Уэ́нсдей поплотнее закуталась в накидку, скрывающую её вечернее платье, и неторопливо прогуливалась по торжественно украшенному залу. Тонкая чёрная ткань не должна была согревать,
так что нужды в той не было, но Энид взяла с неё обещание, что она покажет свой наряд во всей красе только во время своего выступления, и Уэ́нсдей, с её склонностью к драматизму, вынуждена была согласиться.
Люди вокруг оживленно болтали и обсуждали произведения искусства, переходя от одной творческой работы учеников к другой. Взрослый потягивали коктейли, а студенты дружной компанией толпились возле сцены, некоторые из них очевидно готовились к шоу.
Уэ́нсдей остановилась, чтобы взглянуть на одну из
кровавых картин Йоко. Абстрактная, но совсем непретенциозная; резкие мазки были на удивление аккуратно нанесены на холст, скрывая в себе то ли дом на озере, то ли развалины замка, или, может быть, просто воплощали сущий хаос – в зависимости от освещения и того, как именно Уэ́нсдей щурила глаза.
— Сумбур какой-то, да? – услышала она голос позади себя, но даже не потрудилась обернуться, чтобы посмотреть на Ксавье. Вместо этого он сам встал рядом с ней, внимательно разглядывая холст. – Что
это вообще?
— Мне нравится, – сухо отрезала Уэ́нсдей. – И, очевидно, моим родителям тоже.
Мортиша и Гомес, вероятно, уже засы́пали Йоко
всевозможными комплиментами, особенно отмечая некоторые из работ
юной вампирши, отчего у Уэ́нсдей возникло стойкое ощущение того, что родители наверняка скупили большую часть коллекции её одногруппницы.
—
Поговаривают, что сегодня ты устроишь для нас настоящее шоу? – продолжил Ксавье, словно совсем не замечая колкости в её ранее сказанных словах.
«
Для тебя – нет. Для остальных – возможно».
— Разве у тебя нет отца-знаменитости,
в тени которого ты должен быть? – поинтересовалась она, проигнорировав его вопрос. Её сердце бешено колотилось;
пожалуй, впервые ей действительно было небезразлично, что именно скажет молодой человек.
— И вправду,
Ксавьер, – внезапно раздался глубокий баритон, на что Уэ́нсдей дёрнулась, будто от укуса змеи, и обернулась. – А ты у нас…?
Её пламенный взгляд гордо встретил высокий мужчина. В его светло-каштановой бороде были аккуратно разбросаны несколько серебристых волосков. Он выглядел ухоженным, а его фигура казалась величественной: широкие плечи обтягивал синий костюм, явно сшитый на заказ, такие же дорогие туфли, а на запястье красовались показательно-нарочито золотые часы.
— Привет, пап, – пробормотал Ксавье. – Познакомься, это Уэ́нсдей.
Мужчина протянул ладонь для вежливого рукопожатия, однако брюнетка не ответила ему взаимностью:
— Винсент Торп, – представился он, пока та уставилась на его руку, словно на сочащийся и вонючий мешок для мусора.
— Я
хорошо осведомлена, кто Вы, – холодно и со всей серьёзностью произнесла Уэ́нсдей. В его глазах читались любопытство и лёгкая насмешка, будто её слова прозвучали для него как
весьма лестный комплимент. – Надеюсь, грядущее
представление не оставит Вас равнодушным.
Заметив приближающуюся к ним Кассандру, Уэ́нсдей развернулась, чтобы уйти.
— Кэсси, – с притворным удивлением воскликнул Винсент, – не думал, что увижу тебя здесь.
Отчего та лишь закатила глаза. На ней было простое однотонное синее платье, и она выглядела разъяренной, глядя на его синий костюм.
—
Серьёзно?! Ты же
в курсе, что я здесь работаю.
— Ах, да, точно. – Он улыбнулся без малейшей доли нежности. – Я и запамятовал, что ты всё ещё пытаешься изображать из себя Барби-учёную…
Уэ́нсдей ушла подальше от этого утомительного обмена мнениями, оставив всех
раздражителей позади. Кроме того, ей было чем заняться –
виолончель требовала настройки перед выступлением.
Она терпеливо ожидала за кулисами, слушая, как проходят
презентации талантов других студентов. К тому времени, когда настала её очередь выходить на сцену, нервы были на пределе, а сердце бешено колотилось, с силой ударяясь о грудную клетку
с явным намерением выпрыгнуть из той. Она нервничала не из-за предстоящей игры, а из-за того, что
обязательно за ней последует.
Уэ́нсдей почувствовала, как любовь и поддержка Тайлера тянутся к ней из глубин сознания, и сделала глубокий вдох, прежде чем шагнуть вперёд, выходя из тени занавеса с виолончелью в руках.
Уэ́нсдей шла быстрым шагом, пока не добралась до ожидавшего её стула. Десятки глаз уставились на неё со всех концов банкетного зала, и она заметила, как Энид одними губами напоминает ей: «
Накидка».
Она повиновалась, одним движением сбросила ненужную ткань с плеч и присела, после чего по толпе пронеслось несколько шепотков. Платье было… мягко говоря, неординарным,
провокационным? Толстый кожаный воротник, пояс на талии и шлейка, соединяющая эти два кожаных элемента; и всё же,
как ни парадоксально, оно не слишком обнажало кожу,
как Энид и обещала, что Уэ́нсдей оценила по достоинству. Струящийся, тонкий материал платья был столь необходимым контрастом, и, судя по реакции, желаемый эффект – благоговение с оттенком восхищения – был достигнут.
Долго не раздумывая, она установила смычок на струны инструмента и начала играть. Композиция Дженкинса «Палладио» окружала её своим звучанием, резкая и неумолимая, лишь на мгновение Уэ́нсдей позволила себе бросить короткий взгляд на толпу, пока её пальцы
выплясывали драматичную, но хорошо знакомую ей мелодию.
Столик Торпов находился в близи сцены, поэтому холодный взгляд Винсента был отчётливо заметен, глаза мужчины были прикованы к ней. Сидящая рядом с ним женщина, скорее всего его жена, держала между пальцами тонкую ножку бокала, наполненного вином, ещё два стояли уже пустыми на столешнице.
«
Будь я замужем за ним, тоже бы постоянно напивалась, – мрачно отметила Уэ́нсдей и отвела взгляд, увидев, как Вещь осторожно подползает к напитку Винсента».
Также чуть поодаль расположились и её родители, их глаза,
наверное, сейчас просто сияли от гордости – как обычно,
они были верны себе, перебарщивая с проявлением привязанности. В отличие от Торпов, Уэ́нсдей не могла разглядеть лицо матери, что сейчас улыбалась с упоением, ведь «Палладио» была одной из её любимых пьес. Разумеется, она никогда не призналась бы в этом дочери, потому что прекрасно понимала: если та и узнает, то принципиально перестанет её играть.
Шериф и его заместитель тоже были там. Они стояли у входа, и Кассандра снова была рядом с ними. Донован обводил пристальным взглядом комнату, рассматривая всех находившихся в ней людей.
Мелодия была относительно короткой, и к тому времени, как Уэ́нсдей закончила, зал наполнился аплодисментами, но она не поднялась со своего места. Отнюдь, на сцену вынесли ещё один стул. Уэ́нсдей подметила, что Влад
зорко наблюдает за ней "из первого ряда", пока Тайлер со своей виолончелью и смычком в руках вышел из-за кулис и занял место напротив.
Мрачные очи впились в него. Новая волна перешептываний
мгновенно затихла в её ушах, стоило ей только посмотреть на его растрёпанные золотистые кудри и багряный костюм . Тот сидел на парне просто безупречно и она сразу же узнала его, даже после смены цвета, – и мысленно похвалила Энид за то, как той удалось так идеально перекрасить белую ткань. Особенно после того, как та была
безнадёжно испачкана красной краской в ночь Вороньего бала.
Конечно, он мог бы приобрести новый или одолжить, однако в этом было что-то сентиментальное и
символическое, и Уэ́нсдей явственно ощущала, как любовь разрастается у неё в груди, просачиваясь и в него тоже, словно распустившийся цветок. Он улыбнулся ей, позволив тому же сильному чувству вернуться к ней
бумерангом, и их взгляды не отрывались друг от друга до тех пор, пока она настраивала инструмент для новой композиции.
Уэ́нсдей сыграла короткое, зловещее вступление, закончив его нотой, намекающей на то, что это ещё далеко не конец. На мгновение в воздухе воцарилась тишина, почти как затишье перед бурей, а затем Тайлер начал громко бить по своей виолончели, будто бы по древнему барабану.
По залу пронёсся удивлённый ропот по поводу
весьма неортодоксального использования
классического инструмента, однако вскоре молодой человек приложил смычок к грифу виолончели, и когда Уэ́нсдей снова начала играть, Тайлер вторил ей, будто ведя непринужденную беседу – или, возможно, это был скорее спор, поскольку каждая музыкальная фраза звучала громче и требовательнее предыдущей.
Уэ́нсдей взяла инициативу в свои руки, не сводя своих чёрных глаз с ореховых, на что их обладатель отвечал взаимностью.
Сосредоточенность Уэ́нсдей была непоколебима, мысленно направляя чужие движения, довольная тем, что ему нужны были лишь лёгкие толчки, чтобы играть правильно. Она заиграла более сложную мелодию, а Тайлер аккомпанировал ей на заднем плане. Музыка стала чуть мелодичнее и спокойнее, прежде чем вновь сменить темп на резкий и тревожный, почти обескураживающий. Уэ́нсдей видела, как он напрягается в такт нотам, и не упустила из виду, как его рубашка прилипла к коже.
Всё было так, если бы они находились в своём собственном, сокровенном мирке.
За пределами их пузыря люди были в восторге.
— Погодите-ка, – удивился Аякс, – это же…?
— Похоже на то, – сказала Дивина с не меньшим изумлением. – Чёрт возьми, Аддамс.
Ксавье же с горечью пробормотал:
—
Да-а, убейте
для меня Майкла Джексона. Опять, – на что получил раздражённо ответ от Энид.
— Ой, заткнись, – прошипела она. – Они репетировали это несколько недель! И мы все прекрасно понимаем, что это потрясающе.
Мало кто вообще остался равнодушным к этому представлению.
Мортиша улыбалась, наблюдая за дочерью и её Хайдом.
Гомес смахнул скупую мужскую слезу, полную гордости.
— А Вы не говорили, сэр, что Ваш сын играет на виолончели, – сказал заместитель шерифа, обращаясь к последнему, в то время как сам Донован смотрел на выступающих подростков, словно на привидение.
— А я и не знал. – Ответил он, совершенно потерянный.
Тем временем Кассандра лишь улыбнулась,
не сказав ни слова.
После второго припева музыка достигла крещендо, будто двое соревновались. Движения Уэ́нсдей стали быстрыми и беспорядочными, когда она передала Тайлеру ведущую роль в мелодии, а сама взяла более сложные партии. Их смычки были подобны шпагам, сражающимся за превосходство, и сплетались в музыку, громкую и требовательную.
Глаза Тайлера
периодически вспыхивали алым, и она отчётливо ощутила исходящий от него жар. Уэ́нсдей чувствовала, как он теряется в мелодии,
отдаётся той. Они оба были пленены своим маленьким миром, добровольно заключив себя в нём. Тайлер повторял её
удары смычком, музыка становилась всё быстрее и возбуждёние, и казалось, что он борется с ней.
За неё. Словно грань, разделяющая их, уже не была такой чёткой.
Их взгляды по-прежнему прикованы друг к другу, когда мелодия внезапно оборвалась: дыхание сбилось, смычки застыли в воздухе, а волоски на них частично порвались и распушились от столь интенсивного использования.
Медленные, осторожные хлопки заполнили воздух вокруг них, некоторые из которых были более восторженными, чем другие. Уэ́нсдей и Тайлер всё ещё смотрели друг на друга, не решаясь нарушить хрупкие чары момента.
Только когда Влад поднялся на сцену, до них дошло, что пора уходить. Они поднялись со своих мест и взяли каждый свою виолончель. Тайлер не упустил возможности положить руку на девичью поясницу, пока они шли за кулисы.
Всего на секунду Уэ́нсдей
напряжённо оглянулась через плечо, прежде чем почувствовать волнительный победный трепет, разносящийся удовлетворением по всему её телу. Она увидела, что Вещь показал ей «большой палец вверх» –
задание выполнено.
Уэ́нсдей и Тайлер аккуратно уложили свои инструменты в футляры, пока
отрубленная конечность спешила к ним, в итоге запрыгнув на алебастровое плечо, прикрытое тонким шифоном. Они направились к столику родителей, откуда открывался замечательный вид на сцену…
будущих действий.
— Признаться честно, я планировал вызвать тебя на дуэль. Чтобы ты доказал, что достоин руки моей дочери, – прошептал Гомес Тайлеру, когда парочка подсела к ним, – но-о… кажется, в этом больше нет необходимости.
Тайлер тихо рассмеялся, слишком нервничая, чтобы дать внятный ответ.
Первый этап их плана удался, однако самое сложное им ещё предстояло пережить.
Влад поприветствовал собравшихся,
прежде чем начать свою официальную речь, вкратце упомянув о фиаско Крэкстоуна и Торнхилл и о трагической гибели Уимс, а затем поблагодарил родителей за их щедрые пожертвования:
— «Невермор» всегда являлся домом для всех изгоев, и благодаря нескольким особо великодушным спонсорам он может оставаться таковым и впредь.
Уэ́нсдей боролась с желанием встать и закричать: «
Не для всех!»
— А сейчас я бы хотел пригласить на эту сцену одного из наших крупнейших спонсоров, чей вклад на сегодняшний день неоценим, благодаря ему мы сможем восстановить оранжерею и инвестировать в новые, прорывные научные исследования, – учтивое выражение лица Влада было
переполнено иронией, когда он произносил:
— Винсент Торп,
дамы и господа.
Аплодисменты вновь заполнили зал, когда упомянутый мужчина поднялся на сцену.
Этап второй.
Уэ́нсдей
нетерпеливо ёрзала на краешке своего стула.
Сердца её и Тайлера бились в одном бешеном ритме.
— Благодарю, – Винсент изобразил на лице заученную улыбку, явно привыкший быть в центре внимания, отчего Уэ́нсдей тут же захотелось его пристрелить. – Как всегда, мне очень приятно находиться здесь и видеть, какими талантами обладают наши дети. – Высокомерный взгляд остановился на
семейке Аддамс, и стоило ему встретиться глазами с Уэ́нсдей, его самодовольная ухмылка стала ещё шире. – Похоже, будущее изгоев действительно в надёжных руках.
Всё!
Больше она не могла…
— В отличие от твоих собственных, – голос Уэ́нсдей громким эхом разнёсся по залу, заставив всех присутствующих обернуться и уставится на неё, когда она поднялась со своего места. – Не так ли, Торп?
Мужчина нервно рассмеялся в микрофон, и несколько человек присоединились к нему, впрочем, остальные же предпочли затаить дыхание, ожидая дальнейших действий девушки, пока та пробиралась к сцене.
— Мисс Аддамс, я что-то не уверен, что понимаю Вас, – признался он, всё ещё улыбаясь. – Если Вы
так желаете вернуть себе внимание, то Вам…
— Твои руки, – продолжила она. Тайлер встал рядом, и они оба уставились на сцену. Она чувствовала его
кипящий гнев, жажду мести и… надежду. Он рассчитывал на неё, и она не собиралась подводить его доверие. – Разве они не в крови?
Зрители ахнули.
Винсент открыл было рот, чтобы ловко парировать и свести на нет столь нелепую ситуацию, но когда он наконец заговорил, слова, вырвавшиеся наружу, не принадлежали ему:
— Чью именно кровь
ты имеешь в виду? – не то отрицание, не то встречное недовольство.
— Твоего нерождённого ребёнка, – крикнула она ему ясным голосом, а глаза её покраснели. – И женщины, чью жизнь ты разрушил. Франсуазы Галпин.
В зале воцарился хаос: люди со всех концов начали бубни́ть одновременно, однако голос Уэ́нсдей все равно звучал громче всех остальных:
—
Давай же, расскажи, – приказала она, перекрывая все звуки, чем привлекла внимание большей части толпы. – Расскажи всем, что ты сделал.
Лицо мужчины исказилось от боли, когда он пытался
сопротивляться, сжимая губы в плотную линию.
— Всё, что я сделал, – слова Торпа были тихими и сдавленными, словно некая сила вырывала те из его горла, – это избавил наш мир от двух чудовищ. – Его глаза были холодны как камень, он морщился в агонии, всё ещё пытаясь противиться. Но это было совершенно бесполезно, ибо он продолжал говорить:
— Никогда бы не прикоснулся к этой
мрази, если бы знал, что она собой представляет…
Уэ́нсдей пришлось физически удерживать Тайлера, чтобы тот не запрыгнул на сцену.
— Очевидно, мне следовало заставить и её покончить с собой, – добавил бородач с безжалостной улыбкой на устах. – Тогда бы у неё, в принципе, не было бы шанса размножаться.
— Папа, о чём ты вообще? – Ксавье отчаянно пытался подойти к сцене, однако Энид и Аякс крепко держали его.
— Это уродка забеременела от меня, – слова прозвучали эхом, как смертный приговор. – И-и я заставил её позаботиться об этом.
Тишина.
— Ты заставил её… – раздался знакомый женский голос. Кассандра. Шериф стоял рядом с ней, лицо его было искажено
неистовой яростью. – Ты заставил её убить собственного ребёнка.
— Ой,
я тебя умоляю, Кэсси, – Винсент медленно сошёл со сцены, презрение, с которым он говорил, не имело ничего общего с зельем, что Вещь ловко подлил ему в вино. – Я же
не заставлял её вырезать
это самой.
На заднем плане кого-то вырвало.
Лично Уэ́нсдей надеялась, что это была жена Винсента.
— Ты использовал свои иллюзии, чтобы затащить её в клинику. Заставил сделать аборт, а когда она осознала произошедшее, что
ты натворил, её поглотило безумие. – Уэ́нсдей источала волны отвращение. – Ей было всего шестнадцать, когда ты разрушил ей жизнь. Навсегда.
Торп сокращал расстояние между ними.
— Чудовище есть чудовище, не правда ли? – прошипел он, словно в мёртвой тишине его могла услышать только она.
— Единственное чудовище здесь – это ты, – выплюнула Уэ́нсдей, на что Винсент быстро двинулся к ней, будто собираясь напасть, однако Тайлер уже оттеснил ту себе за спину, закрывая от озлобленного мужского взгляда.
— Ещё один шаг, ублюдок, – прорычал он, параллельно с чем его человеческие ногти начали трансформироваться, приобретая свою звериную форму, – и даже твой
сынок тебя не узнает.
Уэ́нсдей почувствовала, что к ним приближаются люди, но, оглянувшись, увидела лишь своих родителей, уже вставших между Тайлером и Торпом.
— Я бы посоветовала тебе послушаться его и отойти, Винсент. – Тон её матери был ледяным,
пронизывающим до костей, в то время как рука отца мягко отстраняла Тайлера назад.
— Он – Хайд, – рявкнул Торп, глядя на Мортишу и Гомеса, которые не изменили своей позиции. – Он не нуждается в вашей защите.
—
Оу, а мы его и не защищаем, – произнесла Мортиша с вызывающим восхищение высокомерием. –
Ты единственный, кому требуется помощь.
— Ну, разумеется, Мортиша Фрамп бросится на защиту Хайда.
Кому, как не тебе, не так ли? – Винсент усмехнулся:
—
Вот только… где же ты была все эти годы, когда твою
дорогую подругу Фран держали в смирительной рубашке?
Мортиша проигнорировала эту
жалкую попытку разозлить её:
— Вы с Гарретом – два сапога пара, – с отвращением произнесла она. – Избалованные, своевольные детишки, думающие, что у вас есть какая-то власть над женщинами, словно те – игрушки, что
принадлежат вам.
Её чёрные глаза
горели адским пламенем, и впервые за долгое время Уэ́нсдей ощутила, как её переполняет
искреннее восхищение матерью.
Донован проскользнул мимо них, на его лице отражался неописуемый гнев, когда он,
не без удовольствия, заломил Винсенту руки за спину.
— Ты арестован, – прорычал он. – За… – шериф запнулся на долю секунды. – Да мне, блядь, плевать, за что. – Он с силой затянул наручники на запястьях Торпа.
— Злишься, что я был у неё первым, –
истерически рассмеялся Винсент. Он казался невменяемым, правда текла по его венам, как наркотик, затуманивая понимание всей ситуации.
И он никак не мог заткнуться:
—
Просто признай. Что ты тоже хотел бы вернуться в прошлое и заставить её сделать аборт… от
твоего сына…
— Вот оно! – Кассандра вырвалась из толпы, её голубые глаза метали искры, а ноздри пылали от ярости, а она сама стремительно приближалась к Винсенту с нечеловеческой скоростью.
— Подожди, подожди… Кэсси, не трогай его…!
Сжатая в кулак женская ладонь встретилась с челюстью
высокомерного ублюдка ещё до того, как Ксавье смог закончить фразу. Все вокруг вздрогнули от громкого и до омерзения отчётливого звука резкого удара, а Винсент на секунду потерялся и обмяк, прежде чем шериф встряхнул и привёл его в чувство.
— Это за Фран, – сказала она громко и чётко, после чего, положив обе руки на всё ещё сгорбленные плечи мужчины для дополнительной поддержки, с силой ударила Торпа-старшего коленом прямо в пах. – А это за ребёнка, больной, ты, сукин сын, – выплюнула она следом.
— Какую часть «
не трогай» ты не поняла?! – закричал Ксавье, пока уже Аякс с Бьянкой теснили его назад, чтобы тот
невольно не навредил своей тёте,
поддавшись эмоциям.
— Очевидно же, что «не», – холодно отрезала Кассандра.
Шериф смотрел на неё с благоговением, едва удерживая Торпа на ногах – удар был сильным и точным, отчего мужчина вновь согнулся пополам от боли. На лице Донована медленно заиграла улыбка, пока он оттаскивал Винсента прочь, сквозь толпу, не сводя глаз с Кассандры, которая убирала с лица несколько выбившихся из причёски светлых прядей:
— Я давно хотела…
мечтала это сделать, – недовольно пыхтела та, но затем на её лице появилась улыбка.
Мы сделали это.
Понимание было взаимным и сильным, настолько сильным, что Уэ́нсдей понятия не имела, из чьего именно разума оно исходит…
Впрочем… не то чтобы это имело значение: итог сегодняшней ночи захлестнул их обоих, как волна чистого блаженства, победы, космической справедливости, наконец-то установившейся. Это мог быть Тайлер, который крепко прижимал её к себе, а может и Уэ́нсдей, что сама отчаянно вцепилась в него, притягивая его ещё ближе, пока их губы не соприкоснулись.
Так или иначе, толпа вокруг кипела от разных эмоций:
от негодования до ликования, они же слились в единое целое, а облегчение и счастье наполнили их связь тёплым сиянием.
Продолжение следует…
