В ласковых объятьях тьмы

Гарри едва находил в себе силы на то, чтобы дышать. Вдохи и выдохи получались рваными, дрожащими, то ли испуганными, то ли предвкушающими; он силился не показать этого перед покидающими замок гостями, но те бросали на них с графом столь многозначительные взгляды, что было совершенно ясно — они знают. — Не нервничайте, мой дорогой, — еле слышно шепнул Снейп, незаметно сжавший его пальцы. И немедленно отпустил их, склонив голову в церемонном прощании, едва к ним приблизился широкоплечий высокий мужчина: — Тёмной тебе ночи, Рабастан. Вижу, ты уходишь не один. К боку вампира жалась девица, тихонько хихикнувшая, стоило тому прижать её к себе поближе и тяжеловесно уронить: — Никогда не мог устоять перед юностью и красотой. Гарри встретился с девушкой взглядом — и вздрогнул: глаза у неё были пустые, точно две голубых стекляшки, и он немедленно заподозрил, что её уводят за собой бог знает куда вовсе не на добровольных началах… Но тут девица дотронулась кончиками пальцев до своей искусанной шеи, и на губах её заиграла улыбка столь предвкушающая и столь порочная, что Гарри немедленно смешался и отвёл взгляд. — Вижу, и ты, Северус, наконец перестал играть в благородство, — сухо добавил тот, кого назвали Рабастаном. — Мальчишка забавен. Но я опасался, что он сорвёт нам бал. Гарри уставился на него изумлённо. Ладонь Снейпа, что прошлась по его загривку, привлекая его ближе к худому и холодному телу графа, показалась Гарри непомерно жестокой — вовсе не так граф обыкновенно прикасался к нему… — Непокорность тоже пьянит, — бархатно отозвался Снейп. — Неужели ты сам упустил бы возможность приручить такого строптивца? Гарри замер, и всё в нём больно сжалось. На мгновение он ощутил себя преданным, оскорблённым, выставленным бессловесной игрушкой, забавой, которую можно вышвырнуть прочь, едва она тебе наскучит… Но чуткие пальцы графа незаметным для глаз Рабастана движением тронули его лопатку — осторожно, мягко, точно в извинение… или в напоминание. «Не верьте ни единому моему слову, что сказано на этом балу не вам». Гарри облизнул губы. Что ж, раз графу Снейпу угодно выставить его диким зверем, скалящим зубы, пока не получит плетей… — Уверены, что вам хватит сил приручить меня, сэр? — осведомился он со всей дерзостью, на которую ему только хватило храбрости и сил. Рабастан опасно прищурился. Лицо Снейпа окаменело; ладонь его переместилась Гарри на плечо, пальцы сжались, будто предупреждая. — Да, кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, Северус, — медленно проговорил Рабастан, грубо притиснув к себе слабо пискнувшую девицу. — Но на твоём месте я вырвал бы мальчишке его острый язык. Возможно, даже оказал бы тебе в этом посильную помощь… Пальцы графа впились в его плечо до боли, и Гарри охнул. Рабастан удовлетворённо оскалился, демонстрируя клыки; Снейп же лишь холодно уронил: — Я предпочитаю наказывать самостоятельно, герцог Лестрейндж. — А-а, старый скряга! — расхохотался Рабастан и, очевидно, сочтя диалог завершившимся на достойной ноте, отчалил вместе с цепляющейся за его руку девушкой. Как только он растворился во тьме, Гарри дёрнулся, сбрасывая руку Снейпа со своего плеча, и отступил на несколько шагов. Он не знал, на кого злился; должно быть, всё-таки не на Снейпа — на него Гарри почему-то злиться не мог… Граф потянулся было следом за ним, будто хотел удержать или образумить, но взгляд его нашёл кого-то в стремительно редеющей толпе вампиров — и похолодел столь резко, что Гарри стало дурно. — Отправляйтесь в свою спальню, мистер Поттер, — отрывисто бросил ему Снейп, и, проследив за направлением его взгляда, Гарри обнаружил, что он смотрит на Драко Малфоя. — У меня есть здесь незавершённые дела. — Что вы собираетесь… — начал было Гарри, но граф перебил его решительным взмахом руки и покачал головой: — Ступайте. Я поднимусь к вам чуть позже и всё объясню. И исполните моё желание?.. Гарри не осмелился задать этот вопрос вслух — в зале всё ещё оставалось довольно много вампиров, и некоторые из них поглядывали на него так, что, лишившись близости графа, пусть даже и изображающего полное к нему безразличие, Гарри немедленно ощутил себя уязвимым. Он поймал себя на том, что безотчётно вертит на пальце чуточку великоватое ему кольцо, и тут же рассердился на себя за эту маленькую слабость; точно он не в силах был защититься самостоятельно! Впрочем, как много он мог против тех, кто многократно превосходил его силой, жизненным опытом и жестокостью? Граф Снейп упомянул, что лорд Волдеморт обратил его четыре века назад. Четыре столетия! — неужели этот загадочный граф, с его бездонными чёрными глазами, лукавыми усмешками и бархатным тембром, в самом деле был столь стар? И отчего мысль об этом вовсе не пугала, лишь будоражила?.. О, боги. Гарри Поттер сошёл с ума. И, что самое ужасное, вовсе против этого не возражал. Он сам не заметил, как, занятый этими мыслями, добрался до второго этажа. Никто не стал его останавливать — очевидно, он не был интересен всем этим герцогам и лордам сам по себе, в отрыве от Снейпа. И что означало это странное «перестал играть в благородство»? Неужели граф Снейп никогда не присоединялся к жуткому и волнительному ритуалу распития крови? Неужели он не выбирал понравившуюся девицу, чтобы, быть может, увлечь её в свою мрачную спальню с огромной кроватью и… и… Гарри вжался пылающим лбом в дубовую дверь, ведущую в его собственную комнату, и зажмурился. Почему ему стало вдруг нечем дышать, откуда взялся болезненный укол где-то в подреберье, стоило ему представить графа Снейпа в постели с безликой незнакомкой? Юной и неопытной, ведь вампиры, очевидно, ценили это в людях превыше всего… Сердце его теперь билось тяжело и медленно, словно бы нехотя. И вместо того, чтобы повернуть дверную ручку и очутиться в своей комнате, Гарри, как сомнамбула, медленно поплёлся к другой двери. Двери спальни графа. Когда он исследовал замок прежде, дверь эта ему не поддавалась, и Гарри рассудил, что она была заперта; теперь же, после того, как граф самолично пригласил его в свои покои, она поддалась осторожному толчку Гарри с лёгкостью. Будто ждала и знала, что он вернётся. Спальня встретила его уже знакомым мраком. Гарри кинул взгляд на поистине исполинских размеров кровать, снова подумал о графе и о гибкой девице в его объятиях, вспыхнул, не в силах объяснить самому себе, почему никак не мог избавиться от этой мысли. Приблизился, робко тронул кончиками пальцев тяжёлый балдахин, а затем — мягкий матрас, на котором, должно быть, столь сладко было бы… — Заблудились, мистер Поттер? — тихо произнесли у него за спиной, и сердце обернувшегося Гарри ушло в пятки — позади него обнаружился граф Снейп, вновь сумевший абсолютно бесшумно подобраться к нему вплотную. — Я… — Гарри смешался и покраснел: как было объяснить этот свой странный порыв, почти потребность очутиться в спальне графа? Было ли это чем-то предосудительным и неприличным, чем-то, что могло навлечь на него беду? — Простите, я просто… Холодные пальцы легли на его щёку, и он стушевался и замолчал, не договорив. — Разве я просил извиняться? — в глазах графа клубилась уже знакомая Гарри ласковая тьма. — Вы вольны приходить в мою спальню когда вам будет угодно… но должны понимать, что у подобных действий есть свои последствия. — П-последствия? — опешил Гарри. Снейп подступил вплотную. Гарри отступил на шаг. Снейп вновь сократил расстояние между ними до считанных дюймов, а Гарри вновь попятился. И так — пока в лопатки его не врезалась ледяная стена, а граф не оказался вдруг чудовищно близко и не произнёс со ставшей уже привычной беззлобной насмешкой прямо ему в губы: — Вы сами пришли сюда — зачем же теперь пытаетесь от меня убежать? Гарри не нашёлся с ответом: чувственный рот искусителя тронул его скулу, и он неосознанно запрокинул голову, подставляя губы под поцелуй… Поцелуй был — тихим смешком, влажной лаской языка, неожиданно вжавшимся в него гибким сильным телом. Прохладой прикосновения и пожаром внутри; облегчением, отпущением, забвением, немедленно заменившим собой все неприятные воспоминания о бале. — Вы на меня не сердитесь? — выдохнул Гарри в чужие губы, когда поцелуй этот, головокружительный и нескончаемый, оборвался. — За… то, что было на балу. Что-то мелькнуло в чужих глазах — раздражение или ярость, Гарри не успел понять, но этого чего-то хватило, чтобы он испуганно дёрнулся, пытаясь выскользнуть из объятий графа. Однако ему не позволили: ледяные ладони легли на его плечи, подбородок обожгло новым поцелуем. — Что вы, мой дорогой, — промурлыкал граф, вклинивший колено меж его разведённых ног. — Вы держались достойно, очень достойно. Признаться, я не ожидал от вас такого мужества — вам ведь пришлось очень нелегко. Гарри облегчённо выдохнул — и осознал, что не дышал в ожидании ответа. — К слову, о мужестве… — бархатно продолжил Снейп, и его губы тронули шею Гарри — в аккурат там, где бешено пульсировала жилка. А после немедленно отпрянули, и он заглянул Гарри в глаза с неожиданной серьёзностью и спросил таким тоном, точно это было вопросом жизни и смерти: — Не передумали? Гарри сразу же понял, что граф имеет в виду укус. И ещё — что больше всего на свете ему хочется, чтобы этот опытный жадный рот вернулся на его шею, исследовал горло, издразнил близостью языка и острых клыков кадык, а потом… — Что ж, — странно дрогнувшим голосом прошелестел Снейп, — сочту это за «нет». Гарри встретился с ним взглядом — и снова вздрогнул: на самом дне чёрных глаз искусителя плясало нетерпеливое голодное пламя. Значит, граф в самом деле мог читать его мысли?.. Тот тронул губами его ключицу, и его очередной смешок отозвался в Гарри волной мурашек и немедленно подогнувшимися ногами. Гарри хотел спросить, что послужило причиной внезапного веселья графа, быть может, даже оскорбиться — вдруг это было насмешкой над его очевидными, глупыми, совершенно неуклюжими эмоциями?.. Но он не успел вымолвить ни слова — граф вновь втиснул его в стену, вжался гибкой змеёй, губы его, возмутительно мягкие, скользнули по беззащитной шее пока ещё осторожной, только изучающей его тело лаской… И Гарри с ужасом, стыдом и смятением осознал, что всё в нём немедленно откликнулось на эту возмутительную близость. — Храбрый, храбрый мальчик… — проурчал граф Снейп, теперь вылизывавший его горло короткими рваными мазками языка, каждый из которых переплавлялся в Гарри в нетерпеливую дрожь. — Тебе понравится. Обещаю, душа моя, тебе понравится столь сильно, что ты никогда уже не сумеешь этого забыть. Было в этом нечто мрачное, почти жестокое — точно клятва или нерушимый обет. Но Гарри, запрокинувший голову так резко, что едва не врезался затылком в стену, ибо чужие губы, зубы и язык переместились на дрогнувший треугольник его кадыка; Гарри, робко и неумело скользнувший ладонями по худой спине графа; Гарри, на чьих бёдрах властно сжались чужие пальцы; Гарри, всем своим существом жаждавший большего; этот Гарри не сумел бы сейчас ни испугаться, ни отстраниться. Что-то в нём сжималось и пульсировало, как маленькое солнце, вот-вот готовое взорваться. И с каждым мгновением, с каждым мокрым поцелуем, с каждым неловким движением навстречу чужому телу это что-то расширялось и уже лишь чудом не ломало ему рёбра… — Как ты отзывчив, — хрипло выдохнул граф Снейп ему в ключицу, дёрнув тяжёлую ткань мешавшегося одеяния с такой яростью, точно оно нанесло ему непростительную обиду. — Отзывчив и неопытен… моё сокровище. И тут же там, где мгновение назад были лишь мягкие губы, оказались вдруг клыки — сжались, не прокусывая, но прихватывая кожу, а потом на смену им пришёл язык, восхитительно влажный, способный оставлять метки ничуть не хуже следов от укуса… Кто-то всхлипнул в наступившей тишине — и Гарри, судорожно ловящий пересохшими губами воздух, понял, что этим кем-то был он сам. Ему ещё хватило сил разлепить отчего-то мокрые ресницы. Встретиться взглядом с графом и задрожать от исступленной жадной страсти, плескавшейся в этих столь спокойных обычно глазах. Пролепетать беспомощно, едва дыша и не очень-то понимая, о чём именно он просит: — Пожалуйста… Граф не пошевелился — лишь хватка его на бёдрах Гарри стала мучительной, почти невыносимой, на грани удовольствия и боли; и тогда — по какому-то наитию, похожему на острый приступ дежавю — Гарри беззвучно прошептал: — Северус. Глаза его личного Дьявола потрясённо расширились… а в следующее мгновение он приник к Гарри так резко и яростно, что это выбило из его груди последние жалкие крохи кислорода; стиснул в объятиях столь жадных, точно боялся выпустить из рук; и наконец-то по доверчиво подставленной обнажённой шее Гарри скользнули, дразня своей остротой и прохладой, вампирские клыки. Когда они погрузились в его плоть — с жуткой и волнующей лёгкостью, — Гарри испуганно вцепился в чужие плечи. Но первый страх схлынул столь же быстро, сколь и возник в нём, ибо в теле его вдруг разгорелся чудовищный огонь, бешеный жар, заставивший Гарри беспомощно трепыхнуться в стальной хватке графа Снейпа. По венам его будто бы бежала чистейшая лава — так всё в нём горело и плавилось. Гарри захотелось закричать, попросить графа остановиться, его непослушные дрожащие пальцы даже вплелись в тяжёлые пряди чёрных волос, намереваясь вынудить графа отстраниться… Пламя, что заменяло ему теперь кровь, размножилось, сделалось множеством невыносимо ярких вспышек: цветные пятна перед глазами; тянущая боль в прокушенной шее; тяжесть истерично бьющегося об рёбра сердца; пульсирующий горячий ком в низу живота… вслепую, на ощупь, не зная, что творит, Гарри приник к чужому твёрдому бедру, потёрся — столь бесстыдно, что ни за что не простил бы себе этого, окажись в нём в этот миг хоть крупица здравомыслия… И с губ его слетело что-то жалобное и скулящее, что-то практически умоляющее. Что-то похожее на всхлип или стон. Граф будто бы не кровь его пил — вовсе не так это ощущалось! Теперь-то Гарри понимал, что означали все его туманные намёки на удовольствие, которое в силах принести укус обоим его участникам: при очередном своём неловком беспомощном движении — соблазне, которому он не смог бы, да и не хотел противостоять — Гарри столкнулся бёдрами с чужими, с восторгом и сладкой дрожью ощутив ответную твёрдость… Снейп желал его. И всё в Гарри перевернулось и больно сжалось, а после — откликнулось на эту простую истину с настойчивым пылом неискушённой плоти. Лава в нём плавилась, горела, достигала кипения, а властная хватка чужих пальцев теперь задавала ритм торопливых, рваных столкновений бёдер с бёдрами, которых было чересчур много и до боли недостаточно одновременно, и Гарри казалось, что его сердце не выдержит, непременно не выдержит подобного натиска ощущений и чувств, и солнце в его животе — это умирающее солнце, готовящееся погаснуть — пульсировало и сжималось до тех пор, пока не взорвалось… И были — вспышки под плотно зажмуренными веками, отголоски ещё бушевавших в его крови бесчисленных пожаров, лёгкость в ослабевшем теле и подкосившиеся ноги. И — стук разбушевавшегося сердца в ушах, столь громкий, что и не разберёшь ничего, кроме него. И ещё — тьма, стиснувшая его незримыми стальными оковами; отзывчивая нежная тьма, говорившая с ним голосом графа… — …ри? — выплыло из этой непроглядной ласковой темноты, а потом он почувствовал, что его придерживают за поясницу, не позволяя упасть. — Гарри, ты меня слышишь? В твоих устах моё имя звучит так, словно бы его никогда прежде не произносили по-настоящему. Гарри разлепил глаза. Зрение и слух возвращались постепенно, неохотно, точно не желали вновь воссоединяться с ним. Тело было ватное, а сердце ещё отплясывало чечётку где-то в горле; не держи его осторожные сильные руки, и он непременно уже рухнул бы на пол. Граф Снейп был бледен и смотрел на него столь пристально, точно хотел уничтожить или поглотить его без остатка этим своим дьявольским взглядом. В уголке его рта виднелась струйка уже подсохшей крови, и при мысли о том, что кровь эта принадлежала ему самому, Гарри сотрясло новым витком чувственной дрожи. В паху сладко тянуло и было влажно, и, когда Гарри понял, что это означало… — Б-боже, — пролепетал он беспомощно, с изумлением замечая, что голос его совершенно охрип, точно бы он кричал. — Это… я… Снейп тонко улыбнулся и приник к его шее, зализывая то место, что пекло и жгло — след укуса, — широкими мазками языка. Бёдра его качнулись, вновь приникли к бёдрам Гарри, и тот понял, что и для графа этого сумасшествия — всего того, что произошло между ними минуты назад — оказалось достаточно. Лицо его теперь горело ничуть не меньше, чем истерзанная шея. Где было найти подходящие слова — и что можно было сказать? Что принято было говорить после такого? «Простите мне моё бесстыдство» или «Я никогда не испытывал ничего подобного»? Его взяли за подбородок, вынуждая заглянуть в чужие глаза — невыносимые, пугающие, влекущие. — Гарри, — повторил граф Снейп с такой интонацией, что всё в нём дрогнуло и перевернулось. И погладил по щеке, бережно, точно прикасался к чему-то невероятно хрупкому, способному разлететься на осколки. В глазах у Гарри защипало, и он поспешил спрятать пылающее лицо на чужой худой груди. В груди этой было пусто и тихо, но его собственное сердце билось так взволнованно и больно, что его одного, несомненно, хватило бы на них обоих.