женат, но ей решил такие “ненужные” подробности не рассказывать. — Вот же подонок! — вырвалось из нее неосознанно. Осознав сказанное, она зажала рот руками, будто бы боясь, что слова могут вновь вылететь из него без ее на то желания. Томас, до того лишь сухо здоровавшийся и прощавшийся с женой друга, вдруг похлопал, смеясь. Он был наслышан о характере Теодоры, но до этого не был свидетелем его проявлений, ведь она не была любительницей долгих посиделок и крепкого алкоголя. — Браво, миссис Робертс, вы подобрали самые подходящие слова! — сказал он. — Какая экспрессия, какая… — Прекрати, Томас, — шутливо осадил его Джон, видя, что девушка очень смущена и ей была неприятна вся ситуация. Через неделю в той же гостиной они сидели уже в компании Йоке и ее сына. Для этих гостей Теодора, что было ей несвойственно, испекла пирог. Была учтива и гостеприимна как никогда, видимо, проникнувшись к Йоке пониманием. Ее можно было уважать хотя бы за то, что она не сдалась, не опустила руки, а продолжила жить дальше. По Бруно было видно, что это тот ребенок, которого любят всей душой, беззаветно и безвозмездно, о котором заботятся и которого воспитывают хорошим человеком. Мальчик с большим удовольствием общался со взрослыми, рассказывал им о своих успехах и помогал уносить с кухни посуду и уносить ее туда, когда она опустошалась. Вроде бы это было мелочью, но такой приятной. — У вас замечательный сын, Йоке, — сказала Теодора и погладила его по голове. — Мы будем с ним хорошими друзьями, верно? — он молча кивнул и начал с интересом разглядывать картинки в книге, которую ему подарили здесь. — Думаю, однажды и у вас будет ребенок и… — она осеклась, видя смятение на лице собеседницы. Благо, Джона не было, так как он вышел за какими-то рабочими бумагами, которые попросила Йоке. Девушка поняла, что затронула нежелательную тему, поэтому постаралась как можно быстрее перейти на что-то другое. — А чем вы занимаетесь? Просто я так особенно об этом не услышала. И Теодора с готовностью начала рассказывать об этом. Ее глаза горели, ведь журналистика была тем делом, в которое она была готова вложить в душу. И пусть пока она только училась, но ей уже прочили хорошее будущее, несмотря на то, что она была женщиной. Женщиной в мужском мире. Но Йоке, чью историю ей посчастливилось узнать, была примером того, что женщина может достичь высот, если приложит достаточно усилий. Познакомившись с ней лично, Теодора вдохновилась ее историей. Верила и знала, что сумеет достичь всех своих целей и исполнить мечты. Сама, безо всякого вмешательства. — …правда, я переживаю за отца. — Он остался в Бельгии? — спросила Теодора, удивившись такому решению. Оказалось, что, несмотря на реальную угрозу войны, о которой буквально говорили везде и всюду, он не хотел покидать Химворде. В родном городке все ему напоминало о погибшей жене, которую он бесконечно любил. И теперь жил воспоминаниями, сгорая от боли. Теодора поняла бы его, может быть, в другой жизни, но в этой осудила, пусть и не имела на то права. Ян был слишком беспечным, о чем ему часто говорили не только близкие, но и соседи, однако он и слышать ничего не хотел. “Я прожил свою жизнь и мне уже поздно бояться и что-то менять, а вот вас впереди ждет еще множество ярких впечатлений. Уезжайте себе спокойно, я тут как-нибудь справлюсь.” — говорил он дочери, когда они прощались. Йоке рассказывала об этом с теплотой, но не без грусти в голосе и в глазах. Она была очень открытой, потому что видела в Джоне и Теодоре добрых людей, в характерах которых было много схожестей с ней самой. Позже Теодора и Йоке стали подругами. Настоящими, в кои-то веки, а не навязанными. Они не обсуждали наряды и свадьбы, а говорили о книгах, медицине, журналистике и достижении целей. Им вместе было просто замечательно, от их разговоров становилось легко на душе. Периодически Йоке появлялась у них дома и тогда Теодора с большим удовольствием проводила с ней время. Они вместе вязали какие-нибудь интересные игрушки для Бруно или что-то готовили, но это было так здорово, просто и по-домашнему, что нельзя было не влюбиться в такое времяпровождение.***
Сближаться Теодора и Джон начали очень внезапно, даже слишком. Когда Джон вернулся с работы, он был мрачен и молчалив, но в причинах этого не признавался. Отвечал на вопросы супруги, которая привычно накрыла для него стол и приготовила вкусный ужин, односложно и без особого желания. Она понимала, что что-то было не так, но давить не смела. Понимала, что каждый из них имел право на свои секреты, на что-то личное, поэтому лезть в душу было бы почти преступлением. — Сегодня день смерти отца, — неожиданно признался он в причинах своего состояния. — Пять лет прошло. — Я не знала, простите меня, — сказала она, развернувшись так резко, что чуть не пролила свежезаваренный кофе из турки. Одновременно захотелось и обнять его, и поддержать словами, и ничего не делать, ведь Теодора боялась, что это будет неуместным. Даст надежду, которая определенно будет ложной. — Мои соболезнования, — кое-как выдавила она из себя, вернувшись к кофе. Джону, казалось, стало немного лучше от этих простых слов, но таких нужных и, пожалуй, своевременных. Пусть прошло время и оно помогло ранам зажить, но сердце все равно болело при воспоминаниях об отце. — Могу рассказать о нем, если хотите. Мне было бы приятно, — произнес он, принимая свою чашку с кофе. Теодора кивнула и присела за стол напротив него, чтобы было удобно смотреть в глаза и слушать. — Его звали Генри. Мы с ним очень похожи внешне, а вот характером я больше похож на деда, как говорит мама, — он хмыкнул. — Работал он тоже доктором, правда, лечил душевно больных. Всегда говорил, что лечить тело — хорошо, а душу — важно. — Но ведь вы выбрали лечить тело, несмотря на его слова, не так ли? — спросила она с мягкой улыбкой на губах. Смотрела на мужа, который, открывая свою душу, выглядел гораздо более закрытым, чем когда-либо прежде. Ему было непросто говорить об этой теме, что все равно оставалась болезненной. — Да, вы правы. Психиатрия меня никогда не интересовала, а вот хирургия…Кажется, это именно то, чем я должен заниматься. Отец не поддерживал в этом, но и особенно против не был. Повисло неловкое молчание, во время которого Теодора даже дышать слишком громко боялась, чтобы не спугнуть мнимое спокойствие такого мимолетного момента. Доверие Джона было очень хрупким и, казалось, хотело вот-вот ускользнуть между пальцами. — Мы всегда были близки, но он не рассказал мне о том, что болен, — в голосе едва заметно проскользнула тень обиды. — Я, конечно, не смог бы его спасти, но хотя бы знал бы о том, чего мне стоило ждать. Представляете, как больно было узнать это за три недели до его смерти? — Теодора кивнула. Она никогда не поняла бы этого чувства, будучи нелюбимым ребенком, но представляла, сколь много боли Генри причинил своим молчанием “во благо”. За эти жалкие три недели было просто невозможно подготовиться к потере близкого человека. И Джон не смог. Он был разбит и подавлен, но держался, чтобы предоставить матери, для которой это было еще большим шоком, такую нужную ей поддержку. Ведь она тоже жила в счастливом неведении, пока весь мир не рухнул. Только тот факт, что сын остался и всегда был рядом, готовый протянуть руку помощи и найти подходящие слова, давали ей возможность жить. Без смысла жизни, но хотя бы жить. Теодора не смогла остаться равнодушной, видя то, как Джону тяжело. Он с трудом сдерживался от слез при своем рассказе, говорил через ком в горле, стараясь не встречаться с женой взглядом, чтобы она не прочла в нем все эмоции, накопившиеся внутри него за эти пять лет. Она подошла к нему и обняла сзади, осторожно, почти невесомо коснулась руками его груди. Будто бы боялась обжечься. Мужчина горько улыбнулся, но ничего не сказал в ответ. Только прильнул к ее рукам, навстречу ласке, которой ему так не хватало. Девушка вздрогнула, но не отошла, не отпрянула. Было очень непривычно и даже странно чувствовать тепло его тела и биение сердца, слышать аромат парфюма, быть так близко. Но именно в тот момент это было единственным правильным в окружающем безумном мире. — Мы можем навестить его могилу, если хотите, — предложила она шепотом. Понимала, что это могло бы разозлить супруга — ее бы разозлило, пожалуй. Но все же решила, что не сделать этого было еще глупее. — Было бы замечательно, если бы вы пошли со мной. Еще несколько минут они обнимались, а после засобирались в дорогу. Джон организовал для них машину и она прибыла еще до того, как Теодора была готова. Когда же она спустилась, одетая в закрытое темно-зеленое платье, издалека похожее на черное, они сразу же отправились к машине. — Спасибо, — сказал Джон, мимолетно коснувшись ее руки. Через перчатки это еле чувствовалось, но после объятий на кухни у Теодоры будто бы усилилось осязание. Она вздрогнула и повернулась в сторону, будто бы увлеченная видом, бросив в ответ что-то о том, что не могла бы поступить иначе. Она прекрасно понимала, что руководствовалась не какими-то правилами, но собственным желанием. Уже по дороге к кладбищу пошел дождь, но у Джона, который всегда отличался предусмотрительностью и ответственностью, были с собой два зонта. Выйдя из машины, он сначала помог супруге, а после раскрыл оба зонта и они двинулись по дорожке. Когда Теодора поскользнулась, то он предложил ей держаться за его локоть и она охотно это сделала, ведь так действительно было проще. Ведь на ней была обувь на пусть и небольшом, но каблуке, что мешало. У могилы они увидели несколько больших букетов, на одном из которых была записка. Чернила растеклись из-за дождя, но все еще читалась, пусть и с трудом, надпись. “Моему бесконечно любимому мужу!” Джон опустил букет, который привез с собой, у самой могильной плиты. Сказал что-то, но Теодора не расслышала из-за того, что стояла немного в отдалении, давая ему возможность побыть в относительном уединении. Все-таки это могила его отца, а с ним девушке познакомиться не удалось. — Я очень скучаю по бабушке, — сказала она, когда прошло немало времени. Уже успел закончится дождь и Теодора немного замерзла. Погладила собственные плечи, будто бы это должно было помочь. — Но знаю, что она всегда со мной, в моем сердце и памяти. — Но у вас не осталось вещественных напоминаний о ней, я правильно помню? — спросил он, не оборачиваясь. — Почти. Джордж случайно сломал брошь, которую бабушка оставляла мне как напоминание. И есть платье, в котором я была на знакомстве с вами. И больше ничего. Джон неожиданно заинтересовался брошью. Расспрашивал жену о ней всю дорогу домой. Теодору удивил такой интерес, но потом она поняла, что это было его способом отвлечься, поэтому она постаралась как можно подробнее рассказать об этом украшении, имевшем цену не как вещь, а как напоминание.