Нежелательная свадьба

      Уплетая ужин, Джон отметил некоторую нервозность супруги. Она пыталась скрыть свое настроение за улыбкой и смехом, за рассказами во всех подробностях, но ее выдавали бегающий взгляд и руки, которым она никак не могла найти места. Когда она поняла это, поняла, что выдала себя, то стала контролировать и это.       Ей нелегко давались разговоры один на один, без которых нельзя было бы представить сближение двух людей. Но тем вечером она ощутила острую необходимость в том, чтобы преодолеть этот страх. Зачем? Возможно, причиной была банальная благодарность, симпатия или что-то еще, но она и сама до конца не знала, ведь весь день, готовясь к тому ужину, размышляла. Взвесила все за и против, и было больше за, но причина ее желания, желания стать семьей по-настоящему, а не играя, осталась неизвестной. Ей просто было нужно это. Нужно и все. — Воспоминания нахлынули? — спросил Джон с усмешкой, когда она вынырнула из своих мыслей. Было гораздо проще кивнуть и согласиться, чем делиться тем, что тревожило душу, поэтому она, чуть помедлив, кивнула. “Снова лжешь, Теодора?” — думала она, осуждая саму себя за недостойное поведение, ведь ценила правду, не любила врать и не любила ложь в ее сторону, но теперь это было почти необходимо. Она могла ранить его чувства, если бы была честной, а делать это снова было бы чем-то более неправильным. — Не могу не думать о маме, — нашла она оправдание, когда увидела выжидающий взгляд супруга. Видимо, это Джон и ожидал услышать, учитывая то, какой Теодора была последние несколько месяцев. — Что? — решила уточнить она, словив на себе его взгляд: сомневающийся и… виноватый? — Я буду полным придурком, но все же… — он размешал сахар в только что заваренном чае и продолжил, стараясь не смотреть в глаза жене. Его мучил один вопрос, и он задавался им достаточно долго, чтобы позволить себе произнести его вслух, пусть это и было бы по-настоящему неприлично и неуместно. — Почему ты так страдаешь по маме? — она молчала, глядя на Джона с львиной долей непонимания во взгляде. — Мне показалось, что вы не были особенно близки и не любили друг друга. По крайней мере, при мне вы этого не выражали.       Во время, пока Теодора находила подходящие слова, она отпила немного вина. Ей нужно было несколько секунд, в которые она бы определилась с тем, что думала на этот счет, ведь окончательное мнение она не успела еще сложить, пусть и много думала об этом.       Многие книги кричали о том, что родственников не выбирают, с чем Теодора не могла не согласиться. И она считала, что не могла, не имела права не любить их, какими бы они не были и каких бы бед они не натворили. Аманда все равно носила с ней одну фамилию, жила в одном доме (до брака Теодоры), делила одни и те же воспоминания. — Но я ее любила, — ответила она, наконец. И была уверена, что говорила то, что было у нее на сердце, от чего то терзалось день за днем. — Мама была весьма, — она сделала паузу, тяжело вздохнула, — своеобразной женщиной, и у нее был тяжелый характер, но это не значит, что она не заслуживает любви.       Джон согласно кивнул и захотел что-то сказать, но увидел, что Теодора слишком расчувствовалась и была на грани того, чтобы расплакаться, поэтому, мысленно себя обругав, поспешил обнять ее. К счастью, к тому моменту объятия не были для них чем-то запретным, пусть еще и вызывали очень яркие и не вполне однозначные эмоции. — Прости, я больше не буду спрашивать об этом. Я не хотел тебя ранить, — шепнул он ей на ухо, собравшись было вернуться на место. Но девушка только сильнее прижала его к себе, хватаясь за его руки будто бы за спасательный круг. — Ты не виноват, — то ли оправдывала, то ли лгала. — Мне нужно было хоть когда-то, хоть с кем-то поговорить об этом, а ты — лучший человек, с которым это можно сделать. — Я рад сложить у тебя такое мнение обо мне, это очень лестно. — Только не возгордись теперь! — они оба рассмеялись. — Кстати, забыл тебе сказать, — вспомнил он вдруг. — Йоке попросила посидеть с Бруно на выходных, так как ей нужно будет на пару дней уехать. — Здорово! Я буду только рада. — Так ей и передам.       К завершению вечера Теодора искренне смеялась над шутками супруга, не стеснялась его и позволяла многое, что раньше себе бы не позволила: частые объятия, касания при любом подходящем моменте и даже то, что было самым страшным оружием, которое только можно было представить: щекотку. И всему этому была довольно простая, но вполне веская причина: между ними установилась связь, пусть пока еще не совсем прочная. И если душами они сходились, то телесный контакт уже перестал казаться Теодоре таким уж неправильным. Разумеется, она не позволяла мужу раздевать себя и делить с ней постель, но теперь допускала мысль, что однажды это могло произойти. — Отпусти меня, чудовище! — кричала она и пыталась отбиваться, пусть и выходило из рук вон плохо, пока Джон, хитро улыбаясь, продолжал ее щекотать. — Ты теперь так просто не отделаешься! — зловеще прошептал он и только, казалось, дал слабину, как снова продолжал свое издевательство.       И это был тот момент, который точно должен был запомниться ей как один из лучших моментов их супружеской жизни, если бы все из невинной игры вдруг не перетекло во что-то более значительное. Они оба не поняли, почему это произошло и как, но Теодора вдруг перестала смеяться и потянулась к губам Джона за поцелуем. Мужчина от такого опешил, явно не ожидая такой спешности ее действий, но он просто смотрел на девушку, завороженный, и не мог пошевелиться. Конечно, он хотел взаимности, но, как считала Теодора, уже успел смириться со своим положением и не пытался это каким-либо образом изменить.       Теодора не хотела, чтобы Джон был более чем просто другом, союзником для нее, с которым бы они шли рука об руку, поэтому она и сама не поняла, в какой момент ей вдруг нестерпимо захотелось нарушить собственные правила, установленные ранее.       И вот невероятно долгие секунды подошли к концу. Случился их поцелуй, столь осторожный и нежный, будто бы касание крыльев бабочки. Намек, пока еще несмелый. Они разделили одно дыхание на двоих, что было интимнее любого страстного поцелуя. Теодоре показалось, что даже их сердца забились в такт, пусть ритм ее сердца был бешеным. Все становилось совершенно другим, даже незначительное становилось значительным от того, какими яркими были эмоции.       Она боялась открыть глаза, ведь ей предстояло встретиться не только со взглядом того человека, которого мучила своей недоступностью, но и с отражением ее собственного. И она не знала, смогла бы выдержать это. Но после Теодора ощутила, что Джон убирает прядь волос, упавшую на ее лицо. Трепетно и осторожно. Набравшись смелости, она распахнула глаза и увидела его лицо, выражавшее всю ту любовь, что теплилась у него внутри. Джон… не осуждал ее и ничего не требовал; был счастлив. — Позволишь мне? — спросил он и, получив согласие, поцеловал возлюбленную уже сам. Он, обычно серьезный и гордый, умел быть очень мягким, участливым и заботливым в те секунды, когда это было действительно необходимо, что поражало Теодору. Всегда был неочевиден момент самого перехода от представительного врача к любящему мужчине, однако после ей было позволено видеть, возможно, единственной во всем мире, каким Джон хотел бы быть.       Оторвавшись от ее губ на несколько секунд, Джон прошептал: “У тебя невероятный запах. Он сводит меня с ума.”       Теодора накрыла щеку Джона ладонью, прежде чем углубить поцелуй, пусть и была не до конца уверена, что делала все правильно, ведь это был ее первый полноценный поцелуй, когда она действительно хотела. Его и ее тела были очень горячими, или им двоим так казалось. И будто бы не было мира вокруг, но были они двое, на миг ставшие центром вселенной. Они целовались, пока воздух не закончился, а после снова и снова припадали к губам друг друга.       Им нужно было сказать друг другу многое, но они предпочитали сделать это на языке тела и языке любви, которые для того момента были гораздо лучше английского.       Оставшись в своей комнате одной, Теодора почувствовала себя лучше. Пусть ей и было приятно общество супруга и она даже хотела быть с ним рядом несколько дольше, но было кое-что, что останавливало ее. Желание, которое только усиливалось в присутствие Джона.       Но он пришел сам посреди ночи, раскрыв душу нараспашку, готовый к тому, что его оттолкнут, что он будет отвергнут. И Теодора не смогла пересилить саму себя, подавить желание. Она впустила супруга и совсем скоро они снова целовались.       "Ты слишком спешишь, Теодора!" — кричало подсознание, но не было услышано.       Она видела, как сильно было желание Джона и как сильно он наслаждался этим моментом, столь долгожданным, а потому почти бесценным. Она чувствовала, как он был напряжен, особенно руки, которые ее обнимали, правда, мягко, деликатно, чтобы не давить, не торопить. Он хотел большего, но держал себя в руках, так как пока не имел позволения на это. — Джон, — выдохнула Теодора ему в губы, но он не расслышал, поглощенный страстью и нежностью, опьяненный ею. — Джон, — повторила она чуть громче, и он посмотрел на нее, выдохнул сквозь стиснутые зубы, словно бы ожидал услышать, что она собиралась уходить, что это был конец его мечты, воплотившейся в реальность.       Запоздалое беспокойство кольнуло душу, когда Теодора решила озвучить свое желание, возникшее в миг, когда их губы соприкоснулись впервые за этот вечер. Она боялась этого желания, но оно было достаточно сильным и почти навязчивым, поэтому отступить она не могла. Поддаться было единственным правильным вариантом для нее. — Я готова, — произнесла она твердо, чем совершенно ошеломила Джона. По его виду было понятно, что он сомневался, правильно ли он понял супругу, о том ли подумал, не приснилось ли ему. Но она не выразила того, что бы отрицало ее слова и их добровольность, поэтому они зашли дальше, чем предполагалось в самом начале, до нежелательного брака.       Такая страсть, от которой им было сложно дышать, и они задыхались друг в друге.       Теодора очень ярко реагировала на каждое касание и была очень несдержанной, нетерпеливой и шумной. Джон исследовал ее тело горячими руками, нежно уложив на кровати, исступленно целовал и не спешил переходить дальше, растягивая удовольствие так сильно, как это только было возможно. Конечно, он видел, что она, в чем никогда бы не призналась, безумно хотела большего, сгорая от этого желания, но ждала. — Ты хорошо целуешься, — отметил он, улыбаясь и глядя ей прямо в глаза. И она вдруг ощутила себя голой, пусть на ней все еще было достаточно одежды. Тем не менее, смогла придумать достойный ответ, несмотря на неловкость. — И это я только начала. Что же будет, когда я наберусь опыта? — О, тогда ты будешь просто неподражаема!       Следующий поцелуй был очень тягучий, терпкий, будто бы выдержанное вино. Поцелуй, обозначавший переход к прелюдии. И вроде хотелось бы, чтобы он никогда не заканчивался, ведь это было невероятно приятным занятием, по мнению Теодоры, но в то же время промедления тоже не хотелось. Она боялась, что больше бы не решилась на что-то настолько серьезное, значимое для нее. Оторвавшись от горячих губ девушки, Джон стал целовать ее щеку, плавно и почти дразняще двигаясь к шее.       Руки Джона мягко опустили шлейки платья Теодоры, вырывая ее из невеселых мыслей и погружая в сладкую негу. Следом по этим же местам пролегла дорожка из поцелуев. Он целовал, посасывал и покусывал ее шею, освобождая грудь от мешающей ткани платья и белья. Ей казалось, что везде уже были следы их невероятно яркого влечения, пусть обнажена она была и не полностью; что ее тело было полностью во власти Джона. Теодора почти судорожно разводила и сводила ноги, ведомая возбуждением, и не могла себя контролировать, не могла удержаться от громких стонов. Впрочем, она знала, что не будет никем услышана, поэтому не боялась этого. Она боялась того, что будет дальше, имея на то достаточно веские причины.       В голове очень некстати всплыли слова матери о… обо всем этом. “Теодора, замужние девушки должны удовлетворять своих мужей. Однажды тебе тоже придется это делать, и тебе стоит об этом больше узнать. В твоих вещах будут все необходимые книги, изучи их.” Аманда утверждала, что занятие любовью — нечто малоприятное и даже отвратительное, но, увы, неизбежное. В подобных беседах она постоянно твердила, что нужно просто терпеть, что долго это не длится, что это предназначение женщины, но о том, почему она сама терпела, ничего не говорила.       Каждый мускул в теле Теодоры напрягся, когда Джон припал к ее груди своими губами. Ласкал ее неспешно, оттого только более мучительно. Мог видеть, как она изнемогала, как росло ее возбуждение и упивался этим видом. В его взгляде читалось так много того не высказанного: торжество, желание и забота. Он хотел, чтобы Теодоре понравилось, за что она была ему благодарна, пусть и тоже не вслух.       Чувствовалось, как по телу пробегали мурашки от каждого касания ветра к смоченным слюной соскам, отчего Теодора выгибалась и хныкала, потому что жаждала продолжения и с трудом сдерживалась, чтобы не сделать все самой. Она тянулась к нему всем своим естеством, считая это еще одним проявлением возможной любви, все больше убеждаясь в правильности принятого решения.       Легкие и казавшиеся ненавязчивыми действия Джона попадали в слабые места Теодоры, о которых она сама не знала. Он сумел обнаружить ее эрогенные зоны, что помогло ему взять верх над ней, дало полную власть, делало ее безоружной и открытой.       Джон в тот момент был всем для Теодоры, был везде. Его волосы она сжимала между пальцев, пытаясь сдержать стоны. Его пальцы были подобны спичкам, разжигая внутри нее уже не огонь, а пожар. Его шея была тем местом, где она оставляла многочисленные засосы, которые еще долго не сходили бы. Его торс удалось ощутить даже через одежду, и она была вполне довольна телом супруга. Его глаза, их чернота и глубина, были единственным, что она могла видеть достаточно четко. Сам он был тем, в ком она нуждалась до боли, до умопомрачения.       Она осталась без одежды, пожелав оголиться полностью самостоятельно. Ей показалось, что это должно было выглядеть достаточно красиво со стороны и не прогадала — Джона выдал блеск во взгляде, который бы он не сумел скрыть, даже если бы очень хотел. Теодора смутилась своей наготы, но Джон подошел к ней, притянул к себе так, что между их губами осталось всего пара миллиметров, и произнес: “Ты так прекрасна… И за что мне такое сокровище досталось?” В ответ она лишь тихо рассмеялась, прежде чем снова поцеловать его.       Джон лишил ее возможности выбора, бросив ее на постель. Ощущая спиной холод простыни, Теодора немного поерзала, но противиться не стала. Наблюдала за раздеванием супруга из-под полуприкрытых ресниц, несколько стесняясь того вида, что представал перед ней. Ей приходилось читать о некоторых особенностях мужской анатомии, но даже картинок видеть не приходилось, не говоря о реальном человеке. Это будоражило.       Для Теодоры было бы самым прекрасным чудом, если бы Джон поскорее занял место рядом с ней, лежал бы, позволяя слышать его дыхание, ощущать запах его волос, касаться его. Но у него был свой план, которому он точно следовал, пока ей приходилось истекать, оставив даже несколько мокрых следов на простыни.       Но вот, наконец, Джон забрался на нее, продолжил ласку лишь только для того, чтобы проверить стойкость супруги. И она попросила его не медлить, не мучить ее более — она была готова. Глядя Теодоре в глаза, он опустил ладонь к заветному местечку ниже живота. Она была очень влажной, так что он без особых проблем ввел палец внутрь. А потом и еще один, чтобы немного растянуть ее изнутри, одновременно целуя, отвлекая от не самых приятных действий. Скоро он решил, что может приступить к самому главному.       Вошел в ее тело одним быстрым и резким толчком. Быть может, на то повлияло большое количество влаги или несколько затянутая прелюдия, но она не почувствовала боли. Не было описываемого в книгах ощущения разрыва, не саднило даже. Ей просто было сказочно хорошо, и она позволила себе расслабиться, раствориться в этом ощущении.       Было глубоко, громко и несдержанно. Они оба стонали, будто бы одичавшие от желания. Если и было место для боли, то только приятной, сладостной и необходимой. И окружающая действительность сначала была просто незначительной, а потом словно бы и вовсе пропала: так сильно они были поглощены процессом и друг другом.       В предвкушении оргазма Теодора приподняла таз, словно ища что-то в воздухе, максимально сближаясь с Джоном. Она хотела его всего, судорожно расцеловала шею, ключицы, плечи и щеки, стонала все громче. Кончила от особенно глубокого толчка, притянутая супругом очень сильно и даже болезненно, но это для нее было не так уж и важно. Она вновь откинулась на простыни, глубоко дыша, волосы ее разметались. Но после яркой вспышки ничего не закончилось, ведь Джон еще не получил положенную ему разрядку. Он дал ей несколько секунд на то, чтобы прийти в себя, а после продолжал до тех пор, пока не излился в нее, прежде доведя супругу до еще нескольких оргазмов.       Теодора почти сразу отключилась, и в ту ночь она впервые спала в одной постели с мужем. Многое тогда произошло впервые, изменив их жизни, пожалуй, безвозвратно.       И дело было не только в том, что они, наконец, разделили постель, но и в том, что от них двоих не зависело. За одним человеком извне было решение, которое изменило ход их истории.