В ласковых объятьях тьмы

Гарри снился покойный магистр Дамблдор — седобородый старец с доброй улыбкой. Они сидели за столом, увлечённые очередной партией в шахматы, и Гарри, бросающийся в каждый новый ход с азартом и страстью новичка, проигрывал раз за разом. — Здесь требуется холодная голова, мальчик мой, — твердил магистр Дамблдор, испытующе глядя на него через стёкла очков-половинок невероятно голубыми глазами, в которых Гарри всегда чудилась некая гипнотизирующая сила. — У тебя большое и страстное сердце; овладеть им, уметь утихомиривать его в угоду голосу разума — вот главная твоя задача. Без этого навыка тебе победы не добиться. И Гарри пытался, но всё равно проигрывал. — Как же так! — возмущался и сокрушался он. — Ведь я продумывал каждый ход! — Хочешь, чтобы я поддался? — поддевал его Дамблдор, зная, что это предложение оскорбит его юного ученика до глубины души. И оказывался прав. Гарри вскидывался, обиженно щурился и немедленно воинственно заявлял: — Ещё одну партию! Он любил эти их маленькие сражения. Магистр Дамблдор никогда не жалел его — ни на шахматном поле, ни в жизни, — и Гарри был благодарен ему за его честность и прямоту, даже если порой ему отраднее было бы услышать ложь. А ещё именно за игрой магистр раскрывался перед ним по-особенному, будто бы подпускал его ближе к себе, и завеса тайны, окутывавшей его высокую худую фигуру, чуточку приоткрывалась. Очередная шахматная партия, никогда не имевшая начала, но всегда подразумевавшая чёткое завершение, увлекла Гарри с головой. Он сделал ход конём и лишь чудом избежал коварности чужого ферзя; Дамблдор пошевелил рукой, передвинул узловатыми пальцами фигурку королевы и вдруг тихо проговорил, не глядя Гарри в лицо: — Ты в опасном месте, и лишь сила духа и трезвость ума уберегут тебя от беды. Гарри моргнул: — О чём это вы, магистр? Я ведь с вами; как же я могу быть в опасности? — Когда ты поднимешься из-за этого стола, всё изменится, — ответил магистр тем же тоном, каким отчитывал его за рассеянность на занятиях. — Держи разум острым, как наточенный нож, ибо тебя попытаются одурачить. — Я… не понимаю, — сконфуженно пробормотал Гарри. — Будь бдителен, — магистр Дамблдор смотрел будто бы сквозь него, и его высокий лоб прорезали ряды обеспокоенных морщин. — Взывай к знанию, ибо в знании спасение; оно приведёт тебя к правде, если ты окажешься к ней готов. Гарри помедлил. Посмотрел на доску — партия была в самом разгаре, — но у него внезапно пропало всяческое желание играть. — Зачем вы говорите со мной загадками? — жалобно спросил он. И — вздрогнул, когда Дамблдор взглянул на него в упор, прямо и твёрдо, обезоруживая глазами, как умел лишь он один. — Твоё сердце чисто и невинно, и Он уже отыскал лазейку к нему, — тяжеловесно уронил магистр Дамблдор. — Но это лишь первый ход, самое начало партии, и ты ещё можешь отыграться. — О ком вы… — начал было Гарри, но магистр вдруг прижал палец к губам, точно услышав что-то, и подозрительно огляделся. Гарри замолк, и в воцарившемся между ними молчании ему тоже начал чудиться какой-то странный звук — завывание ветра или чей-то плач. Раньше, впрочем, чем он успел спросить у магистра Дамблдора, что это было такое, вокруг них внезапно поднялся вихрь — безжалостный и оглушительный, подхвативший его в свои объятия и закруживший в жутком танце. Гарри нелепо и бестолково закрутился на одном месте, ослеплённый чудовищными завываниями смерча, а тот неожиданно пропал, так же резко, как и появился. Но больше не было ни столика с шахматами, ни седовласого старца — ничего, только тьма, кромешная тьма, отчего-то настолько яркая, что она почти резала глаза. — Магистр Дамблдор! — выпалил Гарри, как только к нему вернулся дар речи. — Магистр Дамблдор, где вы? И — жалобно, почти навзрыд: — Почему вы опять оставили меня одного? Мрак не ответил ему; только запульсировал, как живое дышащее существо, и Гарри различил в наступившей вокруг него звенящей тишине далёкий призрачный голос. И голос этот прошелестел: «Иди ко мне». В нём были нежность и мёд, мягкость шёлка и изысканность бархата, и Гарри пошёл к нему — по разливающейся под ногами черноте, вслепую, то и дело озираясь, но так и не находя его источника. Он шёл, шёл, шёл — долгие километры и годы, — а Голос манил его к себе, повторяя на разные лады эти три слова. И Гарри чувствовал, что отчего-то не может противиться этому зову, будто в нём крылось нечто древнее и могущественное, нечто сильнее любых законов логики и здравого смысла. Он шёл по тьме, и тьма разговаривала с ним и ласкалась к его пальцам, как игривый пёс, но Гарри было страшно ответить ей. «Иди ко мне», — повторил Голос бесконечное количество шагов спустя, и он звучал так, будто его невидимый обладатель стоял у Гарри за спиной, на расстоянии прикосновения. — Я здесь, — прошептал Гарри, останавливаясь и почему-то бесконтрольно дрожа. — Только я… совсем тебя не вижу. — Ты здесь, — вторил ему Голос, и теперь он звучал тихо и вкрадчиво, как звучал граф Снейп. — Ты наконец-то здесь, душа моя. И на его плечи вдруг легли чужие ладони — холодные и тяжёлые, точно кандалы. Огладили, приласкали. Гарри поёжился, обернулся — и немедленно угодил в объятия. Рука графа легла на его поясницу, другая тронула за подбородок, вынуждая запрокинуть голову, из мрака соткалось бледное узкое лицо с выразительным носом и тонкими губами. В чёрных глазах Снейпа плескалась всё та же тьма, что клубилась у их ног преданным питомцем. И Гарри застыл, очарованный её переливами в чужих зрачках. — Я так долго ждал тебя, — мягко произнёс граф Голосом, что привёл Гарри в замок. — Но теперь мне кажется, что столетия ожидания были лишь мигом; кратким и незначительным мигом предвкушения, меркнущим пред первой встречей. — Столетия? — хрипло переспросил Гарри, ничего не понимая, но не находя в себе сил отодвинуться. — О чём вы… — Ты поймёшь, — перебил его граф Снейп, и губы его тронула холодная усмешка. — Быть может, даже быстрее, чем мне бы того хотелось. Но до тех пор… Он подался вперёд, ближе, вжимая Гарри в себя, это был почти поцелуй — и нечто несоизмеримо большее, нечто страшное и головокружительное, нечто, что выбило у Гарри из груди весь воздух и заставило его ослабнуть, пошатнуться в объятиях графа беспомощной и безвольной куклой. — Но до тех пор, — повторил черноглазый Дьявол, продолживший эту чувственную пытку и соскочивший бесстыдной близостью рта Гарри на горло, — позволь мне предложить тебе маленькую игру. Обещаю, она покажется тебе увлекательной. Она будет сладкой, Гар-ри, сладкой, как запах твоей крови… И — вдруг вжался носом в его шею, будто пытался вдохнуть, втянуть в себя этот самый запах. Гарри затрясло, но в бесконтрольной дрожи, прогарцевавшей по его телу табуном мурашек, не было ни ужаса, ни отвращения — только что-то, чему он не мог дать названия, что-то пульсирующее и горячее, с острыми углами… — Отпустите меня, граф, — прошептал он, не веря самому себе, — всё это слишком… Пьяняще. Тот издал смешок, угнездившийся у Гарри под подбородком пылающей меткой. Провёл одними кончиками пальцев по его напряжённой спине, и тело предало Гарри с возмутительной лёгкостью — ему не было дела до желания хозяина отстраниться, оно жаждало большего и подставилось под эту крошечную, недостаточную близость. Это было безумием. А Гарри, очевидно, — сумасшедшим. «Это сон, — подумал он в отчаянии, сжимая кулаки, но так и не находя в себе сил вырваться из чужой хватки, — это лишь сон, порождённый моим уставшим мозгом и расшалившимся воображением. А если я знаю, что сплю, значит, я смогу проснуться!» Дьявол, прослеживающий пальцами линию его позвонков, расхохотался, точно мог читать его мысли и был невероятно позабавлен их содержимым. Гарри дёрнулся, уязвлённо и напуганно одновременно, но новое жалобное «пожалуйста, отпустите меня» утонуло в чём-то дрожащем и захлёбывающемся, что застряло у него в горле комом. Я будто не принадлежу самому себе. И это должно было привести его в ужас, но привело — в странное состояние взволнованного нетерпения. — Я могу подарить тебе юность, — прошептал граф Снейп в самую его шею, скользя прохладным ртом по покрывающейся мурашками коже в невыносимой и невыразимой чувственной ласке. — Вечную юность, Гар-ри. Тебе не придётся стареть, ты не познаешь увядания, смерть никогда не тронет тебя своей разрушительной дланью. И я попрошу за это сущую безделицу, пустяк, малость… — Ч-что? — выговорил Гарри непослушными губами; ноги его подгибались, а в груди бесновалось поистине адское пламя. Граф Снейп улыбнулся — Гарри почувствовал это, как чувствуют выстрел или близость хищника. — Несколько глотков твоей крови, ибо ничто не скрепляет договоры и узы лучше, чем она, — промурлыкал он, остановившись на подбородке Гарри смазанным поцелуем. — И — вечность, разделённую со мной. Вечность с вами?.. Что-то в Гарри испуганно сжалось, он рванулся прочь, выпутываясь из объятий графа, отступил, попятился, так и норовя споткнуться, пробормотал испуганно и растерянно, сам не понимая причин собственного смятения: — Я н-не уверен… Граф Снейп не потянулся за ним — нет, он остался на месте, неподвижный и величественный, и лицо его было в обступившей их тьме белым гипсовым слепком. — Что ж, я дам тебе время на размышления, — произнёс он с улыбкой, не затронувшей оставшихся ледяными чёрных глаз. — Подумай как следует, душа моя… я не тороплю тебя, но однажды я вернусь за ответом. И — раньше, чем опешивший Гарри успел бы сказать хоть слово — он вдруг исчез, словно растворился в этой живой голодной тьме, и Гарри остался наедине с мраком. Ему показалось, что он вот-вот захлебнётся или задохнётся, ибо сердце его колотилось как бешеное, а вдох сделать не получалось; подбородок и шея там, где их тронули губы графа, горели и зудели, и, прижав пальцы к собственной коже, Гарри с тихим вскриком отдёрнул их — ему показалось, что он ощутил под своей ладонью движение этой дышащей пульсирующей черноты… И тогда он побежал — бестолково и слепо, не зная, можно ли было скрыться от мрака, составляющего всё окружавшее его пространство. Бежал, давясь запоздалым ужасом, бежал, обдирая ладони о незримые заросли ежевики, бежал, уверенный в том, что тьма лишь забавляется с ним, позволяя ускользнуть… А потом он проснулся, рывком, одним разом, сев в постели и судорожно передёрнувшись. Тяжёлое одеяло упало на бёдра, Гарри огляделся — и узнал ту самую спальню, в которой очутился несколько часов назад; царивший здесь полумрак разбавлялся теперь узкой полоской света от окна, будто кто-то намеренно зашторил его не до конца, оставил эту крошечную лазейку. Гарри никогда не чувствовал себя настолько изголодавшимся по солнечному свету. Вскочив с кровати, он проковылял к окну, отодвинул одну из тяжёлых портьер — и замер, ловя скудные утренние лучи. Горло зачесалось; Гарри потёр его — и тут же в ужасе отдёрнул руку, вспомнив о своём причудливом сне. Но шея, которую он немедленно ощупал, была такой же, как и всегда, просто тёплая кожа, а на ладонях не обнаружилось ни следа от царапин, что он заработал во сне. Царапин? Что ему снилось?.. Он попытался поймать воспоминание о сновидении за хвост, но оно ускользнуло от него юркой змейкой — осталось только смутное чувство беспокойства, будто в этом сне, который он помнил ещё мгновение назад и который не сумел бы пересказать теперь, крылось что-то важное. И ещё — что-то жуткое и пугающее. — Чертовщина какая-то, — пробормотал Гарри. И немедленно рассердился на себя: одной ночи в этом странном замке хватило для того, чтобы он отринул голос науки и поверил своим страхам! Какая глупость! Не о том ли предупреждал его магистр Дамблдор?.. «…ибо в знании спасение…» — всплыло вдруг из глубин его памяти. Гарри вздрогнул и поёжился: на мгновение ему почудилось, что магистр стоял рядом с ним, готовый подсказать и направить. Что ж. После нескольких минут размышлений Гарри заключил, что уходить сейчас, не простившись с графом, было бы совершенно недопустимо. А значит, придётся чем-то себя занять до вечера… И ему было предельно ясно, что делать — следовало отыскать библиотеку. В таком огромном замке она должна была быть поистине королевской. Гарри торопливо натянул штаны, огляделся… и лишь теперь заметил поднос, угнездившийся на прикроватной тумбочке. В животе у него тоскливо заурчало, и он подумал о том, что пища духовная могла немного подождать — магистр Дамблдор, несомненно, простил бы его за эту маленькую человеческую слабость.