Нежелательная свадьба

      "Дом, милый дом! Ты — гарант безопасности, ты — защита и опора. Но теперь даже в твоих стенах мне страшно." — так описала Теодора свои мысли в ежедневной заметке.       Закрыв дневник, она еще очень долго смотрела на его обложку, не могла собраться с мыслями. Пусть прямо война ее не касалась, но чуткое девичье сердце не могло болеть за людей, которые умирали там, на войне. И единственным, что она могла сделать, было освещение проблемы в новостях. К счастью, начальство (в частности, профессор Шервуд) давали ей такую возможность. Правда, несмотря на "полную свободу действий", ее работы тщательно редактировались. Но она понимала, что любое неосторожное слово может дорого стоить, причем не только газете.       Собравшись с мыслями, Теодора спустилась в любимую гостиную, олицетворение уюта, выбрала книгу, которую хотела почитать, чтобы ненадолго забыться, уселась в кресле и укрылась пледом. Пусть было не холодно и даже не прохладно, но это было больше ради ощущения безопасности, чем для тепла.       Скоро в комнате появилась Эмма. Она несколько стушевалась при виде хозяйки дома, но та лишь махнула рукой, мол, не обращай внимания, и продолжила читать "Чувство и чувствительность".       Закончив уборку, Эмма принесла Теодоре ее любимого кофе и ушла к себе. Новых дел не намечалось, потому ей было позволительно отдохнуть подольше. Уйти она не могла — Джон должен был вечером принести деньги за ее работу — всегда рассчитывался в конце месяца, а о дате предупреждал заранее. На работе в такие дни он не задерживался более положенного, что означало и возможность провести время с Теодорой.       Книга читалась легко и неспешно, но не отпускала, не давала и малейшей возможности отвлечься. Потому, на секунду подняв взгляд и увидев стоящего в проходе Джона, удивилась. "Неужели прошло уже полтора часа? Как же быстро летит время!" — подумала она, прежде чем подняться и обнять супруга.       Джон зарылся в ее волосы, поглаживал по волосам, отчего из головы вылетели все мысли о проблемах. На душе стало отрадно от одних только от простых только объятий, а большее сейчас было бы лишним. — Как ты? — спросил он тихим, непривычно хриплым голосом, будто бы слова не хотели звучать, нарушая момент умиротворения. — Как день прошел? — он взглянул ей в глаза, чуть отстранившись, и прочел в них многое. Но, пожалуй, не то, чего хотел бы. Или Теодоре это показалось? — Неплохо, в целом, — ответила она, чуть погодя. — Все статьи закончены, на новых пока материалов не хватает. — А что профессор Шервуд говорит? — Ничего нового, — она чуть слышно хмыкнула. — Постоянного информатора у нас пока что нет, а желающих, как ты понимаешь, найти проблематично, — Джон, не перебивая ее, указал на выход из гостиной, и они, все еще приобнявшись, пошли в столовую. Тео присела. — Хотели Лоуренса Баркли переманить, но он уперся, не согласен уходить из газеты. — Его понять можно — ему там многое дали, — отозвался он, при этом накладывая себе ужин. — Будь я на его месте, тоже вряд ли бы согласился.       Она была согласна, но от этого легче не становилось. К сожалению, потеряв обоих надежных информаторов, газета стала менее актуальной и теряла в позициях. Пусть пока не критично, но сложно было говорить наперед.       Составив мужу компанию за ужином, Теодора без умолку говорила. Делилась впечатлениями от прочитанного, мыслями о написании собственной книги и даже идеями, записанными карандашом где-то в самом конце дневника. — Кажется, мне никогда не хватит мастерства и смелости для такого, но ты просто представь, что...— она говорила все более эмоционально, ведь книга — ее новая мечта, поведать о которой она могла только ему.       Неожиданная мысль возникла в голове Теодоры и она осеклась, замолкла на полуслове, пытаясь осознать. Джон — тот самый мужчина, которому можно было довериться, открыть свою мечту, о которой с другими поделиться страшно, а с ним — легко. Нет боязни осуждения, а только понимание, что он с готовностью поддержит во всем. — Тео? — спросил он, осторожно коснувшись ее плеча. — Я...люблю тебя, — шепнула она, едва раскрывая губы. — Извини, что? — уточнил он, видимо, не расслышав таких важных слов. — Я люблю тебя! — повторила она намного громче и увереннее, будто бы и для себя убеждаяя в верности сказанного.       Джон вдруг сорвался с места и подхватил ее на руки, закружил по комнате, шепча признания и целуя ее лицо. Для него это много значило, слишком много, возможно.       Но важно было лишь то, что теперь любовь была не безответной, чувства — взаимными, слова — своевременными, правильными. И весь мир казался им другим, более добрым и светлым, в тот миг. — Я тоже люблю тебя, — шепнул он ей в самое ухо, вызывая толпы мурашек. Кровь прилила к щекам, а поцелуй, синициированный Теодорой, был необходим им обоим как воздух.       Целовались нежно, протяжно, доводя друг друга до исступления. Не отходили друг от друга, не размыкали губ, будто бы на этом бы закончился не только поцелуй, но и весь момент. Прическа Теодоры была безбожно испорчена руками супруга, вся его рубашка — измята, но никому из них это не мешало и не могло помешать.       Джон был ошарашен, но безумно счастлив, что говорило все его тело больше слов. Руки блуждали по телу Теодоры, вновь исследуя его изящные изгибы. Обоим супругам становилось очень жарко, несмотря на то, что в столовой в любое время года было прохладно, если даже не холодно.       Теодора не помнила момент, когда ее тело переместилось на стол. Везде был только Джон. И находиться в окове его рук, быть обласканной ими, было до одури приятно.       Наутро она плакала от того, как ей было хорошо прошлым вечером.       "Что ты со мной делаешь, Джон?" — гласила пометка в дневнике. Немного подумав, она дописала продолжение. "...не знаю, но мне это нравится!"